Текст книги "Российский фактор правового развития Средней Азии: 1717–1917. Юридические аспекты фронтирной модернизации"

Однако все большее влияние российской имперской политики на правовое развитие Бухарского эмирата и Хивинского ханства отнюдь не сводилось к установлению и закреплению зависимости местных правителей от российских властей в Туркестане. Правящие имперские круги не собирались довольствоваться простым признанием зависимости среднеазиатских монархов от Российской империи и предоставлением российским чиновникам и предпринимателям определенных привилегий в экономической сфере. В начале XX в., в связи с событиями, происходящими в самой России, все чаще стал подниматься вопрос о проведении политических преобразований в самих Бухаре и Хиве. Предложения реформ разрабатывались администрацией Туркестанского края и доводились до сведения бухарских и хивинских властей [ЦГА РУз, ф. И-1, оп. 31, д. 723, л. 60–63].

Впрочем, нельзя сказать, что проведение преобразований, своеобразная демократизация Бухарского эмирата и Хивинского ханства являлись односторонней инициативой российских имперских властей. В самих ханствах (в немалой степени под влиянием небезызвестных «младотурков» – сторонников демократизации и конституционализации Османской империи) формировались политические силы, придерживавшиеся аналогичной политической ориентации. Представители различных слоев общества (в первую очередь зарождавшейся национальной буржуазии и интеллигенции обоих среднеазиатских государств, а также и некоторые сановники и даже представители духовенства) все чаще поднимали вопрос об изменении формы правления, реформе органов государственной власти, фактически не изменявшихся с эпохи Средневековья. Интересно отметить, что и в этом отношении различные политические круги так или иначе связывали грядущие преобразования с Россией (см. подробнее: [Пылев, 2005, с. 48–82]). Формально курс на демократизацию политического устройства Хивинского ханства и Бухарского эмирата был взят, и сами же монархи официально его провозгласили – правда, в традиционной для тюрко-монгольских монархий форме, издав соответствующие указы – ярлыки или фирманы ([ЦГА РУз, ф. И-1, оп. 2, д. 715, л. 49]; см. также: [Погорельский, 1968, с. 72–73; Тухтаметов, 1966, с. 99–100]).

В связи с активизацией политической жизни среднеазиатских ханств в элите Бухары и Хивы довольно четко наметились два противоборствующих лагеря: консервативное крыло, полностью поддерживавшее интеграцию с Россией (вплоть до свержения монарха и переход под власть империи – подобно Кокандскому ханству), и либеральное (в начале XX в. создавшее в обоих ханства движения, соответственно, младобухарцев и младохивинцев), выступавшее за независимость своих государств, но по образцу европейских конституционных монархий. При этом население как Бухары, так и Хивы, по свидетельствам иностранных путешественников в этих государствах, в большей степени находилось на стороне первых, поскольку видело в присоединении к России больше выгод, имея перед глазами примеры в виде Ферганской области (бывшего Кокандского ханства) и Самаркандской области (части эмирата, присоединенной к Российской империи в 1868 г.), в которых такое же местное мусульманское население проживало в неизмеримо лучших условиях, нежели под правлением своих же мусульманских монархах [Norman, 1902, p. 291]. Естественно, в таких условиях имперские власти под предлогом дальнейших преобразований старались укрепить позиции консервативных правительств Бухарского эмирата и Хивинского ханства [Curtis, 1911, p. 141, 143–144].

Подобные настроения привели к тому, что в начале 1910-х годов представители имперских властных кругов вновь стали поднимать вопрос о более радикальной политике России в отношении среднеазиатских ханств. По их мнению, дальнейшая модернизация в Средней Азии была возможна лишь при условии окончательного присоединения Бухары и Хивы к России, упразднения в них ханской власти, традиционных политических и правовых институтов и организации административно-территориальной системы по образу и подобию Туркестанского или Степного края [Тухтаметов, 1966, с. 68–71; Центральная Азия, 2008, с. 309–310]. Одно из главных препятствий подобным действиям вскоре после установления протектората – вооруженное противостояние с Великобританией – было устранено в результате подписания соглашения об «афганском разграничении» в 1907 г., так что серьезных внешнеполитических проблем подобные действия Российской империи не вызвали бы (см. подробнее: [Сергеев, 2012, с. 239 и след. ]). Сторонники и противники присоединения Бухары и Хивы к России несколько лет вели бурные дискуссии по этому вопросу, которые были перечеркнуты событиями восстания в Центральной Азии 1916 г. и Февральской революции 1917 г.

