Текст книги "Российский фактор правового развития Средней Азии: 1717–1917. Юридические аспекты фронтирной модернизации"

Итак, можно отметить, что воспоминания об экспедиции А. Бековича-Черкасского в течение длительного времени не просто сохранялись в памяти потомков. Приобретенный опыт активно использовался для решения различных задач, в том числе и международно-правовых, тремя способами. Первый, который можно условно охарактеризовать как «научный», – это рассмотрение экспедиции как политиками, так и учеными-исследователями в общем контексте истории продвижения России в Среднюю Азию. В таком виде память об экспедиции Бековича могла использоваться для выработки общей концепции среднеазиатской политики России или идеологического обоснования конкретных шагов. Второй, который мы характеризуем как «практический», – это осмысление опыта Бековича, использование результатов его действий политиками и дипломатами, военными, экономистами и торговцами. Наконец третий способ, который можно обозначить как «дипломатический», – это упоминания о судьбе экспедиции А. Бековича как русскими дипломатами в отношениях с Хивой, так и самими хивинцами и даже представителями других среднеазиатских государств, для которых судьба экспедиции также порой являлась предлогом для принятия тех или иных международно-правовых решений.

§ 2. Место Средней Азии в проектах по торговле России с Индией (XVIII – первая половина XIX в.)

Торговые отношения с Индией уже в XVI в. рассматривались русскими властями как одно из важнейших направлений в азиатской политике Московского царства. Однако до начала XVIII в. интерес к Индии реализовывался на уровне разовых посольских контактов, обменов посланиями между московскими и индийскими государями. Неудивительно, что русско-индийские торговые контакты, официально начавшиеся в первой четверти XVII в., нашли отражение лишь в единичных (иногда порядка двух десятков) торговых операциях [Овчинников, 1958, с. 218–219]. Более того, в течение долгого времени (вплоть до конца XVIII в.) российские власти в качестве основного пути в Индию рассматривали Кавказ [Каррер д’Анкосс, 2010, с. 62–64].

Впрочем, уже Петр I стал предполагать возможность развития торговых отношений с Индией через центрально-азиатский регион, где, в соответствии с его планами, должна была закрепиться Россия (см., например: [Байкова, 1964; Гольдберг, 1949; РИО, 1958; Levi, 1999]). И если в самом начале XVIII в. он рассматривал вопросы «мирного» вхождения ханств Средней Азии в российское подданство, то вскоре перешел к применению силовых методов, направив в Хиву отряд А. Бековича-Черкасского. По-видимому, такая политика объяснялась доходившими до российских властей сведениями о нестабильной политической ситуации в самих ханствах, в результате которых связи Бухары и Хивы с Индией в начале XVIII в. были сведены к минимуму – формальному обмену посольствами [Низамутдинов, 1969, с. 105–108]. Вероятно, будущий первый российский император намеревался, установив контроль над среднеазиатскими ханствами, восстановить в них стабильность и уже затем налаживать торговые связи с Индией.

Неслучайно отправленный Петром I в Индию с дипломатической миссией поручик А. Кожин первоначально следовал вместе с экспедицией А. Бековича-Черкасского, которому царь своим именным указом поручил установить российский сюзеренитет над Бухарским эмиратом и Хивинским ханством ([ПСЗРИ, 1830, т. V, № 2993, с. 198–199]; см. также: [Безгин, 1891]). Эта экспедиция, представлявшая собой, по сути, политическую авантюру, окончилась, как известно, провалом и гибелью большего числа ее участников во главе с начальником, а для России – ослаблением позиций в Центральной Азии. Поэтому в дальнейшем российские власти пришли к выводу, что для реализации планов Петра I по развитию торговли с Индией необходимо сначала укрепить положение империи в регионе.

