Текст книги "Остров страха"

Анна Николаевна Зименкова, бухгалтер одной из торговых фирм города Касли, оплакивала единственного сына, погибшего вдали от дома в небольшом американском городке, где базируется знаменитый Йельский университет. Умница, красавец, спортсмен, активист, надежда и опора – Петя Зименков потом и кровью заслужил право учиться в престижном западном вузе, выиграв один из предоставленных этим учебным заведением образовательных грантов. Простому пареньку из маленького южноуральского городка никогда бы не светило ничего подобного, не будь этот простой паренек «упертым засранцем», как выразился однажды его отец (впоследствии покинувший семью). Выигранные школьные олимпиады по гуманитарным дисциплинам, активная переписка с европейскими и американскими вузами, рекрутирующими талантливую молодежь по всему миру, неоднократное участие в программах обмена, блестящее владение английским языком и, наконец, золотая медаль по окончании школы – все это почти гарантировало Петру успех. Оставалось лишь выиграть конкурс.

Он выиграл.

Мама активно возражала против дальней поездки, боясь остаться в полном одиночестве. Взыграл материнский эгоизм. Анна Николаевна, конечно, всей душой желала Петру успеха и радовалась вместе с ним, но в какой-то момент мать победила в ней друга. Парню пришлось уезжать в США, переступив через ее слезы.

– Я всегда об этом мечтал, – говорил он. – Ради мечты можно чем-то поступиться, если это, конечно, настоящее дело. Я никогда себе не прощу, если откажусь. И ты себе не простишь, ведь так?

Все так. Он, как всегда, был прав, этот упертый засранец – Анна Зименкова не простила себе того, что не устояла перед его напором, не удержала, не повисла на ногах тяжелыми веригами. Возможно, отдайся она своему материнскому эгоизму полностью, сейчас Петя был бы жив.

Он писал письма по электронной почте почти каждый день, пропуская лишь выходные и праздничные дни, когда проводил время с друзьями в колледже-общежитии имени Джонатана Эдвардса. Иногда он писал что-то о своих друзьях и преподавателях, неоднократно посмеивался над куратором общежития Ричардом Лэлли. Тот был ассистентом профессора музыки… и еще он был геем, а его партнер Майкл Ригсби служил в медицинском департаменте университета. Почти уникальный случай в образовательной системе Соединенных Штатов. Куратор общежития – весьма ответственная должность. Он проводит социальные мероприятия, занимается спортивными командами, пишет рекомендации и вообще заменяет студентам отца и мать. «В данном случае, – иронизировал Петя, – мы не всегда точно понимаем, кем для нас является Лэлли – отцом или матерью».

Учеба в Йеле Петру нравилась. Он называл жизнь в университете «медитацией в раю». Студенческие общежития, целые городки со своими спортзалами, парками для отдыха, столовыми, библиотеками и почти бесконечным летом («даже зимой здесь не пойми что – то ли наш март, то ли октябрь»), аудитории, профессоры, предметы и возможные перспективы – обо всем этом Петр действительно мечтал едва ли не с начальной школы, когда впервые увидел по телевизору в каком-то просветительском репортаже. «Никакого МГУ», заявил он матери, закончив с отличием девятый класс. Он уже тогда прицеливался в самое яблочко, иных вариантов не видел и четко артикулировал свои желания.

И добился своего.

И где он сейчас?!

Анну тронули за плечо. Она вздрогнула.

– Груз доставлен.

Высокий молодой человек в незнакомой синей униформе смотрел безучастно. Слово «груз», обозначавшее гроб с телом ее единственного сына, совсем не резало слух. С таким лицом можно произносить любой текст, и он превратится в простейший набор звуков. Это лицо представителя российских властей, или что он там представляет, этот детинушка, возможно, просто бюро ритуальных услуг.

– Хорошо, – сказала Анна Николаевна. – Куда мне?

– За мной.

Он вывел ее на свежий воздух, дал время привести себя в порядок. Пока она вытирала лицо, сверяясь с зеркалом, парень стоял в сторонке, наблюдая за голубями на подъездной площадке. Потом они направились в сторону зала прилета екатеринбургского аэропорта Кольцово. Цинковый гроб с телом Петра Зименкова из Нью-Йорка был сначала доставлен в Москву, затем почти без задержек переправлен на Урал.

