Текст книги "Российский фактор правового развития Средней Азии: 1717–1917. Юридические аспекты фронтирной модернизации"

Итак, права, обязанности и льготы бухарцев в отношении налогов и повинностей, казалось бы, были четко определены. Однако в 1764 г., когда в Сибирь прибыла сенатская комиссия для проведения расследования дела о взятках региональной администрации, попутно выяснилось, что законно установленные налоги и сборы с бухарцев фактически не взимаются: в докладе Сената от 12 февраля 1764 г. отмечалось, что 800 бухарцев, обложенных оброком, платят всего 78 руб. 46 3/4 коп. в год, а торговые сборы не платят вообще, ссылаясь на прежние указы о льготах. Сибирским властям предписывалось исправить ситуацию, но, как и в указах Петра I 1698 и 1701 гг., рекомендовалось действовать «с употреблением увещеваний», т. е., опять же, достаточно мягко, чтобы не отпугнуть других бухарцев, желающих принять российское подданство [Там же, т. XVI, № 12041, с. 532–533].

За время своего правления Екатерина II неоднократно особыми именными указами подтверждала в целом все права и привилегии бухарцев и ташкентцев, дарованные им при Петре I. Более того, она жестко пресекала любые попытки региональных властей как-то ограничить или отменить привилегии бухарцев. Главным ее доводом в пользу сохранения status quo являлся тот же, которым изначально руководствовались цари XVI–XVII вв.: бухарские торговцы являются посредниками в торговле России со Средней Азии, и без них она просто заглохнет ([Там же, т. XVIII, № 13336–13337, с. 970–971; т. XXII, № 16593, с. 951–952]; см. также: [Зияев, 1968, с. 29, 31–33]).

Положение бухарцев начало существенно меняться лишь в первой четверти XIX в., когда центральные власти стали постепенно пересматривать их особый статус по итогам постоянных обращений к ним представителей местной сибирской администрации (см. подробнее: [Корусенко, 2014]). Уже в 1806 г. впервые для бухарцев были введены налоги [Зияев, 1968, с. 31]. В целом по своим правам и обязанностям, а также в отношении вопросов местного самоуправления и суда они оказались приравнены к другим «оседлым инородцам» в 1822 г. [ПСЗРИ, 1830, т. XXXVIII, № 29126, § 2, с. 394]. В 1825 г. постоянно проживавшим в России бухарцам, в соответствии с положением Азиатского комитета МИДа, было разрешено торговать только в том городе, в котором они проживали, кроме того, их обязали вступать в купеческие гильдии ([Там же, 1835, № 6802, с. 123]; см. также: [Зияев, 1968, с. 33]). В 1835 г. вновь был поднят вопрос об уравнивании бухарских торговцев в правах с их русскими коллегами, но Госсовет принял компромиссное решение: за бухарцами было сохранено право беспошлинной торговли – но только среднеазиатскими товарами в России и русскими за рубежом, тогда как остальные категории товаров облагались теми же налогами, что и у русских купцов [ПСЗРИ, 1836, № 8034, с. 299]. В середине XIX в. русско-подданные бухарского происхождения были также обложены и подымной податью – 10 руб. ассигнациями с дыма, – как и русские ([Там же, 1852, № 25398, ст. 56, п. 1, с. 501; 1855, № 28262, с. 511]; см. также: [Зияев, 1968, с. 37]).

Постепенное уравнивание бухарцев в правах с русскими нашло отражение не только в официальных нормативных правовых актах, но и в правоприменительной деятельности, в частности – в судебной практике. Если в конце XVIII в. бухарцы имели право решать свои споры и выносить судебные решения по собственным законам и правовым обычаям (преимущественно на основе норм и традиций шариата), то ситуация коренным образом изменилась уже в первой трети XIX в.

В архивах (в частности, в Объединенном государственном архиве Челябинской области) содержатся материалы о судебных разбирательствах, представителями одной из сторон в которых являлись бухарцы – как проживавшие постоянно в России, так и приезжавшие по торговым делам, но связанные с русско-подданными мусульманами деловыми или даже родственными узами.

