Текст книги "Чем дальше"

Алексеево в июле 2018 года

Сначала Булат заболел, и мы не поехали.

Потом мы поехали и даже выбрались по Новорязанскому шоссе за кольцевую дорогу, но «Нива», которую Булат недавно купил и на которую не мог нарадоваться, взяла и остановилась прямо на шоссе. Мы откатили машину на обочину. Булат открыл капот, поразмышлял и пошел в магазин запчастей – «Нива», по счастью, заглохла недалеко от него; там же был и шиномонтаж. Он купил там нужную деталь, заменил на нее неисправную, но машина не завелась. Мы снова пошли в магазин и вернулись оттуда с парнем по имени Саша. Саша был одет в выглаженные брюки и светлую рубашку. Он закатал ее рукава и долго возился с внутренним машинным устройством, а когда наконец вынырнул, сказал, что надо менять генератор. И еще сказал, что впервые за четыре месяца оделся во все чистое, потому что собрался ехать в банк, – посетовал, что вот как бывает, надо же. На его машине они с Булатом поехали в какой-то другой магазин, потому что в этом генераторов для «Нивы» не было. Когда они вернулись, Саша заменил генератор, Булат его поблагодарил, но он сказал: «Нет, я пока все не проверю, не уйду. Вам ехать, а я не хочу потом десять раз переворачиваться». Удостоверился, что все в порядке, сказал: «Все, консервируй!» – и Булат закрыл капот. Он дал Саше в полтора раза больше, чем тот попросил. Мы развернулись и поехали обратно в Москву.

И наконец едем снова: проехали кольцевую, проехали даже знакомый шиномонтаж, и началась настоящая дорога. Проехали знакомый Егорьевск, и вспомнили с Сергеем Валентиновичем, как снимали рядом главного технолога шоколадной фабрики. Проехали через Середниково, где когда-то снимали черно-белых коров, дающих органическое молоко; вспомнили, как мы заняли позицию напротив коровника, из которого после дневной дойки должны были пойти на пастбище Иволга, Кудрявка, Хозяйка, Ромашка, Фекла, Горлинка, Дыня и другие животные – у всех были имена; Сергей Валентинович снимал на долгой выдержке, и ему нужно было, чтобы коровы замерли на несколько секунд; когда стадо вышло на дорогу, то он поднял руку и сказал: «Держим, держим!» – и коровы застыли.

Булат рассказывал, что мы увидим у Димы: тот разводит мангалиц и яков, и вообще у него все, что называется, органическое и биодинамическое. Мы углубились из Гуслиц в дальнейшую Мещеру, проехали мимо больших лесных озер, затем сквозь Туму – и через пару десятков километров свернули налево, в Алексеево. Грунтовая дорога миновала разрушенные коровники и вывела в село. Димина ферма стояла за ним, окруженная березовым лесом. Это были несколько деревянных строений, загоны, обнесенные деревянными заборами и электропастухом, небольшой жилой дом посреди высокой травы, маленькие грядки, огороженные досками, несколько приоткрытых парников, кусты смородины – и пруд, сделанный из речки, с голыми, выщипанными гусями берегами. Кроме гусей на ферме жили коровы, мангалицы и черные вьетнамские свиньи, козы, яки, олени, куры, цесарки, утки, а также аляскинский маламут Тайга.

В одном из загонов между березами бродили бело-серый як и мангалицы. Это были длинные и длиннорылые свиньи с длинными ушами, покрытые длинной курчавой рыжей шерстью. Мы стояли среди них и снимали их жизнь, а Дима рассказывал про свои дела: «Самая большая проблема, ребята, – это работники. Никто не хочет заниматься обычным крестьянским трудом, даже за деньги. Узбеки есть, киргизы есть, но и те уже работать не хотят. Потому что все ищут работу типа как в „Пятерочке“: сидишь, что-то там перекладываешь, таскаешь – получил полторы тыщи и убежал. В том году у меня было три человека, а в этом только дядечка один и я, но мы стараемся кое-что автоматизировать, чтобы дурной работой не заниматься». Он был в стираной-перестираной футболке, спортивных трусах и шлепках на босу ногу. Дождь накрапывал, а потом пошел, и мы спрятались в сарае. Свиньи замерли, пережидая, прикрыли ушами глаза. Дима сказал, что кормит их травой и сеном, а по осени зерном и что они еще гуляют по лесу, где три или четыре гектара он огородил электропастухом: «Так что они у меня уходящие и обратно приходящие. Когда в магазине тут неподалеку фрукты списали, я их кормил апельсинами, мандаринами, кумкватами. Дынями списанными тоже однажды кормил».

