Текст книги "На Юге, говорят, теплее"

Глава 3

Надо было обойти его. Ну я же чувствовал, что надо было! Нет, решил сократить путь, и теперь уже второй день приходится сидеть в этой квартире и ждать, пока стадо пройдёт.

Кухню я рассмотрел уже всю вдоль и поперёк, а больше коротать время никак не представлялось возможным. Иногда я выглядывал в окно, но видел всегда одно и то же – сотни, может, тысячи мертвецов плетутся, как покрытая коричневым льдом река, и нет им конца и края. Первая ночь оказалась самой трудной. Сложнее всего получалось игнорировать это заунывное мычание, что издавал чуть ли не каждый из них.

До сих пор мандраж не отпускает, хоть вижу такое уже не в первый раз. Ближе к вечеру, когда степи медленно стали превращаться во что-то похожее на живую флору, я набрёл на городок. В сумраке, абсолютно без фонарей, я посчитал, что всё равно нужно его обогнуть. Уж больно сильно веяло от него смертью, да и случайно долетевший до ноздрей запах был таким гнилым, что меня скрутило, но так и не вырвало. Я постоял на пустой дороге, похрипел, и двинулся к домам с выбитыми окнами. Не успел я пройти и ста метров в глубь города, как из-за поворота, за домом, где начинался уже густой еловый лес, появились первые мычащие мертвецы. У того, что шёл впереди, почти не было лица – одна сплошная корка, но он поднял руку и ускорил шаг, двигаясь в моём направлении. Я упал на задницу и клацнул зубами, тут же вскочил и вбежал в первый дом, что мне попался. Изнутри я закрыл деревянную дверь на защёлку. Поднявшись на второй этаж, я слышал, как в эту дверь скребутся и стучат. Удары ослабли, а потом и вовсе пропали. Я зашёл на кухню в квартире, единственной открытой на площадке, и подошёл к окну, не заметив осколки стекла на грязном пыльном полу. Под ногами захрустело, и пришлось зажмурить глаза, чуть ли не молясь, чтобы меня не услышал ни один из них.

Я медленно пригнулся. На осколках блеснула поднимающаяся луна, и запах поднятой в воздух пыли заполнил ноздри. Когда шум в голове немного утихомирился, всю улицу заполонило отвратительное мычание, которое мне предстояло слышать ещё как минимум два дня. Это как крики лосей в периоды спаривания, кричат они пострашнее призраков из фильмов ужасов.

Что бы ни делал, меня вряд ли услышат снаружи, и я стал кидаться кусочками камня и стекла в стену, пытаясь попасть в вентиляционное отверстие под потолком. Когда камешек туда залетал, то с металлическим звоном пропадал где-то внутри дома, и мне становилось хоть немного весело. Да что угодно могло меня развеселить, любой звук. Становишься так неприхотлив, когда у тебя забирают даже способность просто идти по пустой дороге, обнажая каждую мысль перед самим собой.

Вторая ночь наступать никак не хотела, и я уже не знал, что мне делать. Я выглянул, и мне показалось, что толпа внизу почти остановилась, и я проследил за одним из них. Он немного сместился относительно столба, от которого я и исходил в расчётах, и понял, что они всё-таки движутся, но с безумно низкой скоростью. Я даже начал их считать, медленно сходя с ума от скуки, как заметил в доме напротив, через улицу, что в окне мигнул огонёк. Я посчитал, что мне привиделось, это вполне могло так и быть, если бы это не повторилось. Я прижался носом к подоконнику и вгляделся вперёд, в медленно сгущающийся мрак над ползущей улицей. Оттуда доходили голоса посреди бессвязного гула мертвецов, и сердце в груди забилось так сильно, что в висках ожили два молотка. Я медленно поднялся, заметив, как два человека смотрят вниз, на эту толпу, освещая их фонарём. Мертвецам было абсолютно плевать, и смельчаки смеялись в полный голос. Не думал, что живой смех настоящих людей может произвести такое впечатление. На миг мне показалось, что я не так уж и одинок, но потом заприметил на груди у одного из них знак мародёров, когда второй убрал фонарь в комнату, случайно пролив луч света на своего напарника.

