Текст книги "По пути в Лету"

Роман Сенчин
По пути в Лету. Публицистика, литературная критика

С биографией (и без)

Время от времени чудаки, не чуждые литературы, задаются вопросом: нужна ли писателю биография? Мне тоже захотелось им задаться.

Сегодня сделать биографию непросто. Многие публичные люди её имитируют, начиная с легенд о себе и заканчивая минутными, зато оглушающими сюжетами в программах вроде «Русские сенсации» и «Ты не поверишь». А вот настоящих биографий почти ни у кого не оказывается.

Писатель нынче фигура, конечно, публичная. Тех, о ком почти ничего не слышно, кто не появляется на всевозможных фуршетах и презентациях, но чьи книги популярны, почти нет. Конечно, имеются затворники вроде Виктора Пелевина, правда, о них знают, кажется, больше, чем о тех, кто не сходит с экранов ТВ, раздаёт по тридцать интервью в неделю. Но является ли знание публикой чуть ли не подённой жизни замечательного человека именно биографией? Да и нужна ли она, действительно?

Для литературы, даже документальной, мемуарной необходимо, в первую очередь, воображение. Человек, даже обладающий огромным талантом складывать слова, имеющий что рассказать, но не наделённый воображением, ничего не напишет, или напишет так, что читать это окажется постороннему нестерпимо скучно…

Нередко приходится встречать критические отзывы о мемуарах тех или иных, более или менее известных людей, и главная претензия к ним в том, что есть неточности, что-то переврано, что-то не соответствует действительности. И чаще всего, на мой взгляд, эти неточности объясняются не желанием автора что-то скрыть, что-то в прошлом переделать, даже не злой шуткой памяти, а тем, что просто невозможно точно передать на бумаге всё так, как было. Реальность, превращаемая в литературу, меняется. И здесь уже бессильны документы, дневниковые заметки и диктофонные записи, цифры – воображение диктует поверх них.

Итак, необходимо воображение. Но воображение должно чем-то питаться. И здесь, по моему мнению, появляется серьёзная и не только писательства касающаяся проблема.

Да, биографию сделать сегодня очень сложно. Подавляющее большинство людей с детства вставлены в определённую колею, по которой движутся всю жизнь. Выбиться из этой колеи – значит, сломать судьбу, а ломать её мало кто хочет. В том числе и творческие личности.

Не претендуя на объективность, решусь предположить, что в годы застоя творческий человек был более свободен внутренне, чем сейчас, во время пусть и называемого многими авторитаризмом, но на самом деле почти полной свободы. Не случайно именно в 70-е в советский лексикон попало понятие андеграунд. И расцвело сотнями групп художников, музыкантов, писателей, философов, всевозможных инакомыслящих. Сегодня андеграунд невозможен потому, что андеграундному человеку попросту физически не выжить. Он обязательно должен быть вставлен в некую колею, узкую и зачастую довольно удобную. Поколение дворников и сторожей вряд ли уже повторится – в дворники и сторожа паренька с гитарой в чехле или с этюдником за спиной не возьмут. Там давно другой контингент…

Опять же рискуя показать себя невеждой, скажу, что и иметь профессию «музыкант» или «писатель», «художник», «философ», «политик» сегодня тоже практически невозможно. Таких единицы. И, по существу, дело их жизни превращается в хобби, которым человек занимается, вернувшись с работы, на которой он трудился (или бездельничал, но всё равно пребывал), чтобы в определённый день получить пачечку денег на пропитание и прочие более или менее насущные вещи.

Конечно, жить литературой или живописью, или оппозиционной политической деятельностью всегда было непросто, а порой и опасно, но всё же мы живём сегодня, и думать хочется о сегодняшнем дне. А сегодня абсолютное большинство людей, занимающихся какой-либо творческой или политической деятельностью, не имеет возможности быть чем-то явно отличным от остальных, иметь свою биографию.

Остановлюсь на нынешних писателях.

С одной стороны, в последние буквально два-три года интерес к современной литературе заметно повысился. Достаточно зайти в любой книжный магазин, и в отделе «Российская проза» вы увидите десятки, а то и сотни книг тех авторов, что живут сегодня в России (или её окрестностях) и пишут по-русски; немало книг и тех, кто ещё не раскручен, но талантлив (а таковых ещё в середине 00-х издательства печатали крайне-крайне редко).