После дождя мы сходили в птичник, где жили цесарки, которые немедленно завопили, потом посмотрели на других яков, живших в загоне за птичником и сейчас увязавших в размокшей земле. В соседнем загоне жили молодые благородные олени; под нашими взглядами они перебегали с одного края на другой вслед за вожаком. Высокая трава была покрыта каплями воды. У парников выгибал хвост большой рыжий кот. На сиреневых луковых шапках покачивались павлиньи глаза. Между картофелем росла рожь, посеянная Димой от вредителей. Булат сорвал красную смородину, а потом, когда мы вошли в лес у пруда, показал на темную спелую землянику. Гуси, уходя от нас, обогнули пруд, а когда поняли, что мы огибаем пруд тоже, соскользнули в воду, как лодка.

Когда мы вернулись к дому, Дима принес на веранду травяной чай, собственноручно сделанный паштет из бараньих потрохов, свои варенья из черники и из сосновых шишек. Я спросил, зачем ему все это вокруг, и он, уперев руку в бок, а второй опираясь на стойку веранды, стал рассказывать:

«Слушай, я городской житель, а Москва надоела. Что мужику надо в сорок пять-пятьдесят? Резкая смена всего – ходишь босиком по траве! Ездили искали, чтобы места были живописные и люди нормальные и чтобы суммы за землю просили какие-то реальные, денег-то больших нет. Обкатали все Луховицы, Коломну, Сергиев Посад – или земель нет, или проблемы какие-то. Нашли здесь место неподалеку – глухая деревня, рядом речка Гусь. Мне выделили девять гектаров земли, я вбил колышки – и тут же на меня накатали жалобу Путину, никак не меньше. Оказалось, там недалеко москвичи с какой-то кафедры МГУ проводят исследования, делают замеры грунта. Нашла коса на камень: они подговорили три деревни местных жителей, было собрание, как у Шукшина – с фотоаппаратом, фотоотчетом, с ором, криком, бабки, дедки. Пробили мою фамилию в интернете, что я чуть ли не неграми торгую. Мы все это дело утихомирили, свели к чаепитию и поехали с администрацией искать нам новое место. Привезли сюда, дали участок в рассрочку, и тут мы уже три с половиной года.

Когда мы все начали, пруда не было видно вообще: заросли, крапивы по пояс, травища полтора метра высотой. Это все были когда-то поля, все обрабатывалось. Были маленькие фермочки, объединенные в один колхоз, тысячи голов скота, молокопроводы. Тут, в глухих деревнях, чего только не было – клуб, библиотека, инфраструктура, все работало и жило; даже какие-то следы остались от этого. Как началась перестройка, все накрылось; на полях выросли березы, а лет двадцать назад, мне рассказывали, было видно соседнюю деревню. Сейчас сюда едут москвичи: пусть ехать четыре часа, зато Ока близко, а там на островах море аистов. И Касимов очень красивый и исторический: приезжаешь туда вечером – никого народу, красотища; девчонки ходят с чубчиками и в блузках с фонариками. И все очень медленно – заходишь в любой магазин или аптеку, перед тобой три человека, но в очереди можешь стоять минут пятнадцать-двадцать. Сначала напрягает – через год начинаешь привыкать.