Так, уже Верховный тайный совет при Петре II в марте 1727 г. издал указ о восстановлении торговых отношений с Бухарой и Хивой, столь серьезно пострадавших из-за экспедиции князя Черкасского [ПСЗРИ, 1830, т. V, № 5045, с. 862–863]. В еще большей степени такая возможность представилась уже в правление императрицы Анны Иоанновны, в 1731 г., когда ряд казахских родоплеменных подразделений во главе с ханом Абулхаиром принял российское подданство – правда, как уже неоднократно отмечалось исследователями, имперские власти и казахские правители понимали это подданство по-разному (см., например: [Ерофеева, 2013, с. 91–98; Почекаев, 2017а, с. 31–32]).

В 1734 г. для упорядочения отношений с новыми подданными была создана Оренбургская экспедиция, первым начальником которой стал выдающийся государственный деятель и ученый И.К. Кирилов. Его инициатива по созданию Оренбургской экспедиции была поддержана императрицей Анной Иоанновной, во многом и потому, что в своем «Изъяснении о киргис-кайсацкой и каракалпакской ордах» он весьма много внимания уделил перспективам развития торговли России через Казахстан со среднеазиатскими государствами (Бухарой, Ташкентом, Хивой) и Индией [ПСЗРИ, 1830, т. IX, № 6571, с. 309–317]. Казахстан им рассматривался как своего рода «перевалочный пункт» в этой торговле, а сами казахи, по его представлениям, должны были обеспечивать безопасность торговых караванов. Проект Кирилова был активно поддержан высшими сановниками империи – Э.И. Бироном, А.И. Остерманом, А.М. Черкасским, А.П. Бестужевым-Рюминым, которых в дальнейшем В.Н. Татищев (сменивший Кирилова во главе Оренбуржья) не без оснований обвинил в личной заинтересованности, которая превалировала над государственной пользой [Быков, 2003, с. 22]. Как бы то ни было, Кирилов с увлечением принялся за развитие своего проекта, в том числе взаимодействуя и с индийскими торговцами, посещавшими в то время российские владения [РИО, 1965, № 72, с. 135]. Результатом его деятельности стала разработка новых предложений по организации торговли с Индией [Там же, № 74, с. 137–140], которые также были благосклонно приняты императрицей Анной Иоанновной, издавшей особый указ для их реализации [Там же, № 75, с. 140–141].

Уязвимым местом в проектах И.К. Кирилова было то, что он, вдохновленный собственными планами, совершенно не уделял внимания развитию отношений с казахами, чей статус в составе империи так и не был четко определен. Целиком полагаясь на слово хана Абулхаира, начальник экспедиции был уверен в лояльности новых подданных России и доверчиво воспринимал заверения хана, что вскоре в состав России войдут также каракалпаки, Хива, Старший жуз и Ташкент. Как следствие, Кирилов на считал нужным вмешиваться в дела казахских правителей, в результате чего казахи не только не способствовали развитию российской торговли со Средней Азией и Индией, но и сами грабили российские караваны, а в 1735–1739 гг. даже участвовали в антироссийском движении в Башкирии (см. подробнее: [Почекаев, 2017а, с. 35–46]).

И.К. Кирилов скоропостижно скончался в 1737 г., и после него управление Оренбургским краем осуществляли В.Н. Татищев, В.А. Урусов, Л.Я. Соймонов, причем каждый находился на должности около года. Неудивительно, что они не смогли изменить ситуацию и как-то упорядочить правоотношения России с казахами[8]8
  Ярким примером беспомощности оренбургских начальников в организации торговли со Средней Азией через Казахстан является «экстракт» Л.Я. Соймонова, в котором он соотнес повеления центральных властей оренбургской администрации с тем, что было сделано, констатируя, что из-за противодействия «кайсаков» (казахов) практически никакие меры по организации этой торговли так и не были реализованы [Смирнов, 2013].


