Текст книги "На Юге, говорят, теплее"

Глава 12

Горло сильно саднило. Едкий запах хвои затрудняет дыхание, и опухшие, ноющие ноздри, кажется, раздулись до размера еловой шишки. Затылком ощущаю холод и осыпавшиеся иголки. Такое ощущение, что как только подниму голову – меня сразу замутит, а затем и вырвет. Понемногу верчу глазами из стороны в сторону, а уставшие мышцы тут же принимаются молить о пощаде и прекратить. Я ничего не слышу. Можно было уже и привыкнуть, но всё не то, я не слышу вообще ничего. Моя правая рука задрана где-то над головой, пока ноги лежат выше по склону горы, с которой мы скатились. Левой рукой, тянущейся вдоль одеревеневшего тела, я схватилась за влажную траву и опавшую кору, сжала, что есть сил. Затёкшая рука не ощутила боли, и я не услышала, как в моих костлявых пальцах что-то хрустит.

Я вдохнула поглубже, и стиснутые рёбра хрустнули. Перед глазами забегали разноцветные кружки, и мне удалось вобрать чуть больше воздуха, чем до этого. Солнце плыло где-то за серыми облаками, застелившими всё небо, как одна огромная застиранная простыня. Я упёрлась локтем и, как домкратом, помогла себе повернуться на бок. Кровь в голове отлила от одной части и перешла в другую, желудок сократился в тошнотворном позыве. Кишки скрутило, и в боку закололо. Всё и сразу, как мясной шведский стол.

Я огляделась и не увидела Алису. Я упала обратно на землю, сильно ударившись затылком об торчащий из-под земли корень дерева, у подножия которого распласталась я сама. Повернув голову, я увидела рюкзак Алисы, но её самой рядом не было. Я тут же вскочила и чуть не упала, опёршись затёкшей рукой об дерево. Под кожей словно бегали тысячи маленьких жучков, а в волосах запутались маленькие ветки. Голова вертелась во все стороны, и я не увидела свою дочку, оставившей после себя лишь свой рюкзак. Я припала коленями к нему и схватила обессилевшими руками, он был почти пуст. Я прижала его к животу и согнулась, будто прятала что-то от посторонних глаз. Я хотела завыть, но крик просто не смог вырваться из меня сквозь уставшее, заплывшее горло.

Не сразу заметила, но рядом лежала её кофта, наспех брошенная под деревом метрах в трёх от меня. Я подбежала к нему, оставив рюкзак на прежнем месте. Ветка маленькой ёлки больно ударила меня колючками, и я, закрыв глаза, нащупала грязную кофту под своими ногами. Где она? Где Алиса? Почему кофта и рюкзак здесь? И… там дальше была футболка. А за ней – её штаны и обувь. Я прошла, как по хлебным меткам, чуть дальше. Впереди, следуя по Алисиным вещам, я вышла к озерцу посреди каменного берега. Прямо в середине плескалась Алиса, совершенно голая. Она плавала из стороны в сторону, разными стилями. Брызгала на воображаемого друга водой, блестящей на лучах слабого солнца. Я от облегчения выронила все её вещи, собранные по пути, и рванула к дочке. Запнулась и упала на грудь. Дыхание свело, и я наконец-то смогла хоть что-то услышать, кроме своего разогнавшегося сердцебиения. Вскрик Алисы.

Я лежала лицом вниз. Попыталась привстать, но руки затряслись, и я упала обратно, уткнувшись носом в опавшие листья, пахнущие приятной сыростью. Алиса прошла мимо, я услышала, как прожужжала молния на её джинсах. Алиса перевернула меня и посмотрела так, словно прощалась.

– Где ты была?

– Здесь, мам. Недалеко.

– Зачем ты ушла? – мой голос словно и не принадлежал мне, он звучал где-то в стороне. И я закрыла глаза, чтобы сконцентрироваться на своих еле подвижных губах.

– Я была вся грязная, когда упала. Ты не вставала, но дышала. Я оставила дорожку из своих вещей, чтобы ты меня нашла, когда проснулась, – Алиса говорила быстро и сбивчиво, для каждого слова делая отдельный вдох. От неё пахло чистотой и лесом, – и вот ты здесь. У тебя всё хорошо, мам? Как ты себя чувствуешь?