Мы походники, все время с палатками ходили, вот и сюда в лес я свалился с палаткой. Самый тяжелый был первый год – когда местные ко мне ходили с экскурсиями. Все кому не лень – все здесь: кто права качать, кто узнавать, можно ли грибы собирать. Костерок, палатка, ночью просыпаешься от того, что кто-то к тебе идет; потом понимаешь, что это ежик; через два часа опять – ползет на тепло. Потом построили дом, и сейчас я живу здесь практически постоянно, а жена с детьми приезжает. График совершенно не московский – рано встаешь, рано ложишься, особенно зимой: в пять или в шесть вечера здесь все уже спят. Когда я тут один, на питание денег вообще почти не трачу: все свое, даже хлеб сам пек в хлебопечке; экономия – колоссальная. Тут меньше, чем в Москве, зарабатываешь, зато и меньше тратишь.

Я по образованию математик, компьютерщик, но занимался аквариумными рыбками. Массово – всю Москву снабжали, всю Россию. Младший брат все подбивал с этими рыбками: выгодно, выгодно; мы вычистили дома комнату, поставили аквариумы. Потом я прикинул: сталинский дом, кубатура такая-то – это не бизнес. Пошли в клуб юных техников, сняли подвал, где дети кораблики пускали в ванне из нержавейки, – типа аквариумный кружок. Хоба – ничего не разводится, ни барбусы, ни золотые рыбки. А деньги мы все вкладываем, пусть небольшие, но все равно тысячами долларов. Я тогда поехал на Птичий рынок по мужикам; даю сто долларов, говорю: рассказывай брату, как рыбок разводить. Так все потихонечку запустилось. Вышел я с табуреточкой и ширмочкой на Птичий, поставил рыбок, написал: «Скалярия, барбус, меченосец». За пять минут продал на пять тыщ рублей и дальше в эту тему с рыбками влез по уши.

Я попал на переход: тогда рынок переезжал на «Садовод». Все истории, анекдоты, всю жизнь Птичьего знаю вдоль и поперек: стоял в самых барыжных рядах, с людьми, о которых можно писать книжки, у которых в советское время однокомнатные квартиры были набиты деньгами, потому что они не знали, куда их девать. Доходы были неимоверные. Представь: развел ты тогда барбуса какого-нибудь или даже лабео, уколол гормонами, сцедил, искусственно оплодотворил – получилось у тебя, допустим, две тыщи мальков. Могло быть и пять, но получилось, допустим, две. Ты только с трамвая вышел, ширмочку свою поставил – у тебя тут же ее по два рубля купили оптовики. И так каждую субботу – четыре тыщи рублей в неделю, когда все зарабатывали сто-двести рублей в месяц. Они были миллионеры; половина спилась, половина сидела – ОБХСС же, а они все безработные, так, числились только где-то.

Мы тоже начали заниматься гормональной рыбой; сложно, но освоили технологию. Начали с мистуса, красивой рыбки: нафигачили двадцать тыщ штук. Прихожу к мужикам на рынок, говорю – возьмете по рублю? Это дешево, халява, ему цена десять рублей, но я-то понимаю, что продаю. Они забирают, дают мне двадцать тыщ рублей; проходит месяц, мистусы растут со скоростью самолета и начинают друг друга жрать. Мужики приходят говорят: «Димон! Где наши деньги?» Или, было дело, мы опустили весь рынок сомиков. Это простая рыбка, стоит двенадцать-пятнадцать рублей; кроме нас разводят пять дедов. Мы опустили цены, и я дедам сказал: все, не занимайтесь этой рыбой; но они меня послали. Мы у них скупали всех сомиков и начали отдавать их бесплатно тем, кто покупал другую рыбу. Через два месяца забрали у дедов все, а через три – подняли цену в три раза, и все сомики стали наши. Потом у нас была тема с пищевыми красителями: сделал барбусов и сомиков зелеными, фиолетовыми. Стал продавать в два раза дороже обычных, но говорил, что гарантий нет никаких. Скупили все за пять минут, а в следующую субботу говорят: «Димон, они все стали обычными». Но я же предупреждал.

