Текст книги "Покорение Южного полюса. Гонка лидеров"

Глава 5
Моряк и лыжник

В конце XIX века жители Норвегии могли начинать полярные исследования прямо с порога собственного дома. Зимой высокие горные гряды превращались в настоящую terra incognita. Мало кто решался отправиться туда с ноября по март.

Но некоторые состоятельные горожане, охваченные романтическими порывами, в поклонении прародительнице природе ломали привычные правила поведения и устремлялись в зимние горы. Амундсен жаждал присоединиться к этим первопроходцам, однако попасть в крошечное сообщество избранных было непросто.

Помог Густав, старший брат. Он был женат на родственнице одного из таких первых горнолыжников. С этим человеком, журналистом по имени Лаурентиус Урдал, Руаль и хотел познакомиться.

До того момента о планах молодого Амундсена никто не знал. Он отказывался ими делиться, пока не достигнет хоть какого-то успеха. Но Густав хотел знать, чем вызвана просьба, и поневоле карты пришлось раскрывать.

Густав забеспокоился о судьбе младшего брата: полярные исследования – не слишком надежная профессия. Но в тот момент все сведя к шутке, он все же попросил Урдала взять Руаля под опеку. Сам Густав к тому времени был уже судовладельцем и уважаемым человеком – разве можно проигнорировать его просьбу? И Урдал пригласил Руаля покататься на лыжах в Западных горах на Новый год.

Хотя Амундсен и был прирожденным лыжником, до этого момента он катался лишь на спокойных снежных склонах долины Нордмарка. Поездка в Западные горы стала для него первым опытом такого рода. А разница оказалась велика. Норвежские горы невысокие, но дикие. Западная гряда спускается к океану, принимая на себя главный удар североатлантических штормов. Погода там очень капризна. Следы цивилизации на много миль вокруг просто отсутствуют. Разве что кое-где встречаются редкие охотничьи хижины. Такой ландшафт позволяет хорошо представить настоящие полярные области – яростные бураны, обжигающий холод, пронзительный свист поземки. Рыхлый снег, вздымаемый ветром, скользит по поверхности, как песок в пустыне. Снег во всех своих вариациях – от легкой, как пух, пудры до твердого, как стекло, наста – рассечен ветрами на бесконечные борозды, гребни и волны, которые называются застругами.

Урдал предложил Амундсену пересечь вместе с ним Хардангервидду. Это весьма специфическая местность – горное плато, окутанное (для посвященных) строгим ностальгическим очарованием. Нансен сравнивал его с Арктикой, «где так высоки небеса, где воздух чист, а жизнь – проста… это возвращение к уединению, тишине, величию…»

В каком-то смысле Хардангервидда так же страшна, как Антарктика. Она дика, опасна и не прощает легкомыслия. Это открытое, ветреное пространство, покрытое торосами, без единого дерева. Зимой оно превращается в гладкую снежную пустыню.

К 1893 году зимняя Хардангервидда была практически не изучена. Первый документально зафиксированный переход по этому плато совершил офицер норвежской армии капитан Х. А. Ангелл только в 1884 году. Несколько лет спустя Урдал попытался пересечь плато с востока на запад, из Могена в Эйдфьорд, что на Хардангерфьорде, еще не пройденным никем маршрутом. Но тогда из-за бурана пришлось повернуть назад, и в этот раз он хотел попробовать еще раз. У Амундсена появился шанс стать настоящим первопроходцем.

Бóльшая часть удовольствия от этого похода состояла в его предвкушении. Осенью 1893 года Урдал и Амундсен часто встречались, в основном в роскошной студенческой квартире Амундсена. По словам самого Урдала, в то время Амундсен был для него

мало знакомым с лыжами младшим товарищем, который хотел получить посвящение в тайны зимнего высокогорья. Но мы оба были охвачены интересом к полярным экспедициям в частности и к приключениям в целом. Поэтому отлично понимали друг друга и могли вместе строить воздушные замки.

