Текст книги "Гипноз и мировоззрение"

Пшавы, населяющие долины менее высоких гор Тионетского уезда, а также Душетского Тифлисской губ., добродушнее хевсур и тушин и вообще более напоминают настоящих грузин, с которыми родственны по крови, но крайне невежественны. Убийства на почве мести у тушин и пшавов является делом самым заурядным, но разбойничьих банд они, как и хевсуры, не образуют и вообще к разбоям склонности не обнаруживают.

Сванеты – горцы Кутаисской губ. – по своему психическому складу составляют много общего с упомянутыми племенами картвельской группы. Они отличаются добростью духа, любят веселиться, особенно за выпивкой, молчаливы, смелы, выносливы, назойливы. Хотя они крайне невежественны, однако неприличных ругательных слов у них будто нет и самое худшее бранное слово – «О, глупый!». Тифлисский психиатр Д.И.Орбели, посетивший недавно Сванетию, говорил о населении её следующее: «Количество преступлений у сванов очень невелико. Все споры решаются своими старшинами и только немногие доходят до мирового судьи. Все дела решаются без возражений. Разбоя, поджога, убийства, грабежа и пр. сваны почти не знают. Зато сильно царит в Сватении кровавая месть, составляя очень тяжкое пятно на народонаселении. Сваны однако этого убийства не считают за преступление; напротив это нравственный долг. Убийца по кровавой мести не лишается имени честного и почтенного человека». Сравнительно частым источником семейных раздоров и кровной мести является у них похищение девушек и женщин, которых по отношению к мужскому полу сравнительно мало. Увоз замужней женщины у них, как почти у всех горцев, карается смертью похитителя. Сванетов зачастую сдерживают от убийства сознание необходимости потом из опасения мести бежать от семейного очага и родных гор, привязанность к которым безгранично велика. Если принять во внимание, что Сванетия является страной с необычайно большим, можно сказать, с наибольшим относительным количеством эпилептиков и дегенератов и разных школ невропатов вообще, то невольно приходится удивляться сравнительно очень слабому, как будто даже наименьшему, развитию преступности в населении.

Армяне – народ самый умный и способный на Кавказе, стремящийся к просвещению и имевший свою науку, литературу ещё в отдаленные времена, о коих русская история ещё не имеет сведения. Географическое положение древней Армении с тяжёлыми условиями жизни в тисках смежных более сильных народов выработала в армянах особенности этнопсихики, которые в тысячелетней борьбе за независимость являлись для них наиболее выгодными. Армяне вспыльчивы, настойчивы, трудолюбивы, изворотливы, осторожны и поглощены интересами торговли и наживы. Видя в деньгах силу, они алчны, завистливы и крайне бережливы. Приобретая на каком-нибудь поприще или в каком-нибудь деле власть, они делаются несносно дерзкими и жестокими, особенно в отношении к слабым или подчинённым не своего племени. Лица администрации Эриванской, Елисаветопольской и Бакинской губерний единодушно жалуются, что с армянами им гораздо трудней справляться, чем с живущими о бок с ними адербейджанскими татарами, т. к. первые плохо подчиняются чужим русским правилам и законам и всему, что не даёт личных денежных или иных выгод или идёт в ущерб интересам племени. Хотя из армян в кавказских войнах многие выдвинулись на крупные посты, однако это ещё не говорит о воинственности народа в открытых боях; отбывают воинскую повинность армяне крайне неохотно, прибегая к всевозможным уловкам избегнуть её, в то время как представитель картвельской группы населения часто гордится ношением воинского мундира и оружия. Армяне зато люди гораздо более дальновидные и ловкие и тонкие политики; благодаря этой черте характера они дали России немало видных государственных деятелей, напр., Лорис-Меликова, Делянова и др. К сожалению, эгоизм их не имеет границ, и общегосударственные интересы им, собственно говоря, чужды. Брать от окружающих племён и народов как можно больше – вот их девиз. У них существуют свои литературные, музыкальные, политические и разные другие кружки, союзы, общества. Взаимопомощь охраняет у них племенную связь; посторонние элементы, в жилах которых не струится армянская кровь, тщательно отстраняются от армянских торговых синтикатов, акционерных обществ и пр.; капиталы предусмотрительно хранятся в иностранных банках и т. д. Браки у армян прочные и семейные отношения хороши, как и у грузин, но женитьба армянина на русской часто влечёт за собой убийство последней родственниками мужа.