А вот это было уже плохими новостями. Их больше, чем меня, как минимум на одного. И ещё неизвестно, сколько там прячется, в тени дома. Когда толпа пройдёт, а ведь когда-нибудь она точно закончится, эти люди выйдут наружу и продолжат заниматься тем, чем занимались до этого – грабить и, при необходимости, а то и при желании, убивать.

Я долго не мог уснуть. Теперь я прислушивался в два раза сильнее, чем обычно. Я искал повтор того самого смеха, который услышал несколько часов назад, положил голову на рюкзак и вытянулся на полу в полный рост, сложив руки крест-накрест на груди. Дышал глубоко носом и выдыхал ещё медленнее ртом. В детстве мне это помогало уснуть, но не сейчас. Я помню, как закрыл глаза, а открыл уже тогда, когда солнце стало вставать за окном. Розовое полотно только расстилалось над горизонтом, поливая всё ещё идущую толпу мертвецов оранжево-красными тонами.

Я встретился взглядом с одним из мародёров. Может, он не смотрел мне точно в глаза, но явно тоже меня заметил. Он махнул рукой за свою спину и что-то сказал. Я услышал голос, но слов разобрать не смог. Из-за стены появился второй. Этот уже выше, и на его плечах висел поломанный мотоциклетный шлем с длинными гвоздями. Выглядел он точь-в-точь, как в фильмах про мир, переживший ядерную войну. Как цирк и ребячество, но не сейчас, когда эти люди узнали о моём существовании, да ещё и так близко к ним. Они помахали мне в ответ, переглянулись друг с другом, и громко засмеялись. Я невольно улыбнулся, но, уверен, выглядел при этом глупо. Тот, что был со шлемом, отошёл от стены. Оставшийся помахал мне рукой, давая понять, чтобы я отошёл в сторону. Я сделал, как мне подумалось, что он просил, и я спрятался за стеной. Прошло секунд пять, и в комнату, где я находился, просвистела стрела. Я так сильно вздрогнул, что дыхание перебило. Я боязливо выглянул, один из них держал в руках опущенный вниз лук. Настоящий, блестящей на поднимающемся утреннем солнце тетивой. Я нашёл стрелу, к ней был крепко привязан мешочек. Открыв его, я нашёл внутри пару грецких орехов и миндаль. Я просто ох*ел.

Подойдя к окну, я поднял руку с мешочком, указал на него пальцем свободной руки и помахал людям на той стороне. Они помахали в ответ и снова посмеялись. На миг подумалось, что с орехами что-то не так. Но неужели для них бы это было таким смешным – отравить человека орехами? Нет, вряд ли. Я съел миндаль и ощутил приятный вкус на зубах. Это было что-то совершенно новое для меня, я и забыл уже этот вкус. С грецкими повозился чуть дольше. Пришлось поискать по квартире осколок бетона побольше, чтобы сломать скорлупу, но оно того точно стоило. Питательные осколки размозжённого ореха будто заполнили весь желудок, приятно урчащий в животе. Он радовался, что я поместил в него что-то помимо воды и всяких полуфабрикатов.

Я высунулся из окна, ожидая, что они всё ещё там, но никого не было. Хотел вернуть им стрелу, но вообще понятия не имел, как это можно сделать. Я просидел несколько часов, опёршись спиной об стенку под окном, вертел в руках стрелу. Железный наконечник был чистым от ржавчины, а древко ровным, без единой занозы и зазубрины. Ровные пёрышки на её конце пахли пластиком, но именно поэтому выглядели как новые., жаль, что без самого лука эта красота вряд ли могла пригодиться, только если царапать что-нибудь на стене.

Точно.

Я подошёл к стене, открытой для тех, кто сидел в доме напротив, и нацарапал спасибо. Белые тонкие буквы на синей краске. Солнце скоро должно повернуться достаточно, чтобы они смогли это увидеть. Я написал слово и смотрел, каким же оно кривым вышло. После него я поставил двоеточие и скобочку, и всё это превратилось в смайлик, сгладив уродство моей благодарности. Я обернулся, думая, что теперь они выглянут, но нет – их опять не было. Я вздохнул и вернулся к стене вертеть бесцельно стрелу в руках.