Помню, ко мне мальчик устраивался продавцом, весь такой на понтах: «Я умею продавать все!» Я ему сказал, чтобы поймал и продал лягушку; он, конечно, не продал ни фига. А мои пацаны все говорливые, активные, один из них взял жабу какую-то с улицы, сказал: «Будет доркус титанус» – и продал, за два часа. Вот так работал Птичий рынок. У нас на «Садоводе» было два павильона, все забито от входа до входа аквариумами, рыбок возили тоннами. У нас были бассейны, ветеринары, мы когда привозили, держали карантин, лечили, и только потом все поступало в торговую сеть. Потом наступил кризис, все рухнуло. Да и когда дошло до коробок, стало неинтересно: прилетает самолет рыбок, прямо в аэропорту конкуренты покупают коробками – и сразу на рынок. Рыба вся кривая, больная, косая, дохнет девяносто процентов; заразились все аквариумы, все рыбхозы. Причем болячки вроде ихтиофтириоза, когда такие белые точечки выскакивают, – его фиг вылечишь. Для меня это не бизнес. А случаев разных было, историй – это же отдельная жизнь. Пираний продавали, игуан, я привозил из Таиланда абрикосовых ежиков. Хотите пуму вам покажу?»

Дима пошел в дом, вернулся с совсем маленьким дымчатым пуменком. Потом вынес рысенка. Он дал нам их по очереди подержать. Потом показал енота и мусангов – они жили рядом в дощатых домиках; Дима хотел устроить здесь большой зверокомплекс. «Самое прикольное, – сказал он потом, – что когда дети сюда приезжают и им отрубаешь телефоны, они меняются через два часа, резко. Я поставил глушилку – и как будто случайно не работает антенна. Пива я выпил – на машине никуда не уехать. И они превращаются в совершенно нормальных детей. Как мы в детстве: бадминтончик, мячик, купаться».

Касимов в июле 2018 года

Мы въехали в Касимов в тот самый момент, когда вверх по Оке шел караван из земснаряда, двух соединенных в катамаран самоходных барж, дебаркадера, обвешанного покрышками, и небольшого буксира. Солнце спускалось, и река сияла и изгибалась. Противоположный берег зеленел и лесился. Было тихо, ясно, тепло.

Вокруг торговых рядов у Соборной площади было пусто, только в колоннадах из обнаженного красного кирпича на складных стульях сидели девочки и рисовали Оку, виды, дали. С ними была руководительница. Я посмотрел на мольберт одной девочки: дали были уже расцвечены, и только карандашные контуры небольшой церкви с намеченными объемами были белыми и ждали своего осуществления, чтобы быть. Я позавидовал ей, она была занята умиротворяющим и своевременным делом.

Ворота в торговых рядах с неровными арками и пузатыми и тоже краснокирпичными колоннами были наглухо закрыты. Из пилястр росли зеленые кусты и фиолетовые цветы. Стены представляли собой социальную сеть: «Пишите, отвечу всем». – «Мышонок». – «Ненавижу». – «У шамана три руки и крыло из-за плеча». – «Теперь парень Казанова, не смотри в его глаза, нет любви для него, ему все равно». – «Моя мечта». – «Зая, я тебя люблю». – «Давай дружить». – «Нет. Нет. Нет». Последнее объявление было напечатанным и наклеенным: «Мягкая правка опорно-двигательного аппарата, а также банки, пиявки, лечение травами и пчелами, тренажер славянское правило, тайский лечебный массаж и другие аюрведические методы».

Мы дошли до небольшой площади перед краеведческим музеем, который был закрыт. У торговых рядов газовал парень на мотоцикле, потом он проехал мимо нас. Мы фотографировали ряды со слезающей кожей, собор и оранжевый круглый уазик, стоявший подле треугольного столба и большой цветущей липы. Мимо нас два раза проехал тот же мотоциклист.