§ 3. Правовые основания использования российских войск в протекторатах

Установление российского протектората над среднеазиатскими ханствами (Бухарский эмират и Хивинское ханство) предусматривало оказание российскими властями поддержки местным монархам в борьбе с внешними врагами и внутренними беспорядками – включая и военную помощь. Тем не менее формальная независимость Бухары и Хивы (поскольку протекторат не был юридически закреплен какими-либо международно-правовыми актами) вызывала определенные правовые проблемы, связанные с обоснованием ввода русских войск на территорию того или иного ханства. В связи с этим представляется целесообразным проследить как обосновывали пограничные власти Российской империи (прежде всего – генерал-губернаторы Туркестанского края) причины введения русских войск в Бухарский эмират и Хивинское ханство и участие их в боевых действиях на территории этих государств.

Первым прецедентом использования российских войск в протекторатах стало участие их в подавлении восстания Абд ал-Малика Катта-туры, старшего сына эмира Музаффара, причем, как уже отмечалось, туркестанский генерал-губернатор К.П. фон Кауфман сделал это не сразу, а лишь убедившись, что мятежный царевич является креатурой враждебных Бухаре беков и властей Британской Индии. После этого было довольно просто договориться с Музаффаром и оказать ему помощь – как другу и союзнику России, который, к тому же, сам направил письмо начальнику Туркестанского края [Логофет, 1911а, с. 28–29; Сами, 1962, с. 98].

Как уже говорилось выше, договор с Бухарой 1868 г. (как и последующие договоры с Хивой и Бухарой 1868 г.) не содержал никаких положений о формальном установлении протектората Российской империи над эмиратом. Более того, юридически это было соглашение о торговле и предоставлении российским подданным льгот именно в этой сфере на территории эмирата [Ремез, 1922, прил., с. 32]. Естественно, ни о какой регламентации применения русских войск в юридически независимом государстве речи не шло. Тем не менее действия российских военных отрядов против мятежного Катта-туры стали именно тем прецедентом, на который и в дальнейшем опирались власти Русского Туркестана в чрезвычайных обстоятельствах. И одним из официальных оснований для введения российских войск в протектораты становилось их официальное «приглашение» со стороны местных правителей – верных друзей России.

Уже на основе событий 1868–1869 гг. русские войска вновь были использованы в интересах бухарского эмира Музаффара год спустя – для борьбы с шахрисябзскими правителями Баба-беком и Джура-беком, которые сначала поддержали Катта-туру в борьбе с отцом, а затем открыто отказались признавать власть бухарского монарха [Айни, 1975, с. 288–289; Сами, 1962, с. 100–104; Терентьев, 1906а, с. 500–501].

Надо сказать, что введению российских войск в эмират и их использованию против гиссарских беков предшествовала значительная аналитическая работа: имперские чиновники провели достаточно серьезное исследование, чтобы понять, насколько обоснованы претензии бухарского эмира на Шахрисябз. Очень кстати оказались сведения российских дипломатов и путешественников, побывавших в Бухарском эмирате еще до установления протектората и отмечавших, что в прежние времена этот обширный регион являлся частью эмирата (см. подробнее: [Маликов, 2015]). Тем не менее поначалу, как и в случае с Катта-турой, К.П. фон Кауфман предпочел тактику нейтралитета и даже заключил с Шахрисябзом (в лице Джура-бека) отдельный мирный договор – точно так же, как с Бухарой [Гедин, 1899, с. 57–58]. И лишь после его нарушения местными правителями, когда стало очевидным, что продолжение пребывания у власти агрессивных Баба-бека и Джура-бека грозит нестабильностью не только эмирату, но и граничившим с ними областям самой Российской империи, в 1870 г. крупный российский отряд под командованием генерала А.К. Абрамова вторгся в шахрисябзские владения, разгромил небольшие и наспех собранные войска беков и обеспечил присоединение этого региона к Бухаре. Мятежные беки бежали в пределы Кокандского ханства, но хан Худояр, также признавший протекторат России, выдал их России, где они, впрочем, сумели сделать неплохую военную карьеру [Логофет, 1911а, с. 30–32; Сами, 1962, с. 114–115; Россия – Средняя Азия, 2011а, с. 309–314; Терентьев, 1906а, с. 501–510].