[Закрыть]. Существенные изменения произошли лишь в период правления в Оренбуржье И.И. Неплюева, ставшего первым генерал-губернатором края (1742–1758). Именно он стал активно вмешиваться в казахские дела. Как полагают исследователи, не без его участия в 1748 г. был убит хан Абулхаир, проводивший достаточно противоречивую политику в отношении России (см., например: [Ерофеева, 2007, с. 396–397]), а его сын и наследник хан Нурали был возведен на трон уже в новом порядке: императрица не просто признала факт его воцарения, но и официально утвердила его в ханском достоинстве [МИПСК, 1960, № 19, с. 39]. Несмотря на то что Неплюев, подобно своим предшественникам, не сумел (или не ставил своей задачей) разработать последовательную имперскую правовую политику в Казахстане, именно при нем начинается активное вмешательство российских властей в дела казахских правителей – правда, пока еще на уровне оперативного реагирования на их отдельные «вызовы».

И хотя И.И. Неплюев гораздо больше внимания, чем И.К. Кирилов, уделял казахским делам, планы по налаживанию торговли с Индией не были им забыты – напротив, в этом направлении он выступил продолжателем дела своего предшественника и видел Оренбургский край главным центром торговли со Средней Азией и Индией [Неплюев, 1892, с. 134, 141]. Нет сомнения, что в данном случае практичный Неплюев выполнял предписания центральных властей, не желавших отказываться от блестящих проектов Кирилова (в частности, этому вопросу был посвящен специальный сенатский указ 1751 г. [РИО, 1965, № 139, с. 283–284]). Соответственно, не желая ухудшать отношения с Петербургом, генерал-губернатор отчитывался о своих действиях во исполнение этих проектов и даже направлял в столицу собственные предложения о привлечении русских купцов к торговле с Индией [Там же, № 149, с. 294–295][9]9
  Впрочем, впоследствии в своих мемуарах И.И. Неплюев упоминал, что он в 1751 г. обсуждал свой проект при дворе в Петербурге, «не возымев, к огорчению моему, успеха о начатии предпринятого мною в пользу России торга с Индиею» [Неплюев, 1892, с. 142].


[Закрыть], однако сам в большей степени сосредоточивался на текущих проблемах в подведомственных ему Поволжье, Уральском регионе и Казахстане. Фактически торговля с Индией и после И.И. Неплюева продолжала оставаться на уровне привлекательных проектов – так, в 1763 г. (т. е. уже в правление Екатерины II) видный оренбургский администратор и первый историк края П.И. Рычков с огорчением отмечал, что даже создание специальной комиссии о коммерции не привело к изменению этой ситуации [Витевский, 1895, с. 834–835].

Ярким выразителем представлений о роли Центральной Азии в развитии русско-индийской торговли стал Д.В. Волков – бывший личный секретарь Петра III, фактически «сосланный» в Оренбургский край в качестве очередного губернатора. В своей записке, адресованной Екатерине II (1763), он выказывает весьма туманное представление о значении для России и ее экономики среднеазиатских ханств («Хивы и Бухарии»), при этом ссылаясь на проекты Петра I и И.К. Кирилова по развитию отношений с Индией. Казахи же («киргизы») в его интерпретации выступают не более чем досадной помехой для русских миссий и караванов на далекий южный субконтинент [Ламанский, 1859, с. 50, 52, 53–54].

На рубеже XVIII–XIX вв. очередной проект по развитию торговли с Индией был представлен в Правительствующий сенат еще одним оренбургским военным губернатором Н.Я. Бахметевым, который указывал на то, что российские купцы вынуждены торговать с индийцами в бухарских владениях, что уменьшает их выгоду и не приносит доходов императорской казне [РИО, 1965, № 214, с. 406–409]. На основе его предложений генерал-прокурор Сената П.Х. Обольянинов предложил Коммерц-коллегии разработать устав для новой компании для торговли с Индией и новые тарифы для российских таможен, в том числе и оренбургской [Там же, № 216, с. 414–419]. Характерно, что в отношении Казахстана к этому времени до сих пор не было выработано единой политики: все губернаторы следовали либо жесткой политике И.И. Неплюева, либо более мягкому варианту «косвенного управления» О.А. Игельстрома, стремившегося контролировать казахов через их собственных правителей, которые интегрировались в имперскую административную систему [Васильев, 2014, с. 278–283]. Как бы то ни было, ни один из подходов не мог в полной мере обеспечить безопасность торговых путей через Казахстан и содействие казахов развитию торговли с Индией.