Некоторые из рассмотренных дел имеют частноправовой характер, поскольку регулируют имущественные и семейные отношения. Так, в одном из них торговец из Бухары в течение почти четверти века (с 1801 по 1825 г.) пытался установить опеку над своей сестрой и ее дочерями, оставшимися владелицами имущества своего супруга и отца – бухарца, проживавшего на территории России [ОГАЧО, ф. И-14, оп. 1, д. 45]. В другом случае бухарский торговец старался взыскать убытки за испорченный товар с того, кто принял его на хранение, на что ему понадобилось два года (1828–1830) [Там же, д. 177]. Наконец, в третьем случае брат бухарца, женившегося в России на русско-подданной, на протяжении восьми лет (1831–1838) добивался выезда вдовы и детей брата в Бухарский эмират [Там же, д. 208]. Другие дела относятся к уголовно-правовой сфере. Первое было связано с убийством бухарца российскими подданными, разбирательство по нему велось в течение девяти лет (1825–1834) [ф. И-15, оп. 1, д. 2234]. Другое дело оказалось гораздо короче (разбирательство осуществлялось с июля по октябрь 1827 г.) и завершилось вынесением решения об административном наказании русско-подданного бухарца, пытавшегося незаконно бежать за границу – в ту же Бухару [Там же, д. 2383].

Все эти дела объединяет одно: их участниками являлись бухарцы – как русско-подданные, так и приехавшие из-за границы. Соответственно, опираясь на свои прежние многовековые привилегии, они старались апеллировать к ним в отстаивании своей позиции в суде, используя в том числе и отсылки к нормам шариата или мусульманским обычаям. Однако российские власти, принимая во внимание доводы участников процесса и учитывая все обстоятельства дела, в итоге выносили решение исключительно на основе норм российского имперского законодательства. Таким образом, охарактеризованные судебные дела являются яркой иллюстрацией применения на практике вышеупомянутых нормативных актов и, соответственно, объективно отражают существенное изменение правовой политики российских властей по отношению к выходцам из Средней Азии на территории России.

Эти акты представляются весьма важными документами в рамках исследуемой тематики по двум причинам. Во-первых, они позволяют выяснить, насколько скрупулезно на практике применялись вышеупомянутые нормативные правовые акты (т. е. соотношение между «писанным» и «живым» правом). Во-вторых, они помогают проследить изменение отношения российских властей различного уровня к восприятию иных, помимо имперских, правовых ценностей, принципов и норм – в том числе и при выстраивании правоотношений с представителями иных народов, государств, конфессий.

Завершая рассмотрение вопроса о статусе бухарцев в России, считаем целесообразным сказать несколько слов о религиозной политике в отношении их. Принадлежность бухарцев к исламу в течение долгого времени никоим образом не противоречила их привилегированному положению в Российской империи. Единственным нюансом являлось указание строить мечети для бухарцев на достаточном расстоянии от русских православных храмов. Кроме того, приговор Сената 1703 г. устанавливал «опалу и казнь» (т. е. наказание) для тех бухарцев, кто каким-либо образом мешал проведению православных богослужений – «учнут кричать и смехотворение и безчинство и русским людям какую препону и обиду чинить» [ПСЗРИ, 1830, т. IV, № 1946, с. 227].

В 1742 г. очередным сенатским указом была установлена защита для принявших христианство от преследований со стороны их прежних единоверцев [ПСЗРИ, 1830, т. XII, № 8919, с. 89–96]. Непосредственно в отношении бухарцев при этом никаких дополнительных нормативных положений не устанавливалось, однако тенденцию обращения их в православие этот правовой акт стимулировал. Тем не менее власти (особенно региональные, лучше понимавшие специфику управляемых ими регионов) подходили к этому вопросу весьма осторожно. Так, в 1767 г. сибирский губернатор Чичерин направил в Петербург реляцию, в которой описывал непрофессиональную деятельность православных миссионеров, которые под предлогом обращения в православие местных иноверцев нередко притесняли их. В ответ на это Екатерина II издала именной указ, в котором запретила подобную практику и подтвердила установленный со времен Петра I принцип о непритеснении бухарцев из-за их принадлежности к исламской религии [Там же, т. XVIII, № 13336, с. 970–971].

