Текст книги "Время смерти"

3
Предупреждение

Набы1717
  В отличие от остального мира середины XXII в., где бытовое арго формируется в основном китаизмами, а также поздним «эбониксом» и прочими подобными разговорными версиями «пиджин-инглиш», в чисто письменном мире интервеба большинство неологизмов происходит из буйного микста транслитерированного японского, корейского и русмата с заметной примесью старо-сетевого «лит-спика», так что указать точное значение и происхождение большинства употребляемых в этом отрывке слов не представляется возможным. Приведём лишь один пример трактовки самого частоупотребимого здесь слова: Наб (литспк. noob, англ. newbie), нубас, казуал – новичок в чём-либо, профан, любитель.


[Закрыть] в серых табардах, попав в интервеб, обычно надолго зависают неподалёку от одного из стартовых порталов, благо те немудряще стандартны, разве что местный супервайз не поленится в процессе разбора бесконечных набских петиций, где, мол, знаменитые ништяки интервеба, раскрасить «врата Мидгаарда» в какую-нибудь оригинальную шкурку. А поскольку нытьё набов бесконечно, как течение Хуанхэ, а поток их самих так же неиссякаем – обычно порталы остаются на радость олдфагам такими же, как встарь, серыми, пластиковыми и убогими. Под цвет набских табардов.

Да и то сказать, кого тут радовать – любой уважающий себя госу рвёт с места в один из трёх тысяч грамотно припрятанных от набского засилья переходов. Госу – человек занятой, он тут как на работе, даже хуже – на работу можно не явиться, сказавшись больным или ещё при помощи десятка-другого известных крилю отмазок, а в интервебе справкой не отделаешься, тут же начнут вслух подозревать, что в бар с падшей женщиной от жены бегал и ничуть не болел. Да и то сказать – дел навалом. Поделиться свежими сплетнями с арен (какая тима куда просела в рейтинге, баланс не торт, и как это скажется на спонсорской поддержке лиги в целом), похвастаться свежей голо-аватарой (включая интересные анатомическое подробности), запостить для «внутреннего круга» таких же госу прописи страниц на двадцать (это потом, после закономерного слива инфы, те же казуалы будут эти прописи растаскивать по углам, чавкая и повизгивая), в конце концов – потрепаться о корпоративных делах.

Вот последнее и было самым вожделенным, зачем сюда многие ходили. Особенно учитывая те препятствия, которые приходилось преодолевать многим, чтобы вообще иметь возможность сюда попасть.

Нет, если ты наб, а по жизни – даншисейто, которому папа разрешил ходить ко взрослым дядям, то выпроси разъём в свою «айри» и гуляй во все поля. Только дальше портала тебя тут особо и не ждут. Смотри на развешанные повсюду топы, но в общем любая корпоративная сеть тебе будет куда приятнее. Там набов любят, они – рынок, а тут об тебя разве что ноги сперва вытирать не будут.

Другое дело, те самые взрослые дяди по жизни – в основном тот самый серый неприметный криль, три раза в неделю ночующий в подземке где-нибудь между Хоккайдо и Сянганом, подстелив газетку, потому что регулярно опаздывает на ночное закрытие перехода. Для них интервеб – запретный плод. Если в родимой корпорации узнают, что сотрудник шляется почём зря в интервеб, понизят в полпна с волчьим билетом.

В ответ одмины из числа конченых технарей давным-давно превратили интервеб в сложную сеть виртуальных машин внутри корпоративных ку-ядерных клаудов. Идёт постоянная борьба за фильтрацию и маскировку трафика, протоколов, процессов, данных. Простейшая карточка входа на самом деле – уникальный по дизайну ку-дешифратор, на уровне железа непрерывно мутирующий, меняющий на лету сигнатуры и алгоритмы шифрования, а при аварийном отстреле из гнезда «айри» внезапно оказывающийся обычной канистрой с тоннами слэша, но никаких следов интервеба внутри уже не будет. Зато слэш – забористый, студии «Дер Шницель», любой «желтожетонник» обзавидуется свежим поступлениям. Впрочем, кому и софткор «Игрек-арта» – уже повод для нагоняя по службе.