С той лишь разницей, что мои – рассыпались в пыль, а Руаль сумел воплотить свои мечты с размахом и великолепием.

Но вначале Урдал комментировал их совместные опыты далеко не так уважительно. Перед Рождеством 1893 года они выехали на поезде из Христиании. От Крадерена, конечной станции железной дороги, им пришлось пройти на лыжах примерно сорок миль по предгорью, чтобы достичь Хардангервидду– и по-настоящему начать переход. Первый день похода Урдал описывал так:

Мы были медлительны и совершенно непривычны к такого рода деятельности. Самый высокий из нас, Покоритель Арктики, полгода ничего не делал и поэтому был упитан и нетренирован. У Доктора дел было больше, чем нужно, и по этой причине он был вымотан и истощен, сам я – как мне тогда казалось – остро ощущал свой возраст и последствия сидячего образа жизни.

Нет нужды говорить, что «Покорителем Арктики» был Амундсен. Еще Урдал называл его Голиафом, потому что даже в компании высоких людей Амундсен выделялся своим ростом. «Доктором» оказался родственник Урдала, студент-медик по имени Вильгельм Хойст, приглашенный с единственной целью – укомплектовать команду. Трудности начались сразу, как только они поднялись из долины на плато.

Снег был… рыхлым и мягким до самой земли.

Странно, что Доктор, этот тихий книжный червь, был лучше всех подготовлен и быстр. Пока мы валялись в самом начале подъема с судорогами в ногах, рискуя утонуть в снегу, он уже достиг вершины и наблюдал за нами сквозь очки в золотой оправе. А чтобы обнаружить нас, нужно было иметь отличное зрение – до самого кончика носа мы оба вывалялись в снегу.

Покорителю Арктики, который целый месяц только и занимался подготовкой снаряжения к походу, было труднее всего – ничем из его экипировки пользоваться было нельзя.

Снова и снова из глубины ближайшего сугроба я слышал ругательства в адрес производителей лыж и магазинов спортивного снаряжения, снабдивших его этим барахлом. Снова и снова высокая, покрытая снегом фигура с длинными обледеневшими усами появлялась на свет из сугроба и упорно карабкалась вверх на несколько футов – после чего Покоритель Арктики опять беспомощно тонул в глубоком, глубоком снегу.

В действительности за этим стояла серьезная подготовка. Спальные мешки сшили на заказ из меха северного оленя по образу тех, которыми Нансен пользовался во время своего первого перехода через Гренландию. Ветронепроницаемые куртки с капюшонами также разработали по образцу нансеновских (он, в свою очередь, скопировал их с эскимосских анораков). И то и другое было теплым и функциональным (хотя и тяжелым-), а значит, давало надежду на успех. А вот лыжи или крепления качеством функциональности не обладали, поскольку технологии изготовления снаряжения находились в то время в зачаточном состоянии.

Крепления были примитивными, их типы разнились, что служило благодатной почвой для споров между лыжниками с разными предпочтениями (впрочем, эти споры не утихают и в наши дни). Выбранная Амундсеном модель плохо служила ему. Лыжи не подходили к ботинкам и плохо скользили. Поэтому в конце первого же спуска Руаль совершил живописный кульбит в рыхлый снег на берегу замерзшего озера.

«Лыжи просто невозможны, – проворчал он, – каждая движется в своем направлении – одна вправо, другая влево…»

«Ну что же, – сказал Доктор сухо, – ты всегда придерживался центристских взглядов… но ведь руки, ноги, шея целы?» И иронично добавил: «А то у меня достаточно материала для бандажа, ты же знаешь». Голиаф лишь зарычал в ответ и помчался по льду озера со скоростью сто миль в час.

Они столкнулись практически со всеми неприятностями, которые могли сулить горы. Подул фён[9]9
  Порывистый, сильный, сухой и теплый ветер, который дует с гор в долины. Прим. ред.