Практически аналогичным образом русские войска были использованы в Хивинском ханстве против туркмен-йомудов в ходе Хивинского похода 1873 г. Правда, в отличие от Бухары, к моменту проведения боевых действий с этим среднеазиатским государством не было заключено никакого договора – даже торгового, как с Бухарой в 1868 г., – и, следовательно, все формальные вопросы о возможности оказания помощи хивинскому хану решались на основе исключительно устных договоренностей с ним и его представителями.

Вскоре после того, как войска под командованием К.П. фон Кауфмана взяли Хиву, в ханстве был создан своеобразный «переходный» орган власти – ханский совет, или Диван, в который вошли представители как Хивинского ханства, так и Российской империи. В задачи этого органа включались вопросы стабилизации ханской власти в ханстве, отмена рабства и освобождение рабов, выплата контрибуции России, содержание российских войск, временно пребывавших в ханстве [Гродеков, 1883, с. 272–274]. Многочисленное племя йомудов, и ранее зачастую лишь номинально признававшее власть Хивы, отказалось участвовать в освобождении рабов и выплате контрибуции, и Кауфман – от своего собственного имени, а не имени ханского совета! – издал прокламацию, в которой в ультимативном порядке потребовал от туркмен выплаты контрибуции и штрафа за неподчинение прежним решениям совета. В ответ туркмены прислали своих послов, которых, опять же, принял сам генерал-губернатор Туркестана и убедившись, что они не собираются выполнять его требований, направил против них отряд генерала Н.Н. Головачева, которому приказал принимать любые меры для обеспечения выполнения своих требований – вплоть до уничтожения йомудов [Лобысевич, 1898, с. 251; Терентьев, 1906б, с. 267; Becker, 2004, p. 58].

Это решение Кауфмана впоследствии осуждалось как мировой общественностью, так и более поздними историками (в особенности советскими), которые приводили его в качестве примера жестокости туркестанского генерал-губернатора в отношении местного населения (см. подробнее: [Глущенко, 2010, с. 201–208; Терентьев, 1906б, с. 268–270; Sela, 2006])[25]25
  Кстати, столь частое обращение историков, негативно характеризовавших Кауфмана, именно к этому примеру достаточно красноречиво свидетельствует о том, что никаких других доказательств его жестокостей к местному населению установлено не было.


[Закрыть]. Генерал-губернатору пришлось оправдываться, однако эти оправдания он высказывал в частной переписке [Бухерт, 2016], тогда как в формально-юридическом отношении постарался максимально легитимировать свои действия, «задним числом» обосновав их в Гандемианском договоре с хивинским ханом Мухаммад-Рахимом II – в преамбулу был включен следующий пассаж:

«Новому положению дел немедленно подчинились все подданные Сеид-Мухамед-Рахим-Богадур-Хана, за исключением большинства родов из туркмен, которые, хотя и изъявили покорность присылкой своих старшин и депутатов к Командующему русскими войсками, но на деле не признавали власти Хана и не исполняли требований Командующего русскими войсками. Они наказаны и усмирены силой русского оружия. Лишение значительной части имущества, большая потеря в людях и в особенности нравственное поражение, ими ныне испытанное, упрочивают власть хана над ними и обеспечивают спокойствие всей страны на будущее время» [Сборник, 1952, № 19, с. 130].

Процесс стабилизации политической обстановки в Хивинском ханстве оказался довольно длительным, поэтому, выводя войска с территории ханства, генерал-губернатор поручил надзор за ситуацией в Хиве полковнику Н.А. Иванову, назначенному первым начальником Амударьинского военного отдела – административно-территориальной единицы Туркестанского края, созданного на землях, отторгнутых у Хивы по Гандемианскому договору. В частности, в адресованном ему циркуляре от 12 сентября 1873 г. К.П. фон Кауфман прямо писал: «Внутренние дела Хивинского ханства, о которых, само собой разумеется, следует стараться иметь самые ближайшие сведения, должны вызывать наше участие настолько, насколько они будут касаться интересов и спокойствия вновь подчиненной нам страны и ее населения» (цит. по: [Терентьев, 1906б, с. 300]; см. также: [Ниязматов, 2010, с. 204–205]). В результате, как отмечали современники, уже в 1874 г. «начальник аму-дарьинского округа уже успел сходить два раза “на ту сторону Аму-дарьи”, и конечно это будет повторяться хронически» [Терентьев, 1875, с. 116]. Однако, как выяснилось, этих рейдов оказалось достаточно, чтобы на какое-то время обеспечить спокойствие туркмен и хотя бы внешнее проявление ими лояльности к хану Хивы.

