Текст книги "Дела семейные"

– Смотрите, – показал на фотографии Капур, – если вы идете по этой стороне улицы, то выходите к сонапурскому кладбищу и площадке для кремации. А вот здесь ваша станция. До сооружения насыпи приливная волна затапливала всю низину, где сейчас железнодорожные пути.

Теперь Йезад начал различать на старой фотографии очертания нынешней Марин-Лайнз, и это вызывало странное ощущение жизни в двух временны́х пластах, разделенных шестью десятилетиями. Однако ощущение было приятным, обнадеживающим.

Он осторожно положил фотографию на стол.

– Ценная, должно быть, штука.

– Нет ей цены. Прекрасные снимки моего Бомбея в детстве. Бесценно. Возраст невинности. Теперь посмотрите другой снимок.

Йезад наморщил лоб – перед ним было что-то смутно знакомое.

– Так, давайте выйдем, – предложил Капур.

На улице он указал на угловое здание кинотеатра «Метро» и поднес фотографию к самым глазам Йезада.

– Перекресток Дхоби-Талао! А «Метро» построили позднее!

– Верно! – просиял Капур.

Хусайн поднялся с крыльца, любопытствуя, чем так возбужден хозяин. Капур обрадовался.

– Ао, иди сюда, Хусайн, декхо, смотри как интересно!

Но Хусайн не увидел ничего примечательного в поблекшей черно-белой фотографии. Желая угодить хозяину, он подержал ее в руках и возвратился на прежнее место.

Йезад переводил глаза со снимка на перекресток – скрещение шести дорог – и обратно на снимок, стараясь с помощью фотографии заставить кинотеатр исчезнуть.

– Что это за приземистые строения на снимке? – спросил он.

– Я тоже не знал, мне пришлось поработать в библиотеке Азиатского общества. Этот участок в 1936 году был приобретен корпорацией «Метро Голдвин», собственно, арендован на девяносто девять лет по цене в одну рупию за год. А то, что вы видите на снимке, это конюшни Королевских военно-воздушных сил.

– Зачем военно-воздушным силам конюшни?

– Лошадей держать.

– Очень смешно. О’кей, а лошади им зачем?

– Чтобы вывозить самолеты из ангаров, передвигать тяжелую технику – смешение высоких технологий с первобытными. Как это и сейчас происходит: на прошлой неделе возле моего дома телефонная компания прокладывала современный оптико-волоконный кабель, при этом канаву рыли кирками и лопатами, а щебенку носили женщины с корзинами на головах.

Вернулись в магазин, и Капур переключился на настоящее. Он раскапывал не только прошлое Бомбея, он следил и за перипетиями в болоте современной политики, отслеживая все новости, каждую новую мерзость, учиняемую правительством, что, по его словам, доставляло ему просто физическую боль.

– Теперь эти сукины дети собираются прикрыть комиссию Шрикришны.

– Это какую же? Ту, что должна расследовать теракты с бомбами?

– И погромы, связанные с мечетью Бабри Масджид. Комиссия была уже готова обнародовать все: и участие Шив Сены в грабежах и поджогах, и роль полиции, которая помогала погромщикам и устранялась, когда они врывались в мусульманские кварталы.

– Не надо так волноваться, мистер Капур, у вас же давление, – предостерег его Йезад. – Вы помните, что доктор вам сказал?

Капур сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, зато Хусайн пришел в дикое возбуждение.

– Это правда, сахиб, да, все чистая правда! – быстро заговорил он. – Полиция такая, такая – они все бадмаши, сволочи они!

– Да, Хусайн, во то сачч бат хэ, чистая правда, – согласился Капур, переходя на хинди, чтобы помочь Хусайну, который понимал английский через пень-колоду.

Хусайн тоже перешел на хинди, что сразу добавило ему красноречия.

– Сахиб, в этих погромах полицейские вели себя как гангстеры. В мусульманских кварталах они стреляли по ни в чем не повинным людям! Дома горят, народ выбегает тушить. А полицейские стреляют по ним, как по мишеням. Должны закон охранять, а они как раз больше всего народу поубивали! А бедная моя жена и дети… Я их даже узнать не смог…

Хусайн захлебнулся рыданиями.

– Позор, Хусайн, это был позор! – Капур так и дергался в кресле. – И что? Прошло больше трех лет, но справедливость так и не восторжествовала – Шив Сена проникла в полицию. А теперь Шив Сена управляет нами. Это теперь наше правительство!