К концу XVIII в. в Индии происходят серьезные политические изменения: если ранее английские владения на полуострове управлялись частной Ост-Индской компанией, то с 1770–1780-х годов власть над ними постепенно переходит к британской королевской администрации, которая все больше и больше укрепляет контроль и над клонившейся к закату империей Великих Моголов, и над отдельными индийскими княжествами, свергая и назначая их правителей, вводя институт резидентов, создавая собственные судебные структуры и проч. (см.: [Рувинский, 2011, с. 115–116; Фурсов, 2006, с. 193]). В результате Индия стала восприниматься как британское владение, и российские власти уже не видели возможности установления прямых контактов с индийскими торговцами, не исключая, впрочем, «обходных путей». Так, например, в начале XIX в. представители Сибирского генерал-губернаторства изучали вариант организации торговли с индийцами через «нейтральный» Восточный Туркестан (китайский Синьцзян), в частности – через Кульджу [Путинцев, 2012, с. 114–115].

Однако в целом конец XVIII и три четверти XIX в. характеризуются тем, что явно выраженный прежде интерес российских властей к торговле с Индией существенно снижается [Халфин, 1974, с. 45–46] и заменяется совершенно другой идеей – «индийским походом». Первый такой проект замышлялся еще при Павле I в сотрудничестве с французским первым консулом Н. Бонапартом, который после смерти императора попытался заинтересовать этой идеей и его преемника – Александра I (см. подробнее: [Баторский, 1886]). Продолжателями этой идеи выступили в 1855 г. генерал-лейтенант Е. Егоров [Егоров, 1886], в начале 1860-х годов – генерал С.А. Хрулев (герой недавно закончившейся Крымской войны) и, наконец, уже в конце 1870-х годов – туркестанский генерал-губернатор К.П. фон Кауфман после установления российского протектората над Хивинским ханством и попыток заключения союзного договора с Афганистаном ([РИО, 1997, № 2–15, с. 27–37; № 44, с. 128–136; Большая игра, 2014]; см. также: [Кубанов, 2007; Edwards, 1885]).

Нельзя не отметить, что авторы проектов «индийского похода» никогда не ставили его целью захват Индии: речь шла лишь о вытеснении оттуда англичан и ликвидации угрозы с их стороны азиатским владениям России. Соответственно, в случае успеха предполагалось установить и развивать дипломатические, союзные и торговые отношения (в том числе и используя среднеазиатские владения для транзитной торговли европейских стран) с освободившимися государствами Индостана [Материалы, 1869, с. 47]. Кроме того, даже в связи с идеей «индийского похода» мотивы развития торговли с Индией продолжали звучать и в XIX в., причем российские региональные власти старались обратить их себе на пользу и расширить полномочия, а также и территории, которые находились бы в их ведении. Так, в рамках проектов отмечалась необходимость «подчинения своему влиянию» Хивинского ханства, которое со времен Петра I рассматривалось как один из важнейших пунктов торгового маршрута в Индию (см., например: [Винский, 1878, с. 403]).

Под предлогом исследования торговых путей губернаторы Оренбуржья и наместники Кавказа в 1850–1860-е годы организовывали экспедиции на восточный берег Каспийского моря, населенный казахами, каракалпаками, туркменами, стараясь добиться признания ими российского подданства. Во вновь присоединяемых областях возводились укрепления, которые, по замыслу руководителей пограничных администраций, могли также служить и перевалочными пунктами и даже центрами торговли в регионе, в том числе и с индийскими купцами. При этом нельзя не отметить своеобразную, но порой и весьма жесткую, конкуренцию властей Оренбургского края и Кавказа за управление новыми приобретениями империи (см., например: [РТО, 1963, № 333, с. 458–461; № 343, с. 469–470]). В целом же следует констатировать, что пограничные власти продолжали придерживаться политике И.И. Неплюева: прежде чем налаживать торговлю с Индией, они старались укрепить влияние России в Центрально-Азиатском регионе. Установление протектората над Бухарой в 1868 и Хивой в 1873 г. было логичным продолжением этой политики.