Ощущения абсолютно паршивые, но я подняла большой палец вверх, еле удержав руку навесу дольше трёх секунд. Я позволила себе расслабиться, и боль снова стала медленно забирать моё тело, напоминая обо всех ушибах и глубоких порезах. Бедро уже еле помещалось в штанине, распухнув, как колбаса в вязанке. На шее что-то жглось, и я потянулась туда пальцами, но Алиса ударила меня по руке, сказав, чтобы я не лезла грязными руками в раны. По шее что-то медленно текло, что-то тёплое. Алиса подложила мне под голову свою кофту, и отошла.

Я ощутила себя вновь такой одинокой, и страх, что я могу снова не увидеть эту девочку, беспардонно вторгся в мои мысли. Я промычала, думая, что смогу окликнуть Алису, и та снова подошла бы ко мне. Мне плохо от этого одиночества.

Алиса уже стояла рядом, не успела я снова промычать что-то невнятное. Я вздрогнула, когда мне на лицо закапала холодная вода. Медленно, но вода смывала грязь и кровь. Алиса своими ручками протёрла мою шею, и щипать рану стало немного меньше. Я сложила губы трубочкой, и Алиса напоила меня этой же водой. Я успела сделать всего глоток, прежде чем Алиса убрала фляжку и достала из своего рюкзака, сваленного в стороне, бутылку чистой воды. Вкус был неприятным, та, что набрана из озера, мне больше понравилась.

Протерев моё лицо, Алиса закрыла фляжку и убрала в рюкзак. Эту тару она доставала крайне редко. Для неё это было что-то вроде священного сосуда. Флягу подарил ей мой папа, когда впервые взял Алису с собой на охоту. Ну, как на охоту. Он взял с собой лишь рогатку и для вида пострелял по уткам, специально промазывая. Он пообещал Грише, что Алиса никогда не увидит насильственную смерть живого существа. Знал бы Гриша, как он тогда ошибался, может, всё было бы сейчас по-другому, и он сам был бы рядом. На фляжке был выгравирован петух, и Алиса иногда играла с ней, как с куклой, кукарекая по всей квартире. Мне даже на секунду показалось, что я почуяла запах яичницы и бекона с кухни.

– Как ты? – настала моя очередь задать этот вопрос.

– Оса ужалила, когда я упала вниз.

– И всё?

– И всё. Я достала жало, как говорил деда, и пошла искать воду. Жалко было лить ту, что мы пьём.

– Ты решила голышом искать озеро?

– Нет, сначала я его нашла, а потом сделала тропинку. Я боялась тебя трогать. Вдруг, у тебя был бы перелом? Я просто растерялась и…

Алиса всхлипнула, и я тут же открыла глаза. Она закрыла своё лицо руками и еле заметно вздрагивала, утирая слезы. Я не знала, что ей сказать. Могла бы утешить, но и тут слов не находилось, девочка просто сильно испугалась. Даже, наверное, больше укуса осы, чем того, что я могла умереть, оставленная без присмотра и без сознания, но я не имела права упрекать ребёнка, да ещё и такого, как Алиса.

– Нам нужно идти.

– Прямо сейчас?

– Нет, я бы тоже хотела помыться. Переночуем здесь и завтра утром двинемся дальше.

Я отлежалась, и через ещё некоторое время смогла встать и раздеться до трусов. Я зашла в воду, и вокруг меня словно образовалась бензиновая лужа на глади чистой воды. Алиса тоже скинула одежду и кинулась ко мне. У меня сильно болело тело, а вода подсказала мне, что на спине расположились широкие ссадины. Я поиграла с Алисой, как в те времена, когда для неё даже обычная ванна была целым озером. Я изображала руками кораблики, иногда учила с ней английский по старым учебникам, пока она сидела вся в пене и старалась повторять за мной эти странные слова.

Мы вышли из воды и вытерлись. Сил стало ещё меньше, но самочувствие улучшилось. Ощущать себя чистой после такого долгого времени грязи и пота – настоящая радость, ставшая такой труднодоступной. Я пальцем вытягивала попавшую в ухо воду, когда в кустах, как мне показалось, заметила лицо, своими круглыми глазами уставившееся на нас с Алисой.