Если бы корпоративные секьюрити как следует взялись за дело, они бы может и выяснили, что разработка и производство копеечных разъёмов разбросано по всей планете, и, по-хорошему, ведётся самими же корпорациями. Только двум набам проще договориться, кто из них наб, а кто – госу, чем двум корпорациям задружиться на уровне секьюрити. Тем более что многие аналитики тех же корпораций шляются в интервеб, как к себе домой, причём вполне официально – с представительскими и разведцелями. Какой им смысл руинить то, что тебя кормит.

Если убрать с глаз долой толпы серотабардного сброда у порталов, добиться доступов куда надо, сделать себе имя (в идеально анонимном виртпространстве, не знающем главного бича корпоративных сетей – привязки к именным «айри» на уровне железа – это ой как непросто), то тут становилось очень интересно даже с чисто практической стороны.

Со сбродом, кстати, всё просто. Любитель приватности? Оп-па!

Стэнли щёлкнул пальцами, и набы растворились в небытие вместе со своими прописями – жалкими потугами на креатив. Раз в году можно и топы почитать, но это занятие для олдфагов, искренне полагающих, что в стаде из миллиона леммингов обязательно сам собой возникнет случайный шерстистый носорог. Но на то они и олдфаги.

Ладно, займёмся делом. Для таких, как Стэнли, интервеб был идеальной площадкой для сбора и распространения информации, его «айри» была существенным образом доработана именно с целью заменить то, чего никогда не было в интервебе – гигантские «полоскалки» поисковиков.

В виртуальном мире, где ни один ку-байт не задерживается в кеше боле двух суток, если к нему не было свежих обращений, Стэнли был чем-то средним между звездочётом, архивариусом и гадалкой. Он был писарем.

Слухи о писарях то и дело принимались бродить по интервебу, скорее как о чём-то, чего не может не быть, нежели о чём-то материальном. Иногда доходило до паранойи – модеры и одмины начинали размахивать баннхаммерами и «клетками для тигров», пытаться вычислить того, кто вдруг слишком много знает, или кто слишком часто вываливается (Стэнли каждый раз принимался мерзко хихикать, представляя, как он бы выходил, записывал бегом на бумажку дрожащим стилом, потом снова входил, бежал на место и так по кругу), или просто не приглянулся модеру согласно его текущей перверсии. Модера в итоге или выпиливали к чертям на сходке, или же он в результате революции всё-таки удерживался на своём месте, обладая достаточной харизмой, окукливая в итоге коммуну до состояния трёх друзей-анонимов.

В некоторые такие закрытые навечно уголки интервеба Стэнли даже был вхож, но там было неинтересно. Настоящая еда для писаря рождалась при стечении честного народа. В толпе было столько еды, что впору было лопнуть.

Самих же писарей большинство не без оснований считало мифом, страшилкой для зажратых корпов и личей, потребляющих, развлекающихся за чужой счёт, но ничего самих не производящих. Таких ненавидели особо, и припугнуть их страшным-коварным писарем – кто же откажется от фана.

А ещё корпы печально славились тем, что часто перекупали самых вкусных госу, и те навеки пропадали за стеной корпоративных сетей. Возвращались единицы, да и то так, пофлудить на стенке, не больше. Это считалось малым злом.

Контроллеры – вот был главный бич интервеба. Большинство народу по жизни было так замудохано корпоративными буднями, что даже в царстве анонимности они продолжали держать себя на коротком поводке, не выпуская на волю собственные пожизненные попаболь и ангст. И, в итоге, не давали еды персонально ему, Стэнли.

А в еде была вся его жизнь.

В сущности, каждый пользователь интервеба был биологическим квази-писарем. Иначе не возникали бы госу.

Госу становится госу, только когда его признают таковым остальные – от наба до последнего олдфага. Они вычисляли фэйкеров и ржали над тонкими пародиями других госу, в конце концов, они с полпна узнавали почерк любого известного мастера на аренах, а там кипела добрая треть всей общественной жизни интервеба.