В аэропорту гроб сразу запихнули в автобус, припаркованный недалеко от хозяйственных боксов. Петеньке еще предстоял неблизкий путь в Касли, а это почти 200 километров. Автобус выглядел вполне сносно – черный фургон «Фольксваген» с тонированными стеклами – но Анна, увидев машину, едва не разразилась новым потоком горючих слез.

– Я вам сочувствую, – сказал молодой человек в униформе, не выказав, впрочем, сочувствия ни взглядом, ни интонацией. Анна не злилась на него, она его почти не замечала.

В микроавтобусе ожидали еще двое мужчин – представители похоронной компании. Им предписано вместе с агентом доставить гроб по месту назначения и помочь с похоронами. Мужчины сдержанно поздоровались и присели в углу у водительской кабины.

Анна во все глаза смотрела на гроб. Большой деревянный контейнер стоял на полу между рядами кресел. Изнутри гроб был обит металлом, но снаружи выглядел как упаковочная тара для крупногабаритной бытовой техники. Там Петя… очень глубоко и наглухо заперт в душном ящике, из которого больше никогда не выберется, и мать не может сейчас прикоснуться к его щекам и рукам.

Женщина пошатнулась. Ее подхватил за руку агент похоронной компании. Так они стояли несколько секунд, парень терпеливо ждал, когда женщина откроет глаза и двинется дальше.

Кое-как Анна забралась в микроавтобус, села в кресло в боковом ряду, коснулась гроба кончиками пальцев. Слезы исчезли. Надо собраться, потому что у Анны еще есть дело. Пора отправляться в путь. Пора отвезти Петра домой.

Постоянную девушку парень завести не успел. Во всяком случае, матери он о ней не рассказывал, да и весь образ жизни мальчика не предполагал пристального интереса к устройству личной жизни. Были одноклассницы, веселые, шумные, красивые, крутились подле Петра, скорее, из практических соображений: на просьбы дать списать контрольную или решить сложную задачу Петя отзывался охотно, как иные подростки отзываются на предложение покурить или выпить. Были более взрослые и умные подруги, с которыми он мог говорить по телефону часами, оперируя сложными и незнакомыми терминами. Были старые знакомые девчонки во дворе их девятиэтажного дома на улице Ленина, стоящего почти возле леса у западного выезда из Каслей. Словом, сплошные знакомые и приятельницы, а с девушкой сынок так и не познакомил. Зная его характер, Анна едва ли сомневалась, что девушки просто не было.

Впрочем, пару раз он обмолвился, что ему симпатична одна студентка из Болгарии, с которой он учится на одном факультете, но дальше этой скупой информации Петр не продвинулся. Остался верен себе. Его интересовала только учеба. Петя с детства мечтал строить красивые здания, и архитектура казалась ему единственной возможностью найти себе место в этом стремительно меняющемся мире.

«Хорошие здания стоят долго, – сказал он однажды. – Они стоят даже тогда, когда о людях, их воздвигших, никто не вспомнит. Открой мои каталоги и посмотри: пирамиды в Гизе, Висячие сады, храм Артемиды, пусть и полуразрушенный, но с колоннами… тысячи прекрасных зданий и сооружений по всему свету, построенные при царе горохе, стоят, а нынешние постройки, как сараи-времянки, трескаются от холода… Я точно знаю, чего хочу. Я хочу строить».

«А что-нибудь еще?».

Он пожал плечами и ответил коротко:

«Ничего».

Мать больше не приставала с расспросами. Практичная, земная, живущая повседневными заботами женщина не могла понять опрометчивого желания сложить все яйца в одну корзину. Есть мечта? Замечательно! Но почему нужно ставить всю свою жизнь в прямую зависимость от ее реализации? А если что-нибудь не получится – что, накладывать на себя руки?

«Все получится, мам».

«Уверен?»

«Абсолютно. Иначе я бы за это не взялся».

Его уверенностью можно было прокладывать метро, а Йельский университет словно создан для таких чудиков, как Петя Зименков. На территории расположены более двухсот зданий самых разнообразных стилей и эпох – от викторианских до ультрасовременных, причем многие из них были построены знаменитыми архитекторами. Петр оказался в своей стихии.

«Это, блин, сказочный дворец, – писал он, – это сон. Иногда я забываю, что приехал сюда учиться, мне хочется жить среди этих башен, лужаек, крепостей, гулять под арками и сводами, смотреть на это небо и дышать этим воздухом. Наверно, я не патриот, хотя безумно люблю наш разливанный Иртяш и мост, разделяющий Большие Касли и Киреты, и холмы вокруг города, и сосны за окном. Но здесь я на своем месте».

