Текст книги "Коммуналка на Петроградке"

На этих словах Евгений Николаевич бодро подмигнул и положил рядом листочек с только что снятой кардиограммой сердца Романа Сергеевича и своим номером телефона. Я живу на Подковырова – звоните если что, мы же соседи.

Какое совпадение, мнимая смерть, подумал Роман Сергеевич, который не далее как месяц назад озаглавил свою статью о перформативной поэзии «Мнимый Осминкин». Подумал и живо представил себе череду сменяющих другу друга образов: вот Роман Сергеевич мнимо умирает, его мнимо кладут во гроб и мнимо хоронят. А потом он мнимо воскресает как Христос в белом венчике из роз и мнимо идет в ногу с товарищами на Первомайскую демонстрацию.

Май

4 мая. Вепрева пишет:

После «сабантуя» первого мая, когда в один день праздновали День труда, Пасху и день рождения Вадима, наша плита обнаружила себя раздолбанной. Поехала решетка, горелки валялись на полу, сама она отъехала и газ был слегка приоткрыт.

Расследование не дало результата, все открещивались, что наводит подозрения на семью, очевидно, что своих не выдают. Никита проявил особое беспокойство, несколько раз переспрашивая, нашли ли мы виновных, и каждый раз повторяя, что их с Илоной не было дома, так как они весь день катались на роликах.

Зинаида Геннадиевна, перед своим длительным отъездом на дачу, лично мне в коридоре в темноте передала ответственность вместе с дежурством, поэтому я продолжаю бдить.

5 мая. Осминкин пишет:

В Петербург за зимой сразу пришло лето. Но в нашей коммуналке продолжают шпарить батареи, как в январе. За какие-то две теплые влажные ночи почки на деревьях успели раздуться, распуститься и превратиться в зеленую листву. Соответственно, ускорились и все метаболические процессы в каждом органическом теле сущего мира. Помоечные отходы – не исключение, но более того – самый обонятельно весомый аргумент наступившего лета. Такой запах соседских помоечных ведер на определенном этапе разложения выдает не только ежедневный рацион социальной группы низко-и-среднеквалифицированных наемных работников сферы обслуживания, но назально прошибает сознание скорой победой Танатоса над Эросом.

Пакеты с мусором выносятся (нет, не туда, куда вы подумали, – не на помойку), а выставляются на прохладную площадку в петербургскую парадную. Но в петербургских парадных еще живут по соседству интеллигентные петербурженки ленинградской закваски. И вот выходишь, а вернее пытаешься выйти, ты, Роман Сергеевич, из своей коммуналки на прием к психотерапевту (да, да жизнь такая, все там будем), толкаешь дверь, а она не поддается. Толкаешь сильнее и вместе с дверью отодвигаешь несколько помоечных пакетов, забаррикадировавших выход из квартиры в отместку за их выставление за дверь.

Но сам-то ты, Роман Сергеевич, не грешен подобным подходом к сангигиеническим нормам и обычно успеваешь вовремя выносить свои отходы жизнедеятельности (или по крайней мере выносить до наступления крайней степени разложения). И вот стоит такая интеллигентная петербурженка ленинградской закваски, затягивается сигаретой и, не моргая, говорит тебе: «Что это вы, уважаемый сосед, свою вонь из квартиры соизволили переместить в парадную? В квартире, значит, вонять не дозволено, а в парадной – в общественном месте – можно?» От такой неожиданности, а может, – от резкого запаха выпавшей из пакетов полуразложившейся органики, ты, Роман Сергеевич, поперхнешься даже.