Вот и сегодня, отключив к багу набов, на ходу помахивая знакомым голо-аватарам (две трети – фэйкера, да и хрен бы с ними), Стэнли намылился в сторону Холма, который уже добрых полгода венчал весёленько-голубой, словно надувная игрушка, колизей, на усыпанной крупным речным песком арене которого и должна была состояться назначенная на сегодня итоговая заруба, организованная гильдой трип-голографии «Левая сиська». В зарубе обещали принять участие гости из протестного олдскул-оркестра нонконтемпорального искусства «Отаке», аккомпанировать обещались сразу двое – гоп-басист Штырь и банда каскад-балалаечников «Хаврошечка» имени Петьки-Забияки. С Петькой год назад случилось то самое – перекуплен «Джи-И», с тех пор название звучит едкой издёвкой для всех, кто помнит. Писарь Стэнли к их числу относился в первую очередь.

Но хуже перекупленных были сейлзы. Эти твари здесь, цао, работали. Не заглядывали по старой памяти помянуть былые деньки с боевыми товарищами или поспорить о том, что «уже не торт» с такими же бородатыми олдфагами, нет. Эти бичи в восемь утра по Гринвичу наряжались в серые табарды и с ловкостью опытного фармера в считанные недели забирались, что особенно поганое, на самые верхушки топов. Их вычисляли, «ловили и били», но на следующее утро в восемь утра по Гринвичу всё начиналось заново. Потому что контролировать интервеб, влиять на него, пусть так, до первого фэйла, из-под полы, мечтала каждая поганая корпорация.

Превратив почти всю планету в кастовый муравейник рабочих пчёл, они чуяли у себя под носом своё кривое отражение, царство идеальной анонимности, и удивлялись только одному – почему они ещё не прибрали его к рукам?

Стэнли скривился от ярости.

Интервеб был домом для таких, как он, стихийных анархистов, обычных бездельников, которым что бы ни делать, лишь бы не работать. Но если для всех интервеб был лишь вторым домом, для таких, как Стэнли, он был домом единственным. И потому писарь готов был зубами порвать того, кто лезет со своей поганой сейлзовой джинсой в его личные, выстраданные, вылизанные, идеально каталогизированные архивы. Потому что когда-нибудь интервеб, последнее пристанище хаоса в мире, где все ходят по струнке, будет разрушен – и не очередным изощрённым экраном, который не сможет обойти криптография разъёма, а вот такими сейлзами, для которых интервеб – это просто очередная скучная работа.

Стэнли походя заехал ногой по соломенному чучелку, изображающему сэйлза. Тут, возле Холма, их было кем-то наставлено преизрядно, хочешь, нассы на него прилюдно, хочешь – сожги, всем прохожим только в радость. Такой вот нехитрый способ отвести душу.

Между тем, надо сосредоточиться. Порталов внутрь Холма не было, а проходы были изрядно запутаны, дабы набам неповадно было соваться. Для начала, им там делать нечего, стошнит ещё с непривычки от головокружения, в конце концов, это частная вечеринка, ты сперва докажи, что ты здесь кому-то нужен.

Тэкс, пришли.

Сбоку откинулась фальшпанель, оттуда выскочила всклокоченная кукольная голова на пружинке. Раздался вопль:

– Покажи сиськи!

Стэнли молча достал из кармана и показал. Тупик вывернулся в узкую щель прохода, тут же схлопнувшись за спиной. Баянистая шутка, но по-прежнему действенная. Таких на пути будет ещё с полдюжины. Писарь по памяти шпарил вверх по Холму, накручивая спираль переходов и галерей, радуясь, как вокруг становится всё меньше народу.

Знакомых голо-аватар не встречалось, но на Холм и принято ходить во всём новеньком. Опять же дополнительное развлечение – угадай госу под свежим камуфляжем. Стэнли тоже скоренько заскочил за угол и навёл марафет. Была у него давняя заготовочка, всё никак не подворачивался случай.

Иссиня-чёрный, со звездой, с иголочки лапсердак, под низ чёрный воротничок деревенского падре на голое тело, яркая вязаная ермолка и физиономия подстать костюму – деревенского алкаша со среднерусской возвышенности. На ногах, разумеется, лапти. Разомнёмся!