[Закрыть], и началась оттепель не по сезону, из-за чего снег прилипал к лыжам и не давал им скользить. Началась самая мерзкая мерзость – теплый буран. Они слишком задержались, и Урдал не мог идти дальше, поскольку ему пора было возвращаться к работе. Позорно потратив целую неделю на то, чтобы преодолеть гору под названием Даггранут, пройдя лишь тридцать миль и даже не достигнув по-настоящему Хардангервидду, они повернули назад и спустились в деревню Ховин. Оттуда Урдал вернулся в Христианию, а Амундсен и Хойст предприняли новую атаку. Недалеко от горной фермы Моген, последнего населенного пункта перед началом перехода через Хардангервидду, они провели ночь под открытым небом при температуре –40 °C. Снег казался слишком твердым, чтобы можно было в него закопаться, поэтому пришлось лечь прямо на наст, в результате чего, несмотря на олений мех, они ужасно простудились. Через несколько миль на путешественников обрушился буран, и им снова пришлось вернуться. Хардангервидда победила и на этот раз.

Шесть недель спустя Амундсен отправился в Арктику. В письме к Экроллу он объяснил это необходимостью привыкнуть «как к климату, так и к трудностям, с которыми придется столкнуться» в настоящей экспедиции. После горных лыж полярная навигация стала следующим логичным шагом в его подготовке.

Существовали и другие причины. Амундсен окончательно отказался от медицинской карьеры. Родственники сошлись во мнении, что это не обязательно означает катастрофу, но убедили Руаля, что, не обучившись никакому делу, он столкнется с трудностями на жизненном пути. Лучше ему все же заняться чем-то определенным. Что может быть правильнее для человека с его прошлым и вкусами, чем звание офицера флота? Когда он наберется опыта, семья поможет ему в выбранном деле. Получив сертификат судового мастера, он будет выходить в море, когда пожелает. Руаль согласился с доводами семьи, ведь в конце концов быть капитаном означало безусловное лидерство в экспедициях, возможность командовать на море и на суше. В начале марта 1894 года он, влекомый интересом к Арктике, поступил простым матросом на зверобойное судно «Магдалена» на ледовый сезон. Это было суровое, но необходимое посвящение в жизнь моряка.

Тюлений промысел, как и охоту на китов, норвежцы считали очень достойным занятием. Это было «мужское дело», «сравнимое с великими подвигами Нансена по изучению полярных районов», как говорил один норвежский историк.

Для начинающего моряка «Магдалена» стала трудной школой. Небольшое, потрепанное ветрами деревянное зверобойное судно – по сути, переоборудованный барк с плохоньким вспомогательным двигателем – бросало из стороны в сторону, кренило и поднимало ветром в яростных переменчивых волнах. В августе, вернувшись из Арктики, Руаль по просьбе брата Густава написал ему отчет о своем плавании. Амундсен искренне хотел поделиться информацией с братом (и развлечь его), но при изложении событий он ни на йоту не отошел от своих принципов. В тексте нет описания его чувств. Все исключительно по делу. Он наблюдателен и даже одержим решимостью учиться благодаря всему, что видит и слышит. С самого начала письмо выглядит как студенческий конспект:

…вначале опишу [корабль]. В первую очередь и главным образом зверобойное судно отличается прочностью конструкции. Железо и сталь не годятся, поскольку разрушаются под воздействием льда. Требуется дерево прочных пород, поэтому все подобные суда сделаны из дуба. Вообще последнее не совсем точно, поскольку сам корпус сделан из легкой древесины, но покрыт так называемой ледовой кольчугой. Это слой дуба в несколько футов толщиной, окружающий внутреннюю конструкцию. Он должен выдержать давление льда, иногда просто невероятное. Говорят, что толщина бортов «Магдалены» – двенадцать футов (довольно толстые, как ты видишь).

На грот-мачте, чуть ниже верхушки, находится предмет, который в шутку называют «вороньим гнездом», – главная отличительная черта зверобойного судна. Это большая, вместительная бочка, закрепленная в том месте грот-мачты, где на других кораблях располагается королевский флаг.