Простите пожалуйста, скажешь ты, и дальше не найдешься, что ответить на подобную бесцеремонную, но справедливую критику, в общем-то не в твой конкретно адрес, но по твою коммунальную душу. Простите, пожалуйста, Раиса Марковна, я вас понимаю, но это не я, я не такой, я вовремя выношу мусор… Мне самому неприятен подобный антисанитарный режим, я обязательно передам соседям, чтобы они больше так не делали… и тому подобные оправдательные заикающиеся конструкции, только усиливающие чувство вины, нежели его зарубцовывающие. В итоге ты, отбрыкавшись, спускаешься в благоуханное лето, вокруг поют птички, они тоже рады ускоряющимся метаболическим процессам, так как могут больше есть и срать на головы незадачливым прохожим. И живо вспоминаешь, Роман Сергеевич, как в твоей средней школе в седьмом классе ты захотел пройти инициацию в компанию старших хулиганов и пошел с ними покурить в туалет, а хулиганы, заслышав голос директора, разбежались кто куда, и ты один стоял как дурак, посреди прокуренного туалета и, быстро-быстро моргая, лепетал грозному директору, покойному Анатолию Харпаку, что ты уважаешь школу и не стал бы курить в туалете, что это не ты, что ты хороший и вообще никогда не курил.

6 мая. Вепрева пишет:

Днем в коммуналку наведался по своим рабочим делам Ален Сергеич, давняя моя подруга, широко известная в узких кругах художник-бутафор, и давняя наша читательница, и с трудом зашел внутрь. «Неужели! Я в ТОЙ САМОЙ коммуналке! Обалдеть!» Чтобы не смущать соседей, я быстренько заволокла Сергеича в свою комнату, порешала дела, и потом мы сразу же уехали.

9 мая. Вепрева пишет:

Пока нас не было, мои родители приехали и остановились пожить в коммуналке. Судя по всему, им понравилось. Папа сразу вспомнил, как в детстве он тоже пожил в деревянной коммуналке в Архангельске, где гонял соседского кота от соседского же мяса, и другие менее приятные истории. Маман фырчала, что никогда не жила ни в коммуналке, ни даже в общежитии, однако у нас оказалось чисто и соседи были милые.

Когда я им звонила на днях вечером, они говорили исключительно шепотом, боялись всех разбудить, на что я смеялась и говорила, что стены у нас толстые. Папа рассказал историю, как ночью крался в туалет, стараясь не скрипеть половицами, как вдруг в темноте из ванной донесся голос: «Включите горячую воду». На что он не растерялся и ответил: «Я бы рад, но не знаю, как это у вас работает». Голос перепугался: «Так это вы Настины родители?» Папа не стал отрицать. Голос начал давать инструкции, но ничего не получалось. А в туалет хотелось. Спасением стал некий мальчик, выбежавший на голоса и резко ставший ответственным за процесс, от которого папа тут же удалился. История рассказывалась мне, постоянно прерываемая хохотом. Экстремальный туризм удался, впечатлений больше, чем от театров.

11 мая. Вепрева пишет:

Слышу, в коридоре открывается дверь, видимо, к Ольге пришел ее муж Артемий. Между ними диалог, она спрашивает:

– А батон?

– Забыл.

– Козел.

Дверь захлопывается.

12 мая. Вепрева пишет:

Достаю из холодильника рыбу, иду готовить. Открываю дверь комнаты, и ко мне вбегает кот. Я в шоке смотрю на кота, кот в шоке смотрит на меня. Я хватаю кота и иду выяснять, что к чему. В коммуналке тишина. Ну, думаю, пока никто не хватился, пожамкаю-ка кота. А котейка нежный, мягонький, с любопытством смотрит на меня, хоть и побаивается. Я коту бока нагладила, да и отнесла в комнату Ольге. И закрыла за ним дверь. Надеюсь, это был их кот.

13 мая. Осминкин пишет:

– Я думала, что еду в культурную столицу, а тут мало того что алкоголики, так еще и шизофреники.