Вышеприведенные примеры показывают, что использование российских войск в среднеазиатских протекторатах туркестанскими властями было не столь уж частым, как это пытались представить в советской историографии (см., например: [Гафуров, 1955, с. 431–432]). Напротив, администрация Туркестана до последнего старалась не прибегать к военному вмешательству, что нашло отражение, в частности, в 1869 г. – Кауфман отказался задействовать войска в конфликте Бухары и Коканда по поводу контроля над восточно-бухарской областью Каратегин: оба государства находились под протекторатом Российской империи, и использование русских войск на стороне одного вассального ханства против другого было совершенно нецелесообразным. В результате Кауфман сыграл роль внешнего арбитра и добился принятия компромиссного решения по поводу контроля над областью, сделав ее вассальным владением Бухары [Кисляков, 1941, с. 117, 120; Терентьев, 1875, с. 71–72].

Аналогичным образом тот же К.П. фон Кауфман в течение нескольких лет не давал согласия на введение российских войск в Кокандское ханство, которое с 1873 г. сотрясало мощное восстание против крайне непопулярного хана Худояра. Напротив (как поначалу в ситуации с Катта-турой в Бухаре) туркестанский генерал-губернатор вступил в переговоры с претендентом на трон Насреддином, сыном Худояра, надеясь, что его вступление на престол стабилизирует ситуацию в ханстве. И лишь в 1875 г., когда кокандские эмиссары начали антироссийскую агитацию в подконтрольных России областях в верховьях Зеравшана, войска под командованием М.Д. Скобелева были введены на территорию ханства – для защиты интересов русских подданных[26]26
  В.А. Германов обращает внимание на то, что участие в военных действиях на стороне России ранее плененного шахрисябзского правителя Джура-бека способствовало предотвращению кровопролития с обеих сторон: он нашел возможность повлиять на своих родственников, поддержавших антироссийское выступление кокандцев [Россия – Средняя Азия, 2011а, с. 315].


[Закрыть]. И лишь убедившись в том, что ситуацию в ханстве не сможет стабилизировать ни один из претендентов на трон, К.П. фон Кауфман принял решение о его ликвидации и включении в состав Туркестанского края – что также было сделано при прямом участии российских войск.

Столь оперативные и решительные действия российской администрации в конце 1860-х – середине 1870-х годов произвели сильное впечатление на политические круги в ханствах Средней Азии, следствием чего стало отсутствие необходимости применения российских войск во внутренних конфликтах Бухары и Хивы в течение весьма длительного времени. Так в 1885 г., после смерти эмира Музаффара, вышеупомянутый Катта-тура попытался силой захватить трон, однако вскоре отказался от своих намерений: специальный российский эмиссар капитан Карцев, направленный в Бухару, публично заявил, что российские власти готовы поддержать законного наследника Сейид Абдул-Ахада даже силой оружия, и этого оказалось достаточно, чтобы претендент бежал в британские владения [Тухтаметов, 1966, с. 50–51]. Убедительность обещаниям российского эмиссара придавало наличие серьезных военных соединений в Самарканде, откуда они могли быть в кратчайшие сроки переброшены в Бухару по железной дороге, а также наличие российских военных гарнизонов в ряде пограничных городов эмирата[27]27
  О русских военных поселениях на территории Бухарского эмирата см. подробнее § 2 главы IV наст. изд.


[Закрыть].

В конце 1905 – начале 1906 г. в. российские войска вновь были введены в Бухару – однако для подавления выступлений в рамках Первой русской революции в городах Чарджоу и Новая Бухара [Тухтаметов, 1966, с. 80–81; Фомченко, 1958, с. 34–35]. Таким образом, это было не вмешательство в дела протектората, а решение «внутренних вопросов» в поселениях, считавшихся частью империи.

Однако вскоре вновь понадобилось военное вмешательство в дела эмирата: в январе 1910 г. в Бухаре начались столкновения на религиозной почве, вошедшие в историю как «суннитско-шиитская резня». С обеих сторон в конфликте приняли участие не только широкие массы населения, но и высокопоставленные сановники, и, что было хуже всего, войска: офицеры и солдаты бухарского эмира (среди которых также были и сунниты, и шииты) вместо подавления беспорядков, сами стали на сторону своих единоверцев. Как и ранее российские власти до последнего старались решить проблему путем переговоров, попытавшись выступить посредниками между суннитами и шиитами Бухары, и лишь когда возникла непосредственная опасность жизни российских подданных на территории эмирата (а также узнав, что к разжиганию религиозной розни в эмирате причастны секретные службы Османской империи), прибегли к военному вмешательству.