Вглубь двора рядом с музеем вела глубокая арка состарившегося, но все еще парадного желто-белого дома. Внутри все оказалось в голом красном кирпиче, стеклопакетах в обшарпанных стенах, вялом шифере, распадающемся дощатом заборе и в тишине. Над упорядоченной разрухой сияла крестами и звездами белая церковь. Важную часть двора занимал пригорок, разбитый в фактурную клумбу. Возле него играли девочки. Еще одна арка выводила из двора к виду на Оку. Из двери рядом с ней вышла женщина в неопрятной и старой одежде и стала на нас смотреть. Чтобы она смотрела на нас не просто так, я спросил у нее, как пройти к мечети, хотя и так это знал. Она живо откликнулась и показала на арку рядом с собой и изобразила руками путь. Мы поблагодарили ее и вышли снова на площадь. Перед нами проехал все тот же парень на мотоцикле.

Я посмотрел на карте, что кафе есть на улице Советской. Мы поехали туда. Улица была широкой и со многими торговыми точками. Тротуар был щербатым, но чистым, и на нем стояли разной формы клумбы. «Куриный дом». Спасибо, что не мир», – прочитал Сергей Валентинович вывеску на магазине.

Арт-кафе «Касимовский дворик» находилось в касимовском дворике. Рядом с дверью была кнопка вызова официанта. На стенах внутри висели старинные фотографические виды города и снимки известных людей с подписями. На снимке человека, окруженного самоварами, я прочитал: «Гостем города Касимова стал советский и российский телеведущий Якубович Леонид Аркадьевич, отведавший и оценивший кухню «Касимовского дворика». На другом снимке было написано: «Проведение выездного мероприятия. Советский и российский актер театра и кино Ильин Владимир». Рядом висел диплом победителя конкурса «Лучший субъект малого и среднего предпринимательства Рязанской области» в номинации «Наставничество без границ». На барной стойке продавались краеведческие брошюры про касимовские улицы с фотографиями стоящих на них домов. У фотографий была одна особенность: и на современных, и на старинных горизонт был завален под одним и тем же градусом.

Мы сели на веранде и неторопливо осмотрели касимовский дворик. Потом я сказал, что все-таки нужно прогуляться, и Сергей Валентинович пошел вместе со мной.

Окна промтоварного магазина были полны разноцветных пластиковых ведер, термометров и решетчатых ящиков и полок. Из продуктового магазина вышли два судебных пристава. Они были в лодочках на каблуках, юбках до колен и заправленных в юбки сорочках с погонами; сорочки отличались оттенками. Справа шла рыжеволосая и немножко широкая, в левой руке она несла папку с документами, кожаную сумочку и пакет, в котором лежали мелкие пельмени, а в правой – пустое пластиковое ведро салатного цвета. Ее подруга была худощавой и высокой, небольшую кожаную сумочку она несла на правом плече, в руках же ее были пакет с бумагами и пакет с мелкими пельменями. Они неторопливо дошли до автомобилей и сели в них.

В магазине «Шепот лепестков» я купил последний магнит с видом Касимова. Продавщица уходила, она собрала уже свою сумку и оглядывалась, не забыла ли чего. Я спросил ее, где можно купить какую-нибудь местную газету. Среди цветов лежала одна. Продавщица стала смотреть на нее и ответила: «Вот газета, но я не могу ее вам дать, потому что она не моя». Она посоветовала мне обратиться в «Магнит» у хлебокомбината.

Мы дошли до площади Пушкина, где стали любоваться модерном каменного купеческого дома: коваными цветами по периметру крыши, пузатой сияющей решеткой балкона, который выпустил из себя начинающие деревья. Потом мы стали любоваться просевшим деревянным домом, примкнутым к каменному стена к стене. Он был вогнут к земле, как спина усталой лошади. Окна первого этажа были по-разному заколочены, но второй этаж жил и наличниками, и тюлевыми занавесками.

Потом мы стали любоваться стелой с барельефами двадцати касимовских Героев Советского Союза. Она была длинной и желтой, и серебристые герои с раскрашенными орденами выступали из нее, как из затопившей их вечности. Лица мужчин и женщины были манеры бесхитростной, но выразительной; скульптор, мало заботясь об изяществе сходства, предпочел передать залихватскую и внимательную людскую суть.