Из всех племён на Кавказе вражда к русским оказывается наиболее сильной и сознательной у армян. Между грузинами и армянами существует вековая скрытая вражда, которая при случае ведёт к кинжальной расправе. Как ни странно, с татарами армяне живут дружнее, но в нынешнем злополучном для России году вспыхнула между ними, вероятно, старая, затаённая вражда в Бакинской, Елисаветпольской и Эриванской губерниях и началась резня и перестрелка с сотнями человеческих жертв с той и другой стороны. Впрочем, все кавказские народности не любят армян, смотрят на них как на своих поработителей в экономическом отношении и как на опасных конкурентов, обладающих умом, ловкостью в торговле, льстивостью перед власть имущими и людьми нужными, саморекламированием и капиталом, почему армяне, особенно богачи, делаются жертвами убийства и разбоя чрезвычайно часто. В Турции и Персии отношение к ним общества такое же враждебное, если в ещё не большей степени; курды персидские и особенной турецкие, никем не сдерживаемые в своих инстинктах, а порою и наши, изуверствуют над армянами, вырезывая целые семьи самым беспощадным образом. В общем надо сказать, что в армянах гораздо сильнее, чем в грузинах, вырисовываются еврейские черты характера и это одна из причин нелюбви к ним окружающих народов, хотя и картвелы принадлежат к семейству семитов. Нельзя также не отметить того факта, что, насколько можно проследить по историческим документам, характер армян за 1500 лет не изменился в своих основных чертах.

Адербейджанские татары, имеющие иранское происхождение и примесь тюркской крови, самое разбойничье племя в Закавказье. В то время как, напр., надтарцы как обитатели глухих ущелий и дебрей леса отличаются спокойным внешним видом, ходят медленно, плавно, говорят тихо, не торопясь и не перебивая друг друга, адербейджанские татары, напротив, как истые дети степей, привыкшие испокон веков к кочевому или полукочевому образу жизни, подвижны, крикливы, болтливы, лихие наездники; от их раскочёвок или селения сутолока и шум доносятся до нашего уха уже с очень далёкого расстояния. Первые чистоплотны и аккуратны, вторые неряшливы и держат себя с меньшим достоинством, хотя трезвы и корректны в обращении с людьми. Аджарец – разбойник, пробирается осторожно, притаив дыхание, и метким выстрелом убивает свою жертву чаще из-за угла. Татарин делает среди белого дня самые отчаянные нападения, напр., на проезжие омнибусы и берёт не столько хитростью, сколько крайней дерзостью и необычной ловкостью и смелостью. Татары вообще народ ленивый, вялый, жестокий, крайне самолюбивый и вспыльчивый. Богохульство, святотатство, взяточничество, обман, мошенничество у них наблюдается, однако, редко. Зато ссоры из-за пастбищ, потрав, баранов, собак, женщин обычны и ведут у них то и дело к кинжальной расправе; женитьба татарина на христианке влечёт за собой убийство провинившегося родственниками – мусульманами. Пребывание кочевников на альпийских высотах считается самым подходящим временем для выполнения задуманной мести, т. к. на высокогорные пастбища не может простираться достаточный надзор властей, и там живут кочевники так, как жилось от 100 до 1000 лет назад. На местах зимнего пребывания татар хищнические инстинкты, унаследуемые от предков, сдерживаются административным режимом, снимаясь же с места со своими стадами, кочевники выходят совершенно из-под власти наших законов.

Курды, по своему психическому складу во многом напоминающие цыган, племя гораздо более разбойничье, хотя организованные банды курдинские наблюдаются реже татарских, к тому же курдов на Кавказе сравнительно не так много. Они ленивы, неряшливы, вспыльчивы, жестоки; они безпощадны к врагу, ненадёжны в дружбе, вороваты до необычайной возмутительной степени. Уважают они только себя и своих старших. Нравственность их вообще очень низка, суеверие чрезвычайно велико, а настоящее религиозное чувство развито крайне слабо. Грабёж, убийство, война – их прямая врождённая потребность и поглощает все интересы.