Заслышав в коридоре эту возмущенную реплику сибирячки Оксаны, я чуть было не спроецировал ее на себя. На кухне мои страхи тут же развеялись доверительным полушепотом Оксаны, с неподдельным возмущением и обидками в голосе поведавшей, что, оказывается (!), наш куда-то сгинувший сосед квартиросъемщик Витек (тот самый, кто на Новый год умыкнул у семейства праздничную утку) никакой не грузчик, а осветитель на Ленфильме, запойный киношник. Но ладно бы киношник, так еще его белочки (горячки) – это прямое наследство «нездоровой» атмосферы в этой злополучной комнате (№ 7), где до него проживал сын владельца комнаты – Роман, который тоже был киношником, тоже запойным, но еще и натуральным шизофреником. По трезвости этот Роман мог часами сидеть, запершись в туалете с выключенным светом, так как ему казалось, что за ним должны прийти и куда-то его забрать какие-то люди. В итоге его таки забрали какие-то люди, но после него в комнату поселили очередного фейкового грузчика, оказавшегося киношником с Ленфильма. И что здесь первично – работа на Ленфильме делает людей запойными шизофрениками или запойные шизофреники идут в киношники – непонятно. Но у меня отлегло от души, так как я оказался не тем Романом, проживавшим некогда в комнате (палате?) № 7, а пока еще Роман Сергеевичем из комнаты № 5.

14 мая. Вепрева пишет:

Приехала наша драгоценная соседка Зинаида Геннадиевна. Уселась курить возле меня, пока я готовила завтрак. Я отодвинула мешавший стул, который они ставят для парного курения и который загораживает дверцу моей помойки. Она, решив обозначить, кто в доме хозяин, задвинула стул обратно, т. к. он мешал ей вытянуть ноги. Я ушла, и снова вернулась, и снова отодвинула стул. Зинаида походила кругами и грубо выставила его мне обратно. Все происходило молча. Я ушла в ванную, а дверь в нашу комнату громко захлопнулась от сквозняка. На это Зинаида громогласно хлопнула своей дверью тоже, чтоб задрожали стены. И снова здравствуйте, мелкие стычки.

15 мая. Вепрева пишет:

Зинаида Геннадиевна курит и грузит Оксану по поводу подготовки к школе ее сына от прошлого брака.

– Ему надо с репетитором и логопедом заниматься. А то у него новосибирский говор остался. А надо ставить ему правильное произношение.

20 мая. Осминкин пишет:

– Зая, я могу только по-французски… Я в школе учил только французский… (размякший Артемий выползает под ручку с Ольгой на кухню выкурить свою самую вонючую в квартире марку сигарет).

– Ну киса-а-а (Ольга демонстративно корчит обиженное, но незлобивое лицо), я не знаю французского, давай по-русски, а?

– Зая, все очень просто, главное – говорить в нос, вот так, как я, смотри: рррррррр (Артемий воспроизводит нечто нечленораздельное между попыткой изобразить картавость и гнусавость, явно наслаждаясь в кой-то веки своим лингвистическим превосходством, так как в обычной жизни Ольга не особо жалует Артемия в качестве инстанции взятия речи, обрывая его вескими «Козел» или «Мудак»).

– Ррррррррр, – подыгрывает Ольга Артемию, он затягивается самой вонючей сигаретой в коммуналке и, войдя во вкус, продолжает:

– На меня даже мой напарник пекарь обижается, его зовут Андрей, а я все время его называю Андрррррррэ…

Ольга смеется и гладит тяжелой рукой загривок мужа, Артемий довольно щурится.

– Киса, comment ça va? – вдруг выдает она так неожиданно для Артемия, что все его достоинство чуть не закатывается под табуретку вместе с упавшим пеплом.

– Че? – полузаикаясь, спрашивает ее Артемий.

– Comment ça va, киса? – говорит Ольга голосом, уже не предвещающим никакого романтического продолжения утра, но тут же сама снимает возникшее напряжение.

– Ну киса, надо отвечать merci bien, а еще говоришь, что французский в школе учил…

Артемий ухватывает Ольгу за обширную талию, второй рукой быстро тушит самую вонючую сигарету в коммуналке, и они оба в обнимку уползают в свою комнату…

В это утро кажется, что ничто не может их поссорить.