Однако время от времени возникали вопросы, связанные и непосредственно с переходом представителей бухарской «диаспоры» в христианство. Так, в 1863 г. один сибирский бухарец, перешедший в христианство (получив имя Василий Шишкин), обратился к властям Западной Сибири с прошением о предоставлении ему средств для переезда на другое место жительства. На основании этого прошения было разработано мнение Сибирского комитета, которым на переходивших в христианство бухарцев распространялись правила, ранее применявшиеся в отношении калмыков: если переходивший в христианство имел семейство, ему выделялось на переезд 15 руб., одиноким – 8 руб. (именно такую сумму и запросил вышеупомянутый Шишкин) ([Там же, 1866, № 39654, с. 493]; см. также: [ПСЗРИ, 1863, № 37709, п. 6, с. 591–592]).

Стоит заметить также, что применение российского законодательства к бухарцам непосредственно в пределах Российской империи имело не только очевидную цель – ограничить прежние льготы и привилегии выходцев из Средней Азии на территории империи. По нашему мнению, российские власти, уже в первой четверти XIX в. начавшие проявлять интерес к расширению и политического влияния в Средней Азии, через бухарцев, находившихся на территории России, старались постепенно внедрять определенные имперские правовые категории, принципы и нормы и в отношения со среднеазиатскими ханствами. Уже в ближайшие десятилетия это проявилось в российских проектах международных договоров с Бухарским эмиратом и Хивинским ханством. Соответственно, упомянутые судебные дела стали своего рода «пробным шаром» в этих отношениях на уровне отдельных представителей России и среднеазиатских ханств.

§ 4. Экономические санкции как инструмент международно-правовых отношений России и Хивы

Тема экономических санкций, столь актуальная в последнее время, включает ряд аспектов, среди которых и такие, как их правовое оформление, а главное – степень эффективности. Сами санкции весьма давнее изобретение, известное еще в древности и Средневековье, и уже тогда их использование создавало проблемы для взаимоотношения властей и представителей экономического сообщества, а эффективность оценивалась весьма противоречиво. Тем не менее и в дальнейшем этот инструмент разрешения международных споров использовался разными государствами в разных обстоятельствах.

Подобные меры были вполне в духе взаимоотношений тюрко-монгольских правителей еще в эпоху Средневековья: ради решения политических проблем потомки Чингис-хана нередко задерживали или даже грабили иностранных купцов. Русские власти вполне могли знать о подобных эпизодах, поскольку многие из них были связаны с Золотой Ордой и русско-ордынскими отношениями. Можно вспомнить, например, как страдали золотоордынские купцы в Иране и, соответственно, персидские купцы в Улусе Джучи во время войны Берке, хана Золотой Орды, и его двоюродного брата Хулагу, ильхана Ирана, в сер. XIII в. [СМИЗО, 1884, с. 239]; как золотоордынский же хан Джанибек в результате конфликта 1340-х годов с итальянскими торговыми колониями Причерноморья арестовал венецианских купцов в Орде, а затем на несколько лет запретил итальянцам приезжать в его владения для торговли (см., например: [Почекаев 2015б, с. 230–244]); как золотоордынские ханы Арабшах и Токтамыш в 1370–1380-е годы арестовывали русских купцов перед своими походами на русские земли [Татищев, 1784, с. 244, 294] и т. д.

В России опыт использования экономических рычагов воздействия как на собственных кочевых подданных, так и на иностранные государства в первой половине XVIII в. был неоднократно опробован (см., например: [Торопицын, 2011]). Поэтому неудивительно, что экономические санкции применялись и в качестве инструмента правовой политики Российской империи в отношении Хивинского ханства. Мы намерены проанализировать три известных примера таких санкций, имевших место в 1754, 1836 и 1858 гг. Считая целесообразным дать общую характеристику причин введения санкций, мы намерены в большей степени сосредоточиться на правовых аспектах их введения и действия, а также на проблеме оценки эффективности таких мер для разрешения проблем, которые, собственно, и являлись причинами введения санкций.