Всхлипывая, Хусайн вызвался заварить свежего горячего чаю, но Йезад сказал, что сам сделает чай. Капур знаком остановил его: пусть лучше Хусайн займется этим, он обычно успокаивается, пока заваривает чай, разливает по чашкам, подает на стол.

Скоро Хусайн вернулся с дымящимися чашками.

– Шукрш, спасибо, Хусайн-миян. Сам выпьешь? – спросил Капур. – Молодец!

Он обратился к Йезаду:

– Вы считаете, что глупо так возмущаться этими подонками? А вы, разве вас не возмущает это беззаконие?

– Я потомственный бомбеец. Родился и вырос в Бомбее, а это значит, что я вакцинирован против приступов возмущения.

Перед закрытием Йезад вручил Капуру наличную выручку за день, деньги, на которые не было ни накладных, ни чеков. Капур предложил задержаться и выпить.

– Ты как себя чувствуешь, Хусайн? Пиво лайега? Сходишь за пивком?

Хусайн согласно кивнул и получил деньги на пиво.

– Две бутылки «Кингфишера». Только джальди, сбегай быстренько, чтоб пиво не согрелось в твоих руках!

Хусайн засмеялся, сказал, что руки у него холодные, и припустился на угол к пивному бару Мервани Ирани.

– Хочу сообщить, – сказал Йезад, – я утром закончил работу с контрактом «Альянса».

– Отлично! Пошли посидим в моем офисе.

Комнатка была крохотная, но с кондиционером, и Йезад всегда радовался прохладе, когда Капур приглашал его посидеть там. Капур прошел в угол к большому чемодану с твердой крышкой и, заслонив его собой, набрал код замка. Наличная выручка отправилась в чемодан. Этот ежедневный ритуал сначала настораживал Йезада, а Капур – с некоторой льстивостью – произнес маленькую речь о том, как он счастлив, что его новый сотрудник – парс.

– Парсы славятся честностью. Мне не нужно беспокоиться, не прилипнут ли наличные к подкладке ваших карманов. Ох, было бы в стране побольше таких общин, как ваша…

Йезад почувствовал себя неловко.

– Думаю, что в нашей общине тоже найдутся и жулики, и лодыри.

– Не надо скромничать, репутация парсов хорошо известна. А если даже это миф, то нет мифа без истины, как нет дыма без огня.

Йезад, тогда еще новичок, тему дальше развивать не стал; его больше тревожили возможные последствия сокрытия денег от налогообложения. «Интересно, – думал он, – Капур отдает себе отчет, что хвалит меня за честность при совершении нечестного деяния? Конечно, хозяин оправдывал существование чемодана, именуя его своим «пенсионным планом», «нестандартной деловой практикой», навязываемой обществу абсурдными фискальными законами правительства».

Мистер Капур запер чемодан и выставил два стакана на стол в ожидании пива. Йезад продолжил рассказ о новом контракте – объем заказа, оценка чистой прибыли, – цифры он помнил наизусть. Ему хотелось произвести впечатление на Капура, чтобы затем перейти к вопросу о повышении своих комиссионных от сделки. Сейчас это было бы особенно кстати, с учетом расходов на Наримана.

Но Капур был не в настроении обсуждать дела.

– Мы об этом целыми днями говорим. Сейчас магазин закрыт.

Хусайн вернулся с бутылками, открыл их и стал осторожно наполнять стаканы, зная, что хозяину не нравится пышная пена.

Капур улыбнулся, сделал большой глоток, долил пива в стакан. Убедившись, что бутылка еще на четверть полна, придвинул ее к Хусайну.

– Хочешь?

– Да, сахиб, – с охотой кивнул Хусайн.

– Выпей – и можешь идти домой. Я сам закрою магазин.

Хусайн мигом опорожнил бутылку.

– Хорошее пиво. – Он выразительно посмотрел на вторую.

– Еще? – спросил Йезад и тоже получил согласие.

– Слушай, ты не напейся, а то завтра на работу опоздаешь, – предупредил Капур.

– Аре, сахиб, – засмеялся Хусайн. – Тут младенцу не хватит опьянеть. А такому старому дураку, как я, полдюжины бутылок потребуется!

Он выпил еще, поблагодарил обоих и ушел.

Они посидели в молчании. Капур откинулся в кресле и забросил ноги на низкий шкафчик с папками.