Капитан и первый помощник по очереди находятся там, чтобы высматривать тюленей или управлять движением судна через толстый и тяжелый лед…

На корме [находится] каюта капитана [и] другая каюта с четырьмя койками для двух помощников, главного инженера и стюарда… Сразу перед ней общий кубрик… [на] пятьдесят матросов… каждая койка вмещает двух человек. Рядом с такой койкой стоит небольшой рундук для хранения продуктов и прочей мелочи, если остается место…

Письмо представляет собой скрупулезное описание того, как строили деревянные корабли для полярных морей. После описания судна Амундсен так же детально посвящает брата в особенности охоты на тюленей и рассказывает о собственном первом опыте поведения в условиях арктических льдов.

Переходим к самой трудной части охоты. Это поиск тюленей. До 3 апреля вести промысел запрещено. За четырнадцать дней до этого тюлени собираются в большие стада на льду, чтобы дать жизнь своему потомству, или, как еще говорят, помёту… В тех широтах лед образует большие бухты, в которых тюлени предпочитают выводить потомство. Следовательно, остается лишь найти такую бухту.

28 марта они обнаружили стадо примерно из пяти тысяч тюленей, но рядом уже ждали нужного момента целых четыре корабля. «Магдалена» подошла к одному из них – «Моргенену» из Сандефьорда.

«Думаю, здесь слишком мало тюленей для пяти кораблей, – прокричал наш шкипер так, чтобы это было слышно на «Моргенене», мимо которого мы как раз проходили, – а что если нам ускользнуть на запад? Там основные стада, можете не сомневаться».

Чтобы добиться своего, нам приходилось хитрить и обманывать.

Последний комментарий показывает, насколько нехарактерно это было для Амундсена и людей его круга. Дальше он пишет:

Наш шкипер знал, что со своим негодным двигателем мы не сможем пройти дальше [сквозь льды]. Поэтому он хотел, чтобы «Моргенен» пошел вперед, а мы следом за ним, в его кильватере. Оказалось, что у шкипера «Моргенена» было меньше арктического опыта, поэтому он поддался на нашу уловку.

30 марта они нашли главное стадо. Там было примерно 50 тысяч особей, рядом стояли восемь кораблей. При разумной оценке это означало три-четыре тысячи тюленей на корабль, что считалось хорошей добычей и сулило вполне сносную долю каждому моряку. Ведь заработок зверобоя напрямую зависел от результата охоты.

Амундсен между тем продолжал свою историю:

В воскресенье, 1 апреля, погода была неожиданно хорошей – полный штиль, солнце и кристально чистый воздух. Все капитаны как один решили, что можно погасить топки, раз уж мы, так сказать, окружены тюленями. В такую погоду дым из разожженной топки поднимается прямо вверх и становится виден на многие мили вокруг. Зверобои, которые пока не нашли тюленей, заметят его и, привлеченные дымом, двинутся в нашу сторону. Поэтому сегодня нужно вести себя тихо. Но что такое? Шкипер «Хаардрааде», который, скорее всего, побоялся оказаться затертым льдами (температура была минус 15 градусов), решил, что 3-го в таком положении ему будет трудно гоняться за тюленями, а потому разжег топки, чтобы пробить канал во льду.

Из трубы вырвались огромные клубы дыма. «Этот проклятый идиот с “Хаардрааде” совсем спятил!» – заорал наш шкипер. Вся команда была в ярости.

Итог оказался плачевным. В полдень мы заметили еще четыре корабля, направлявшиеся в нашу сторону. Вот это был удар! Так мы потеряли не менее тысячи тюленей – и все из-за какого-то дыма…

Единственный всплеск эмоций в письме Амундсена возникает при описании начала самой охоты. Он был гребцом на одной из шлюпок, с которых велась добыча. Никогда прежде Руаль не видел, как убивают животных.

Пробило семь часов.

«Приготовиться к спуску шлюпок!» – приказал шкипер из своего «вороньего гнезда». В мгновение ока в каждой шлюпке все заняли свои места, за исключением двух человек, замерших у талей[10]10
  Грузоподъемные лебедки. Прим. ред.