Вся в царапинах, явно бывшая в частом употреблении, но остриё насколько тонкое, не считая чуть подтупленного кончика, что можно было бы порезаться, лишь прикоснувшись к лезвию. Я подумал о том, против кого работало это лезвие? Мертвецы? Люди?

Я поднял голову. Там стояли двое и указывали пальцем на стену. Видимо, заметили. Я встал и показался им, помахав стрелой. Они почти одновременно махнули руками и снова пропали. Я положил стрелу на подоконник и вышел с кухни.

Не стал спать в большой комнате. Там была куча вещей, сваленных в вонючую гору, и я решил не искать причину этой вони. В ванной не оказалось самой ванны, лишь оранжевая раковина с потрескавшейся эмалью. Мне показалось, когда я выглядывал в окно, что стадо медленно редело. Я решил подняться на крышу и осмотреться. На пятом этаже меня встретила решётчатая дверь, но она осталась не заперта, наверное, ещё со времён общей эвакуации. Преодолев два маленьких лестничных пролёта в полной темноте, я вышел на крышу. Тут нашлись два спальных мешка, закрытых до самой верхушки, они лежали рядом. Кажется, в них что-то было. Я скинул рюкзак и спрятал его у входа на крышу. Подошёл к мешку и открыл один из них, в нём оказалось больше пыли, чем вещей. Рубаха и джинсы. Открыв второй, я ощутил удар едкого запаха по ноздрям. Из мешка показалась ступня, лишившаяся вообще всей кожи, одни серые кости. Я тут же закрыл мешок и обтёр руки об свою одежду с обеих сторон.

С этой крыши видно практически весь город. Вдалеке, за небольшим леском, торчала половина неподвижного колеса обозрения. Моя бабушка всегда называла его чёртовым, и никогда не пускала меня на нём кататься. Что в нём было чёртового, так и не удалось узнать. Я подошёл ближе к краю крыши и увидел, как стадо мертвецов превратилось почти в колонну из плетущихся позади. Они еле волокли свои одеревеневшие ноги, некоторые падали и больше не вставали, оставляя за собой, как улитка слой слизи, разбросанные тела. Ещё пару часов выждать, чтобы наверняка, и можно спускаться вниз. Я остался на крыше, снял футболку, чтобы немного погреть свою кожу, покрытую тонкой потной плёнкой и пылью. Ветер здесь посильнее, и волосы приятно развевались, превращаясь из уже плотного колтуна в отдельные локоны. Гул хриплых голосов внизу совсем стих, и я поднялся, у двери накинул рюкзак и спустился сразу на улицу.

Мертвецов больше не было, не считая тех, что неподвижно валялись на земле, покрытой отвалившимися ороговевшими чешуйками тех, что плелись здесь почти два дня кряду. Из соседнего дома спустились они, те, кто подарили мне мешочек с орехами. Когда мы встретились взглядами, их лица исказились в каких-то странных гримасах, и мне стало сильно не по себе. Они оглянулись по сторонам, будто боясь быть сбитыми машиной, и подошли почти вплотную ко мне.

– Есть что? – начала тот, у которого на плече каска с гвоздями.

– В смысле?

– Сигареты, еда? – у второго, что пониже, был совсем осипший голос, и отсутствовала явно большая часть зубов.

– Нет, только пара сухих закусок и бутылка воды. И спасибо за орехи.

– Ага, – выдавил из себя первый, оглядывая меня сверху вниз, прицениваясь или пытаясь понять, лгу ли я. – Ладно, иди куда шёл.

Я кивнул, и мы разошлись в ровно в противоположные стороны. Я боялся оглянуться, и шёл, вихляя из стороны в сторону, обходя дымящиеся трупы. Старался побыстрее покинуть эту улицу и свернуть в первый попавшийся двор, но всё было завалено брошенными машинами или деревьями. Здесь словно прошёл ураган, смыв с города его прежнее лицо. День только набирал обороты, и становилось всё жарче и жарче. Тополя по мере приближения к краю города становились всё реже, как и тень, в которой я прятал разгорячённую голову, она слегка кружилась. Я сел под козырьком двухэтажного дома и размял ноги, достал воды, но вместо того, чтобы сделать глоток, налил немного в ладошку и ополоснул лицо. Кислая, немного солёная жидкость попала в рот и на губы. Их защипало, и эту дрянь я сначала слизнул, а потом выплюнул одним густым шматком. Оглядевшись по сторонам, я снова встал на дорогу и продолжил идти. Ржавый знак мне подсказал, что впереди меня ждут полупустые сто пятьдесят километров до следующего пункта.