Часть вторая

Глава 1

Я был просто уверен, что всё получится, обязано было получиться. Я знал, что что-то должно было произойти. Все знаки видел и расшифровал заранее, но ошибся в одном – людям нельзя верить.

Мне было жалко её. Мы губили её так долго, что она слишком устала, и теперь мы получаем то, что заслужили. Это не те мысли, с которыми стоит ложиться спать, но ни о чём другом я думать не в состоянии, потому что считаю, что виноват не меньше других. Стараюсь укладываться позднее, чтобы засыпать быстро и не оставаться наедине с собой, потому что и Ему я больше не верю. Я снял очки и протёр их футболкой, положил рядом со старым вонючим матрасом, на котором сегодня приходится спать. Есть плюсы в плохом зрении – всё кажется не таким уж отвратным, когда ты смотришь на это без очков.

Утро было странным. Я проснулся два раза. Сначала во сне, а потом и в настоящей жизни. Бабушка говорила, что это Он даёт тебе понять, что ты должен задуматься. Но о чём? Бабушка на это не ответила. Это я должен узнать сам или спросить лично Его. Я перестал спрашивать лет так в пятнадцать. За разбитым окном тихо, веет прохладным ветерком. Запах тополиных почек перебивается приятным ароматом мокрого асфальта. Наверное, высыхающие дороги ночью был политы обильно дождём. Удивительно, что я не проснулся. Люблю дождь и запах асфальта.

Я поднял очки и протёр их подолом футболки, будто ночью их кто-то носил. Трещина на левой линзе сильно мешала и, как мне кажется, снижала зрение. Левый глаз точно стал видеть хуже правого, в него будто налили жидкого мыла, и теперь, чтобы разглядеть что-то достаточно хорошо, я смотрю лишь правым. Я выглянул на улицу – пусто, и даже с пятого этажа заброшенного дома из окна забытой всеми квартиры не видно никого и ничего. Это хорошо, хотя мысль о том, что Юг находится ещё так далеко, мешает насладиться моментом.

Я потянулся и крикнул, позволив себе подобную вольность. Когда всё это началось, я всё больше и больше позволял себе совершать. Когда сам стал замечать, что одичал даже для этого сошедшего с ума мира, то начал пытаться себя контролировать. Хотя, изредка и случайно набредая на зеркала, не мог понять, зачем человеку с длинными волосами на подбородке и лезущими в рот усами пытаться вести себя прилично. Я выгляжу как бездомный. Хотя, если задуматься, все мы теперь такие, пусть и сами виноваты в том, что каждый лишился крова.

Я достал из портфеля вафельку и съел её, откусывая помаленьку. Ванильная, с орешками, как я люблю. Нашёл её в магазине несколько недель назад. Странно, что её никто не забрал до меня. Я старался кусать так, чтобы даже случайно не коснуться губами своих грязных пальцев. Я приучился стачивать ногти обо что придётся, но их кончики уже похожи на сожжённые спичечные головки. Если бы бабушка увидела, отпорола бы ремнём за такое. Хорошо, что она ничего этого не увидела.

Иногда я думаю о том, что мне хотелось бы не знать, что Юг вообще существует. Я бы жил где-нибудь на берегу реки, выращивал овощи, какие придётся, и жил бы себе спокойно, но налётчики не позволили даже попытаться реализовать что-нибудь из этого. Теперь я каждый день прохожу километров по тридцать-сорок, пока ноги не станут подкашиваться, и всё в поисках чуть ли не мифического Юга. Был ли там хоть раз кто-нибудь из тех, кого я повстречал после войны? Нет, зато все о нём говорят. Странно, что те, кто чаще всего упоминали этот загадочный Юг, сами оставались сидеть ровно, пока остальные, наслушавшись по самые гланды, отправлялись на поиски. Как говорится, и больше их никто не видел. Как бы его ни описывали, я всегда представлял его одинаково – это что-то на берегу, закрытое высокими стенами, за которыми можно спать так крепко, насколько только возможно. Вокруг посевы, овощи и ягоды, и счастливые люди. В каком-то роде я представлял колхоз, существующий словно вне того мира, что существовал бы далеко за стенами Юга. Ни одного плохого слова я не слышал, и чем дальше шёл, тем ярче становилась картинка. Я представлял, как встречаю утро, а на небе, обычного синего цвета, почти нет облаков, и солнце приятно греет кожу, чистую, без язв и царапин. Всё, что было в моём воображаемом Юге, являлось полной противоположностью тому, что окружает меня сейчас. Слишком много грязи, слишком много крови и боли, слишком много одиночества.