В результате в начале XX в. российский интерес к Индии из экономической плоскости переходит уже в чисто политическую и даже геополитическую. В работах военных исследователей того времени продвижению в находившиеся под британским контролем Северную Индию, Персию, Афганистан отводится решающая роль в укреплении позиции России в Средней Азии – Несмотря на то что в 1907 г. было подписано русско-английское соглашение юридически зафиксировавшее окончание «Большой игры». При этом владения Российской империи в Центральной Азии воспринимаются уже не более чем плацдарм для организации этого продвижения: тем самым авторы констатируют, что необходимые политические, экономические и правовые преобразования в этом регионе уже были проведены и, соответственно, можно использовать его именно для той цели, которую преследовала Россия, укрепляясь здесь ([Грулев, 1909; Снесарев, 1906]; см. также: [Басханов, 2015, с. 154–171; Чуллиев, 1994]).

Таким образом, можно выделить три основных этапа российской политики в Средней Азии в связи с «индийским фактором». Первый датируется XVIII в. и характеризуется тем, что торговля с Индией являлась приоритетным направлением российской политики в Азии, тогда как укрепление имперских позиций в регионе рассматривалось лишь как инструмент для ее развития. Второй этап длился с начала XIX в. до 1870-х годов, когда российские власти старались всячески укреплять свою базу в Средней Азии, параллельно рассматривая возможность «индийского похода» с целью вытеснения британцев из Индии и, соответственно, развития политических и экономических отношений с индийскими государствами после их освобождения. Наконец, третий этап – это 1880–1890-е годы, когда Российская империя, установив протекторат над ханствами Средней Азии, утратила интерес к торговле с Индией и, напротив, старалась закрыть среднеазиатский рынок для англо-индийской торговли[10]10
  Впрочем, это отнюдь не означает, что экономические связи с Индией были вообще прекращены: и в начале XX в. существовал русско-индийский экспорт-импорт, однако весьма незначительный: оборот с Россией уступал не только Великобритании (по вполне понятным причинам), но также Германии, США, Китаю, Японии, Франции, Италии, Египту, Турции и даже Южной Америке и Австралии [Записка, 1914, с. 58].


[Закрыть]. Таким образом, интерес российских властей к торговле с Индией сыграл значительную роль в развитии российской правовой политики в Центральной Азии – начиная с казахских жузов в первой половине XVIII в. и до российских протекторатов в Средней Азии уже в конце XIX в.

§ 3. Бухарцы перед российским законом и судом

Как одно из средств по укреплению своего влияния в Средней Азии российские власти рассматривали взаимодействие с выходцами из этого региона, приезжавшими или постоянно пребывавшими в Российской империи, надеясь сделать их посредниками в отношениях со среднеазиатскими ханствами, а со временем – и агентами своего влияния.

Выходцы из Средней Азии (традиционно именовавшиеся в российской правовой традиции «бухарцами») обосновались в Сибири и Приуралье еще в эпоху Сибирского ханства в XVI в. Но после вхождения этого государства в состав России они не были вытеснены из этих регионов. Поскольку они выступали посредниками в отношениях России с государствами Средней Азии, Восточным Туркестаном (Кашгарией) и даже Китаем, власти Московского царства поначалу всячески им покровительствовали. Любопытно, что особое положение их сохранялось даже в имперский период, хотя к этому времени монополия бухарцев на торговлю России со странами Центральной и Восточной Азии постепенно стала ослабевать.

Целесообразно отметить, что понятие «бухарцы» в XVII–XVIII вв. было не столько этнонимом, сколько политонимом: так назывались выходцы не только из Бухарского ханства (эмирата)[11]11
  В официальной российской документации Бухарский эмират нередко именовался ханством [Арапов, 1981, с. 7].