Я остаюсь в клубах вонючего дыма. Но я не ропщу, так как счастье двух любящих сердец, пусть даже зыбкое и мимолетное, грубое и простое, способно нейтрализовать любые обонятельные рецепторы даже самого черствого к эмпатии мизантропа.

24 мая. Вепрева пишет:

Приспичило мне повесить вторую штору от солнца, я все бросила и пошла за лестницей. В каждой коммуналке должна быть лестница на высоту потолков. У нас высокие, соответственно лестница высокая. А проходы тесные. Чтобы протащить лестницу и не снести ею чью-то дверь или проломить стену, нужно быть проклятым эквилибристом.

Вперед я ее несла осторожно, не дай бог кого напугать грохотом. А вот обратно я уже устала и мне было начхать. Я врезалась в свою дверь, задела стену Илоны с Никитой и пошла дальше грохотать по коридору.

Наконец, оставалось подвесить ее у туалета под потолком. Я мощно выдохнула и единым рывком забросила ее наверх. Сзади раздался саркастический хмык:

– Привет, качок.

Я обернулась и увидела хихикающего Никиту с огромным рулоном туалетной бумаги в руке. Он продолжил:

– Ты на круглую не вешай, ты на квадратную вешай. А то я однажды повесил. Ебнулась.

И улыбается, поигрывая своими оголенными накачанными грудями и короткими шортами. Я говорю ему спасибо, вытираю пот с красного лба и, размахивая своими подолами, улетаю обратно в комнату.

27 мая. Вепрева пишет:

Надевала ботинки в нашем узком коридоре, когда мимо проносилась Зинаида Геннадиевна. На лету она раздавала всем указания. Дети мойтесь, невестки убирайтесь, сыновья поднимите ноги. Досталось и мне:

– Возьми зонтик, а то темнеет.

Я не сразу сообразила, что это мне, и тут же напряглась, ведь вчера я попала в ливень и промокла до нитки без зонта. Откуда она узнала? Я растерянно сказала: «Хорошо». И умилилась ее суровой заботе.

30 мая. Осминкин пишет:

Я нарезаю фрукты на кухне, и в это время вбегает неуклюжий мишка-гризли, сын Оксаны Стасик.

– Рома, мне Вадим сказал съесть эти пельмени на завтрак, но мы ели их вчера на ужин, и я не могу больше это есть! – Стасик морщит курносый нос и надувает свои немаленькие щечки, указывая полным отвращения взглядом в свою тарелку с пельменями.

Я моментально выстраиваю ассоциативную цепочку пельмени-на-ужин – большой круглый Вадим – пельмени-на-завтрак – пухлый маленький Стасик, но тут же осекаю сам себя, подлавливая на фэтфобии.

– Стас, – полным сочувствия голосом говорю я мальчику, – раз Вадим тебе сказал съесть это, то, наверное, тебе придется это съесть…

Стасик поднимает свои полные смятения глаза на меня, потом опускает взгляд в тарелку с пельменями, покорно глубоко вздыхает и понуро возвращается в комнату.

31 мая. Вепрева пишет:

Пока я мыла посуду, ко мне подкатила Оксана и стала грузить, что мне надо временно прописать у себя какого-то парня из Барнаула. Грузила и грузила, что они тремя комнатами не могут прописать, что какой-то суперлимит по площади. Я ей говорю, что вот у Никиты вообще шесть человек в одной комнате прописано и ничего, а она опять мне про лимиты, что ей сына не дают прописать, поэтому он в Новосибе прописан.

Я скептично сказала, что мне надо подумать, но она все равно раз пятьдесят меня окучивала со всех сторон – что и денег даст, и то и се, и мальчик, и спортсмен, и бла-бла-бла.