На своем месте, на своем месте…

Даже сейчас, в этом ящике?

Он хотел учиться, и так случилось, что за рулем автомобиля, который его переехал, сидел не водопроводчик, не коммивояжер, не юрист – сидел преподаватель другого прославленного учебного заведения из Лиги Плюща, Колумбийского университета, Дональд-Мать-Его-Баксли. Петр прогуливался вечером по Нью-Хейвену и читал книгу, не глядя под ноги. Каждую свободную минуту, будь то на прогулке, на занятиях или во время тренировки баскетбольной команды факультета, он тратил на чтение книг и изучение каталогов. Упертый русский засранец. Он автоматически останавливался на обочинах перед проезжей частью и у светофоров, и обычно этого было достаточно, чтобы не попасть в переплет, но против пьяных профессоров философии эта технология оказалась неэффективной. «Бьюик» Баксли сломал Петра пополам и протащил несколько метров по асфальту. Для материнского поцелуя осталась лишь фотокарточка.

Судьба не дала реализовать Мечту. Видимо, сочла, что для простого паренька из российской глубинки достаточно и двух лет, проведенных в раю. Слишком много о себе возомнил.

Публичного прощания не устраивали. Микроавтобус вошел в город с севера, проехав по любимому Петиному мосту через Большие Касли. Самые близкие на нескольких автомобилях проследовали за траурным «Фольксвагеном» до кладбища. Молча постояли у могилы. Анна Зименкова не проронила ни слова, ни слезинки не блеснуло в потухших глазах. Плакать она уже не могла, просто смотрела перед собой, почерневшая и обессилевшая. До дома ее провожали под руки.

С работы Анну отпустили на неделю. Она отключила телефоны, заперла двери на ключ и засов. Но прежде предупредила соседей, что пугаться и вызывать службу спасения не стоит.

Легла на диван. Три дня лежала почти без движения, глядя в потолок. На четвертый день вдали блеснул огонек надежды.

Глава шестая. Сталкеры

Стасик стоит на утренней линейке. Ему четырнадцать. Озерный ветер треплет нестриженые волосы, муха кружится вокруг открытой раны на правом колене. Сегодня утром, направляясь к умывальнику, Стасик поскользнулся на росистой траве и покатился вниз по склону. Он мог удариться головой о металлическую стойку навеса, под которой в длинный ряд, как поилки для животных, стояли детские умывальники, но в последний момент сгруппировался. Удар пришелся на коленку.

Девчонки смеялись. Они всегда смеются.

Перед линейкой Стасик обильно позавтракал. Каша сегодня была ничего, в отличие от вчерашней, похожей на клейстер. И масло оказалось мягким и вкусным, и кофейный напиток не подкачал. Стасик все съел с удовольствием, хотя завтракать не любил, предпочитая нажраться от пуза в обед. Воспитатель Алла Кузьминична похвалила его и сказала, что обязательно возьмет вечером перед прощальным костром вместе с остальными на дикий пляж на мысе. Это был маленький секрет их первого отряда. По выходным к воспитательнице приезжал ее муж, забавный лысеющий дядька, знавший кучу неприличных анекдотов и с удовольствием рассказывавший их мальчишкам в палате после отбоя («Сара, смотри какие у меня волосы под мышками. Если сюда яйца подвесить – вот хрен получится!»). Жарким днем они собирали самых отважных пацанов и уходили купаться на мыс – углублялись в лес на сотню метров дальше от бассейна пионерского лагеря. На мысе был всего лишь деревянный мосток с прорехами и заросли камыша, но зато никто не мешал купаться сколько душе угодно.

Алла Кузьминична, конечно, рисковала, причем не только работой, но и кое-чем посерьезнее, потому что пионеры, находящиеся без присмотра, имели привычку вляпываться в неприятности. Но ей пока везло. Мысль, что сегодня, в последний день смены, Стасик пойдет вместе с пацанами и мужем воспитательницы на дикий пляж, бодрила его. И даже взгляд пионера-героя Марата Казея, сверливший поясницу, сегодня казался не таким укоризненным. Стасик на утренних линейках занимал место в последнем ряду, и когда отряд разворачивался фронтом к флагштоку, останавливался аккурат возле портрета Казея. Ни у Павлика Морозова, ни у Вали Котика, а именно перед Казеем. В этом было что-то мистическое. За две недели отдыха в лагере Стасик так привык к этому стриженому лопоухому мальчишке в гимнастерке с белым воротничком, что даже изучил его биографию, взяв в библиотеке толстую книгу, посвященную героям войны. Марат был разведчиком штаба партизанской бригады имени Рокоссовского. Ходил в тыл врага, участвовал в рейдах и диверсиях. За смелость и отвагу в боях награждён орденом Отечественной войны 1-й степени, медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». Однажды он возвращался из разведки и попал в окружение. Чтобы не достаться живым, подорвал себя и врагов гранатой.