[Закрыть], но и из «Малой Бухарии», т. е. Восточного Туркестана. В связи с этим периодически возникали проблемы международно-правового характера в отношениях с некоторыми государствами Центральной Азии, которые строго блюли свой сюзеренитет и в отношении подданных, проживавших на территории России. Так, в 1736, а затем и в 1739 г. Галдан-Цэрен, хун-тайджи Джунгарского ханства, обращался к российской администрации в Сибири с требованием выдать ему «бухарцев», проживавших на территории России, поскольку они были его подданными. Имперские власти провели расследование и выяснили, что несколько семейств бухарцев (общим числом более 150 человек) действительно являлись выходцами из Восточного Туркестана, в это время находившегося под контролем Джунгарии. Эти лица были переданы представителям ойратского монарха [Зияев, 1968, с. 20–21]. Кстати, энергичная завоевательная деятельность ойратов и калмыков стала еще одной причиной появления в России постоянно проживающих бухарцев: на территории Московского государства (а затем и Российской империи) селились выходцы из Бухары, выкупавшие своих земляков из калмыцкого плена и отправлявшие их на родину [Там же, с. 19].

В результате бухарцы на протяжении долгого времени являлись, по сути, особым привилегированным сословием. В Сибири появились даже семейства, которые формировали легенды в пользу своей «элитарности», легитимируя собственное особое правовое положение (см., например: [Бустанов, Корусенко, 2014]).

Так, в конце XVII–XVIII вв. за бухарцами сохранялись льготы, дарованные им еще в предыдущем столетии: они были освобождены от большинства налогов, которое уплачивало русское население, не несли таких повинностей, как воинская, ямская, поставка дров для войск и т. п. Также они имели право свободного въезда во все города России, в том числе и в такие отдаленные от мест их проживания как Архангельск, Соликамск, Колмогоры ([ПСЗРИ, 1830, т. II, № 1209, с. 816–817; т. VII, № 4486, с. 272–273]; см. также: [Зияев, 1968, с. 28, 31; Burton, 1998, р. 50]). Новым поселенцам из числа бухарцев предоставлялись льготы и средства на благоустройство, что, конечно, способствовало увеличению числа выходцев из Средней Азии, желающих обосноваться в России [Зияев, 1968, с. 28]. Стремясь увеличить число подданных из числа бухарцев, российские власти даровали им и дополнительные привилегии по сравнению с их земляками, лишь приезжающими торговать. Так, именным указом Петра I 1697 г. астраханским властям предписывалось у купцов из Средней Азии принимать товары на таможне, а дальнейшую их реализацию в России поручать российским купцам. Однако если с такими товарами прибывали русско-подданные бухарцы, им позволялось самим торговать в российских регионах [ПСЗРИ, 1830, т. III, № 1585, п. 21, с. 316].

В конце XVIII в. бухарцы даже получили право на формирование собственных органов самоуправления и суда по своим законам и обычаям в местах компактного проживания. В 1787 г. Екатерина II издала именной указ, в котором специально подчеркивалось, что преобразование Сибирской губернии в наместничество не умаляет прав и привилегий местных бухарцев. Им по-прежнему позволялось взаимодействовать по торговым вопросам с городскими магистратами и разрешать имущественные споры в «словесных судах» на родном языке. А самое главное, что впервые предусматривалась возможность в случае увеличения числа выходцев из Средней Азии в Сибири создания для них собственной «ратуши», т. е. органа местного самоуправления [Там же, т. XXII, № 16593, с. 952]. В результате в регионе появились целые бухарские волости, по сути являвшиеся своеобразными «анклавами» Бухарского ханства в России [Зияев, 1968, с. 38–43].