Еще бонусом шло про то, что комнату Веры продали какой-то бабуле, которая хочет ее сдавать, и сама Вера хотела переехать на место Витька, но там все в клопищах и Вера уже передумала, и хочет с той бабулей договориться.

Июнь

1 июня. Осминкин пишет:

В день защиты детей дети из нашей коммуналки сорвались с петель. С утра носятся по коридору, то забегая, то выбегая на кухню (на кухне две входные двери, и для детей это отличный повод играть в догонялки) и громко вереща.

Худой мальчик Славик почти каждый раз побивает неповоротливого Стасика. В этот раз Славик зажал Стасика между дверей коридора и кухни, как бы пытая его, а Стасик при этом дико пищал как недорезанная свинка.

– Если не отпустишь меня, – прошипел Стасик, – я позову Антона и он тебя побьет! Антон – мой лучший друг из детского сада!

– Если Антон меня побьет, то я не позову тебя на свой день рождения, а там будет шоколадный торт с человеком-пауком! – не стушевался Славик и еще сильней зажал Стасика между дверьми.

– А я, а я тогда не позов-у-у-у-у тебя на свой день рождения, – едва сдерживая слезы, прорычал Стасик, – а еще… еще… я тебя прокляну до конца твоих дней!

От такого неожиданного хода Славик растерялся и ослабил на мгновение хватку, чем Стасик не преминул воспользоваться и, чуть не сбив меня, несущего горячий омлет в комнату, выскочил как ошпаренный в коридор.

Славик, поняв, что добыча ушла из его рук, решил с честью выйти из ситуации и бросил Стасику вслед:

– Ну и проклинай, я все равно не верю в твои заклятия, потому что у тебя нету нужного уровня магии.

4 июня. Вепрева пишет:

Вчера выходила сделать себе обед, уже одетой к выходу. У окна курила Зинаида Геннадиевна. Я как обычно молча подошла к своему столу, не здороваясь с ней, так как где-то полгода назад я поняла, что эта коммуникация провоцирует у нее некоторое недовольство. Не здороваешься, и не слышишь претензий. Захожу, и она внезапно охает: ооо, а что такое, почему ты так красиво одета. Я отвечаю, что выступаю сегодня. Она причмокивает, мол, как здорово, почему ты всегда так не ходишь. Ну я удивилась, конечно, но подыграла.

Сегодня мою посуду, внезапно слева вылезает она и заглядывает прямо в лицо. Спрашивает, как прошло выступление. Я вспоминаю, как вчера вылезала из картонного танка в прокурорской форме и рвала его в мясо руками, в честь чего напилась и вернулась поздно прямо в прокурорской же форме, и говорю ей, что все прошло хорошо. Она довольно улыбается и уходит. Даже не уточняя, что за выступление было.

5 июня. Осминкин пишет:

Воистину наши соседи не перестают открывать себя с неизвестных доселе сторон. Вчера поздно вечером, возвращаясь с перформанса «Танк и прокурорша (Анастасия Вепрева)», на меня из темного коридора выкатилась напористая Оксана и дружелюбным голосом хохотушки во хмелю выпалила:

– Еще раз откроете форточку – получите пиздюлей, ага?

Напомню, что однажды я открыл ночью на кухне форточку, чтобы проветрить стоящий смог от сигарет, в результате чего Оксаниного Вадима очень сильно покусали комарики, и он был весьма не в духе.

От неожиданности чуть было не поперхнулся, а от возмущения зарделся и увидел над собой три висящие иконки, которые набожная Оксана повесила при входе в коридор, и подумал, как нехорошо получить пиздюлей на глазах у боженьки. Но как всегда встал в оправдывающуюся позу размазни и начал причитать, что, дескать, меня не было целый день дома, поэтому я чисто физически не мог открыть форточку.

А сегодня утром Оксана уже трезвая и хмурая грозно выкатилась на кухню с криком «кто открыл форточку, вашу мать?» и демонстративно захлопнула форточку.