[Закрыть] и готовых по команде спустить нас на воду.

«Давай!» – прозвучал сверху новый приказ. Громко взвизгнули тали – и шлюпки легли на воду вдоль бортов корабля. Матросы, спускавшие их, скользнули вниз по канатам, все еще привязанным к шлюпкам. Как только они присоединились к нам, канаты вытянули наверх, и все заняли свои места. Мы направились туда, где увидели тюленей.

«Прямо по курсу!» – скомандовал стрелок, и раздались один… два… три выстрела. Было запрещено, но я не удержался и повернул немного голову, чтобы увидеть происходящее. Три неподвижные крупные туши означали, что выстрелы оказались меткими. Застрелили самок, кормивших в тот момент своих детенышей. Малыши все еще пытались добыть молоко, прильнув к соскам матерей. А к этой льдине уже направлялись остальные лодки-.

«Всем выйти и обдирать туши!» – прозвучал приказ. Рулевой тем временем схватил один из небольших ледорубов, лежавших в лодке, и с силой вонзил его в лед. Так лодка была закреплена у льдины. Гребцы выпустили весла из рук, разобрали ледорубы и мгновенно оказались на льдине… разойдясь в разные стороны с ледорубами в руках. Детеныши тюленей заметили нас, их трогательные глаза, казалось, умоляли сохранить им жизнь. Но пощады не было. Ледоруб взлетал вверх и точным ударом тупого конца разбивал череп животного… сразу после этого мы начали их обдирать… Это непростое дело требует большой практики. Убитое животное переворачивается на спину. Шкура разрезается от пасти вниз к задним плавникам. После этого шкура и ворвань[11]11
  Слой подкожного жира, который окружает тело млекопитающего. В китобойном промысле тех лет ворвань использовали для многих целей. Сегодня ее полностью заменили продукты синтетического происхождения. Прим. ред.


[Закрыть] отделяются от тела. Ворвань находится сразу под шкурой и при обдирании удаляется вместе с ней. Туша остается на льдине.

На этом письмо заканчивается. И только спустя годы по ряду косвенных признаков становится понятна скрытая в нем глубина эмоций. Амундсен был категорически не согласен как со своим учителем Нансеном, так и с будущим соперником Скоттом, которые считали, что выражение чувств придает красоту тексту. По его мнению, намеки и недоговоренности лишь вводят читателя в заблуждение и граничат с невразумительностью.

Сухость письма была обманчива. Амундсена шокировало участие в массовом убийстве диких животных. Отнюдь не являясь легкоранимым юношей-, он до глубины души был потрясен той жестокостью, свидетелем которой стал, и отношением к этой бойне членов команды.

Из такого опыта наряду со многими другими событиями постепенно формировалось мировоззрение Амундсена. Он охотился, когда ему приходилось это делать, но отрицал необходимость чрезмерного и негуманного убийства. Кровавый спорт был ему не по душе. Он никогда не мог понять тех, кто убивает живое существо исключительно из удовольствия.

Получив расчет на «Магдалене», Амундсен записался в команду «Вальборга», одного из семейных судов, для следующего плавания. Но стремился он не к работе простого матроса, а к должности капитана или его помощника. Он уже знал технику навигации среди полярных льдов и особенности работы в полярных условиях. Неудачная попытка перейти Хардангервидду познакомила его с техникой полярных путешествий. И теперь, в двадцать два года, он чувствовал, что готов приступить к разработке детального плана своего будущего исследования.

В ноябре 1894 года Амундсен задумал плавание на Шпицберген. Статус Шпицбергена в то время был неясен, и Руаль хотел организовать экспедицию, чтобы закрепить его за Норвегией.

Два месяца спустя он сконцентрировал свое внимание на Антарктике. Это проект оказался намного серьезнее. К нему подключился и Тони, самый старший из братьев Амундсенов. Проработав два года в Алжире, Тони вернулся в Христианию. Он считался очень хорошим лыжником, лучшим из всех братьев (по норвежским стандартам Руаль не отличался блестящей техникой). Причина, по которой их мысли приняли такое синхронное направление, была совершенно понятной.