С самоуправлением бухарцев напрямую был связан и вопрос об их подсудности. И в этом отношении российские власти в течение длительного времени шли навстречу своим подданным, в содействии которых так нуждались для укрепления отношений со Средней Азией. Еще в соответствии с грамотой Ивана V, Петра I и царевны Софьи 1686 г. бухарцы не были подсудны русским судам – «опричь заемных кабал и татиных и разбойных дел с поличным» [ПСЗРИ, 1830, т. II, № 1209, с. 816]. Существование собственных словесных судов для бухарцев (равно как для армян и татар) было подтверждено докладом Сената, утвержденным Павлом I в 1800 г. Споры между собой они должны были решать в собственных судах и управах, но если одной из сторон являлся русский, дело рассматривалось в российской судебной инстанции; правда, если одной из сторон являлся бухарец, а другой – иной «инородец», дело рассматривал именно бухарский словесный суд [Там же, т. XXVI, № 19656, с. 393–395]. Право бухарцев и ташкентцев на собственные органы самоуправления (ратуши и волости) было подтверждено и знаменитым Уставом об управлении сибирских инородцев 1822 г. [Там же, т. XXVIII, № 29126, § 81–90, с. 399].

Покровительство российских властей выходцам из Средней Азии повышало заинтересованность последних в переезде в Россию. Еще в конце XVIII в. их число настолько увеличилось, что в 1789 г. генерал-прокурор А.А. Вяземский направил запрос Екатерине II относительно возможности принятия их в российское подданство. Императрица именным указом ответила, что не видит никаких препятствий для выдачи разрешения бухарцам и ташкентцам на переезд в Россию. Более того, она также указала, что они имеют такое же право на свободный выезд на родину при соблюдении, впрочем, условий, на которых допускался переезд русских горожан из города в город (этот порядок предусматривался ст. 129 «Грамоты на права и выгоды городам Российской империи» 1785 г. (более известной как «Жалованная грамота городам») и предписывал всем переезжающим выплатить все имеющиеся у них долги и установленную городом подать за три года) ([ПСЗРИ, 1830, т. XXIII, № 16814, с. 93; т. XXII, № 16187, с. 380]).

Несмотря на то что «приезжие» бухарцы имели меньше прав и привилегий, чем их земляки, принявшие российское подданство, им также предоставлялись преимущества с целью стимулирования активизации их коммерческой деятельности в России. В частности, именным указом Александра I 1803 г. предписывалось предоставлять бесплатно бухарским караванам пастбища на пути их следования из Бухары в российские пределы [Там же, т. XXVII, № 20623, с. 465]. Любопытно, что пастбища им должны были представляться «в лугах на азиатской стороне», т. е., по всей видимости, речь идет о казахских степях, которые российские власти в то время еще не объявили государственной собственностью (это случилось лишь в 1840-е годы). В связи с этим становятся объяснимыми участившиеся казахские нападения на караваны среднеазиатских купцов, поскольку казахи считали себя незаслуженно обиженными подобным указом.

В 1824 г. Комитет азиатских дел по поручению министра финансов разработал и представил Сенату журнал (впоследствии утвержденный тем же Александром I) о предоставлении вооруженной охраны караванам, следовавшим из Оренбурга в Бухару, – правда, за эту охрану торговцы должны были платить по 25 коп. с каждого рубля стоимости своих товаров [Там же, т. XXIX, № 30150, с. 650]. Из текста журнала не вполне ясно, касалось ли это только русских караванов или распространялось и на бухарские (как полагает, в частности, Х.З. Зияев [Зияев, 1983, с. 101]).

Определенные привилегии имелись у приезжих бухарцев также и в семейной сфере, установленные мнением Госсовета 1827 г. Если такой бухарец женился в России и заводил детей, то в случае возвращения на родину ему (в отличие от подданных других среднеазиатских государств) разрешалось брать с собой и семейство – при условии согласия на то отца и матери жены. Однако если бухарец (или другой выходец из Средней Азии) уезжал на родину без семьи, он должен был дать «сказку» (т. е. своеобразную подписку) российским властям о том, что намерен вернуться в течение двух лет. Если он не возвращался, то брак его с русско-поданной считался расторгнутым на том основании, что он в течение длительного времени не заботился о своей семье и не поддерживал ее материально. Отметим, что российские власти, не желая вызывать недовольства мусульман подобными предписаниями, решили обязать имамов, заключающих такие брачные договоры, включать это условие в них. Правда, жениться они могли только на русских мусульманках: православная, католическая и лютеранская церкви подобные браки запрещали; только евангелическая церковь допускала такие браки – при условии, что супруг-мусульманин не будет заставлять жену менять вероисповедание [ПСЗРИ, 1830а, № 828, п. 1–4, с. 37–38].