– Хотел посоветоваться с вами по одному вопросу, – начал он.

– Слушаю.

– Вы знаете, как я отношусь к Бомбею. Я об этом вечно говорю – о том, что значит для меня этот город, сколько он мне дал. Вы знаете историю нашей семьи.

– Конечно.

Капур глубоко вздохнул:

– Думаю выставить свою кандидатуру на следующих муниципальных выборах.

Йезад воззрился на него со смешанным чувством приязни и неудовольствия, которое тот нередко у него вызывал.

– Чего ради?

– Я же говорю, Бомбей для меня – все. Какой смысл жаловаться, что город погибает из-за жулья, если…

– Я хочу сказать, что это даст? Вы сами говорите, что политика – грязное дело и пачкает все, чего ни коснется.

– Больше это не может служить оправданием бездействию. – Капур сделал глоток и поставил стакан.

Если на ваших глазах пристают к женщине, которую вы любите, вы же не останетесь в сторонке, потому что вы один, а хулиганов много? Нет, вы встанете на ее защиту, возможно, вас изобьют в кровь, возможно, даже убьют, и одному Богу ведомо, поможет ли это ей. Но вы же все равно вмешаетесь.

– Да, но это личное…

– То же самое. Мой возлюбленный Бомбей насилуют.

Йезад знал, что с Капуром бесполезно спорить, когда он начинает говорить о городе как о живом существе, да еще с надрывом.

– О’кей. Допустим, вы участвуете в выборах. От какой партии?

– Ни от какой. Независимый кандидат.

– И чего рассчитываете добиться?

– Я уже сказал: не имеет значения. Я не могу стоять в сторонке и смотреть, что выделывает эта бандитня.

– А как с «Бомбейским спортом»?

– Мое место можете занять вы. Вас знают все наши поставщики и клиенты. Я, естественно, позабочусь о соответствующем вознаграждении.

Эти слова сразу заставили Йезада с интересом отнестись к предложению хозяина. Прибавка помогла бы Роксане, не было бы такого безденежья в конце каждого месяца…

Он был почти готов поддержать эту безумную идею, но тут же устыдился своего корыстолюбия.

– Дело не в этом, – услышал он свой голос, – разве ваш долг не требует личного присмотра за наследием вашего отца? Разве в вашей «Бхагавадгите» не говорится, что выполнение долга превыше всего?

– Неплохо, Йезад, – усмехнулся Капур. – Так в чем же мой долг? Как определить его? Дефиниции – последнее прибежище негодяев, но на самом деле я думаю, что отец одобрил бы мое решение.

Капур допил остатки пива.

– Напрасно я Хусайна отпустил домой, а то принес бы он нам еще пива.

– Выпейте мою долю, мне хватит.

– Точно?

– Если не возражаете против пива из моего стакана.

Мистер Капур придвинул свой стакан.

– Видите, как мы сидим вдвоем и делимся выпивкой? Именно так и жил народ в Бомбее. Именно поэтому Бомбей сумел пережить наводнения, эпидемии, нехватку воды, прорывы водостоков и канализации, проблемы демографического прессинга. В душе Бомбея есть место каждому, кто хочет сделать этот город своей родиной.

«Правильно, – думал Йезад, – четырнадцать миллионов жителей, половина живет в трущобах, ест и срет в условиях, в которых и животным не положено жить. Славный способ дележки даров Бомбея. Но эти соображения не произведут никакого впечатления на Викрама Капура, воспарившего на крыльях поэзии».

– Вы понимаете, Йезад, Бомбей выживает, потому что он дает и берет. Это основа и уток особой текстуры его социальной ткани, дух терпимости, приятия, щедрости. В любой другой точке земного шара, в любом из так называемых цивилизованных мест типа Англии и Америки такие чудовищные условия жизни привели бы к революции.

«Что, может, и неплохо бы», – подумал Йезад.

– Отныне, – продолжал Капур, – в этом магазине будут отмечаться все религиозные праздники: Дивали, Рождество, Ид, ваш зороастрийский Навроз, Байсакхи, день рождения Будды, праздник бога Ганеши – все. Украсим витрины, лампочками напишем соответствующие поздравления. Мы будем мини-Бомбеем, примером для всего квартала. Я принял это решение после поразительного случая, свидетелем которого стал на прошлой неделе.

Он отпил пива, которое Йезад налил ему из своего стакана.