Первый из рассматриваемых нами примеров датирован 1754 г., когда санкции против Хивинского ханства были впервые использованы как инструмент международно-правовых отношений. К этому времени русско-хивинские отношения складывались весьма противоречиво. С одной стороны, в воспоминаниях хивинцев (как, впрочем, и десятилетия спустя) еще была жива память об экспедиции князя А. Бековича-Черкасского, отряд которого в 1717 г. вступил в пределы Хивинского ханства по приказанию Петра I и был полностью уничтожен хивинцами, посчитавшими его действия попыткой присоединения Хивы к России. Несмотря на предпринятые впоследствии взаимные попытки российских и хивинских властей восстановить отношения, их уровень оставался весьма неудовлетворительным для обеих сторон, которые неоднократно предъявляли претензии друг другу [Ниязматов, 2010, с. 47].

Так, российские власти обвиняли хивинцев в постоянном вмешательстве в дела казахов Младшего жуза, принявших российское подданство еще в 1731 г. В 1749 г. российские власти утвердили в качестве хана Младшего жуза Нурали, сына хана Абулхаира, первым принявшего российское подданство, но ряд казахских родов не признал его прав на трон и поддержал «альтернативного» хана – Батыра, женатого на дочери Абулхаира. А поскольку правивший в то время в Хиве хан Каип являлся сыном Батыра[12]12
  Казахские ханы и султаны из династии Туга-Тимуридов стали приглашаться на трон Хивинского ханства с конца 1720-х годов, как дальние родственники (а нередко и зятья или внуки по женской линии) местных ханов из династии Шибанидов, старшая ветвь которой в Хиве пресеклась в конце XVII в., что и привело к борьбе за трон и частым сменам ханов на протяжении почти всего XVIII в.


[Закрыть], неудивительно, что он оказывал отцу всяческую поддержку в борьбе с русским ставленником на трон (см., например: [Васильев, 2014, с. 90, 102]). Естественно, Нурали весьма враждебно относился к сыну своего конкурента и всячески препятствовал его попыткам установления дипломатических и торговых отношений с Россией, порой весьма резко выражая свое недовольство тем, что русские без его ведома ведут переговоры с Хивой [ЭНКПЭ, 2014, № 395, с. 30]. Враждебные отношения казахов с хивинцами, нередко перераставшие в открытые военные нападения друг на друга, негативно отражались на торговле России со Средней Азией: как сообщал в Коллегию иностранных дел оренбургский генерал-губернатор И.И. Неплюев в 1750 г., купцы отказывались ездить из Оренбурга в Хиву и обратно, не будучи уверенными в своей безопасности [КРО, 1961, № 196, с. 509].

В свою очередь, хивинский хан, ссылаясь на давние, еще со времен Петра I, дипломатические связи, писал российским властям в июне 1751 г., что стремится наладить торговые отношения с Россией и готов обеспечить русским торговцам наиболее благоприятные условия для ведения дел [ЭНКПЭ, 2014, № 641, с. 322–323]. Однако напряженные отношения Хивы с ханом Нурали не позволили пограничным властям отнестись с доверием к обещаниям хана Каипа, и в результате в сентябре того же года он писал уже непосредственно императрице Елизавете Петровне, жалуясь, что его послов и торговцев задерживают в Оренбурге и не дают возможности ехать по России дальше [ЭКНПЭ, 2014, № 642, с. 323–324].