Иногда я смеюсь сам над собой, потому что я один из тех, кто сорвался посреди ничего и пошёл, постоянно поднимая голову наверх, чтобы узнать, правильно ли иду. На знаках не было слова Юг, и всё являлось лишь примерными наводками. Скорее, нам и не нужен никому этот Юг, просто все мы хотим, наконец, остановиться и перевести дыхание. Хоть на минутку.

Раньше я чаще обращался к Нему с вопросами, а теперь уж почти забыл, как правильно это делать. По крайней мере так, как писалось в книге. Бабушка заставляла абзац за абзацем учить всю книгу. Я плакал, потому что мог найти занятие куда интереснее, чем чтение, но даже родители за меня не заступались и лишь кивали бабушке, когда та воспитывала своего ленивого внука. Эту книгу я помню до сих пор от корки до корки. Хорошо ли это? Возможно, из-за неё я теперь именно тот, кем являюсь, и если бы это звучало не так странно, но я собой горжусь. Хотя на страницах книги был и по поводу этого пунктик.

У меня странное настроение с утра. Хотя, может, уже и день наступил. В тёплые периоды, когда ночь сокращается до каких-то пары часов, трудно определить, когда утро перетекает в день. Да и вечер, как мне кажется, наступает слишком поздно. Время тянется очень медленно, когда ты просто шагаешь вперёд и смотришь вниз, потому что вокруг нет ничего интересного, и твои постоянно мелькающие стопы перед глазами кажутся чем-то хоть немного стоящим твоего внимания.

Сегодня я не хочу никуда идти. Мозоли на пятках уже похожи на черепаший панцирь, но лучше так, чем стирать нежную кожу в кровь от каждого шага в старой обуви. Я провёл пальцем по ноге и стёр грязную пыльную полосу. Как же мне не хватает душа.

Что там, на Юге? Может, там отлично ловится рыба, если она все ещё не погибла после взрывов. Хотя, от такой трясучки на земле всё, что жило в воде, должно было отплыть на несколько сот километров от линии берега. Слишком суетливо стало здесь, чтобы быть вмешанным в дела людей даже случайно. Ну, я бы подумал так, если бы был рыбой.

Я думаю об этом Юге, как о чём-то заветном и почти недосягаемом. Что я буду делать, когда доберусь? Меня всё чаще посещает мысль, что дорога мне милее, чем остановка. Я слишком привык идти, и, осев в одном месте, я просто сойду с ума, дав ногам слишком долгий отдых, или одной ночью, находясь в глубоком сне, убреду неизвестно куда. Хождение во сне никогда бы ещё не приобретало таких масштабов. По-моему, я в детстве лунатил, когда был совсем маленький. Бабушка сказала, что шла ночью на кухню попить воды и увидела, как я в прихожей стою и трясу носками. Я посмотрел на неё, положил носки обратно в обувь и ушёл в свою комнату. Утром я, конечно же, ничего такого не помнил, и думал, что бабушка так шутила надо мной, но она не шутила никогда, вообще, и всё напоминала мне учить книгу. Мне её будет не хватать. Бабушки, конечно, а книга всегда со мной, в моей голове.

Я спустился через прохладу подъезда на улицу и оглядел окрестности. Я пришёл сюда ночью, и не успел толком оглядеться. Маленький город сплошь закрыт кронами тополей, и пух лежит сугробами вдоль потрескавшихся дорог. Узкие пешеходные тропинки извилистыми линиями тянутся вдоль пятиэтажек и завершаются ближе к окраине в песочных бороздках посреди густой листвы. Город словно сам по себе вырос посреди луга, окружённого со всех сторон природой и отрезанного от остальной цивилизации. В доме, в котором я заночевал, были выбиты стёкла за исключением пластиковых, но таких мало, и здание больше похоже на рот деревенщины, с парой белых точек посередине.