– На прошлой неделе я поставил машину около станции Гранд-роуд и купил себе перронный билет. Посмотреть на поезда и пассажиров. Просто в голову взбрело.

Он сделал еще глоток.

– Сам я в электричках никогда не езжу, но я вижу, как они переполнены, когда проезжаю вдоль железнодорожных путей. А с платформы я увидел нечто новое. Как раз отошел битком набитый поезд, и люди, бежавшие вслед, стали отставать. Все, кроме одного. Я следил за ним, потому что он добежал почти до конца платформы.

Вдруг вижу, он вскидывает руки. А из электрички протянулись руки и подхватили его. Господи, думаю, что они делают, его же потащит поездом, он погибнет! С платформы его подтянули, но ноги-то болтаются в воздухе! Я чуть не заорал, чтоб остановили поезд! Он ногами будто педали крутил на весу. Зацепился за какой-то выступ. Сорвался, опять нашел его.

Поезд идет, человек висит, жизнь его в чужих руках – буквально. И он отдался этим руках. Доверился. Тут еще руки высовываются и еще. Крепко держат. Это было чудо – человек вдруг оказался в безопасности. В полной безопасности. Настолько полной, что я было подумал, что переоценил риск. Но нет, он сначала рисковал всерьез.

Я так и не ушел с платформы. Поезда приходят, уходят, а я все стою и смотрю. И тут до меня дошло, что не было никакого чуда. Так чуть не с каждой электричкой – руки тянутся за помощью, другие руки помогают, и все это так обыденно, нормальная часть посадки, что ли.

Кто протягивал руки, кто тянул руки навстречу? Индусы, мусульмане, неприкасаемые далиты, парсы, христиане? Никто не знает, никого это не волнует. Просто люди, которым на поезд надо. Я долго простоял на этой платформе, Йезад, и мои глаза были полны счастливых слез, ибо все говорило мне, что есть еще надежда для великого города.

Йезад кивал. Описанное Капуром он видел каждый божий день. По утрам и вечерам. Часть повседневной жизни. Однако Капур открыл ему новую сторону, которой он не замечал, и заставил задуматься: а что еще ускользает от его внимания?

– Теперь вам должно быть ясно, почему я решил действовать. Пока еще не поздно, – продолжал мистер Капур. – Прекрасный город на семи островах, эта драгоценность у Аравийского моря, эта земля, отвоеванная у воды, этот дар океана, обратившийся в почву под нашими ногами, это чудо космополитизма, где люди разных рас и вер живут бок о бок и плечом к плечу в мире и гармонии, этот алмаз многообразия, это щедрое божество, укрывающее бедных, и голодных, и ищущих приюта, этот Urbs Prima in Indis, любимый город чахнет – без преувеличения, – как больной в палате интенсивной терапии, Йезад, друг мой, доведенный до такого состояния мелкими, корыстными людишками, готовыми погубить его, потому что их грубость не может вынести его величия и благородства.

Йезад замер, восхищенный легкостью, с которой Капур на ходу переиначивал Шекспира. Нариман сумеет это оценить, надо обязательно пересказать ему вечером этот монолог.

– Браво! – Он протянул Капуру руку. – Если вы способны повторить это на хинди и на маратхи, то победа за вами.

– Значит, я могу рассчитывать на ваш голос?

– Я уже лет семь или восемь не хожу ни на какие выборы, что местные, что национальные. Но за вас я проголосую в числе первых – и несколько раз.

Оба засмеялись и пошли запирать магазин.

* * *

У мальчиков вошло в привычку по возвращении из школы проводить время у дедовой постели. Мурад выяснил, что в юности дедушка увлекался авиамоделированием. У них с дедушкой шли долгие разговоры о бипланах и монопланах времен Первой мировой войны. Сравнивали «фоккер Д-VII» и «спед», элегантный «сопвич-кэмел» и смертоносный «фоккер-айндеккер». Джехангир слушал во все уши.

– Мне кажется, что Бигглз больше всего любит «кэмел». Но он летает и на «спитфайрах», и на «харрикейнах». Были они в твоей коллекции?

– Нет, – отвечал Нариман. – Это самолеты Второй мировой. В отличие от меня, Бигглз вне возраста. К тому времени, когда в продаже появились модели из дерева бальза, я уже вырос и у меня больше не было времени для хобби.

Он сменил позу и хотел поправить подушку, но мальчики опередили его.

– Спасибо. Кстати о времени. Вам не пора садиться за уроки?