Глава 4

В детстве во сне я всегда сильно дрыгал ногами, и поэтому замерзал. Я скидывал одеяло на пол, и только если мама не проходила мимо моей комнаты и не укрывала меня, я околевал, и мне снились кошмары.

Чаще всего мне являлась старая женщина, она была голой, к её лицу прилипли длинные чёрные волосы, но сама она сверкала лысиной. Она всегда стояла рядом со мной, что бы я не делал в грёзах с закрытыми глазами. Даже если мне снилось, что я купаюсь в озере с друзьями, он сидела на берегу, поджав ноги и обхватив их длинными тонкими руками, и наблюдала за мной. Я научился не обращать на неё внимания, но всё закончилось, когда мне вообще прекратило что-либо сниться. В последнем своём сне я увидел, как она подошла совсем вплотную ко мне, но я не испытывал страха. Я её обнял, и после этой ночи каждый сон был таким же, как предыдущий – серое полотно, а потом ты открываешь глаза, лёжа в своей постели, и одеяло, как всегда, валяется на полу.

Но сегодня проснулся от того, что меня кто-то потряс за плечо. Я открыл глаза и рывком вскочил, чуть не ударившись темечком об крышу автомобиля, в котором спрятался от липкого солёного дождя и по итогу заночевал. Даже после пробуждения я ощущал пропадающее прикосновение, но рядом никого не было. Я один в запотевшей изнутри машине, стоящей на обочине. Одно из стёкол не поднималось полностью, и пришлось спать с ощущением лёгкого сквозняка прямо в лоб. Здесь пахло сыростью, но выбирать мне не пришлось, и всю ночь я ногами упирался в одну дверь и головой в другую. Сидя спать никогда не умел.

Снаружи всё ещё лило, и на стёклах оставались мыльные разводы. Огромные капли барабанили по металлической крыше как град, но сегодня слишком жарко, чтобы лёд успевал долетать до земли. Я открыл окно шире, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Внутри запах сырости перебивался уже моим личным – пот и усталость. От дождя веяло бензином и спиртом, хоть сейчас в бак и поехали. Я ополоснул руки, и кожа тут же ссохлась на ладонях. Лицо решил не трогать, и без того губы похожи на печенье курабье.

Ночью, в промежутках между пустым сном, я думал о тех, кто сейчас тоже идёт на Юг. Вряд ли я один такой, ужаленный осой в задницу, решивший идти куда глаза глядят и искать то, чего нет ни на одной карте, напечатанной хотя бы года два назад. Что они видят сейчас, этот же дождь, что сейчас наблюдаю я сам? И сколько из них остались без укрытия?

Мне казалось, что дождь снижал обороты, но после маленького затишья снова набрал силу и ударил по крыше с удвоенной силой. В детстве я любил дождь, но потом он превратился в предвестника одной и той же мысли: «бл*ть, опять зонт не взял».

Я сел на пассажирское сидение, – за рулём слишком тесно, потому что тот был огромным и доставал чуть ли не до сидения под водителем, – вытянул наверх рюкзак и проверил, что у меня ещё было из еды. Сперва я сделал глоток из на две трети опустошённой бутылки. Тут и оптимизм не помощник. Я сдвинул вещи в сторону и нашёл на дне рюкзака какие-то крошки. Я облизнул палец и сунул его на дно, поднял остатки чего-то, надеюсь, съедобного, и сунул в рот. Я оказался наполовину прав. Это крошки затвердевшего хлеба и высохшая грязь. Не так плохо, как может показаться. Главное, чтобы эта бурая грязь не ссыпалась с моих трусов, которые и постирать толком негде.