Казалось, в 1752 г. отношения между Хивой и Младшим жузом стали постепенно нормализовываться: хан Нурали в своих посланиях А.И. Тевкелеву, помощнику Неплюева, сообщал, что помирился с Каипом, даже готов породниться с ним (женить своего сына на его дочери) и, соответственно, гарантировал безопасность торговых путей [КРО, 1961, № 203, с. 530–531; ЭНКПЭ, 2014, № 418, с. 53]. Власти Оренбургского края решили воспользоваться этим моментом и закрепить русско-хивинские торговые отношения. В 1753 г. И.И. Неплюев отправил в Хиву миссию, в которую вошли переводчик Я. Гуляев и канцелярист П. Чучалов, однако, поскольку официального дипломатического статуса они не имели (в силу политических обстоятельств будучи направленными от оренбургской администрации, а не центральными имперскими властями), миссию решено было представить в Хиве как торговый караван, который возглавил самарский купец Д. Рукавкин (впоследствии – бургомистр Самары). Членам миссии было поручено договориться с ханом о развитии русско-хивинской торговли, взаимных гарантиях безопасности дорог и нормализации отношений с казахским Младшим жузом[13]13
  Неслучайно в состав миссии был включен Я. Гуляев, который еще с 1750 г. неоднократно направлялся с поручениями к хану Нурали и, следовательно, хорошо знал о его отношениях с Хивинским ханством [КРО, 1961, № 197, с. 514–519].


[Закрыть].

Однако, как оказалось, посланцы И.И. Неплюева прибыли в Хиву в самый неподходящий момент. Дело в том, что с самого начала своего правления Каип являлся ханом лишь номинально, а фактическая власть в ханстве принадлежала представителям узбекской элиты, которую возглавлял Кураз-бек из племени мангыт. Как раз во время пребывания в Хиве русской миссии, в декабре 1753 г., Каип-хан обвинил Кураз-бека в подготовке покушения на его жизнь и приказал казнить, а затем при поддержке казахов, присланных к нему его отцом Батыром, перебил до 80 родственников и сторонников казненного временщика [Firdaws al-iqbal, 1999, р. 68–69; Иванов, 1958, с. 100]. В результате против хана выступили многочисленные противники – узбеки-мангыты, привлекшие на свою сторону приаральские кочевые племена (издавна находившиеся в оппозиции к Хиве), и туркмены, которых, впрочем, хану удалось переманить на свою сторону богатыми дарами [Атдаев, 2010, с. 78].

Проблема для русских дипломатов, оказавшихся в Хивинском ханстве в разгар гражданской войны, состояла в том, что И.И. Неплюев, направляя их в Хиву, снабдил посланиями как к самому хану Каипу, так и к всесильному на момент отправки миссии временщику Кураз-беку. В результате хан обвинил русских посланцев в том, что они состояли в заговоре с Кураз-беком против него и фактически посадил их под стражу. Кроме того, отчаянно нуждаясь в деньгах для подкупа туркменских вождей, он конфисковал русских товаров на сумму около 6 тыс. руб., не выплатив никакой компенсации [Гуляев, Чучалов, 1910, с. 88].

Узнав об этом, И.И. Неплюев и принял меры, впервые введя экономические санкции против Хивинского ханства. Вот как описывает их непосредственный участник событий – номинальный глава миссии купец Данила Рукавкин: «Впущены были в Храм Сарай, то есть в Гостиный двор, где по приказанию ханскому под присмотром были десять месяцев и не допуская нас до свободного торгу, все товары наши забраны на ханский двор безденежно. Хотя же за оные напоследок платеж от ханского двора и получен, потому, как господин губернатор об оном сведал, то приказал в Оренбурге хивинцев задержать, но не настоящую цену, а такую, какая хану рассудилась, и потом караван наш хивинским ханом отпущен в Оренбург» [Рукавкин, 1776, с. 204].

Итак, как можно понять из сообщения Д. Рукавкина, оренбургский генерал-губернатор принял меры, называемые в современном международном праве реторсиями, т. е. ответными ограничениями. На опыт Неплюева впоследствии сослался В.А. Перовский, инициатор вторичного введения санкций против Хивы; упоминают о нем и исследователи ([Перовский, 2010, с. 80]; см. также: [Веселовский, 1877, с. 225; Жуковский, 1915, с. 85; Михалева, 1982, с. 30]). Однако каким же образом был создан столь важный прецедент в русско-хивинских отношениях?