– Дедушка, но ты еще ничего не рассказал мне, – заныл Джехангир, – ты все время с Мурадом про самолеты разговаривал.

Нариману пришлось продолжить рассказ, начатый минувшим днем, о друге его детства Наузере, родители которого держали целый зоопарк птиц и собак. Хотя их квартира была не так уж велика – всего четыре комнаты, – они обожали животных, и у них жил золотой ретривер, пара шпицев и три сиднейских силки. У Джехангира блестели глаза, когда воображение рисовало ему эту квартиру.

– Еще там была большая клетка с неразлучниками и певчими зябликами, – рассказывал Нариман, – и попугай по имени Темураз. Но он жил в собственной отдельной клетке, забирался в нее на ночь. Днем он летал, где хотел.

– И не улетал?

– Нет, ему нравилось там жить, собаки его просто обожали, особенно золотой ретривер Клеопатра. Она позволяла Темуразу разгуливать по себе, сидеть у нее на спине, даже на голове. А иногда попугай усаживался между ее передних лап и пристраивал свой клюв к ее носу.

Джехангир выспрашивал подробности: какого цвета были птицы, что ели собаки и где они спали по ночам.

– А говорить Темураз умел?

– Темураз был серый африканский попугай и отличался большим умом. Видишь ли, у Наузера была очень строгая мать, она следила, чтобы сын вовремя делал уроки. Так вот, попугай научился говорить голосом матери: «Наузер, пора садиться за уроки, Наузер!» Только он придет из школы, попугай сразу начинает твердить: «Наузер, пора садиться за уроки». Наузер грозился сделать маленький намордничек, чтобы заставить попугая замолчать.

Джехангир нервно хихикнул:

– Что, это он серьезно?

– Дурачился. Наузер очень любил все живое, даже улиток, которые появлялись в школьном саду в сезон дождей.

– А кошка у него была?

– Нет, кошки не было. Парсы не держат кошек в домах. Считается, что кошки приносят беду, потому что они терпеть не могут воду и никогда не купаются.

– Знакомая проблема, правда, Джехангу? – спросила вошедшая из кухни мать. – Может быть, ты в прошлой жизни кошкой был.

– Кошки вылизывают себя, и они чистые, – возразил Джехангир. – Я читал, что это очень гигиенично.

– Верно, – подтвердил Нариман. – Но вера сильнее фактов. Возьми хоть нашу веру в пауков и петухов.

– Я никогда не слышал про это.

– Парсы не убивают пауков и не употребляют в пищу петухов – только кур. Ты должен это знать. Ты ведь знаешь про Заххака Злого.

– Не знаю.

– Конечно, знаешь, – вмешалась мать. – Я тебе рассказывала эту историю, когда ты учил молитвы для навджоте. Мы с тобой читали много историй из «Шахнаме» – про царя Джамшида, про Рустама и Сохраба. И про то, как охромел любимый конь царя Гуштаспа и наш пророк Заратустра провел рукой по его щеткам и бабкам и вылечил коня.

– Эти истории помню, а про Заххака нет.

– Знаешь, папа, мне кажется, он домогается, чтобы ты ему рассказал про Заххака.

– Нет же, я правда не знаю!

– Ну ладно, – начал Нариман. – В стародавние времена, тысячи лет назад, жил на свете злой царь по имени Заххак. Из его плеч росли две огромные змеи, страшные и смрадные, которых каждое утро надо было кормить мозгами двух юношей. Более девятисот лет правил Заххак, и причинил он народу неслыханные беды, день за днем пожирая сильных юношей. Народ молился о спасении, но прошли целые века, прежде чем появился великий герой Фаридун, который бросил вызов Заххаку. Свирепый монстр некогда убил отца Фаридуна, и Фаридун должен был отомстить за его смерть. Противники сошлись в рукопашной схватке. То была страшная битва, которая длилась и длилась с переменным успехом: то казалось, будто верх берет Фаридун, то будто Заххак одолевает его. И все же Фаридун одержал победу и заковал Заххака в цепи невероятной прочности – их невозможно было ни пилой разрезать, ни молотком разбить. Тогда добрый ангел Сарош велел Фаридуну глубоко зарыть Заххака в гору Демавенд. Так была спасена вселенная.

– А при чем тут паук и петух?