Всего пакет маленьких тонких макарон и изюм в пачке, уже похожий на угольки. Я стараюсь не унывать, но глядя на это тоска нагоняет сама по себе, как бы быстро ты ни пытался от неё оторваться. Я открыл изюм и закинул полпачки в рот. На вкус как стирательная резинка, да и жуётся примерно так же. В школе я съел достаточно, чтобы узнать вкус. Я проглотил не изменившийся в размерах комок засохшего изюма и еле протолкнул его через горло. Пришлось по-настоящему напрячься, чтобы сделать это. Я глотнул воды и закрыл бутылку покрепче. Может, это напомнит мне, что на сегодня свою норму я уже выпил. Макароны положил обратно на дно рюкзака и отбросил его рядом за руль.

Я откинул голову назад и улёгся затылком на низкое сидение. На потолке, сквозь дырявое покрытие, виднелась дырявая крыша. Было ощущение, что дождь совсем скоро пробьёт её насквозь, и мне на лицо хлынет та самая вода с неба, чьи лужи мерцают на солнечном свете как детская раскраска. Я снял ботинки и поджал ноги к себе. Пришлось немного потерпеть запах своих же ног, и потом убрать их обратно в сильно потёртые ботинки. Кровь хоть немного поступила в ступни и усталая, ороговевшая кожа ощутила чуточку свежего воздуха.

В этот раз дождь действительно пошёл на убыль. Мутные капли постепенно скатывались с покатого лобового стекла, оставляя борозды как на матовой поверхности. Я открыл окно полностью и вдохнул полной грудью. Запах топлива медленно пропадал, и ветер коснулся моей щеки. Всё ещё пребывая в сонном состоянии, я потянулся, найдя самую длинную линию в тесной кабине, и открыл дверь наружу. Последние капли упали на скомканные волосы и добрались до кожи. Я ощутил неприятный укол, будто в рану ткнули пальцем. Быстро отряхнув едкую воду, я огляделся. Дорога тянулась под уходящие цветные тучи, но я их даже при желании не смог бы догнать. За холмом, покрытом высокой жёлтой травой, виднелись верхушки елей. Значит, впереди был лес.

Я шагнул в сторону елей и чуть не запнулся, ногой попав в трещину асфальта, тянущуюся ровно поперёк и толщиной со ступню. Она наполнилась переливающейся водой, стекающей в землю у обочины. С машины, в которой я заночевал, ещё больше слезла краска, превратившись в отпадающую сухую корку.

Я прошёл метров сто, не больше, как справа от меня, до этого прячась за другим холмом, открылся вид на реку. Она переливалась и билась об камни, но звука я не слышал. Наверное, все ручьи стекают в неё и несутся дальше, размывая любую преграду на пути, и даже железо не сможет сдержать такой натиск. Я поднялся чуть выше и увидел лес, из которого текла река. Её тонкое русло, начало потока, набирало силу по мере спуска с возвышенности, густо поросшей бардовыми лианами, обвившими крайние деревья леса. Эти ели казались пожухлыми, а кора была серой, словно каменной. Я подошёл ближе к лесу, и на меня повеяло этим самым запахом. Запах повышенной влажности и иголок. Я на зубах ощутил вкус орешков из шишек. Бабушка их приносила из леса и говорила, что это неплохая добавка к завтраку. Но пока их выковыряешь, снова захочешь есть, и далеко не только эти маленькие орешки, еле доставшихся тебе.

Какая-то невидимая стена, сделанная словно из совсем другого воздуха, отделяла лес и территорию жёлтых холмов. Да и внутри дышится совершенно по-другому. Лёгкие отвыкли от чистого воздуха, и я сперва закашлялся, как от первой выкуренной сигареты. Жгучая боль в горле быстро прошла, и я продолжил путь. Асфальтовая дорога совсем разрушена, и напоминает теперь тонкую тропу между древесными исполинами, закрывающими своими кронами само солнце. Чем дальше я заходил, чем меньше становилось асфальта, и тем больше зелени вокруг меня появлялось. Когда под моими ногами началась песчаная тропа, я не на шутку испугался. Я не должен был нарваться на тупик, его не было на картах, либо я где-то ошибся, либо сама природа отгородила меня от Юга. Я не знаю, какой лес по размерам, и обход его по кругу может затянуться на крайне долгое время, а у меня с собой нет ни карты, ни компаса. Но и проходить его насквозь – ещё большая глупость.