Нужно идти. И даже не важно, кому это нужно, я просто должен. Я сделал первый шаг – уже неплохо. Второй шаг последовал за ним, и третий не заставил себя ждать. Главное – начать, как говорили родители каждый раз, когда бабушка буквально впихивала мне в руки книгу, а потом всё пойдёт как по маслу. Ускорил шаг и теперь даже не думал о том, чтобы остановиться, я словно забыл, как это делается. Вчера я проверил по знакам, что нужно будет пройти по главной улице и затем, у какого-то завода, свернуть налево. Дорога сузится и превратится в долгий одинокий путь в сторону Юга, если верить рассказам, конечно.

Интересно, какой он, этот Юг? Мечтать иногда приятнее, чем найти то, что больше всего желаешь. Надеюсь, я не цитирую книгу, и это моя собственная мысль, ведь я должен быть мной и никем больше. Не книгой, нет, только не этой книгой.

Глава 2

У завода я повернул налево, всё по плану. Он был похож на один сплошной камень с торчащими из него закоптившимися трубами, выглядящими как две потушенные недокуренные сигареты. Стёкла выбиты и валяются даже на дороге. Я смотрел под ноги, обступая большие и маленькие осколки. Деревья вокруг завода чуть желтее, а их ветки – тоньше. Огромная табличка на кирпичных стенах вокруг территории фабрики – синий круг и четыре буквы в середине. Они почти стёрлись, а табличка покрылась тонким слоем ржавчины. В этом же месте лежал поваленный фонарный столб. Мне было не по себе от этого места, и когда завод остался позади, я вздохнул спокойнее.

До сих пор не привык к стойкому запаху железа в воздухе. Он оседает внутри, как смола, и дышать с каждым днём всё труднее и труднее. Я чаще стал слышать свист в каждом своём вдохе. Нет, я не жалуюсь, да и некому, но всё-таки это неприятные звоночки. Главное, чтобы к тому моменту, когда я найду Юг, я не буду звучать как вскипевший чайник.

Мне не хватает, блин звуков! Хоть бы одна птица или животное, хоть бы какая-нибудь собака гавкнула. Но вообще ничего. По телевизору так и не сказали, почему животные стали так быстро вымирать, что буквально через пару месяцев на Земле остались лишь люди и некоторые рыбы, да и те уплыли подальше от замусоренных берегов, ибо человечество резко превратилось вид рыбаков. Кто похуже, кто – получше.

В кустах что-то шевельнулось, я бы принял это за случайный порыв ветра, но различил что-то тёмное посреди зелени. Я остановился и пригнулся, чуть не прижавшись коленями к асфальту. За кустарником сразу начинался густой лес, не пускающий к влажной земле даже свет солнца. Я подошёл ближе, опираясь ладонями об асфальт, вытянув шею так, словно пытаюсь не разглядеть что-то, а унюхать. Шевеление повторилось, я вжал голову в шею и застыл. Звук больше не прозвучал, и я просидел вот так, как дурак, несколько минут. Я встал и осмотрелся, ощутив себя глупее, чем есть на самом деле и посмеялся. Одним ухом прислушиваясь к тому, что происходит за моей спиной, я двинулся дальше.

Я прошёл несколько километров, стараясь делать каждый шаг тише. Не мог отвлечься ни на что другое, и даже от шелеста листьев на деревьях я вздрагивал – был напуган одним тем фактом, что за мной мог кто-то следить всё это время. Иногда я резко оборачивался, пытаясь застичь моего преследователя врасплох, но каждый раз при этом видел пустую дорогу, которую я уже преодолел. И вот, в очередной раз обернувшись обратно, я увидел перед собой человека. Он сильно сгорбился, и его белые глаза блестели на чёрном абсолютно лысом лице. Ни волос, ни бороды, но извалян в саже, как рабочий угольной шахты. Я не сразу заметил, как у согнутого почти пополам живота он держит пистолет. Испуга во мне нет, но тело всё равно застряло на одном месте, и холодная капля пота прокатилась от лба по щекам к верхней губе, зацепившись за мои отросшие усы. Медленно поднимая руки, я взглянул прямо ему в лицо. Его потрескавшиеся морщинистые губы подрагивали и на каждом нервном вдохе западали в беззубый рот.

– Давай сюда. – Он хрипел, как старый пёс.

– Что давать?