Стэнли сделал пару пробных прыжков на месте, всё лежало идеально, даже пейсы не болтались на ветру, а бодро пружинили.

Вот и йаволь, майне херрен.

Настроение заметно улучшилось. Стэнли рванул к ближайшей стенке и с разбегу маханул там небольшую татушку-зарисовку: четырёхрукий индус, складывающий вокруг себя из кирпичей своеобразный колодец. И надпись – «код за еду». Глубокомысленность фрески пусть обдумывают набы на площади. А мы бежим, ибо скоро начнут.

Вход в надувной колизей, в отличие от лабиринта в основании Холма, был демократично распахнут в пространство – кто на новенького! Ты поди сюда доберись. С полсотни тысяч жаждущих сейчас бродили где-то там, в самом низу, сражаясь с очередной издевательской загадкой. Ну и чего они ломятся, заруба планируется для своих, никому она на самом деле не нужна, никакое это, цао, не элитарное искусство, просто междусобойчик. К тому же, релиз уже завтра успешно разойдётся и по интервебу, и по корпоративным сетям, смотри – не хочу.

Да и то сказать, Стэнли покосился на потихоньку сползающихся зрителей, среднестатистический наб вряд ли почувствовал бы себя уютно среди эдаких страхолюдин прямиком из революционного аоя с шашками наголо.

Впрочем, сегодня явно в моде более спокойные перверсии вроде старого доброго эччи.

Неподалёку две ретро-кавайные школьницы с ногами иному по пояс и голубыми как у собаки Баскервилей глазами шептались о чём-то своём, временами начиная пискляво подхихикивать. Интересно, у них даже гольфы приспущены одинаково – на левой ноге пониже, на правой повыше. И только волосы разные – у одной тёмно-рыжие, у другой серо-голубые.

Давно замечено – обычно одеваться в ёшисейто хватает ума лишь у самих ёшисейто (которым в надувном колизее банально не место, тут взрослые дяденьки ругаются русматом и временами начинают банально кидаться почти натуральными на вид экскрементами), да ещё у конченых педобиров, которых если по жизни поймают – для начала химически кастрируют без суда и следствия, а уж потом отдадут на суд муниципалам. А в интервебе ты, при желании, никто, делай, что душа пожелает. Вот посмотрите, эти две тян к концу мероприятия примутся прилюдно вытворять такое, на что у некоторых и в старости не хватит пространственного воображения. Хотя, школьницы сейчас ещё те бывают, особенно в интервебе. На то и банхаммер, чтобы держать градус неадеквата под контролем. Сегодня здесь за модера, Стэнли завертел пейсами, да, сам гильдмастер «Левой сиськи» и пэр разновсяческий дон Кинтаро. Уважаемый человек на Холме, не чета прочим. Разгул подпустит, но и перебора не дозволит. Наш шестирукий порнокопыт, гроза берегов, великий медиашататель.

Между тем вакханалий потихоньку начинался.

В тёмном углу колизея вовсю дудел в свою дуду обещанный гоп-басист, кого поближе уже даже качало, скоро подтянутся основные силы, Стэнли же покуда для затравки пустил в небо «дрозда». Птичка покачалась немного, а потом ярко вспыхнула, разбрасывая вокруг весёленькие искры. Тут же взмыли вверх ещё три её товарки – запуски летающих фейерверков были хитом сезона, и народ с удовольствием присоединился. Штырь уловил энергетику момента и двинул в нашу сторону, задавая ритм воздушным сполохам.

Две кавайные тян принялись что-то скандировать, хлопая в ладоши и срываясь на визг, стоящий тут же недалеко толстяк с бородой что-то гулко заухал, в общем, понеслась.

Когда на арену выступили основные участники, мы у себя в углу уже были такие хорошие, что пришлось дону Кинтаро увещевать нас покачиванием банхаммера. Ничего, продолжим после, да?

Трип-голография – искусство для избранных, но в очень особом смысле. Баловаться ею может любой серотабардный наб – мальца технических навыков и последний флудераст задаст жару парой движений «кистью», так что несведущая толпа взвоет. Тут почти нечему учиться, всё за тебя делает само виртпространство интервеба, ты просто создаёшь внутри него шумовой источник, который двигло пытается интерпретировать, создавая сложнейшие движущиеся структуры, перетекающие одна в другу, яркие, разноцветные, безумно красивые.