Конечно, кто-то со мной не согласится, назовёт множество писателей, которых издательства упорно не замечают или не хотят вспоминать. Да, это есть, и я знаю немало авторов, достойных книг, но их не имеющих, и тех, чьи книги 80 – 90-х годов стоит переиздать. Но всё же прогресс есть.

А с другой стороны, не утихают голоса, что русская литература мельчает, теряет читателей, гибнет.

О потере читателей судить сложно. Да, большинство не читает современную прозу, зато немалая часть людей вернулась к ней и находит в её чтении смысл. И Интернет тому подтверждение – споры о книжных новинках возникают ежечасно, и в них участвуют десятки и сотни людей. «Десятки и сотни» смешно, конечно, но это лишь самая активная, технически продвинутая часть читателей, а сколько читает, обсуждает, осмысляет, так сказать, внутри себя или своего круга технически непродвинутых…

Но спорить с тем, что всё же современную прозу читают немногие и что сама проза хоть медленно, с временными половодьями мельчает, спорить не буду.

И причина мельчания и потери читателя мне видится в фигурах современных писателей.

Писательство всегда требовало некоторого уединения, спокойного отрезка времени, некоторой отстранённости от суеты окружающей жизни. Мало кто написал что-то стоящее возле мартеновских печей, на полеводческих станах, в физических лабораториях.

Правда, сегодня в литературе почти нет людей, занимающихся чем-то далёким от литературы. Подавляющее большинство писателей работает в разных сферах журналистики. Действующих физиков, металлургов, механизаторов, даже бизнесменов найти очень сложно. Писатели сидят или в домашних, или в рабочих кабинетах и жизнь за стенами кабинетов знают довольно слабо.

Это заметно и по прозе. В том-то и дело, что заметно, иначе бы не стоило заводить разговор.

Впрочем, может быть слабое знание – обман. Не исключено, что многие писатели специально отстраняются в своих вещах от сложных и неприятных реалий. И тут кстати будет привести (с незначительными сокращениями) миниатюру Германа Садулаева, опубликованную в журнале «Знамя» (2010, № 10). Действие происходит на одном из Форумов молодых писателей в Липках.

«Однажды в Липках я вышел в фойе пансионата после мастер-класса по прозе. В фойе был круглосуточно работающий бар. Я взял чай с лимоном и отошёл к столику. Появился преподаватель мастер-класса. Он заказал у стойки коньяк с лимоном. Заметил меня и подошёл к моему столику. <…>

– Герман, ты ведь неглупый парень. Вроде бы. А? <…> Зачем же ты пишешь такую муткую жуть?

– Жуткую муть?

– Феерическую ересь.

– Ну почему же. Хороший рассказ. “Оставайтесь на батареях!”. Патетический.

– Ты пушку видел?

– Какую пушку?

– Понятно. Дивизионное орудие калибра 76 мм. Образца 1902 года. Видел?

– Ну…

– Какие, к чёрту, деревянные обручи? Какие бочки? Оно раздавит любую бочку! Приспособить для стрельбы по воздушным целям! Как тебе это в голову пришло?

– Справочник красного артиллериста, Москва, 1936 год.

– Какой справочник? Какого артиллериста??? Ты пушку видел???

– Красного. <…>

Тут у меня заверещал телефон. Звонили с работы. Я отошёл в сторону и стал орать, прикрывая трубку ладонью:

– Что? Контейнеры? На пэ-кэ-тэ выгружать. Я говорю на пэ-кэ-тэ. Там досмотры быстрее. Сразу после досмотра пусть вышлют форму шесть точка два. Кэ-тэ-эс? Какой кэ-тэ-эс? У нас инвойс выше профиля! Доказываться? На демерредж попадём… Давайте условный выпуск. Что? Я говорю, пусть выпускают декларацию под обеспечение! Депозит есть? Релиз дадут? Вот и славно трам-пам-пам!