В августе предыдущего года капитан зверобойного судна «Джейсон» К. А. Ларсен из Сандефьорда вернулся из антарктического плавания, во время которого открыл Землю Оскара II на побережье моря Уэдделла Земли Грэма. Но не полярные исследования были его истинной целью. Экспедицию Ларсена направили на поиск новых возможностей для охоты на тюленей и китов, к которым стремились норвежские зверобои в Атлантике. Тем не менее он вернулся на родину с крупным открытием в Антарктиде, единственным за последние пятьдесят лет со времен экспедиции сэра Джеймса Кларка Росса.

Ларсен был прирожденным лидером и настоящим королем среди шкиперов-китобоев. Однажды силой своего характера он подавил пьяный мятеж на «Джейсоне» в Магеллановом проливе. Кроме того, он обладал развитым инстинктом первооткрывателя. Ненадолго высадившись на острове Сеймура у побережья Земли Грэма, он первым из исследователей привез из Антарктики ископаемые останки. Увы, после этого он не стал кумиром публики, но вызвал всплеск некоторого интереса с ее стороны. А вот Руаль и Тони Амундсены заинтересовались экспедицией Ларсена всерьез. Они написали письмо в Сандефьорд владельцу «Джейсона» Кристену Кристенсену, спрашивая его

…не будет ли лучшим способом изучения неизвестных земель на Юге экспедиция на лыжах, иначе говоря, напоминает ли состояние снега и льда в Антарктике то, которое зафиксировано на ледяной шапке Грен-ландии…

…достаточно ли подходит Земля Грэма для экспедиции вроде нашей… или, возможно, уже известны другие относительно неизученные места, которые подходят лучше…

…можно ли там охотиться на тюленей… в количестве, достаточном для пропитания членов экспедиции и прокорма множества собак, которые будут тянуть сани… а также команды судна, которое высадит нас и заберет потом.

За этими вопросами скрывался в высшей степени разумный план. Суть исследования Антарктики была схвачена еще до того, как первый человек высадился на ее берега для их изучения. У Амундсенов не возникало сомнений в необходимости использования на этом все еще неизвестном континенте собак и лыж (хотя даже десять лет спустя английские путешественники по-прежнему будут отрицать целесообразность этого).

Неизвестно, чего оказалось больше в плане Амундсена – всплеска энтузиазма или серьезного расчета. Если бы его не предостерегали родственники, Руаль, вероятно, ввязался бы в какое-нибудь предприятие. Но чья-то решительная рука удержала его. Возможно, это была рука брата Густава. В результате Руаль не поплыл ни на Шпицберген, ни к Земле Грэма, а продолжил однообразные походы в умеренных водах на семейных судах, чтобы набрать необходимые для аттестации морские часы. Помощник капитана одного из таких кораблей охарактеризовал его как трудолюбивого, серьезного и настроенного на учебу человека. «Мы чувствовали, что у него что-то на уме, но он никогда не говорил об этом», – такое создалось общее впечатление.

1 мая 1895 года Амундсен, к его глубокому разочарованию, получил аттестат помощника капитана второго класса. Только второго! Да, он был не готов к экзаменам, но все же уверенно сдал их. Для получения звания помощника капитана ему недоставало всего лишь нескольких месяцев в море. Но вначале нужно было пройти военную службу.

Амундсен очень хотел, как он говорил, «выполнить долг гражданина». Время тогда было удивительное, и подобное высказывание не считалось ни напыщенной сентенцией, ни чем-то из ряда вон выходящим. Летом 1895 года очередной кризис в отношениях между Норвегией и Швецией по поводу норвежского суверенитета почти перерос в войну. Но в последний момент Норвегия отступила, поскольку не оказалась готова к конфронтации и не имела армии. Нация была разочарована и возбуждена. Миролюбивые норвежцы с неохотой признали, что однажды им придется бороться за независимость. Поэтому лучшее, что они могли сделать, – начать вооружаться. В обществе стремительно нарастали патриотические настроения.