Все присутствующие вжали головы в плечи в предчувствии неприятностей со стороны разгоряченной сибирячки… и тут алле ап… форточка как откроется… сама, безо всякого вмешательства, просто от дуновения ветра.

На кухне повисло минутное замешательство, а потом все как выдохнули с гоготом накопившийся саспенс, так что от смеха затряслись деревянные перекрытия нашего не знавшего капитального ремонта со времен постройки дома.

Вот вам и конец антропоцентризма и объектно-ориентированная онтология форточки, которой наплевать на человеческие манипуляции: она открывается и закрывается когда ей вздумается, вернее, когда войдет во взаимодействие с другим нечеловеческим агентом по имени сквозняк.

Ну и конечно же Романа Сергеевича не может не радовать тот факт, что пиздюлей от Оксаны (по крайней мере за форточку) он в ближайшее время не получит, тьфу-тьфу-тьфу через левое плечо.

6 июня. Вепрева пишет задним числом:

Возвращаясь поздно ночью в прокурорской форме, решила в парадке дописать прямую речь товарищу Макарову, которому кто-то уже пририсовал неоднозначные усы (кажется, это был Осминкин). Так как я слоупок, то мне до сих пор смешно от шутки про «денег нет, вы там держитесь». Пока я выводила карандашиком буковки на месте предыдущей, кем-то стертой свастики, Осминкин стоял на шухере. Но вот внезапно парадная дверь открылась и зашла Вера. Мы, конечно, стушевались, Осминкин попытался меня затолкать в лифт вместе с Верой, а я ей сказала, что мы не поедем, потому что… ну… ждем тут друга. Вера удивилась, но сказала ок и уехала одна. Тут Осминкин окончательно стушевался и с полными ужаса глазами выдал замечательную фразу: «Теперь они подумают, что мы СТРАННЫЕ!» Я не смогла сдержаться и стала ржать как лошадь над его наивностью, что нас не считали странными до этого момента.

8 июня. Осминкин пишет:

Вчера вечером в полной мере ощутил на себе высказывание Сартра «Ад – это другие». Другие – это наши соседи. Никогда они еще не были настолько другими по отношению ко мне и никогда не объективировали меня своим взглядом и речью так явно, как вчера.

По возвращении в коммуналку Ад начался прямо с порога: запах дихлофоса и морилки чуть не сшиб меня с ног, пронзая мои обонятельные рецепторы своими токсичными молекулами. Прямо у порога полупьяная Оксана под мышкой с трезвым хмурым Вадимом накинулась на меня с расспросами, как и кто нам травил клопов и почему они все переползли к ним в комнаты? Пока я что-то мямлил, вспоминая реплику соседа Никиты, злобно пошутившего, что остальные соседи не травят клопов, потому что у них «иконы от клопов», Оксана с нахрапом продолжила меня прессовать, жалобясь, что она и баба, и мужик, и все на ее плечах, она пацанка – папина дочка, готовит-стирает-убирает, зарабатывает не меньше Вадима, а еще и приди мужа ублажи-и-и… Я попытался протиснуться между двух плотных тел Вадима и Оксаны, но не тут-то было, Оксана продолжила наступление словами уже мольбы о том, что Настя отказала ей во временной регистрации ее племянника в нашей комнате за 1,5 тыс. рублей, а ты, Рома, дескать, не откажи. И тут не выдержал уже Вадим и оттащил Оксану от меня, короткой репликой показав, кто в доме хозяин: «Че по соседям бегаешь жалобишься?» Оксана успела только вопросительно выпалить: «А?», но Вадим тут же отрезал: «Говна, вот чего а!»

На этом разговор был бы исчерпан, но не были исчерпаны бьющий в ноздри дихлофос, краска, храпящая в туалете Ольга и невозмутимая Зинаида Геннадиевна в моложавом, с ее точки зрения, домашнем спортивном костюмчике, интеллигентно держащая сигарету между двумя пальцами и томно выдыхающая в форточку дымные облака.