Теперь я смотрел только под ноги, стараясь не упустить из виду сходящую на нет тонкую тропинку. Травы становилось всё больше и больше. Началась зелёная подушка, в которой тонули мои ноги по щиколотку. Я обернулся, и дорожка совсем пропала, будто её и не было вовсе. Я не отрывал ног от земли, лишь развернув тело, и теперь, вернувшись обратно, я просто пошёл вперёд, так, как шёл бы по автодороге.

Я чаще стал замечать, что периодически по ноздрям бьёт сильный едкий запах. Трудно объяснить, на что он был на самом деле похож. Немного корицы и перца. Слизистую жжёт, и я стараюсь дышать чаще ртом через сжатые губы, между которыми осталась тонкая полоска. Я вдыхал практически со свистом, и кончик моего языка быстро высыхал, прилипая к зубам и к нёбу. С глазами началась какая-то катастрофа, они слезились так сильно, что заливали всё, что я мог бы увидеть. Но даже сквозь эту пелену я понимал, что зелёный лес стал менять свой цвет. Появлялись красные и бардовые тона. Я остановился и протёр глаза рваным рукавом. Лиан вокруг не было, но сосны и ёлки, и даже маленькие кустарники были больше красными, чем привычно зелёными. Я побоялся возвращаться, осознав риск потеряться совсем, и стал следить за одним моментом – идти вперёд, ровно вперёд. Ни сантиметра вправо или влево.

Деревья становились уродливее. Толстые стволы изгибались, а кора была похожа на пережаренную куриную кожу. Под ногами хрустели красные листья и иголки, толстым слоем закрыв землю. Всё вокруг было красным, и я думал, поначалу, что у меня просто лопнули все сосудики в глазах, но это не так работает, кажется. Запахи перестали быть такими удушливыми, но лес густел с каждым моим шагом. Если раньше я мог, почти не касаясь деревьев, идти вперёд, то сейчас я обходил каждый ствол так, будто он специально преграждал мне дорогу. Мне было крайне неприятно касаться этих мерзких и порой склизких стволов. Смола деревьев была слегка белой и пахла гнилью. Чтобы пробираться дальше, я протискивался, кряхтя, стараясь не порвать одежду. Рюкзак за спиной будто сам старался зацепиться за каждую ветку и порой замедлял мой шаг. Я рывками тащил его за собой, когда очередной сучок хватался за мои лямки.

А что если я просто упрусь в стену из деревьев, и мне придётся идти обратно? Или в сторону. Но тогда в какую? Я и сейчас иду куда глаза глядят, но если я окончательно потеряюсь, это будет хуже всего.

Дыхание моё участилось, когда я подумал, что останусь заперт в такой клетке, с совершенно мизерным шансом хотя бы вернуться обратно. Я бы обошёл этот чертов лес, потратил много времени, но лучше бы обошёл, чем забрёл так далеко и оказался в ловушке. Я двигался намного медленнее, и в голове мутнело, какой-то молоточек бил изнутри по вискам, и вкус железа на зубах и губах становился всё отчётливее. У меня из носа хлынула кровь. С каждым нервным выдохом я замечал, как вперёд летят маленькие капельки крови, сливающиеся с моим нынешним окружением. Во лбу тяжелело, и я понял, что мне нужен перерыв. Любой, хотя бы минут пять. Я побоялся садиться и прижиматься к земле, по которой густо тянулись корни изуродованных деревьев. Я будто слился телом к корой и смотрел туда, куда шёл до этого. Пытаясь восстановить дыхание, я закрыл глаза. Они заболели под веками и опять заслезились, по щекам потекли огромные слёзы, и эта неприятная щекотка вызвала мурашки по спине и рукам. Меня передёрнуло, и ноги мои подкосились, но я уцепился пальцами и удержался на месте.

Я отгонял мысли. Все сразу, и в первую очередь об этом. Я старался не думать о том, что мог сейчас заблудиться и погибнуть. Всё, что было до этого момента, казалось не таким уж и важным, но если я придавал этому больший смысл, чем есть, то так ли это плохо? Сейчас я жалел, что много лет назад я выбросил шоколадку, когда был сыт, вместо того, чтобы всё-таки её доесть. Странно, но сейчас мне очень захотелось шоколада. Молочный, с цельным орехом. Я такой любил, но бабушка очень редко позволяла мне есть шоколад. Иногда тайком на сэкономленные деньги с обедов в школе я покупал плитку шоколада и съедал один. Не хотел делиться. Слишком дорога была цена оказаться пойманным и остаться без сладкого наслаждения.