Мастер допивал шестую рюмку и смотрел влюблёнными глазами:

– Во! Демерредж! Релиз! Инвойс выше трюфеля! Звучит! И всё естественно, а-у-тен-тично! Вот об этом и пиши! Писать надо о том, что знаешь! Не надо писать о том, как в гражданскую войну в Испании под Бильбао дивизионные орудия приспособили для стрельбы по воздушным целям, подложив под них пустые винные бочки! Это ахинея! А-хи-не-я!

– Так в справочнике…

– В каком справочнике??? Ты пушку видел???

– Ну…

– Коньяк будешь?

– Не, я чай. И это же как бы аллегория…

– Какая аллегория??? Семьдесят шесть миллиметров!!!

– Всё равно, хороший рассказ.

– Ересь. Ты про это больше не пиши, хорошо? Ты про контейнеры пиши, про релизы. А про пушки не пиши, не надо. Лады?»

Характерная сценка, тем более что в жизни подобные разговоры, хоть и в более осторожной форме, иногда возникают. Да и к самому Герману Садулаеву не раз, по крайней мере, в критических статьях появлялись подобные вопросы в связи с его романами «Пурга», «Таблетка», «AD». Критики противопостовляли этим сочинённым текстам первую книгу Садулаева «Я – чеченец!» И роман «Шалинский рейд» восприняли как возвращение к настоящей литературе, хотя сюжет его откровенно беллетристический, а вот детали, персонажи, образ главного героя наверняка взяты из жизни, достоверны и художественно ценны.

Может быть, в скором будущем Герман Садулаев напишет и о бизнесе, к которому наверняка имеет отношение по-настоящему достоверную книгу.

Причём здесь именно биография писателя? Ведь высшее мастерство и истинный талант в том, чтобы придумать, но придумать так, чтобы в это поверили читатели, облились слезами над никогда не существовавшими героями.

Да, это так. Но что-то в последние годы таких мастеров и талантов мне лично не встречается. И были ли они когда-либо? Сколько автобиографического опыта Толстого содержится в «Войне и мире» или в «Воскресении»? Каков процент вымысла в «Мастере и Маргарите»? Подсчёты здесь нелепы, но подсчитать соблазн велик.

Писатели, вошедшие в литературу в 00-е, входили в неё, как правило, с произведениями, производящими впечатление документальной прозы. Назову те фамилии, какие называл ни раз. Сергей Шаргунов, Аркадий Бабченко, Илья Кочергин, Денис Гуцко, Дмитрий Новиков, Ирина Мамаева, Василина Орлова, Захар Прилепин, Андрей Рубанов… Вспоминается и Александр Иличевский с рассказом «Воробей».

Рассказ этот, опубликованный в «Новом мире», мгновенно сделал Иличевского известным в литературном мире. Несколько премий, полученных за «Воробья», отзывы критиков, новые публикации, книги… Стоит сказать, что до того имя Александра Иличевского было довольно хорошо известно, роман «Ай-Петри» (ещё, кажется, тогда неопубликованный), помню, хвалили любители изящной словесности. Но «Воробей» стал настоящим, шумным дебютом.

О чём рассказ? О голоде 30-х годов, грубо говоря. Но мало ли писали о нём до Иличевского, причём люди, его испытавшие, обладающие не меньшим, на мой взгляд, талантом, чем автор «Воробья». Но Иличевский нашёл тот штришок, который сделал этот рассказ настоящей прозой, и вообще оправдал обращение молодого и сытого (в хорошем смысле слова) современного человека к страшной теме, которую касаться не стоит, если не уверен, что этим прикосновением можешь её опошлить и себя погубить.

Ближе к финалу в рассказе неожиданно появляется герой-повествователь, время действия перескакивает в наши дни.

«Перед тем как окончательно уволиться из одной скучной конторки, я получил месячное назначение, любопытного свойства. Я был командирован на ликвидируемый склад, на котором мне предстояло провести последнюю ревизию. Наша контора закрывала оптовое направление по мониторам – и потому избавлялась от занятых ими складских площадей. Находился этот склад на севере столицы, на улице Адмирала Макарова, близ окружной железной дороги. Это был древний кирпичный ангар – один из нескольких десятков точно таких же, располагавшихся у руин товарно-приёмной ж/д станции».