Но Амундсена вел к военной службе не только патриотизм. Он болезненно боялся, что его не примут в армию из-за близорукости, в которой Руаль видел не простой физический недостаток, а настоящий позор, нечто постыдное, что обязательно нужно скрыть от мира. Удивительно, что он признался в этом Экроллу, не открываясь больше никогда и никому, даже своим близким. Тайно заказав очки, предписанные врачом, он до конца своих дней считал появление в них на публике знаком бесчестья. Бóльшая часть его смехо-творных злоключений на Хардангервидде была связана как раз с этим. Только в зрелом возрасте, будучи уже известным человеком, он смог признать свой недостаток. Судя по всему, такое отношение к собственной близорукости вытекало из его одержимости культом физического здоровья.

Под впечатлением от злоключений сэра Джона Франклина, с шестнадцати лет с фанатическим упорством Руаль выполнял физические упражнения, чтобы быть в хорошей форме и, как он говорил, подготовиться к жизни первооткрывателя. Несомненно, это имело смысл. В те времена в норвежском обществе царил настоящий культ спорта и физического здоровья. В конкурентных видах спорта, популярных тогда в Норвегии (лыжных гонках, футболе и прыжках на лыжах), Амундсен не блистал. Нередко в таких случаях люди обращаются к видам спорта, не связанным с конкуренцией. Видимо, руководствуясь данным правилом, Амундсен и посвятил себя физическому совершенствованию как таковому, а не тренировкам ради определенной цели. За всем этим стояла какая-то темная тревога.

Поэтому историю прохождения военной медицинской комиссии лучше всего передать его собственными словами, написанными тридцать лет спустя-:

Доктор был стар, к моему удовольствию и удивлению, он оказался большим знатоком человеческого тела. Естественно, в ходе осмотра я был совсем без одежды. Старый доктор пристально осмотрел меня и внезапно– разразился восторженной фразой по поводу моей внешности. Видимо, восемь лет непрерывных тренировок не прошли бесследно. Он сказал: «Молодой человек, что, черт возьми, вы делали, чтобы обрести такие мускулы?»

Я объяснил, что увлечен физкультурой и занимаюсь ею неутомимо. Этот джентльмен настолько оживился вследствие своего открытия, которое он посчитал чем-то необычным, что позвал офицеров из другой комнаты посмотреть на такое чудо. Нет нужды говорить, что я был ужасно смущен общим разглядыванием и готов был сквозь пол провалиться.

Но этот эпизод имел одно благоприятное следствие. В своем восхищении моей физической формой старый доктор забыл проверить мое зрение. Соответственно, я прошел осмотр так легко, как не мог даже мечтать, – и скоро приступил к военной службе.

Его служба длилась положенные семь месяцев и пять дней. Она состояла из занятий на плацу в казармах Гардемоен в окрестностях Христиании. Амундсену казалось, что этого недостаточно. Он продолжал заниматься самостоятельно. Одна из историй того времени связана с разрешением, которое он получил для себя и сослуживца, чтобы совершить длительный кросс по пересеченной местности. Сослуживец оделся легко и бежал впереди. Амундсен был в полном полевом обмундировании, с винтовкой и рюкзаком, обутый по уставу в тяжелые громоздкие ботинки до колен.

Норвежские писатели часто замечают, что их соотечественники – люди крайностей. В известном отрывке из Ибсена, который с особым удовольствием цитируют поколения его соотечественников, говорится:

Каким бы ты ни был – будь непреклонным. Не отвлекайся, не сомневайся.

Это и есть отношение Амундсена к жизни. Человек, одержимый единственной целью, исключивший все остальное, формируется очень быстро.

В конце января 1896 года на первых страницах газет Христиании появились тревожные заголовки «ПРОПАВШИЕ ЛЫЖНИКИ». Это был дебют Амундсена в новостях.