– Они защищают нас в отсутствие Фаридуна. Злобный Заххак со своими змеями на плечах все еще жив и очень силен. По ночам он ярится, пытается вырваться на волю. Но рано поутру, прежде чем взойдет солнце, когда Заххак близок к тому, чтобы разорвать оковы, кричит петух, предупреждая мир, что зло может снова воцариться в нем. И тут добрый ангел Сарош сразу посылает паука оплести паутиной цепи Заххака. И мир опять в безопасности. Петух и паук каждый день сохраняют для нас безопасность мира.

Джехангир понимающе кивнул:

– Если люди съедят всех петухов и убьют всех пауков, так некому будет помочь нам побороть зло.

– Вот именно. Мой друг Наузер очень любил эту историю. Он мог просиживать часами, наблюдая, как паук плетет паутину. Особенно когда после дождя выходит солнце – дождевые капельки, как драгоценности, сверкают на паутинных нитях.

Джехангир начал оглядывать потолок, стены и углы в поисках паутины. Ему хотелось самому увидеть, какой она может быть красивой.

Мурад расхохотался:

– Чокнутый у меня братец, дедушка. Он же теперь будет беспокоиться насчет Заххака и охранять пауков.

– Ничего я не чокнутый! Я знаю, что никакого Заххака нет, это просто сказка. Вроде как про Санта-Клауса.

– Они оба существуют, – объявил Мурад. – И Заххак тебя сцапает, если будешь на балконе спать!

– Это ты так говоришь, чтобы самому спать на балконе в мою очередь!

– Похоже, ты прав, Джехангир, – усмехнулся Нариман, – но если бы Заххак существовал, он тебя не стал бы трогать. Он бы занимался такими вещами, как эпидемии, голод, войны и циклоны.

В доме явно не было пауков. Джехангир потребовал, чтобы в следующий раз, когда мама обнаружит паутину, она показала бы ему.

– А когда твоя нога пройдет, дедушка, мы съездим к твоему другу посмотреть его животных и птиц?

– Но это очень давно было, Джехангир, и тех животных, – Нариман помедлил и печально махнул рукой, – их уже нет.

Заметив нежелание Джехангира принять факт смерти любимцев Наузера, Нариман продолжил с подчеркнутой честностью:

– Я помню, когда умерла Клеопатра. Это было всего за неделю до выпускных экзаменов, но я поехал вместе с Наузером и его родителями хоронить ее. У их знакомого был коттедж в Бандре, он разрешил похоронить ее за домом. Нам нужно было взять такси. День был дождливый, таксисты отказывались везти нас, а когда один согласился, он не позволил класть мертвую собаку на сиденье – только в багажник. Клеопатра была завернута в простыню. Мы с Наузером понесли ее. Простыня промокла, забрызгалась грязью. Я тогда впервые увидел Наузера плачущим.

Скорбь шестидесятидвухлетней давности, похорон никогда им не виденной собаки дугой прошла над временем и коснулась мальчика. Изнывая от тоски, он спросил:

– Вы с Наузером сами копали яму?

– Нет, ее выкопал садовник. Под лимонным деревом. Мать Наузера захотела в последний раз посмотреть на Клеопатру, и Наузер развернул промокшую простыню. Я думаю, это была ошибка. Красивая золотистая шерсть свалялась и стала желтой и грязной. Мы быстро накрыли Клеопатру простыней и закопали ее.

Джехангир сидел задумчивый, локти уперев в колени, подбородок – в ладони, уставившись глазами в пол. У него кончились вопросы.

– Вот видишь, иметь собаку непросто, – сказала его мать. – С ней не только веселишься и играешь. Приходится быть готовым к печали, когда она умирает.

– Я все понимаю. – Джехангир снова обратился к деду: – Но твой друг мог завести новых животных, и мы могли бы съездить и посмотреть их.

Нариман покачал головой:

– Мой друг Наузер умер два года назад.

По лицу Джехангира пробежала тень.

– Сколько ему было лет?

– Семьдесят шесть.

Он сосчитал: дедушке – семьдесят девять, если бы его друг был жив, тому было бы семьдесят восемь. На год моложе дедушки. И уже умер.

Он почувствовал, как у него холодеют руки и слезы щиплют глаза. Арифметика угрожала дедушкиной жизни, и ему хотелось выбросить из головы жестокие числа. Он резко поднялся на ноги и вышел на балкон.

Роксана жестами показала отцу, что там происходит: провела пальцем от глаза вниз по щеке. Мурад изображал безучастность и взрослость.