Сергей Валентинович решил запечатлеть эти портреты. Его камеру увидел мужчина лет пятидесяти, отдыхавший тут же, у памятника, в обществе трех девушек. Он представился дядей Сережей и попросил снять его с самой молодой из его спутниц. Сергей Валентинович сказал, что может снять дядю Сережу со спутницей на дяди-Сережин телефон. Дядя Сережа пояснил, что имел в виду камеру Сергея Валентиновича: «Сними да дай». Сергей Валентинович сказал, что может дать, если дядя Сережа даст свою электронную почту. Дядя Сережа не понял и даже немного обиделся.

Мы постояли возле остановки «Советская улица» и понаблюдали за прибытием и отбытием автобуса маршрута №2 «Лесок – Черемушки – Сиверка». За автобусом по широкой проезжей части двигался пожилой мужчина на инвалидной коляске. За ним били фонтаны и стояла бронзовая фигура участника локальных войн и военных конфликтов.

Миновав одиноко стоящий посреди перекрестка зеленый дом, мы вышли к магазину «Мещерский кладезь» с мясной и плодоовощной консервацией пищекомбината «Бельковский» и не могли в него не зайти. Множество стеклянных и жестяных банок наполняли его: борщ и рассольник, икра кабачковая и луковая, огурцы, помидоры и ассорти, голубцы и гороховый суп, тефтели и фрикадельки, сердца и рисовая каша, свинина и говядина – все, с чем можно пережить долгие приокские зимы. «Смотрите, Сергей Валентинович, луковая икра», – сказал я. «Ее покупать не надо, – сказала продавщица. – Она прошлогодняя, уже невкусная. А вот когда свежая – вкусно очень». «А что такое калтык свиной в томатном соусе?» – спросил я. «Калтык – это то, что сзади языка», – объяснила она, и я купил банку калтыка.

Когда мы вернулись в «Касимовский дворик», на столе уже стояли бокалы с пивом; Марье принесли его с трубочкой из-за женского пола. У карбонары, сказал Сергей Валентинович, какой-то странный привкус. Я попробовал и сказал, что, наверное, это жидкий дым в беконе. Булат попробовал и сказал, что это просто «Кнорр». Наши с Булатом щучьи котлеты были сухи. Вокруг и между нами стояла абсолютная тишина небольшого города, завершившего свои дневные дела и отдыхающего перед ночью. «Как же люди живут в этом городе? – спросила Марья. – Что тут делать? Здесь же скучно, здесь ничего не происходит». «Так вечер, – сказал я. – Да и почему тут обязательно должно что-то происходить? Тут вот такая спокойная жизнь».

У «Нивы» мы встретили ту самую женщину, которая сказала нам, где находится мечеть. «Я же вам дорогу подсказала, – сказала она Марье. – Что же вы мне денег не заплатили?» Пузатый и неровный белый минарет походил на не самый длинный, но крепкий и настойчивый фаллос, торчащий как будто бы из-под большого, хорошо и вдоволь пожившего живота. От мечети земля спускалась к Оке и почти сразу превращалась в пустырь; он переходил в жилую улицу, она переходила в откос, откос переходил в реку, а река – в луговое, а потом лесное заречье под широким небом. Тут, на этом пустыре под мечетью, город как будто одновременно сосуществовал в разных своих возрастах: и в том, когда он был Городцом Мещерским, и в ханские времена, и в восемнадцатом веке, и в двадцать первом – и в том еще первоначальном виде, когда он даже не был городом. А когда мы уезжали, город точно так же незаметно перешел в лес – без обычных для многих городов промзон или череды шиномонтажных мастерских и гаражей. Касимов просто перешел в лес, на месте которого сам когда-то возник и который до сих пор хранит в себе, который до сих пор прорастает через город. Лес начался сразу, потому что просто не прекращался.

И только потом я узнал о касимовской криминальной войне, о том, как стреляли золотом из рогаток через забор завода цветных металлов, как проносили под бушлатами килограммы слитков, как топили ненужное серебро в Оке, сколько было убито тогда человек и какие бывают в Касимове дяди Сережи.