Ингуши, являясь самым разбойничьим племенем на Северном Кавказе, наводят страх на всю Терскую область. Храбрые и дерзкие до необычайности, они делают нападения среди белого дня не только на проезжих в поле, но даже на магазины в центральной части г Владикавказа организованными бандами, причём по совершении ограбления или убийства умеют исчезать с поразительной быстротой. В ночную пору в городе, не говоря уже об окрестностях, опасно даже ходить; уже в 8 часов вечера закрываются все лавки. Чем труднее и рискованнее предприятие, тем больше оно манит ингуша, который испытывает, по-видимому, необычайно приятное чувство после каждой удачи.

Запальчивость свойственна всему коренному населению как степному, так и нагорному. Однако у степняков Закавказья она выражена явственнее, чем в населении степей Предкавказья. Эта черта характера передаётся по наследству с таким упорством и постоянством, что ни школа, ни домашнее воспитание, ни строгость законов не могут сдерживать её в сложных границах, и множество убийств именно в ней берут своё начало.

…Итак, причины убийств и разбоев на Кавказе очень сложные и разнообразные. В общем их можно подразделить на внутренние и внешние. Первые лежат в психоантропологической организации племён и народов, населяющих край, во врождённых особенностях характера отдельных индивидуумов, а также психических уклонениях и болезнях людей; вторые – в сложившихся веками условиях семейного и общественного быта неодинаковых в разных местах в экономическом положении страны, отсутствия образования и надлежащего воспитания, в господстве правовых представлений, созданных арабскими юристами и дополненных турецкими персами, столкновении на маленькой территории нескольких цивилизаций и т. д. Причины второй категории изучались с давних пор нашими юристами; по данному вопросу существует уже довольно обширная литература. О причинах первой категории этого сказать, отнюдь, нельзя. Богатейший материал по криминальной антропологии, какой содержит в своём населении Кавказ, пока пропадает для науки за отсутствием исследователей. Мы ещё вовсе не имеем этнопсихологических исследований населения страны, недостаточно знакомы с нормально-антропологическими особенностями его и психологией жителей разных мест Кавказа, почему очень труден анализ кавказских убийств и разбоев с точки зрения ломброзовской школы криминальной антропологии. В увлечении некоторыми тенденциями современной криминальной антропологии легко преувеличить значение психопатологических факторов и оставить без надлежащей оценки психоантропологические. Что может быть верно для Италии, ещё недоказательно и во всяком случае не доказано для русских владений, особенно такой пёстрой в этнологическом и антропологическом отношениях страны, как Кавказ. Конечно, в ряде причин убийств и разбоев в крае некоторая доля приходится и на психопаталогию, однако гораздо менее значительная, чем иной, может быть, полагает. С другой стороны невольно навязывается мысль, что этнопсихика со всеми её внешними проявлениями меняется не так быстро, как издаваемые законы, требования и правила, и многие преступления являются в известной степени неизбежным следствием психоантропологической организации людей, передаваемой по наследству из поколения в поколение, из века в век.

(«Вести психологии, криминальной антропологии и гипнотизма». Под общей редакцией академика В.М.Бехтерева. С.Петербург, 1906. Публикуется в сокращении.)

Проф. И.А. Сикорский. «Демоническое»

Демонические черты… При сопоставлении образа биологического демона с соответственным типом, созданным творчеством поэтов, выступает ясно факт совершенной близости, если не торжества, обеих картин. Психические черты вырождения появляются рано: они уже заметны в ряду первых признаков начинающегося зла. Но настоящая природа их определяется только в нисходящих поколениях, где процесс вырождения становится вполне очевидным и где можно найти созревшими и развитыми все основные психопатические черты, бывшие в зачатке в предшествующих поколениях: здесь мы встречаемся с фактом постепенного нарастания семейных или фамильных пороков, душевных аномалий и недостатков характера, словом – с процессом психического вырождения.

Высшие или сложнейшие дегенеративные черты (по нашим наблюдениям) состоят в следующем:

а). В отношении ума. Умственные силы нередко развиты нормально и составляют единственную сильную сторону души, посредством которой субъект разрешает для себя все вопросы жизни и духа и даже такие вопросы, которые мало доступны умственному анализу и обыкновенно разрешаются (у нормальных людей) при участии чувства как более тонкого орудия (например, вопросы нравственности, долга совести и т. п.). Основными чертами ума демонических натур являются: многоречивость, наклонность к спору, к софизмам и диалектике, сухая логика и умственный формализм, пытающийся стать выше чутья совести и намёков нравственного такта, далее – стремление вытеснить логику фактов, заменить её логикой умственных построений.