Немного выждав, Нариман окликнул внука:

– Джехангир, а ты знаешь историю жизни Фаридуна после его победы над Заххаком?

– Нет.

– Она касается трех сыновей Фаридуна: Салима, Тура и Ираджа. Разве ты не хочешь дослушать до конца?

– Хочу, – ответил Джехангир, но остался на балконе, чтобы не появляться с мокрыми глазами.

Переведя взгляд на расплывающийся переулок, он увидел, что к дому шагает отец.

Йезад воспользовался своим ключом. Разочарованный отсутствием Джехангира в дверях, он первым делом спросил Роксану, почему ее сын на балконе.

– Тише-тише, – шепнула Роксана, – Джехангир расстроится, если услышит. Он плачет, потому что папа рассказал ему печальную историю.

– Джехангла! Поди сюда, поговори со мной. Джехангир старательно вытер глаза и вошел со слабой улыбкой на лице.

Йезад взял его за руку.

– Что за история, чиф? Зачем вы доводите моего сына до слез? Когда я рассказываю истории, все смеются.

Йезад шутливо отчитывал Наримана, однако в его тоне слышалось раздражение, к которому примешивалась и ревность.

Джехангир вырвал руку из отцовской.

– Не сердись на дедушку! – Он чувствовал, что непрошеные слезы опять наполняют его глаза.

– Ладно, тогда я на тебя буду сердиться. Слезы, когда я иду на работу, слезы, когда прихожу домой!

Плечи Джехангира затряслись от беззвучных рыданий. Он убежал на балкон.

Йезад сделал шаг к маленькой комнате и наткнулся на мокрую одежду, вывешенную на плечиках в дверном проеме. Он в бешенстве сорвал и отшвырнул мокрую рубашку, прилипшую к лицу.

– Что это, место для сушки белья?

– На балконе нет места из-за навеса, – тихо сказала Роксана, полная решимости сохранить покой. – Где же мне сушить белье?

– В «Шато фелисити» отвези. Чертовы твои брат с сестрой найдут ему место в семи комнатах!

Роксана подобрала с пола рубашку, встряхнула и повесила.

– Чаю, Иездаа?

Не получив ответа, она приготовила чай.

– Как прошел день? – поинтересовалась она.

– А ты как думаешь? Посмотри, как я рубашку перепачкал. Пришлось работать прислугой за всех – чертовы жалюзи поднимать!

– Выстираю в «Серфе», будет как новенькая.

– А как насчет унылого лица твоего папы? Теперь он и Джехангира в тоску вгоняет. Здесь хоть кто-нибудь умеет улыбаться и смеяться?

– Чшш, папа услышит… То ты говорил, что у него лицо философа, теперь оно тебе кажется унылым – только потому, что папа у нас живет?

В большой комнате Мурад упрашивал деда рассказать историю про трех сыновей Фаридуна. Нариман отнекивался, чтобы не возбуждать у Йезада ревность.

– Как-нибудь потом. Займись пока домашним заданием.

Роксана внесла поднос с чаем, отослала мальчиков делать уроки и собрала со стульев развешанное на них белье с расчетом досушить его, когда Йезад ляжет спать.

Йезад увидел охапку сырого белья в руках Роксаны.

– Оставь белье на месте, мне же один стул нужен.

Ему теперь хотелось загладить свою вину.

Он уселся за стол, Роксана села рядом, рассказывая о домашних делах, о Вили, которая утром купила для нее луку и соли в лавке.

– Ты был прав, она хороший человек.

– Попроси, чтоб она тебе подсказала выигрышный номер. Если выиграем по-крупному, сможем сиделку нанять.

– Я лучше с голоду умру, чем буду в азартные игры играть! И тебе не дам!

– Успокойся, я же не всерьез.

Он смотрел, как тесть пытается утихомирить свои руки, которые трепещут поверх простыни, будто он бьет себя в грудь.

Вошел Мурад и подсел к родителям.

– Знаешь, дедушка, тебе надо на бонго играть.

– Это почему?

– А у тебя так двигаются пальцы, что должно здорово получиться.

Мурад попробовал постучать дрожащими пальцами по стулу, чтоб посмотреть, получится ли барабанная дробь.

– Не будь клоуном, – одернул его Йезад. – Не смешно.

Он отправил сына учить уроки в маленькую комнату.

– Бери пример с младшего! – добавил он громко.

Джехангир услышал предложение мира и улыбнулся в учебник.