8 июня. Вепрева дописывает (грустный пост):

Весь день льет дождь. Я как обычно иду на кухню за едой. Зинаида курит в своем домашнем/операционном одеянии, который она явно утащила с работы. Говорит мне внезапно:

– Дождь кончился.

Я смотрю в окно – там поливает, но я соглашаюсь.

Она продолжает:

– Но лужи огромные, а у меня еще и между окон все заливает.

Я уточняю:

– У вас что, прямо в комнату льет?

Она кивает:

– Заливает, да, даже с улицы видно, как стена промокает, она у меня уже вся в плесени!

– Так надо звонить в ЖЭК, жаловаться им.

– Да все без толку – это надо крышу чинить.

– Ну, у нас когда на кухне поливало, нам сказали, что капитальный ремонт крыши был, и ничего они там делать не будут.

– Ага, видала я их капитальный ремонт.

Я как-то неубедительно добавляю:

– Ну надо же что-то делать, куда-то жаловаться…

И ухожу.

Так что вот, друзья, буду жаловаться вам, что на Петроградской стороне вот такие херовые проворовавшиеся ЖЭКи.

9 июня. Вепрева пишет:

По кухне бегала бодрая Оксана, прижимая к уху свой айфончик и громко обсуждая с кем-то фотографии в Одноклассниках.

– Мы тоже потравили клопов!

Я не сразу поняла, что она это мне, так как шумела вода и вовсю скакала их стиральная машина, которую пару минут назад безрезультатно пытался прижать ногой Ольгин сын.

– Вызвали и на три комнаты потравили! Усиленную. А то нам ваших клопов не надо!

Ну, молодцы, говорю, счастья вам, здоровья и все такое. Оксана убегает. Заходит Никита, который уже несколько дней присутствует набегами, ибо они решили после травли еще и все стены и полы зашпатлевать и закрасить, уже чтоб наверняка. Никита ехидно смотрит на меня и говорит:

– Что, кипиш устроили, да? Так им.

– Угу, – говорю и проваливаю с кухни со своей гречкой.

10 июня. Осминкин пишет:

Наш хороший товарищ – философ Оксана Тимофеева – написала нам письмо: «Круто, что вы в обычной коммуналке народной, а не в художнической коммуне или хипстерском коливинге. Может быть, если не буржуазность, то характерный снобизм это по идее должно помогать преодолеть. Это и есть наш народ, и мы его часть, а не отдельные какие-то, странные, выдающиеся люди. Все персонажи настолько фриковы, в них своя магия – так что художник со своей сложной структурой субъективности на этом фоне теряется».

Остается сказать большое спасибо Оксане за столь ободряющее послание и добавить только то, что у так называемого «народа», существование которого как единого целого давно поставлено под большой вопрос (многие обществоведы сходятся во мнении, что мы живем в стадии постобщества), структура субъективности и формирующие ее дискурсивные языковые тактики и стратегии, ввиду своей неверифицируемой магичности, сложны не менее, если не более, чем субъективности художника или интеллектуала. Структура «народной» субъективности и языка представляет собой какой-то бесконечно коллапсирующий пучок множества ошметков недосимволизированных фантазмов, постоянную угрозу прорыва реального в расщелины идущей по швам социальной действительности. Язык работает как детонатор, грозящий взорваться в самый неожиданный момент в самом неожиданном месте и оставить после себя ошметки не символизируемого Реального, из которых не соберешь уже никакую субъективность.

14 июня. Вепрева пишет:

Драю кухню на дежурстве. Грохочут две стиральные машины, из комнаты выбегает нервный сын Оксаны Стасик. Смотрит на меня, хочет заговорить, но не решается и убегает. Спустя минуту прибегает снова.

– Вы знаете, что в этой квартире есть привидения?

Я растерянно развожу руками.

– Не знаю. А как это узнать?