Работа оказывается «не бей лежачего», и единственное, что донимает героя, так это воробьи, которые с чириканьем летают в проходах и загаживают коробки. Герой пытается бороться с ними, даже ручье мастерит… Складской обходчик рассказывает ему, «что воробьи – бич всех здешних складов: дрейфуя от ангара к ангару, они загаживают товар, будоражат, пугают грузчиков, внезапно ордой вылетая из углов в морду… Я узнал, что воробьи – наследство давних времён, когда вся эта складская зона, построенная в самом начале тридцатых годов, ещё служила хранилищем стратегических зерновых запасов Москвы».

И далее:

«Когда обходчик ушёл, я прошёл в задник ангара, прикладом наскрёб две горсти земляной пыли. Вышел на свет и на картонке перебрал попавший вместе с землёй мусор. В ладони у меня остались четыре чёрных зёрнышка.

Я поднёс их к глазам и увидел. Подводы с зерном из Ладовской Балки, Новоалександровки, Григорполисской станицы, со всего Ставрополья, с Кубани и Украины тянулись к железнодорожным станциям, грузились в эшелоны, которые частью шли за границу в обмен на золото и промышленное оборудование, частью в Москву – и зерно разгружалось именно здесь, на этом тайном складе, под многочисленной охраной НКВД». Вспоминает герой и рассказы его бабки, один из которых, по существу, и стал основой «Воробья», но лишь основой, а не содержанием целиком.

И ещё потрясающая деталь: «Я завернул их (зёрнышки. – Р.С.) в сторублёвую купюру и заложил под обложку паспорта».

Придумать эту сторублёвку вряд ли бы получилось даже самому опытному профессионалу. Наверняка – жизненная деталь…

С тех пор Александр Иличевский опубликовал много произведений, но ни в одном, по моему мнению, не достиг того эмоционального воздействия, какое есть в коротком, лаконичном «Воробье». Может быть, это из-за того, что почти нет в его романах и рассказах того героя-повествователя, что появился в том рассказе?

(Понимаю, дурной тон говорить, что когда-то, на заре творческого пути, писатель создал нечто выдающееся, а затем стал двигаться по ровной поверхности, но в данном случае удержаться от этого не могу. К тому же у нас появилась новая тенденция почти каждое следующее произведение почти каждого автора сразу называть его лучшим произведением.)

Большинство писателей, в том числе и вошедших в литературу не так давно, если не погружаются в откровенный вымысел, пользуются для создания текстов своим дописательским биографическим багажом. Некоторые пытаются всё-таки биографию строить, хотя, как я уже говорил выше, на мой взгляд, делать это сегодня очень и очень сложно.

Коротко остановлюсь на нескольких произведениях последних двух лет, в которых, как мне кажется, биографический опыт писателей использован очень удачно, и именно он сделал эти повести и романы заметными в бурном и полноводном потоке текущей литературы.

Об Андрее Рубанове узнали неожиданно и сразу, как только его автобиографический роман «Сажайте, и вырастет» оказался в финале премии «Национальный бестселлер». Хоть он и не получил главной награды, но проснулся Рубанов действительно знаменитым (ради чего премия и была создана). Вслед за первым романом появились другие, более или менее автобиографические произведения, в том числе и две объёмистые антиутопии. Но после них Рубанов издал очень глубокий и интересный роман «Иод», где вернулся к своей биографии, уже известной по «Сажайте, и вырастет», а затем – «Психодел», где опыт своего участия в бизнесе, в мире деловых людей соединил с беллетристикой. И получилась действительно сильная вещь, показывающая не открытые до сих пор литературой грани современной действительности. В «Психоделе» Рубанов ввёл в литературу существующий в реальности тип «сладких мальчиков» и новую формацию «сильных мужиков» благополучных 00-х годов. В итоге «Психодел» стал самым успешным (и коммерчески и художественно) романом Рубанова.

Недолгая ещё, но вполне насыщенная творческая биография (несколько романов, сборник рассказов) путь Рубанова показывает, что некое соединение личного опыта и плодов сдержанного воображения дают отличные результаты. «Сажайте, и вырастет», «Великая мечта», «Иод» с одной стороны и развившаяся, благодаря «Хлорофилии», «Живой земле», фантазия с другой.