При попытке проанализировать правовое оформление действий И.И. Неплюева, описанных Рукавкиным, мы с удивлением пришли к выводу, что, по-видимому, фактически никаких юридических действий генерал-губернатором предпринято не было! Так, нам неизвестны официальные письма, доклады, отчеты Неплюева в Петербург, содержащие сведения о предпринятых им действиях по задержанию хивинских купцов в Оренбурге. Не пишет об этом и сам Неплюев в своих записках, хотя и довольно подробно описывает свои действия на посту оренбургского генерал-губернатора. Ничего не упоминает о санкциях против Хивы даже В.Н. Витевский, автор многотомной биографии И.И. Неплюева, который хотя и довольно подробно описывает саму миссию Д. Рукавкина, Я. Гуляева и П. Чучалова, ограничивается лишь словами о том, что «такое положение русских купцов и задержание там наших послов, без сомнения, было крайне неприятно Неплюеву» [Витевский, 1895, с. 814].

Итак, где же, помимо частных записок купца Д. Рукавкина, содержится информация о санкциях, введенных Неплюевым? Лишь косвенные упоминания в документах, касающихся миссии Гуляева и Чучалова, позволяют судить о действиях или, скорее, намерениях оренбургского генерал-губернатора. Так, в указе[14]14
  Этот акт официально называется «Указ оренбургской канцелярии», издан именем императрицы и подписан самим И.И. Неплюевым и его помощником А.И. Тевкелевым.


[Закрыть], направленном этим дипломатам 3 мая 1754 г. он предписывает чиновникам передать хану, что «Российскому же государству из того, ежели вам какой вред и каравану растощение причинят, великого ущербу сделать не могут, но сами свой интерес потеряют» [Гуляев, Чучалов, 1910, с. 83]. Кроме того, Неплюев в том же указе отмечает, что «приезжие сюда хивинские купцы далее Оренбурга не ездят» [Там же, с. 84], что, вроде бы, дает основание сделать вывод об их задержании, но такая практика существовала и ранее, как показывает вышеупомянутое послание хивинского хана Каипа императрице Елизавете Петровне. В своем же официальном донесении Коллегии иностранных дел о результатах миссии Гуляева и Чучалова генерал-губернатор ни слова не упоминает о своих действиях в отношении хивинских купцов.

Вышесказанное позволяет сделать вывод, что И.И. Неплюев, по-видимому, решил просто пригрозить хивинскому хану негативными последствиями его действий для его собственных хивинских купцов, тогда как самих санкционных мер он на самом деле не предпринял. Это в полной мере объясняет отсутствие каких-либо документальных подтверждений введения им санкций против Хивы – раз фактически они не водились, то не было необходимости согласовывать их с Коллегией иностранных дел или императрицей.

Тем не менее, по-видимому, в глазах самих хивинцев угроза Неплюева выглядела вполне реальной, и хан, к этому времени сумевший восстановить против себя значительное число своих подданных, не мог себе позволить недовольства еще и со стороны хивинского купечества. Неудивительно, что он, если верить сведениям Д. Рукавкина, поспешил освободить купцов и чиновников и выплатить компенсацию за захваченные товары. В результате миссия завершилась довольно успешно, и ее участникам удалось достичь с ханом согласия по большинству проблем, для решения которых они были отправлены[15]15
  Впрочем, Каип-хану так и не удалось надолго сохранить власть: в 1757 г. он был вынужден бежать из Хивы и, соответственно, все договоренности российских дипломатов с ним были проигнорированы его преемниками.


[Закрыть].

Попытку применить аналогичные санкционные меры касательно Хивы предпринял оренбургский военный губернатор П.К. Эссен, считавший, что пришла пора отказаться от политики мирной дипломатии и перейти к решительным мерам в отношении среднеазиатских ханств. В 1818 г. он направил в Петербург предложения наложить арест на хивинские товары, которые, как он считал, принадлежали большей частью самому хану и влиятельным купцам, а самих торговцев задержать, чтобы заставить власти Хивы прекратить поощрение нападений на русские торговые караваны [Ниязматов, 2013, с. 502]. Как видим, в данном случае ранее испробованный способ предлагался не для решения конкретной проблемы (освобождения пленных и т. п.), а как инструмент воздействия на Хивинское ханство с целью добиться изменения ее политики в отношении России. Вероятно, именно поэтому министр финансов Д.А. Гурьев, которому были переданы предложения Эссена, счел, что такие действия скажутся на торговле не только с Хивой, но и с Бухарой, и отклонил их, заявив, что убытки от нападений хивинцев на караваны гораздо меньше, чем возможные потери в случае отказа Бухары от торговли с Россией [Там же, с. 503].