б). В отношении чувства – на первом плане стоит всегда сильно развитое чувство гнева и органическая стихийная гневность, которая часто достигает размеров страсти (в смысле Канта) и поэтому с трудом поддаётся обузданию даже и у развитых в умственном отношении субъектов.

Чувство гнева становится, таким образом, постоянно тлеющей и всегда готовой чертой характера, которая придаёт роковую печать всей души и очень легко переходит в злобу, озлобление, злопамятство, мщение, мстительность. Многие высшие чувства: доброта, любовь, ласковость, надежда на лучшее будущее, вера в людей и добро – развиты не полно и никогда не достигают высоты идеальности; оттого подобные субъекты пессимистичны, недоверчивы, сухи, не знают счастья беззаветных чувств, не чуют великой, творческой для духа силы этих чувств. При таких основах вырождающегося духовного склада в душе демонических субъектов существует наклонность к постепенному усилению в себе личного начала, личных интересов, борьбы и враждебности, для которой агрессивное чувство гнева и гневности является главным исполнительным орудием. Недостаточное развитие высших чувств лишает даже очень умного дегенерата способности видеть, понимать и ценить высшие чувства и идеальные черты в других. Такой нравственный дальтонизм ведёт к роковым последствиям, он усиливает в дегенерате личное чувство и родит гордость, самомнение и личную переоценку вместе с неуважением и презрением к людям. Гордость у дегенератов является такой же глубокой чертой характера, как и гнев, она воспитывает в субъекте доведенное до крайности – noli me tangere. При таких основных чертах болезненного характера объединение с людьми в семье и в обществе является делом нелегким: всякое возражение представляется дегенерату нападением на него, а всякое несогласие – обидой и оскорблением. Для дегенерата не понятно идеальное, а понятно личное.

Не понимая других, дегенераты лишены той высшей формы стыда, которая состоит в восприятии в себя совести других и совести общественной. Таким образом, они лишены общественного стыда и приличия – этих важных нравственных коррективов жизни. В своей деятельности они руководствуются только личной совестью, которая легко затмевается страстями, в особенности гневом. В этом лежит глубокий источник нравственного застоя и регресса в личном развитии.

Благодаря указанным основным чертам характера, дальнейшая жизнь, уже начиная с юного возраста, направляется по такому нравственному руслу, которая приводит душу не к усовершенствованию, а к упадку и деградации. При этом наблюдаются следующие нравственные этапы. Дегенераты более или менее отделяются от людей и, попадая в нравственное одиночество, продолжают чуждаться людей и пребывают в холодном или самими созданном заточении «без упованья и любви», по выражению поэта. Такие условия жизни приводят их к мрачности и сомнениям. Сомнение есть результат возникающего с течением времени убеждения в неразрешимости многих вопросов жизни и духа при помощи того главнейшего орудия, которым одарён дегенерат, т. е. ума.

в). По отношению воли. Слабость высших чувств неминуемо ведет за собою и слабость воли, и такое состояние усиливается затем мрачностью, сомнениями и страстями.

Внутренняя дисгармония в соединении со слабым развитием высших чувств нравственной жизни, делает для дегенеранта невозможным как индивидуальное усовершенствование, так и достижение внешних высших целей жизни. Оттого нравственная жизнь дегенерантов с течением времени движется не вперёд, как бы следовало, а назад. Это естественным образом приводит к разочарованию, к утрате жизнерадостности, к моральному одряхлению, и такая нравственная метаморфоза происходит тем в больших размерах, чем слабее развиты высшие чувства. Вместо нравственного прогресса, который у здоровых людей продолжает нарастать до могилы, у дегенерантов уже рано устанавливается в душе раздражение, утомление, разочарование, и весь план жизни распадается, а сама жизнь обращается в нравственную случайность или в нравственное разложение. Но к такому положению дегенерант приходит неминуемо.

Нарисованная картина или нравственный тип дегенеранта отличается от типа нравственного идиотизма (insanitas moralis) не только количественно, но, главным образом, тем, что в явлении психической дегенерации мы имеем дело с совершенно конкретными чертами душевного склада и с их типической комбинацией.