Тем же путём, судя по всему, движется и Захар Прилепин. Его «Чёрную обезьяну» абсолютной удачей я назвать не могу, но это небесполезная попытка соединить реальность и вымысел, расширить творческий диапазон. И, может быть, вскоре мы получим именно от Прилепина произведение Большой литературы, по которому так истосковались…

Беда, что основная масса современных авторов или старается записать всё как было, или же фантазирует напропалую, не заботясь ни о фактической, ни о психологической достоверности.

Сергей Шаргунов упорно пытается создать свою биографию. Не стать кабинетным человеком, а тем более кабинетным писателем. В ранней книге «Ура!» он очень ярко продекларировал то, как и зачем хочет жить. Книга стала вехой в нашей литературе, не смотря на то, что раздалось немало голосов, что это вообще не литература… После «Ура!» вышло немало повестей и рассказов, то явно автобиографических, то почти фантастических. Последняя вещь – «Книга без фотографий» – в некоторой степени возвращает нас к «Ура!». Шаргунов вновь повествует от первого лица, героя зовут «Сергей Шаргунов», взята и излюбленная форма – главки-рассказы, соединённые не столько сюжетом, сколько героем-повествователем. Много внимания уделено детству героя, пришедшемуся на закат советской эпохи.

Жанр книги определить сложно. Это и не проза в чистом виде (как, кстати, и «Ура!»), но и не документалистика, хотя автор, кажется, предельно откровенен (впрочем, кое-где явно не договаривает всю правду), а если и обманывает читателя, то, скорее всего, неумышленно (спутав, например, кедровую шишку с еловой).

Но интересно, что Шаргунов (по крайней мере, Шаргунов – герой книг) пытается вырваться из кабинета, из той замкнутой среды, в которой пребывает подавляющее большинство нынешних писателей. Он пытается заниматься политикой, работает дворником, ездит по России, бежит «увидеть» революцию в Киргизии. Всё это описано в «Книге без фотографий» конспективно, но и живо, динамично, ярко. И в итоге создаётся ощущения некоего свежего дуновения в нашей душной, со слабыми признаками жизни атмосфере…

Сложно определить и жанр текста «Салам тебе, Далгат!» Алисы Ганиевой. Вроде бы большой рассказ или мини-повесть, а скорее всего, очерк, зарисовка. Мы не знаем, с каким посланием в папке герой произведения Далгат ищет по Махачкале своего дядю Халилбека, от кого оно; и сам Далгат ведёт себя так, словно не живёт среди этих людей, в этом мире, а только что, после долгого отсутствия, здесь отказался.

Но композиционная примитивность и мутноватость причинно-следственных связей искупается самой идеей вещи – показать сегодняшнюю жизнь столицы Дагестана, сложный и, быть может, переломный этап, когда происходит столкновение двух цивилизаций. Всё это передаётся в основном через диалоги, через персонажей, колоритных и почти не замечаемых современной литературой.

«Салам тебе, Далгат!» был бурно встречен критиками, опубликован почти одновременно в нескольких изданиях, переведён на иностранные языки, за него Ганиева получила престижные премии. На мой взгляд, резонанс оправдан и закономерен. И даже не потому только, что в произведении идёт речь о Дагестане. Дело в том, скорее всего, что это редкий текст, где видится живая, не выхолощенная литературностью, не изуродованная фантастическими и прочими допущениями, жизнь. Может быть, автор всё, что написано в «Далгате…» сочинила, а может быть, сместила действительность, открыла лишь одну грань этой жизни, но так или иначе ей удалось создать ощущение полноты и достоверности.

Жаль, что подобных произведений у нас крайне мало. А как бы хотелось узнать, как и чем живут сегодня люди в глубине Рязанской области, на Русском Севере, на Смоленщине, и так далее. Велика и богата Россия, но литература, как правило, фиксирует лишь столичные страсти (будни почти никто не хочет замечать), жизнь неких всемирных людей, легко перемещающихся с континента на континент и замечающих окружающее каким-то проскальзывающим взглядом. У таких произведений и соответствующий язык – ровный, нейтральный, гладкий… Продолжительная борьба с диалектизмами, областническими словами, сленгом не прошла для литературы даром. И здесь «Салам тебе, Далгат!» одно из редких сегодня исключений, – речи дагестанского молодняка воспринимать сложно, но зато говорят они, «как в жизни». Не все, кстати, – потенциальные борцы за веру изъясняются гладко, культурно, да так оно и есть: в «боевики» сегодня идёт в основном образованная часть населения…