Введение санкций против Хивы в 1836 г. имело, по сути, те же самые причины, но производилось совершенно иначе. Инициатором этих действий стал оренбургский военный губернатор В.А. Перовский. Уже вскоре после вступления в должность, в 1833–1834 гг., он убедился, что многие роды Младшего жуза продолжают признавать подданство хивинских ханов, совершают нападения на русскую пограничную линию, захватывают пленников, которых затем продают в Хиву. Кроме того, Несмотря на то что в соответствии с реформой 1824 г. в Младшем жузе был упразднен институт ханской власти, ряд влиятельных султанов-Чингизидов продолжали претендовать на ханский титул, что в глазах представителей российских властей являлось мятежом, тогда как хивинские ханы из новой, узбекской династии Кунгратов признавали их претензии [Юдин, 1896, с. 416–417].

В.А. Перовский с самого начала своего управления Оренбургским краем попытался положить конец этой практике. Поначалу он намеревался действовать дипломатическими методами и вскоре после прибытия в Оренбург направил ряд посланий среднеазиатским монархам, предлагая строить отношения на основе дружбы и торгового партнерства, вернуть всех пленников, прекратить претендовать на власть над казахами Младшего жуза и грабить русские караваны (см., например: [Прокламация, 1873]). Стоит отметить, что первые его посланцы отправлялись от губернатора лично – так в случае оскорбительного к ним отношения со стороны правителей Средней Азии менее страдал бы престиж Российской империи, чем если бы это было в отношении официальных имперских послов ([Перовский, 2010, с. 79–80]; см. также: [Избасарова, 2013, с. 340]). Однако Перовский, вероятно, не принял во внимание трепетное отношение восточных монархов к этикету и протоколу: присылку к ним посланцев какого-то регионального администратора они и сами могли истолковать как оскорбление. Поэтому неудивительно, что правивший тогда в Хиве хан Алла-Кули проигнорировал его послания и продолжил враждебные действия против русских властей в Казахстане, что заставило губернатора перейти к более суровым мерам.

В 1836 г. В.А. Перовский предложил Азиатскому комитету Министерства иностранных дел план экономических санкций против Хивы, каковой и был принят, а в июне 1836 г. одобрен указом императора Николая I [Терентьев, 1906а, с. 110–111]. В результате 572 хивинских купца были арестованы в Оренбуржье, Сибири и Астрахани, а их имущество стоимостью около 1,4 млн руб. конфисковано: Перовский намеревался удерживать торговцев и их товары под арестом, пока хан Алла-Кули не выполнит его вышеупомянутые требования. По уверениям самого Перовского, русская торговля от этих ограничений не пострадала ([Перовский, 2010, с. 22, 80]; см. также: [Халфин, 1974, с. 250–254]). Как видим, в отличие от И.И. Неплюева, Перовский все же решился на фактическое применение санкций, что требовало официального одобрения со стороны центральных властей, каковое и было получено оренбургским губернатором.

Интересно отметить, что многим хивинским торговцам удалось избегнуть ареста и конфискации товаров путем различных ухищрений: одни заявляли, что товары принадлежат не им, а купцам из Бухары, другие просто-напросто повязали чалмы на бухарский манер и спокойно выехали из города, третьи заявляли, что давно имели намерение принять российское подданство [Терентьев, 1906а, с. 111]. Кроме того, не поддержали эти санкции и руководители других пограничных регионов Российской империи, в которых хивинцы вели торговлю[16]16
  Российский разведчик И.В. Виткевич, хорошо знавший ситуацию в ханствах Средней Азии, писал своему другу В.И. Далю в одном из писем: «Вы спрашиваете, что я думаю о захвате хивинцев? Кажется, что нет сомнения в успешном окончании этого славного дела, ежели только астраханцы справятся так же молодецки, как мы» [Матвиевская, Зубова, 2005, с. 305]. Сведений о том, что администрация Астраханской губернии поддержала инициативу В.А. Перовского, не имеется.