Если намеченный сейчас психический облик дегенерантов сравнить с тем образом «демона», который нарисован, например, у Лермонтова, то множество сходных черт делают оба типа весьма близкими и, как мы думаем, тождественными. Процесс частичного вырождения жизни, как и сама жизнь – явления равно старые, и потому естественно думать, что глубокие наблюдатели жизни – моралисты, мыслители, поэты и художники – не могли не заметить этой типической картины наследственного упадка высшей жизни, а заметив, не могли не запечатлеть ее орудиями своего таланта. Мы считаем поэтому необходимым провести параллель между типом Мефистофеля, Демоном и типом Дегенеранта.

Демон в изображении Лермонтова представляется существом жадным к познанию, он царь познанья, по его собственным словам; но это единственная положительная сторона. Все остальные качества Демона отрицательны: он горд, но в то же время он печален, злобен, полон сомнений, он не может верить, не может любить (Демон. Часть II, гл.1). Но что же это за существо? какие у него цели? какую программу, какой план жизни это существо начертало для себя своим тонким умом? Никакого положительного плана у него не существует, никаких собственных предусмотрений, предначертаний в его уме нет. Это странный бесплодный ум! Это странная воля, не имеющая собственной инициативы. Толчком для этого ума и этой воли служат события, лежащие извне. Демон презирает людей, но живёт их инициативой, он разрушает то, что люди создают, попирает то, перед чем они преклоняются, но сам ничего не может придумать, решить или создать. Очевидно, что Демон – нравственно разлагающееся, вырождающееся существо; внешние события ещё приводят в действие душу этого существа, но сама по себе эта душа суха, бездеятельна, безжизненна.

Фигура Мефистофеля, какой её изображают художники, весьма типична. Это сумма такого рода черт, которые не свойственны нормальному человеку или которые, по крайней мере, встречаются весьма редко. Физиогномический образ Мефистофеля содержит в себе типичные черты дегенеративной мимики, которая стоит в прямом соотношении с психическими чертами этого типа. Образ Мефистофеля, нарисованный кистью великих художников, содержит в себе те же черты, какие представлены поэтами, что явствует из анализа мефистофелевской мимики. В ней представлены: сокращение верхней орбитальной мышцы (мышца мысли – ум), в соединении с резким сокращением пирамидальной мышцы носа (злоба, злость, враждебность) и более или менее заметным сокращением большой скуловой мышцы (радость). Единовременное сокращение двух последних мышц выражает собою злорадство. Таким образом, холодный ум, злоба, злорадство, бессердечность одинаково присущи Мефистофелю художников, Демону поэтов и Дегенеранту психиатров. Но т. к. поэтическое и художественное творчество черпают свой матеръял из реального мира, то весьма правдоподобно, что класс дегенерантов и является той моделью, которой пользовалось творчество в своих созданиях.

Объединяя всё изложенное, нельзя не прийти к заключению, что «Демон» и «демоническое» в изображениях поэтов и художников являются сложным «образом», для которого прототипом послужили те реальные явления, которые даются процессом вырождения и которые оказываются истинным «демоном» человеческого рода, подлинным патологическим злом, худшим, чем сама смерть, умиранием, распадением, разложением жизни и психического органа.

Так как существенной чертой «демонического» является злобность, гневность, то возникает вопрос, почему именно это, а не иное чувство стало в центре дегенеративного процесса, и каков филогенез такого факта? Можно дать следующее объяснение. Процесс жизни, выражающийся в известной систематической работе, в известной правильной затрате сил, лишен у дегенерантов своих естественных путей, исходов и усложнений и должен, как в эпилептическом припадке, давать патологические взрывы при посредстве одного из наиболее старых, в филогенетическом смысле, шаблонных разрядов. Чувство гнева удовлетворяет этому условию. Гневность и злобность дегенерантов подобна раздражительности эпилептиков и носит тот же стихийный, органически неисправимый характер. Жизнь и душевная энергия идёт у дегенеранта не в смысле прогрессивных усложнений, но путём шаблонных, элементарных взрывов и затрат; здесь энергия расходуется не на эволюцию, а на разложение, как сказал бы Спенсер.

(Сикорский И.А. Всеобщая Психология с физиогномикой в иллюстрированном изложении. Киев, тип. С.В.Кульженко, Пушкинская ул., 4, 1904. Отрывок)