– Вот сейчас! Вот в этой комнате, – показывает на Ольгину, – у Славы игрушка САМА запела!

Меня подмывает желание напугать чувака, но я сдерживаюсь, потому что прекрасно помню себя на его месте. Включаю научного атеиста:

– Ну, наверняка у нее там что-то замкнуло, электричество там…

Стасик не утихает, пытаясь убедить меня, что привидения есть.

– А другая игрушка сейчас САМА там упала.

– Ну, так вон смотри – две машины трясутся стиральные, весь пол ходуном ходит, вот взяли и упали.

Парень выглядит разочарованным. Он замыкается на себе, медленно уходит и бубнит:

– Все равно ни одна машина не доберется до Бэтмена. Никто его не достанет! Бэтмен в безопасном месте.

Я опасливо озираюсь на медленно открывающуюся форточку.

15 июня. Вепрева пишет:

Стою, задумчиво грею одинокую котлету, которую заботливо приготовила Ромина мама. Стою, грею ее на сковородке. На кухне тишина. Я от скуки изучаю инструкцию по пользованию газом, которую заботливо повесили рядом. В проходе высовывается лицо Оксаны. Она смачно втягивает ноздрями воздух и говорит:

– Ммм, а я-то думала, что это мне кто-то готовит. Что я прихожу с работы, и это мне кто-то готовит. Эх.

И разочарованно уходит.

16 июня. Вепрева пишет:

Сегодня был насыщенный день. С утра батарея решила начать течь в нашей комнате за компанию с давно уже истекающей батареей в ванной. Я манипулятивным жестом принудила гражданина Осминкина вызвать аварийную службу и принудить их посетить нашу батарею как можно быстрее. Звонок в домофон резко прервал мой утренний туалет, я обнаружила внезапное отсутствие гр. Осминкина и, размазывая крем по лицу одной рукой, пошла открывать дверь аварийке сама.

Зашли двое деловых мужичков, натуральные Сергеич и Михалыч, один рослый, другой ловкий и низенький. Оба были озадачены кромешной тьмой в узком коридоре. «Че это у вас тут – света нету?» Ловкий Михалыч включил свет во лбу и пошел прокладывать путь в норе для Сергеича. Я просочилась вперед них и как можно громче под дверь Зинаиды Геннадиевны постаралась гаркнуть: «А это у нас тут свет экономят!» Мужики поворчали: «На людях у вас тут экономят, а не на свете». Зашли в комнату, Михалыч сразу присосался ключом к батарейному стыку. «Сухую тряпку!» – скомандовал Сергеич.

Я как смирная лань присела на стульчике, одновременно ощущая необходимость контролировать и неловкость от своего присутствия. «А может, – говорю, – вы еще ванную посмотрите?» Михалыч ловко скользнул пальчиком под стык, протер: «Сухо!» Сергеич довольно погладил свой ключ, – «Ну, пройдемте в ванную».

В ванной все радостно капало, журчало, шлепалось, мужики раскинули руки, потом Михалыч опять залез с ногами в ванну. Сергеич спросил: «Вы че, кроме аварийки, других телефонов не знаете? Тут сантехник нужен все пересобирать». «Ну их разве дождешься», – говорю. Мимо пробегает ошарашенная моим властным тоном Зинаида Геннадиевна. «Вызывали ведь сантехника, да, беспокоились?» – пучу глаза в ее сторону. Она робко пожимает плечиками и пробегает дальше, пристыженная. Мужики руками и ключами жмут краники, а тощие трубы сами жмутся от трепета. Михалыч проверяет пальчиком влажность стыка. «Сухо!» и вылезает. Сергеич начинает двигаться в сторону комнаты, я с удивлением смотрю на него, Михалыч кричит ему: «Кудой?» Сергеич останавливается: «Тьфу, заблудился, где тут выход у вас?»

Провожаю, спасибо, говорю, мужики, до новых встреч.