Стоя по утрам на линейке и слушая, как старшая пионервожатая зачитывает расписание на текущий день, Стасик задумывался: а смог бы он подорвать себя гранатой? Не понарошку, как во дворе с мальчишками, где он и подрывался, и пускал пулю в лоб, и даже позволял себя расчленить, а по-настоящему, в чужом лесу, окруженный врагами?

Минуточку, а полез бы он вообще в чужой темный лес, кишащий фашистами? Может, он вообще сидел бы дома, возле родителей (точнее, возле матери, потому что отец сбежал бы на фронт в первый же день, не раздумывая, и вряд ли вернулся обратно даже в случае благополучного исхода – скорее всего, осел бы где-нибудь в Берлине с симпатичной фрау Дитрих)? Забавные мысли посещают твою не проснувшуюся голову поутру в пионерском лагере.

– К борьбе за дело коммунистической партии Советского Союза будьте готовы! – кричит в микрофон старшая пионервожатая, пухленькая блондинка с маленькой грудью.

– Всегда готовы, – вяло отвечает пионерия.

– Напра-во!!!

Дети нестройно поворачиваются.

– Шаго-ом… арш!!!

Трое пионеров в белых рубашках, стоящие под трибуной, начинают молотить в тамбурины. Горнов нет, только три барабана. Звук отвратительный, но ритм мальчишки держат вполне уверенно, не зря же их отобрали из трех сотен оболтусов. И большего не требуется – ни мелодии, ни красивого вокала, ни аранжировки. Главное – ритм! Трам-та-ра-рам, трам-та-ра-рам…

К концу трехнедельной смены при ежедневном (не считая выходных) «великом стоянии» на линейке Стасик уже ощущает себя умеренным диссидентом, хотя точно знает, что подорвать себя гранатой ради великой цели никогда не решится.

Пионерский костер на закрытии смены. На стадионе установили из длинных бревен костровище на индейский манер. Весь день дети радуются жизни, разглядывая это сооружение, предвкушая вечерние танцы, обжималки и робкие поцелуи. На вечер начальник лагеря пригласил вокально-инструментальный ансамбль из деревни Тайгинка, что в шести километрах. Они уже выступали здесь на открытии, каким-то чудом устроившись со всей своей аппаратурой и инструментами на маленькой деревянной трибуне. Лучше всего у них получалась песня «Аэропорт». Позже Стасик узнает, что ее автор – Александр Барыкин, а тогда думал, что ребята сочинили песню сами. Звучало очень неплохо.

На закрытии они снова играют «Аэропорт», потом что-то из раннего Юрия Лозы, что-то из группы «Кино», только набиравшей обороты в конце восьмидесятых, что-то на английском языке. Всем весело. Пацаны из первого отряда, самого старшего в лагере, не проявляют ни малейшего внимания к девчонкам. У них, четырнадцатилетних оболтусов, совсем другие забавы: бомбочки из воды, петарды, перекур в кустах и даже – о, боже! – принесенный из сельского магазина мужем воспитательницы портвейн. Четверо смельчаков пробуют это пойло и блюют в кустах.

Стасик ни в чем таком не участвует. Сидит на скамейке с двумя-тремя друзьями и слушает музыку. Вспоминает смешные и трогательные моменты. Он понимает, что приехал отдыхать в лагерь, скорее всего, в последний раз. Пионерская организация дышала на ладан, перестройка доедала последние запасы продовольствия, перспективы были туманны, да и возраст уже не позволял стоять на линейке с красным галстуком на шее.

Да, грустного и веселого в пионерской юности было много – вот бы все это собрать воедино и спрятать в сейфе до лучших времен. Есть фотографии, на которых Стасик неизменно стоит с краю, и даже отличного владения футбольным мячом, достаточного для того, чтобы сыграть в матчах на первенство среди лагерей северного побережья Озера, не хватало, чтобы вступить в элиту первого отряда. Стасик и не рвался, ему вполне хватало своей тесной компании. Пара-тройка человек, с которыми можно поговорить о том, что тебя волнует, и не говорить о том, что тебя не волнует. Что еще для счастья надо? Пожалуй, только хорошей подружки, но тут уж пока ничего не поделаешь. Девочка по имени Катя, которая ему нравилась, никогда не смотрела в его сторону. Курносая симпатяга с ямочками на щеках дружила с «элитой», хоть и не выказывала открытого пренебрежения к маргиналам. Да и сам Стасик не обратил бы на нее внимания, если бы не один забавный случай.