Одна проблема – они бессмысленные. Настоящий мастер трип-голографии погружается в нечто, подобное гипнотическому трансу, и там, в трансе, почти теряя контроль над «айри», оператор начинает издали, с какой-нибудь глупой абстракции, эдакой гигантской фрактальной снежинки, переливающейся под лучами трёх разноцветных солнц, но постепенно, усложняя, домысливая, наполняя голограмму поведенческими алгоритмами, можно добиться, чтобы вместо красивой абстракции появилось нечто простое и почти материальное. Идеалом, вершиной мастерства являлся бы, например, колченогий деревянный табурет, каких в любом клипарте завались.

И вот этой вершиной мастерства овладевали единицы. Да и оценить могли тоже немногие вовлечённые в то же искусство. Ну, а остальные тупо поржут над казуальными показательными выступлениями. Кому и давешние запуски «дроздов» покажутся разгаром действа.

Стэнли приготовился. Запись требовала от писаря максимальной концентрации, повторять ради более удачного ракурса никто не будет. Для такого дела обзор распахивался на максимум, изгибая картинку «рыбьим глазом». Ну, поехали.

Первым, так сказать на разогреве, выступал сам дон Кинтаро. Как и большинство гильдмастеров, он отнюдь не был гением, в данном случае – виртуальной живописи, его главные таланты лежали скорее в социальной плоскости, но кое-что умел и он. Два-три лихих, но несколько судорожных выверта, и проекция, потеряв былой блеск неживого, стала похожа на огромного шершавого кожистого слона, вяло помахивающего ушами. Слон даже потел под мышками. Неплохо, неплохо.

Раскланявшись, дон Кинтаро под аплодисменты прошествовал к своему трону и оттуда помахал своим щербатым натруженным банхаммером.

Теперь настало время настоящих мастеров. В центр песчаной арены уже пробирался Алехандро де Вега, краснокожий верзила с традиционным бычьим кольцом в носу. Дёшево понтоваться сменой скина на голо-аватаре ему было недосуг.

Начал он как всегда издалека – над ареной вспухло радужное облачко, быстро начавшее терять краски и наливаться чёрным. Ударила молния, запахло озоном.

Что-то не так. Стэнли осознал это каким-то десятым чувством, на уровне лёгкого покалывания в кончиках пальцев.

Другой бы и не заметил ничего особенного. Но Стэнли уже принялся вертеть вокруг башкой в поисках источника беспокойства. Все остальные ещё пялились на подзатянувшего со вступлением де Вегу, никак не нащупающего нужный ритм, но кое-что уже происходило помимо него. И не над ареной, а повсюду вокруг.

Первый рывок виртпространства, несмотря ни на что, застал Стэнли врасплох. Всё вокруг разом стало каким-то серым, угловатым и скучным, поплыли текстуры, полезли отовсюду плохо замкнутые углы мембран. И сразу же навалилось.

Стэнли почти физически ощутил, как начал переполняться своп его «айри». Подключилось четвёртое, резервное ку-ядро, которого и в помине не было на большинстве подобных устройств. Но всё равно фэпээс продолжал стремительно падать, разваливая картинку на куски не успевающего рендериться мира.

Последний раз писарь наблюдал нечто подобное почти десять лет назад, во время Большого Вайпа, когда была осуществлена почти успешная совместная попытка «желотожетонников» «Джи-И» и «Эрикссона» локализовать интервеб хотя бы в пределах собственных датацентов. С тех пор ни разу… цао, почему так грузятся ку-ядра?

Писарь, которому скоро придётся прекратить писать. Это было немыслимо. Ещё секунд двадцать в таком режиме и его проверенная в боях «айри» окончательно уйдёт в бесконечный своп.