Алиса Ганиева, как я знаю, живёт в Москве, но часто бывает в Дагестане, там прошло её детство. Занимается она литературной критикой, и «Далгат…» стал её дебютом в прозе. И не случайно, наверное, она обратилась не к фантастике или исторической прозе, а решила использовать накопленный биографический опыт. Он редко когда подводит…

О биографическом опыте Арслана Хасавова я ничего не знаю. И его повесть «Смысл», скорее всего, не автобиографическое, а может, и вовсе не реалистическое произведение. Но в нём настолько сильно звучит желание жить со смыслом, ради чего-то, что-то сделать, что оно поневоле заражает свей энергетикой и в то же время доказывает, что биографию во времена, когда дана установка на всеобщую усреднённость, сделать практически нереально. Можно сколько угодно фантазировать, болтать за столиком в кафе, строить планы, а вот действительно стать фигурой, личностью, необычным человеком…

Откровеннее всего безвременье зафиксировано в романе Дмитрия Данилова «Горизонтальное положение». Герой не некий современный Обломов, предающийся на диване мечтаниям, не наслаждающийся ленью, а довольно активный человек, жизнь которого наполнена делами, которые он отмечает в дневнике. Но что это за дела? Обычные дела обычного современного человека. Как говорится, без биографии… Правда, дела эти способны свести с ума своей никчёмностью и однообразностью. И вот под конец книги (на триста какой-то странице) герой разражается холодным и в то же время отчаянным монологом-дневниковой записью:

«Сколько уже можно описывать эти бесконечные поездки на автобусах, метро и такси. Все эти отъезды из Кожухово и приезды в Кожухово. Всю эту бесконечную нудную езду по Новоухтомскому шоссе и Каскадной улице. По Салтыковской улице, по МКАД, по Каширскому шоссе. Всю эту так называемую ткань так называемой жизни. Всю эту невозможную нудятину. Изредка перемежаемую путешествиями разной степени бессмысленности. Сколько можно толочь в ступе эти бесконечные интервью с руководителями и специалистами международного аэропорта Домодедово. Все эти литературные мероприятия с участием одних и тех же персонажей, неизменно заканчивающиеся неформальным общением. Все эти идиотские описания деятельности нефтяных и газовых компаний. Всё это бесконечное унылое чтение газеты «Спорт-Экспресс» и не менее унылую и бесконечную игру в футбольный менеджер на сайте 11х11.ru. Надо уже как-то с этим заканчивать».

И дальнейшие записи представляют собой лишь числа, и мысль у героя одна: скорей бы Новый год. Будто бы там будет нечто новое, начнётся настоящая жизнь.

«Горизонтальное положение», написанное в архаической форме (дневник), не отличающееся динамикой, не населённое необыкновенными персонажами и не содержащее каких-то умных размышлений неожиданно стало одним из событий литературной жизни. Роман заметили и долго спорили, что хотел сказать автор. Спорят и до сих пор, кстати сказать.

Да и все книги, о которых я говорил выше, оказались замечены, были приняты неоднозначно. Тем более что и авторы вошли в литературное пространство совсем недавно. Одни лет десять, другие буквально два-три года назад. Главное их богатство (пока?) – жизненный опыт, собственная биография. Пусть порой и небогатая. Но, как доказывает «Горизонтальное положение», и из житейского хлама, в который превращается большинство дней, можно собрать настоящее, переплавить в художественное произведение.

Но тоска по сильным героям, по действительно ярким сюжетам остаётся и, как мне кажется, нарастает. Хотя сложно ожидать обилия таких произведений, – люди без биографий вряд ли могут создать героев с биографиями. И у писателей нового поколения есть возможность такие произведения писать, по крайней мере потому, что они ещё физически более или менее молоды.

Кстати сказать, удивляет реакция некоторых критиков и собратьев по перу постарше на существование в литературе этого нового поколения.

Приведу два примера.