Естественно, столь привилегированное положение бухарцев постоянно вызывало недовольство самых разных российских кругов – начиная с властных структур и заканчивая торговцами. Представители региональных властей (в первую очередь сибирской администрации), а в некоторых случаях даже и Правительствующий сенат негодовали по поводу того, что бухарцы живут и торгуют в России, богатеют, но при этом не платят налогов, тем самым не внося своей лепты в улучшение государственного благосостояния [Зияев, 1968, с. 29]. Представители же российских торговых кругов не менее обоснованно указывали на то, что, если раньше, когда Россия не имела развитых связей со Средней Азией, бухарские купцы действительно были важны и имели право на привилегии, теперь же, по прошествии целого столетия, ситуация коренным образом изменилась. Сохранение привилегий бухарцев в новых условиях уже не столько способствовало расширению торговли России с Бухарой и другими ханствами Средней Азии, сколько ограничивала ее, поскольку русские купцы изначально находились в невыгодном положении по сравнению с выходцами из Бухары [Там же, с. 35].

Однако бухарцы, пользовавшиеся покровительством российских монархов еще с эпохи царя Михаила Федоровича и его ближайших преемников [Зияев, 1983, с. 30–31], апеллировали к их грамотам и отчаянно боролись за сохранение прежних льгот и привилегий. Так, Петр I, нуждаясь в средствах на ведение войн и реализацию своих реформ, в 1698–1701 гг. издал целый ряд указов об обложении налогами («оброком») бухарцев, занимавшихся сельским хозяйством. Именным указом 1698 г. он предписывал сибирским (тобольским) властям уточнить время прибытия бухарцев в Россию, основания, на которых они владели земельными угодьями, и обложить ежегодным оброком в 2–5 руб. и более в год – в зависимости от размеров землевладения, приравнивая бухарцев к российским земледельцам, а с бухарских торговцев взимать те же пошлины, что и с русских «посадских людей» [ПСЗРИ, 1830, т. III, № 1626, с. 446]. Любопытно, что в указе специально подчеркивалось, что купцы-бухарцы, таким образом, никак не ущемляются в правах из-за «веры их бусурманской», тогда как в «бусурманских странах» православные русские торговцы притесняются. По-видимому, это был своеобразный сигнал властям Средней Азии для изменения их политики в отношении купцов-иноверцев; как известно еще и во второй половине XIX в. этот вопрос был актуален для среднеазиатской политики Российской империи, власти которой многократно предлагали среднеазиатским монархам установить для отечественных торговцев ту же небольшую торговую пошлину, какую сами взимали с купцов из Средней Азии в России.

В 1700 г. Петр I издал указ, уточняющий предыдущий: отныне с принадлежащей бухарцам земли предписывалось взимать вместо натурального оброка денежный: с «ржаной» десятины – 6 алтын 4 деньги, с «яровых» – 3 алтына 2 деньги, с сена – по 2 деньги с копны. Однако бухарцы проявились настойчивость, неоднократно подавали челобитные, ссылаясь на ранее полученные льготы и иммунитеты и добились-таки сокращения ставки налога: годом позже новым указом было установлено, что со ржи будет взиматься 5 алтын с десятины, с яровых – 10 денег [Там же, т. IV, № 1857, с. 169–170]. Примечательно, что царь в том же указе предписал сибирским властям растолковать бухарцам, что «даром землями никто не владеет», т. е. сознавал необходимость обоснования отмены их налогового иммунитета. Как видим, российские власти все же демонстрировали особое отношение к бухарцам, поскольку те и на рубеже XVII–XVIII вв. продолжали выступать посредниками в отношениях России с государствами Средней Азии.