Но тут всё замерло окончательно, разгрузив ку-ядра и освободив физпамять. Рендеринг вернулся в норму, но показывать ему было нечего. Ни движения. Только одно изменилось в мире – над ареной возникла новая голограмма. Почти статичная, она изображала схему сол-систем. Яркое пятно Солнца, едва заметный в его свете Плутон, грязно-белый шарик Венеры, жёлто-бело-голубая Земля с Луной, красный Марс, облачко концентрических орбит системы песочно-полосатого Юпитера, острый диск колец Сатурна, ну и дальше, за орбиту Нептуна до самого пояса Койпера. Модель была не в масштабе, потому планеты и крупные спутники, прорисованные очень подробно, можно было рассмотреть в деталях.

В полной тишине над плоскостью эклиптики появилась надпись по-английски: «Соу би ит». Да будет так.

Стэнли только успел поймать себя на мысли «так – это как?», как тут же на этот вопрос начали давать такой лаконичный и вместе с тем подробный ответ, что писарь даже забыл о главном – проверить, идёт ли запись. Он смотрел вверх и чувствовал, как у него по жизни начинают шевелиться волосы.

Сначала над плоскостью эклиптики, в районе рассеянного облака начало концентрироваться нечто чёрное, плотное, явно живое. Эта масса некоторое время обживалась, а потом прянула в сторону внутренних планетарных орбит.

Нептун погас первым, словно его разом накрыла невидимая ладонь.

В системе Урана некоторое время продолжала светиться Титания, но потом и она погасла. Настал черёд системы Сатурна. Тут основным форпостом обороны, если это была она, стали Титан и Рея. Они держались так долго, что тёмная масса уже начала протягивать свою длань к метеоритному поясу и внешним спутникам системы Юпитера, однако в итоге всё равно сперва погасла голая каменисто-ледяная Рея, а потом почернели и белые разводы метановой атмосферы Титана.

Падение Галилеевой группы стало вопросом времени. На глазах у Стэнли буквально в пыль разлетелась Ио, превратив всю магнитосферу Юпитера в один бушующий океан ионизированной плазмы. Возможно, в толще льда Европы и остался кто-то, но он даже не смог бы оттуда выбраться на поверхность, не получив попутно смертельной дозы радиации.

На пути чёрного облака планетоиды превращались либо в чёрные головешки, либо в красочные мыльные пузыри сверкающих под космическими лучами магнитосфер.

Марс был первой планетой, которую не постигла эта судьба. Вокруг него и в толчее астероидных Поясов теперь кипела какая-то жизнь, детали которой разглядеть не удавалось. А потом разом погасла вся сол-систем, кроме Земли.

Знакомый шарик с пятнистой Луной разросся почти до размеров колизея. Теперь можно было увидеть, насколько подробной была схема. Детализированные карты прибрежных агломераций, стокилометровыми щупальцами выдающиеся в океан, гигантские пустынные пояса в субтропиках, одно нескончаемое болото Сибири, наполовину закованная в лёд Антарктика. Арктические шельфовые поля посреди запятнанных нефтяной плёнкой вод. Даже дрейфующие вдоль экватора океанические платформы видны, и серебристые линии трансконтинентальных монорельсов, и поля ветряков и солнечных уловителей по краям пустынь. Надо всем этим – клубок спутниковых орбит, облако геостационарных платформ, орбитальных лабораторных и промышленных комплексов, стартовые площадки дальних трасс и лунных челноков.

Всё это было очень похоже на современную Землю. Только если присмотреться, оно выглядело так, словно всё, что существует теперь, развивалось, достраивалось и множилось не одно столетие. Так многие агломерации были накрыты сетью гигантских десятикилометрового диаметра куполов, орбитальные и плавучие платформы могли своими размерами соперничать с крупными городами начала прошлого века, а промышленные регионы своими границами вгрызались в приграничные горные области.

И это всё сейчас оказалось брошенным навстречу агрессору.

Земля оборонялась отчаянно. Сверкали вспышки субъядерных детонаций, с обречённых платформ лупили гамма-лазеры, превращая предсмертный вздох умной техники в ещё один последний разрушительный удар.

Но этого всё равно было недостаточно.

Клубящаяся чернота просачивалась сквозь орбитальные заслоны, заливала один континент за другим, проникала в глубины океанов, гасила поверхностные укрепрайоны. Агломерации северного полушария давно уже лежали километровым слоем застывшего радиоактивного шлака.