Раз в неделю, по четвергам, пионеров отводили в баню. «Баня» – это, конечно, громко сказано. Одноэтажный кирпичный сарайчик, прятавшийся в густых ветвях недалеко от круглой летней эстрады, служил и прачечной, и душевой для персонала, и даже мойкой для автомобилей. Но зато там, в единственном месте на весь лагерь, была горячая вода, так успокаивающая расшатанные подростковые нервы. Впускали мыться мальчиков и девочек, разумеется, по отдельности. Мальчики, как кавалеры, пропускали девочек вперед и коротали время на стадионе. Девчонки выходили из кирпичного бункера сырые, розовые и смешные, с полотенцами на головах и стыдливо маскируемыми пакетами с бельем.

В один из четвергов все прошло как обычно, девчонки искупались первыми и разошлись кто куда. Стасик стоял под струей теплой воды и думал о чем-то возвышенном. Он не заметил, что остался в душе совсем один. Остальные пацаны, вдоволь наигравшись мочалками и мылом, уже переодевались за дверью. Стасик решил поторопиться…

…и тут произошло что-то невероятное. Дверь открылась, впустив в сумрачное помещение душевой комнаты солнечный свет. На пороге стояла Катя и смотрела на него, голого, совершенно открыто и с хитренькой улыбкой. Стасик не просто опешил – он оцепенел, забыв, что нужно делать в подобных случаях. Он стоял к двери боком, приподняв одно колено и сокрыв, таким образом, причинное место, но ведь всё остальное-то оставалось открытым!

Те короткие секунды, что Катя смотрела на него, показались Стасику часом. Потом девочка улыбнулась, подмигнула и, ни слова не говоря, исчезла. Вослед ей раздался дружный мальчишеский хохот. Несомненно, это была идея пацанов – разыграть Гисыча…

Сидя на скамейке, глядя на догорающий прощальный пионерский костер, Стасик мысленно прогонял и прогонял именно этот эпизод. Волнующее переживание, ни с чем дотоле не сравнимое. Жаль, нельзя будет испытать это снова… конечно, речь идет именно об ощущениях, а не о том, чтобы оказаться в чем мать родила перед посторонним человеком.

Но вскоре вновь происходит что-то странное. Вечер прощального костра – волшебный вечер.

Курносая Катя стоит перед ним. В шортиках и синей блузке. Игриво улыбается, совсем как в тогда в душе.

– Привет. Чего сидишь?

Он краснеет, но возле костра это незаметно, потому что лица у всех оранжевые и кажутся перепуганными.

– Сижу, слушаю, как они играют.

– Плохо они играют! – смеется Катя. – У меня уже в ушах звенит. Пойдем отсюда.

И она подмигивает. Стасик испытывает дежа вю. Точно так же она подмигнула после внимательного осмотра в «чистый четверг». Хитрая лиса.

– Пойдем, пойдем, не сиди тут как сыч.

Она тянет его за руку и поднимает со скамейки. Ансамбль из Тайгинки играет одну из его любимых вещей – «Я хочу быть с тобой» группы «Наутилус Помпилиус». Он вздыхает, но все же позволяет себя увести.

Пляж находится далеко от лагеря. До него нужно топать по широкой песчаной тропе вдоль берега. Стасик поначалу старается держаться подальше от девочки, но Катя не оставляет ему ни малейшей возможности увильнуть – берет за руку и уверенно ведет вперед. Он думает, что сердце его остановится. Они вдвоем здесь, когда уже почти стемнело, луна выглядывает из-за леса и плещется за зарослями камыша Озеро. Особой пикантности и остроты добавляет то обстоятельство, что в этот час им нельзя здесь находиться. Но что им теперь нарушения, когда завтра «Икарусы» увезут их домой в Челябинск, а через неделю вообще придется садиться за парты! Сейчас им не страшно.

Тропа упирается в сетчатые ворота, за которыми начинается песчаная береговая линия. Ворота, разумеется, закрыты. Стасик с надеждой поворачивается назад, но Катя и тут на высоте. Если уж она с легкостью вошла в мужскую раздевалку и душевую кабину, то ей ничего не стоит придумать, как преодолеть ворота.