Вот как характеризует Наталья Иванова в статье «Трудно первые десять лет» литературные плоды этого поколения: «Их проза вызывает в критике противоречивую реакцию – от безусловного приятия до безудержного отторжения. Как правило, с их текстами надо серьёзно работать редактору – они недотянуты, недоделаны, недоформатированы.

Им надо прописывать недостающие элементы. Менять композицию. Не хватает профессионализма?»

С одной стороны, можно согласиться с такой оценкой. Да, редактору надо серьёзно работать. (Впрочем, не только с молодыми.) Но что значит «недотянуты, недоделаны, недоформатированы»? И про «недостающие элементы» и «композицию» я не понял. То есть, до чего дотягивать, доделывать и так далее. Если дотягивать и доделывать, менять или хотя бы править композицию, к примеру, «Салам тебе, Далгат!» или «Горизонтальное положение», или олитературивать рассказы Аркадия Бабченко, то это будут уже другие вещи и другая проза.

Судя по этой статье, Наталья Борисовна не видит (пока?) в новом поколении больших писателей. Вот она выписывает в два столбика писателей 1900-х и 2000-х и, правда, с оговорками, допуская, «что это не совсем корректно», сравнивает достижения.

У меня фамилии в колонках вызвали недоумение… Нет, и там, и там приведены настоящие, знаменитые писатели, художники, режиссёры. Но если в 1900-х значатся в основном достаточно молодые – примерно сорокалетний Чехов, примерно сорокалетний Горький, примерно тридцатипятилетние Бунин и Андреев, юные Блок, Белый, Гумилёв, Мейерхольд и так далее, то в колонке 2000-е – мэтры: Битов (напротив Чехова), Маканин (напротив Горького), Гандлевский (напротив Гумилёва)… Кажется, самым молодым в колонке 2000-х оказался Пелевин. Ни Прилепина, ни Иличевского, ни Михаила Тарковского, ни Самсонова, ни тем более поэтов моложе сорока лет…

Конечно, это сложно представить, но, скажем, в 1900-е Горького, Андреева, Брюсова, Белого, Бальмонта, даже Чехова, да и многих других впоследствии классиков и полуклассиков немалая часть читателей не считала настоящей литературой, их популярность (порой довольно-таки локальную) называли дутой, объясняли агрессивным поведением в литературе.

Да и сегодня агрессивностью объясняет популярность нового поколения, например, Олег Павлов. Об этом он рассказал в самом начале одного из недавних интервью:

«Произошло обнуление. Да, нулевые – это обнуление. В литературу пришли нули и стали очень большими величинами. Мне скучно кого-то разоблачать. Но поскреби любого такого – это не проходило в девяностых отбора… То есть тогда они не прошли. Молодые – такое же обнуление. То, что создали, создают – формация.

И не скажешь хотя бы так – разные авторы. Нет, именно одинаковые, и все недоростки, потому что, действительно, только начинали расти. Таких сплотили, соединили. Но это не молодая новая литература: это почти партийная организация. А дальше – простейшие, они пожирают всё, что сложнее устроено, то есть враждебно. Но именно это востребовал книжный рынок. В общем, в это вложили деньги, конечно. Искусство высоко ценили, когда оценкой было признание мастерства. Но, оказалось, мастерства не требуется. Оно даже вредно, не нужно. Для рынка книги живут в текущий момент: продаж. Конвейер запустили. Рынок востребовал тех, кто готов на него работать. Актуальным становиться только то, что занимает первые места в рейтингах продаж, то есть самое продаваемое на текущий момент. Остальное – не актуально, стало быть, в общем, не нужно. Из литературы выбросили как балласт культуру».

Это, конечно, личное мнение Олега Павлова, и я не хочу с ним спорить. Но и недоростками, которые явились в литературу, распихали предшественников (Павлов приводит и фамилии распиханных – Дмитрий Бакин, Андрей Дмитриев, Михаил Бутов, Владимир Шаров, Владислав Отрошенко, Светлана Василенко, Василий Голованов, Михаил Тарковский, Юрий Петкевич) и захватили книжный рынок, новое поколение не считаю.

На мой взгляд, наоборот – новые ведут себя слишком скромно и тихо. Может, вспомнить бунтарей 20-х, 60-х? Именно те годы дали последних больших писателей, значительные личности с яркими биографиями.

Июнь 2011