До последнего держалась Антарктика, окончательно потерявшая остатки белого ледяного панциря, накрытая дрожащим зонтиком противоракетного щита.

Но в конце концов сдалась и она, осталась лишь одна чернота.

И на этом кромешном фоне в столь же полной исступлённой тишине на Стэнли обрушилась вторая английская надпись: «Да будет так. Это первое и последнее предупреждение».

И тут же всё погасло.

Писарь потерянно стоял в своём дурацком, неуместном сейчас одеянии на краю арены и пытался услышать у себя в голове хоть одну мысль. Но там было пусто, и только пульс панически стучал в висках.

Стэнли скосил глаза на других свидетелей этого спектакля. Все оторопело оглядывались по сторонам, разве что давешние две ёшисейто синхронно обернулись друг на дружку, молча смотрели секунды две и, как по команде, развернувшись на носках школьных туфель, рванули в противоположные стороны, видимо, на выход.

И правда. Что бы это ни было, пора. Сейчас тут начнётся такое.

Развлечение для кого угодно, только не для писаря. Его дело сейчас живо вынести запись и уже по жизни разбираться, как это всё понимать.

Его «айри» до сих пор оставалась горячей. Да, валить, от греха подальше.

Стэнли, даже не изображая неторопливость, принялся на максимальном ходу отсюда выбираться. Можно было сделать хард-сброс, но всем известно, что такие штуки заметно облегчают вычисление абонента техниками корпоративных сетей. А нам для того интервеб и нужен, чтобы что? Правильно, оставаться анонимными. И, чуял Стэнли, сегодня эта анонимность ему ещё понадобится.

Кто-то эту информационную бомбу здесь заложил. Кто-то очень умелый. И тот, кому содержание этого послания вдруг не понравится (а таких найдётся ой как много, и среди них очень мало любителей плохих шуток), теперь будет землю рыть, но найдёт любые нестыковки в контрольных суммах, которые приведут его… правильно, к слишком перенервничавшему писарю. Который, может, сам ничего и не знает, но загрести его могут и просто так, на всякий случай.

Стэнли передёрнуло. Про внутренние тюрьмы того же «Три-Трейда» или «Янгуан» в интервебе ходили вполне однозначно страшные рассказы. Как-то не хотелось на собственной шкуре проверять их правдивость. Одно дело весёлые забавы вроде трип-голографии или конкурса балалаечников. Другое дело – вот такие нехорошие шутки. Стэнли начинал чувствовать к её автору открытую ненависть.

Он подставил не себя, он подставил всех, кто был свидетелем, кто вообще в этот день был в интервебе, он подставил сам интервеб. С ним давно привыкли мириться, благо задачка оказалась не по зубам корпоративным технарям. Но теперь всё изменится. Будут грызть зубами. Жилы будут тянуть. Ногти себе рвать.

Стэнли снова стало страшно. Однако даже в состоянии уже открытой паники он ловко выбрался к ближайшему диз-порталу. За это он и звался Стэнли, за умение всегда найти кратчайший путь к цели. Генри Мортон Стэнли1818
  Генри Мортон Стэнли, настоящее имя – Джон Роулендс (28 января 1841 – 10 мая 1904) – британский журналист, знаменитый путешественник, исследователь Африки. Таким образом персонаж романа Джон Роуленд позаимствовал у своего почти тёзки его псевдоним.


[Закрыть].

Или, если хотите, Джон Роуленд, безработный, плотно сидящий на велфере житель Босваша1919
  Босваш (сокр. Бостон – Вашингтон) – крупнейшая городская агломерация на восточном побережье США.


[Закрыть], сто сорок фунтов, шесть футов один дюйм, белый (одна восьмая индонезийской крови, одна четвёртая норвежской, остальные англо-саксы), глаза серые, бритый череп, оставлена только узкая прядь на затылке, узкие плечи, тонкая кость, чуть слишком выпирающая вперёд грудина, довольно кривые ноги.

Джон очнулся в своей «полуторакомнатной» халупе с видом на внутренний колодец жилой башни и стойким вездесущим запахом ньюаркской помойки.