– Он самый. Ну тот, – он перестал целиться и махал пистолетом, повторяя жестикуляцию своих костлявых рук с длинными пальцами, – на спине. Там есть?

Я медленно снял со спины рюкзак, не глядя пытаясь его поставить на землю и открыть. Достал оттуда на ощупь старую шоколадную конфету, уже затвердевшую, и протянул этому существу. Оно отвлеклось и уставилось своими безумными пешками с маленькими зрачками за завёрнутую в неаккуратный цветной фантик от сладости.

– Она это да, согласен. А ещё?

– У меня больше нет. – Я сказал правду, но при этом ощущая себя лжецом.

Его кривой рот исказился, и уголки тонких губ опустились так низко, что достали почти до кончика подбородка с большим толстым, но уже заросшим шрамом, похожим на вытоптанную тропинку посреди покрытого травой луга.

– Не надо, у тебя – да. У меня нету, давай сюда и её и ещё.

Он снова наставил на меня пистолет и сделал пару шагов навстречу. Его неровная походка выглядела мерзко, и одна нога как была согнутой, так и осталась, как вырезанная из цельного куска дерева.

Я сделал шаг назад, и оно вздрогнуло. Тут я поймал себя на мысли, что даже не могу понять, какого пола человек передо мной. Голос хриплый, но всё равно отдаёт женским фальцетом, только сильно измученным, и теперь на солнце ещё и блеснули тонкие волоски на макушке, рыжие, как бронза. Его рука тряслась, сжимая пистолет до онемения пальцев. Существо сбавило шаг, но всё равно двигалось ко мне, переводя взгляд то на меня, то на раскрытый рюкзак. Я оставил его перед собой и отошёл назад, пригнулся и поднял руки повыше.

Он подошёл к рюкзаку и запустил в него голову, как животное, ищущее в мусорном баке хоть какую-то пищу, оставленную людьми. Я сделал прыжок, и толкнул существо. Оно взвизгнуло и выронило оружие, с глухим звуком упало на землю и даже подскочило на несколько сантиметров. Этот человек вздрогнул ещё раз, еле удержав равновесие, и устремился к кустам, быстро пропав из моего поля зрения. Я поднял оружие и сильно удивился, когда понял, что чуть не отдал свои скромные запасы тому, кто запугивал меня игрушечным пистолетом. Я усмехнулся и кинул его в сторону кустов, в которых пропал неудачливый грабитель. Я посмеялся ещё раз, закидывая рюкзак обратно на спину, не до конца осознавая свою удачу. Пистолет мог быть настоящим, но не оказался. Вот бы и этот поход был лишь детской игрой.

Теперь мои мысли занял этот случай. Я не мог выбросить из головы один момент – если бы я не решился прыгнуть и отдал рюкзак со всем его содержимым, смог бы я дойти до Юга? Могло ли мне повезти, и я находил бы время от времени еду и воду? Я думал о том, насколько хрупким может оказаться человек и его тело всего из-за одного неудачного случая, стечения обстоятельств. Никто не виноват, так вышло, зато последствия были бы фатальными. Когда я говорил о таком с бабушкой, она всегда уверяла меня, что если Богу бы так стало нужно, то он бы сделал, и если ты ещё жив, значит, таков Его план в любом случае. Бабушка умерла от рака груди, не дожив до шестидесятилетия. Поняла ли она Его план, лёжа в больнице и делая последние вдохи, или закрыла глаза, так и не узнав ничего? Конечно, я не спросил. Я погладил её по руке, покрытой этими стариковскими пятнами, и вышел из больницы, оставив плачущих маму и папу внутри.

В кустах снова послышалось шевеление. Я остановился, на этот раз уже без опаски. Почти лысая голова высунулась из листвы, и за ней последовало странно сложённое тело. Богомерзкое существо делало вид, что прячет оружие под курткой, свисающей почти до земли, но я уже знал, что его «оружие» не может причинить мне вред, и встал, упёршись руками в бока, притоптывая ногой, как разозлённый на своё чадо родитель.

И он достал нож. Лезвие блеснуло, длинное, как у казачьей шашки. Кухонный нож, каким обычно режут хлеб, но лезвие, криво заточенное, было явно очень острым, и могло подойти и для мяса. Вот тут дыхание моё перехватило уже совершенно по-другому. Я подумал, что надо мной издеваются, и огляделся по сторонам, ожидая увидеть улыбающихся операторов с камерами. Вот был бы рейтинг у этого шоу.