Они бегут дальше. Ворота позади. У Стасика немного ноет ладонь от неудачного приземления на землю, а Кате хоть бы хны – она бежит впереди.

– Не отставай, футболист! – кричит девочка. Стасик старается, но на ногах у него будто не легкие кроссовки, привезенные матерью из Москвы, а тяжелые охотничьи сапоги. – Давай, давай, догоняй!

Перед ними расстилается пляж пионерского лагеря. Две линии понтонов, между которыми подвешены деревянные ванны бассейнов. Звезды одна за другой зажигаются на темнеющем небосводе. Стасик ловит себя на мысли, что никогда еще не бывал в этом месте так поздно, и приходит в неописуемый восторг.

– Правда, здорово? – шепчет Катя. Она стоит рядом и смотрит на Озеро. Вода сегодня спокойная, ветра почти нет, луна отражается в неровном зеркале воды.

– Да, – выдыхает Стасик. Кроме чистого озерного воздуха он чувствует и запах духов. Совершенно чумовой запах. Катя поворачивается к нему.

– Ты на меня не сердишься? – спрашивает она.

– За что?

– За душ. Прости, как-то случайно получилось.

– Случайно? Ты стояла почти минуту.

– Ну да. – Она хихикает и делает то, от чего у Стасика застывают легкие. Она кладет ему руки на плечи и притягивает к себе. Носы их соприкасаются. – Я должна вернуть долг, чтобы все было по-честному.

Стасик почти лишен дара речи, но на пару слов его хватает:

– Как это?

– А вот так.

Катя целует его в губы – неумело, но нежно. Задерживается на мгновение, а потом отходит на два шага назад. Стасик с ужасом ожидает, что произойдет дальше, пытается убедить себя, что смотреть нельзя, что нужно отвернуться, если считаешь себя воспитанным и порядочным мальчиком, но не находит сил.

Катя снимает блузку через голову, бросает ее на песок. Лифчика нет. Стасик видит две темные точки сосков. У Кати маленькая грудь, в темноте почти не видно ее рельефов. Но это не важно. Она открыта.

Стасик задерживает дыхание, отчаянно надеясь, что на этом все и закончится, но плутовка опускает руки, берется за шорты и не спеша спускает их к коленям, смешно шевеля бедрами. Стасик видит тонкие белые трусики.

– Катя, я…

– Молчи.

Шорты летят к блузке. Теперь девочка в одних трусиках, и очень трудно разглядеть выражение ее лица. Кажется, она сама изрядно смущена, но хитренькая улыбка, которая всегда нравилась Стасу, не покидает губ.

– Кать… – выдыхает он, но не знает, что сказать.

– Молчи. Я же сказала, что все должно быть по-честному, а вот так, – она указывает на трусики, которые все еще на ней, – было бы нечестно.

Она замирает на несколько секунд, затем рывком стягивает белье. Одна коленка взмывает вверх и опускается, потом вторая. Трусики летят к остальной одежде.

Она обнажена полностью. Стасик не знает куда смотреть – на лицо, грудь или на темный треугольник под пупком. Невозможно смотреть на все сразу, но впечатления все равно неописуемые.

– Вот теперь все честно, – улыбается Катя (Стасик слышит, как дрожит ее голос), но тут же спохватывается: – А, нет! Вот так…

Она поворачивается к нему спиной. Две маленькие ягодицы в темноте сливаются со спиной.

– Ничья, один-один, – говорит Катя и, обхватив руками плечи, снова поворачивается лицом. – Мне холодно.

Он делает вид, что не понимает.

– Обними меня

Стасик делает шаг вперед. Посмотрев поверх плеча девочки, он видит вдали на воде что-то большое и темное. С небольшим опозданием понимает, что это Остров. Днем он почти не обращал на него внимания, а сейчас видит будто впервые и вздрагивает. Во тьме Остров красив и мрачен. Он даже как будто стал немного ближе и крупнее, но это, разумеется, лишь иллюзия.

Стасик обнимает Катю, робко кладет руки на спину – на поясницу и между лопатками. Девчонка действительно дрожит, а потому весьма охотно прижимается к своему кавалеру. Луна улыбается в небе, чайки начинают насмешливо вопить. «Чайки кричат ночью?!» – с удивлением думает четырнадцатилетний мальчик, обнимая обнаженную четырнадцатилетнюю девочку…