В привычных трусах-боксерах и майке-сеточке он возлежал на любимом кресле, успевшем за время сеанса изрядно пропотеть. Под задницей хлюпало. На ходу переодеваясь, Джон прикинул, сколько у него осталось норматива на техническую воду. Нет, это не вариант, да и некогда.

Так, поставим перекачиваться два дублирующих кэна, как раз войдёт полтора терабайта сырого потока, всё равно некогда сейчас транскодировать. Так, это будет минут пятнадцать что-нибудь пожрать.

Джон попытался вспомнить, когда последний раз толком ел, и не припомнил. Гастрит на почве нерегулярного питания – главный бич завсегдатаев виртсетей. Сожри таблеточку, полегчает, благо они ещё остались с прошлого завоза из благословенной матушки-Европы.

В холодильнике, кроме традиционного галлона синтмилка, в морозильной камере томились незнамо сколько соевые пресс-пакеты. Нормально. Сверху кетчупа, на пять минут в микровейв и порядок.

Дожёвывал уже на ходу, сбросить данные нужно было как можно быстрее, кэны буквально жгли Джону ладони.

Прощально пискнул замок, правая рука перемазанными в кетчупе пальцами тянет в рот последний кусок, левая сперва засовывает поглубже в карман джинсов второй кэн, потом только застёгивает заедающую ширинку.

Ну, двинулись.

Два лифтовых перегона вниз. В первом Джон обратил внимание на деда в ковбойской рубахе, прикорнувшего на скамеечке в углу. Наверное, уже пару кругов намотал. Это если он прикорнул, а не дуба врезал. Тогда до утра будет кататься, или пока охрана, следящая за камерами, не почешется. За катание на общественном лифте они могли и штраф припаять.

Деда будить не стал, а во втором лифте наткнулся на школьного приятеля – неплохо выглядит, при делах. Приезжал навестить мать. Корпоративная крыса, – мстительно прошипел ему вослед Джон.

Средний уровень пешеходных пандусов, накрывающих уровни акведуков. Вниз лучше не смотреть, это шевелящееся марево всегда внушало страх, казалось, что там что-то огромное лежит, будто готовясь прыгнуть. Впрочем, там что-то, и правда, постоянно двигалось, днём и ночью.

Наконец Джон добрёл до платформы канатки, основного вида местного общественного транспорта. Третья кольцевая всегда была для них местом рандеву.

Джон рухнул на пустое сиденье, благо было три часа утра по восточно-американскому времени, и в обычной давке наступил непродолжительный перерыв.

Самым любопытным моментом в этих аудиенциях, которые Джон должен был посещать время от времени, был тот факт, что они никогда и никем не готовились. Никаких тайных знаков, сигналов через сети, посланий в интервебе, ничего такого.

Он просто чувствовал, что надо. И отправлялся на кольцевую. На одной из платформ в вагон монорельса заходил человек, каждый раз разный, но всегда неизменно быстро находивший Джона взглядом и молча кивающий ему, следующая наша. Откуда эти люди каждый раз знали, что именно сегодня, именно сейчас, именно в этом вагоне поедет в поисках встречи писарь Стэнли, Джон не имел понятия, да ему это и не было интересно. Он делал свою работу, а другие пусть делают свою. За ним не следили, это было главное. А там пусть хоть на рыбьей требухе гадают да по полётам птиц.

Проводник отводил Джона на место – тоже, каждый раз разное. Иногда это был душный полуподвал, от стен которого исходил какой-то потусторонний свет, иногда эпичный пентхаус в одной из башен с видом на Босваш и океан. Чаще же это были полузаброшенные квартиры с наглухо зашторенными окнами.

Объединяло эти помещения одно – там его ждали близнецы.

Почему Джон называл их близнецами, он и сам не знал, были эти двое ничуть друг на друга не похожи, два безжизненных тела в креслах вроде тех, в которых проводят свою жизнь полные паралитики. Подобно им, близнецы почти никогда не двигались. Джон приходил, стоял столбом, что-то говорил, как бы сам с собой, но чаще просто молчал. Потом его отпускали домой, не забыв дать с собой денег. Вот и всё.