В новогодние праздники Амундсен и его брат Леон отправились из Христиании для очередного лыжного перехода в тот самый непокоренный Руалем район плато Хардангервидда на западе Норвегии. Предполагалось, что поход займет семь дней, но от них не было вестей уже больше двух недель. Хардангервидда в середине зимы вызывала мистическое предчувствие дурного, и мысль о возможной гибели в ее снегах тогда легко могла прийти в голову любому норвежцу. Подобных случаев было много. Эйвин Аструп пропал во время лыжного похода в горах Рондэйн в Восточной Норвегии, и позднее его нашли мертвым. От Нансена, проглоченного Арктикой, не было новостей уже более двух лет – и по стране поползли мрачные слухи. Поэтому Амундсены и привлекли к себе внимание. Поднялась тревога, начались поиски. Через три недели поисков Руаль и Леон появились сами, живые и здоровые – как ни в чем не бывало.

Это было частью предполярных тренировок Амундсена. После военной службы он решился предпринять еще одну попытку лыжного перехода через горы. Что характерно, он выбрал зимний переход через плато Хардангервидда, от которого потерпел поражение два года назад. Место Урдала, который не смог в этот раз составить ему компанию, занял Леон.

Это было не бессмысленным повторением, а закреплением полученных уроков. Лыжи стали легче, крепления – лучше. Пищу, одежду и снаряжение заменили. На этот раз, больше зная о погоде в горах и навигации в мореплавании, Амундсен захватил карманный барометр (забытый в прошлый раз) и три компаса, которые братья в пути сверяли друг с другом.

Урдал в то время работал редактором одной из провинциальных газет, для которой Амундсен сразу же по окончании похода написал свой «отчетный» очерк. Это была его первая опубликованная работа, выполненная в полном соответствии с традициями жанра. На заре развития горнолыжных походов в Норвегии статьи о знаменитых маршрутах регулярно появлялись в прессе.

Тем не менее Амундсен с неохотой согласился на подобную огласку. Их переход через плато сопровождался неприятностями, а Руаль, будучи убежденным перфекционистом, хотел писать только об успехах. Урдалу удалось убедить его, что неприятности нравятся читателям больше, чем победные реляции. Дело было за малым – следовало все обстоятельно описать. Амундсен был не слишком искушен в литературных изысках и потому по предложению Урдала написал свою статью в форме длинного письма к нему. Ее напечатали в несколько приемов под заголовком «Удивительное путешествие братьев Амундсенов через Хардангервидду»[12]12
  Интересно, что норвежское слово «авантюрный» – eventyrhg, – использованное в названии статьи, также может означать «рискованный» или «похожий на сказку». Прим. ред.


[Закрыть].

От других подобных публикаций этот очерк отличался тем, что не был приукрашен – важность случившегося в нем была скорее преуменьшена. Как подробно объяснял Амундсен, приключения ждут путешественников только в тех случаях, если нарушаются планы и что-то идет не так. Он собирался– пройти маршрутом, предложенным Урдалом – из Могена в Эйдфьорд, – стартовав, однако, не из Кродерена, как в прошлый раз, а из Конгсберга. Это означало, что на лыжах предстояло преодолеть 170 километров (100 миль), из которых критическими были последние 60 километров (40 миль) от Могена через пустынное плато Хардангервидда к Гарену, первому жилью на западной стороне. Все шло хорошо до последних тридцати километров после выхода из необитаемой хижины под названием Сандхауг. Потом все изменилось.

Хотя погода была отличная – ясная и холодная, минус 25 градусов Цельсия, – лыжи скользили плохо. Причиной оказалась сухая зернистая поземка. В полдень нас накрыла густая темно-серая масса тумана, и спустя всего полчаса с северо-запада налетела снежная буря… Несомненно, единственно правильным решением было возвращение назад. Но следы наших лыж уже были занесены, метель и тьма окружили нас со всех сторон, так что можно было даже не пытаться отыскать эту хижину…