[Закрыть].

Тем не менее санкции вступили в законную силу, и В.А. Перовский рассчитывал, что теперь хивинский хан убедится в серьезности его намерений, жесткости и решительности. Казалось, это ему удалось: хан попытался начать переговоры с оренбургскими властями. Однако Перовский распорядился не принимать и не признавать хивинских послов, пока его требования не будут выполнены – в первую очередь возвратив русских пленных [Залесов, 1862, с. 45; Терентьев, 1906а, с. 111]. Хан действительно в 1837 г. распорядился отправить в Оренбург несколько пленников, тем самым, казалось, пойдя на исполнение условий Перовского. Однако на самом деле его действия являлись плохо скрытой издевкой: русским властям было передано всего около 40 русских рабов (тогда как в Хиве их было несколько сотен), причем все они были весьма преклонного возраста и, соответственно, уже не представляли ценности для своих владельцев как работники [Терентьев, 1906а, с. 112].

Согласно сводкам российского МИДа, цены на русские товары в Хиве выросли от 15 до 90 %, стоимость же хивинских товаров (в первую очередь, хлопчатой бумаги) упала вдвое [Перовский, 2010, с. 8; Халфин, 1974, с. 313]. Но и эти потери не могли поколебать позицию хана, которого хивинские торговцы в течение всего времени действия санкций склоняли к принятию русских условий. Единственное, что он предложил своим подданным – это продажа товаров в Россию через бухарских торговцев, на которых санкции Перовского не распространялись, но такое решение оказалось невыгодным для хивинцев [Перовский, 2010, с. 80–81]. Не добившись поддержки от хана, хивинские торговцы сами попытались наладить отношения с губернатором: за собственные деньги они выкупили несколько пленников и в знак своей доброй воли отправили в Оренбург [Терентьев, 1906а, с. 113].

Однако В.А. Перовский добивался отнюдь не такого результата, поэтому санкции сняты не были. Лишь в 1838 г. хивинский хан стал отправлять значительные партии русских пленных в Россию, что позволило в обмен отпускать и задержанных в Оренбуржье хивинских торговцев. Всего за 1837–1838 гг. было освобождено более 100 русских пленников [Перовский, 2010, с. 22]. Однако вскоре Перовский с негодованием выяснил, что как раз в то время как хан Алла-Кули отправил ему послание, в котором обещал передать последних пленников в Хиве специально назначенным русским чиновникам и впредь не захватывать русских подданных, хивинцы захватили в плен от 150 до 200 русских рыбаков; в дополнение выяснилось, что те же хивинские посланцы, которые возвращали рабов в Оренбуржье, на обратном пути сами приобретали новых пленников ([Залесов, 1862, с. 45; Терентьев, 1906а, с. 114; Юдин, 1896, с. 421]; см. также: [Валиханов, 1985, с. 188])! Слишком поздно оренбургский губернатор осознал, что его экономические меры воздействия, которые могли бы иметь положительный результат в отношениях с каким-либо европейским буржуазным государством, оказались совершенно неэффективны в отношении феодальной Хивы: для хивинского хана судьба нескольких сотен его подданных значила куда меньше, чем его собственный международный престиж и политические амбиции. Поняв свою ошибку, В.А. Перовский принял решение решать конфликты со среднеазиатскими ханствами уже другими методами – военными (см., например: [Почекаев, 2017а, с. 210–228]).

Однако уже преемник В.А. Перовского на посту оренбургского и самарского генерал-губернатора А.А. Катенин вновь применил санкции в 1858 г. Правда, этот пример в большей степени напоминает действия И.И. Неплюева вековой давности, нежели Перовского, имевшие действие всего два десятилетия назад.