– Давай её и всё. Больше не надо. Я – туда, ты – туда.

Он махнул лезвием в разные стороны, глядя на меня мечущимися глазами. Я следил лишь за одним ножом, даже не смотря на того, кто его держит. Я нова снял рюкзак, двигаясь ещё медленнее, чем в прошлый раз. Я быстро нашёл конфету, потому что положил её сверху на другие вещи, и протянул ему.

– Кидай. Не сильно, не быстро. Я беру и ухожу. Договор? Так нормально?

Я кивнул и опустил руку, дав понять, что сейчас кину. Я подбросил в его сторону конфету, а он подбросил таким же образом в мою сторону нож, что упал прямо у меня под ногами. Существо забыло про него и бросилось на почти уже деревянную сладость, медленно разворачивая фантик. Губы человека, больше похожего на предыдущие стадии своей же эволюции, покрылись пузыристой слюной. Он положил еду в рот и сдал передвигать языком от щеки к щеке, закрыв при этом глаза и мыча, как унюхавший мяту кот. Я посмотрел на нож, лежащий подо мной, подумал, что было бы неплохо его забрать с собой. Мало ли ещё для чего он мог пригодиться, хоть у меня был свой, но в рюкзаке. И почему я его не достал сразу после того, как чуть не попался на трюк с игрушечным пистолетом, ведь в следующий раз он мог оказаться вполне настоящим?

Существо посмотрело обиженно на меня, когда я положил его нож в свой рюкзак.

– Погоди, ты это зачем?

– Себе возьму, – говорил я таким тоном, словно объяснял самую очевидную в мире вещь, – обмен. Я тебе еду, ты мне – оружие.

– Но оно моё!

– Конфета тоже была моей, но ты её забрал и съел.

Он встал, выпрямившись чуть больше, чем в прошлый раз, и сделал шаг ко мне. Я притопнул, и он вздрогнул, сделав два шага, только уже назад.

– Не иди за мной, а то получишь своим же ножом!

– Сука! Суки! Отдай, он мой!

Я помотал головой из стороны в сторону и пошёл по дороге. Он ринулся за мной, держась на расстоянии, перейдя полностью на сочный русский мат. Я сделал вид, что зажал что-то в руке, а потом бросил эту невидимку в кусты. Бывший хозяин ножа ринулся вслед, перестав так сквернословить. Я прибавил шагу, и спутанная речь осталась позади.

Солнце поднялось и будто там и застыло. Дорога стала хуже, покрытая глубокими ямами, она извивалась тем сильнее, чем дальше я шёл. Кусты превратились в низкую траву, а деревья остались где-то в километре за моей спиной. По карте я не мог определить, где и какой ландшафт будет, но я зашёл уже в степи. Трава желтела и не отрывалась практически от земли. Солнце палило будто с удвоенной силой, и над потрескавшимся асфальтом, идущим грубой чешуёй по бокам, плавало полупрозрачное марево. Дорога плыла как река, отражая при этом небо, вообще лишённое облаков.

Я надеялся, что после подъёма на возвышенность начнётся хоть какой-то лесок, но мне открылась плоская земля с тонкой серой полосой посередине, по которой мне следовало пройти до наступления темноты и достичь любого укрытия, да хоть остановки автобусной, лишь бы с крышей. Я достал из рюкзака смятую бутылку с водой и сделал три глотка. Привычка делать всего по три у мня осталась ещё с детства, проведённого под крылом бабушки. Магия числа давно развеялась, но не его влияние на моё повседневное бытовое мышления. Я отдышался, готовясь к непростому походу, отдаляя тот момент, когда придётся сделать тот самый, самый трудный, первый шаг. Я оглянулся, и не увидел ничего. Со всех сторон меня окружало это ничего. Тёплый ветер коснулся кожи и меня передёрнуло. Было слегка одиноко, лишь бы я не стал разговаривать с собой, хотя бы не в слух. Я шагнул вперёд, дав мысленно указание ногам больше не останавливаться, пока не представится подходящей возможности, и картинка перед глазами медленно поплыла, как кинолента в старом проигрывателе. Даже звук мелькнул в моём воображении.