При этом, в отличие от предыдущих случаев, имперским властям даже не пришлось задействовать значительные силы: сначала участников волнений разогнал небольшой отряд казаков, составлявших охрану Российского политического агентства в Новой Бухаре, а пару дней спустя из Самарканда и Катта-Кургана прибыли стрелковая рота и казачья рота, а также четыре пулеметных расчета, что заставило инициаторов резни отказаться от решительных действий и согласиться на переговоры с бухарскими властями через посредство российских представителей [Тухтаметов, 1977б, с. 35–41].

Как уже отмечалось выше, решительные действия сначала генерал-губернатора К.П. фон Кауфмана и генерала Головачева, а затем и начальника Амударьинского отдела полковника Н.А. Иванова против хивинских туркмен на долгие годы обеспечили спокойствие в Хивинском ханстве. Однако к началу XX в. ситуация в ханстве вновь стала неспокойной: чувствуя себя увереннее под покровительством России, хан Исфендиар решил вести более решительную политику в отношении своих туркменских подданных и увеличить взимаемые с них налоги. Однако туркмены отказались подчиниться требованиях хана, и их предводители начали подбивать население аулов на вооруженное сопротивление хану. Первоначально начальник Амударьинского отдела попытался решить проблему путем переговоров, выступив в качестве посредника между ханскими властями и туркменскими старшинами, и в январе 1913 г. даже сумел добиться заключения соглашения, представляющего собой компромисс между ханской налоговой и земельно-правовой политикой и позицией туркмен. Однако сам хан вскоре отказался выполнять его условия [Садыков, 1972, с. 159–160]. В результате начались выступления туркмен против хивинских властей, вылившиеся к рубежу 1914–1915 гг. в массовое, едва ли не общетуркменское выступление против ханской власти. И только тогда российские власти сочли возможным отозваться на постоянные призывы хана Исфендиара и направить войска для подавления восстания: сначала были введены подразделения из Амударьинского военного отдела, а затем – и более крупные силы непосредственно из Туркестанского края [Погорельский, 1968, с. 90–92]. Однако как только войскам удалось преодолеть наиболее «горячую» фазу восстания, имперские власти вновь решили сменить военные методы на дипломатические: туркестанский генерал-губернатор А.В. Самсонов направил в Хиву помощника военного губернатора Сырдарьинской области генерал-майора Г.А. Геппенера с широкими полномочиями по расследованию причин восстания и поиску пути выхода из кризиса [Котюкова, 2009а, с. 3]. Таким образом, даже массовый характер восстания против хана – явного ставленника и протеже российских властей – не привел к вводу в Хиву многочисленного воинского контингента, подобно имевшемуся в ханстве в 1873 г.[28]28
  Последний раз российские войска были введены в Хивинское ханство в 1916 г., но эти события будут рассмотрены нами в рамках анализа политики Российской империи по отношению к протекторатам во время восстания 1916 г. (§ 3 главы V наст. изд.).


[Закрыть]

Таким образом, можно сделать вывод, что имперские власти в целом достаточно скрупулезно соблюдали формально независимый статус среднеазиатских протекторатов Российской империи и не использовали там войска как средство достижения своих политических или экономических интересов. Как показывают довольно немногочисленные примеры применения российской военной силы в ханствах, для принятия решения о военном вмешательстве, как правило использовалось одно из двух оснований: либо прямое обращение местных властей к российским покровителям (в лице туркестанского генерал-губернатора или имперских представителей на территории самих ханств), либо же наличие непосредственной опасности жизни, здоровью и имуществу российских подданных на территории ханств.

При этом еще раз стоит подчеркнуть, что никакой юридической регламентации по поводу использования русских войск в протекторатах не было (ни в договорах с Бухарой и Хивой, ни в дополнительных соглашениях со среднеазиатскими монархами), и правовое обоснование ввода войск в то или иное ханство делалось в каждом конкретном случае теми, кто принимал решение о нем. Вместе с тем сам факт использования российских войск в ханствах является несомненным показателем существования протектората над Бухарой и Хивой, так и не получившего формального юридического закрепления.