Всё это кажется картинкой. Плоской и слишком однообразной, чтобы кто-нибудь обратил на неё внимание. Я перевёл дыхание и чуть не уткнулся носом в эту плоскость, но продвинулся чуть дальше, слегка разорвав сбоку штаны. Ничего страшного, главное, что не сваливаются, но этому я радовался недолго. Когда деревья чуть расступились, и телу стало немного спокойнее в пространстве, вокруг появились шипы. На каждом стволе и листочке были разного размера чёрные иголки. Теперь я не мог касаться стволов или на них навалиться, чтобы отдохнуть. Они выглядели ядовитыми, хотя такими и не могли быть на самом деле. Конечно, я не стал проверять, но теперь с удвоенным вниманием следил за каждым своим шагом, боясь неудачно ступить на кривой корень и упасть, упасть прямо лицом на эти шипы. Мозг сам думал об этой картине – как я раз за разом натыкаюсь глазными яблоками на эти иглы и слепну, становясь совершенно беспомощным. Корни становились всё тоньше, и было ощущение, что я хожу по чему-то живому, более живому, чем обычное растение. Под ногами явно что-то шевелилось, но даже в этом случае я не ускорял шаг, держа свои шансы выжить хоть на каком-то уровне. Не помню, когда я в последний раз так боялся за свою жизнь.

Я вышел на какой-то пустырь, окружённый кольцом красных деревьев. Где-то мелькала зелень, но её слишком мало, чтобы менялся цвет общей картины. Трава примята, словно тут остановилась с пикником большая группа людей. Ветра нет, и запах совсем пропал, остался лишь мой – пот и сырость. Они смешивались, порождая отвратительный аромат грязного человеческого тела. Я прошёл на середину пустыря и прочертил ногой направление моего движения. Эта импровизированная стрелка была слегка кривой, но лучше так, чем двинуться непонятно куда. Меня успокаивало осознание хоть какого-то контроля над ситуацией. Под красной травой оказалась обычная коричневая, даже слегка чёрная земля. Я растоптал маленькую площадь, примерно метр на метр, и сел.

Ветра почти не было, и вся природа вокруг меня будто застыла. Верхушки деревьев, растворяющиеся на воне цветного неба, абсолютно неподвижны, гнетущая тишина просто убийственна, и даже собственные мысли кажутся произнесёнными вслух кем-то другим. Такая тишина намного хуже надоедливого шума. Шум мог прекратиться, а это безмолвие казалось бесконечным. Я напевал какую-то мелодию, случайно всплывшую у меня в голове. Голос трескался почти на каждой ноте, и горло сохло быстрее обычного, но это отвлекало достаточно хорошо, чтобы я мог немного отдохнуть.

Меня не покидало ощущение, что моя безопасность находится под угрозой, но я всё равно смог немного подремать, всё время держа уши в напряжении. Успел увидеть сон, как я еду в машине на пассажирском сидении и смотрю в окно. Не знаю, кто был водителем, но именно с его стороны я услышал быстрый шелест листвы. Я открыл глаза и повернулся в сторону насторожившего меня звука. Трава достаточно низкая, и я видел, как красноватые стебельки раздвигаются, будто между ними что-то быстро ползёт. Я тут же подскочил и заметил, как, словно несколько змей, ко мне ползли лианы, берущие начало где-то во тьме между красными деревьями. Я нашёл глазами стрелку, которую вытоптал ногой, и побежал по её направлению. Вокруг тихо, и шелест травы заставляет меня бежать всё быстрее и быстрее. Ощущение, что меня вот-вот схватят за ногу и утащат неизвестно куда, бегало от пяток до макушки, и я старался выше задирать ноги при каждом рывке.

Лес густел по мере моего погружения. Я снова уворачивался от деревьев, но в этот раз они были совсем колючими, и я постоянно рвал одежду, то и дело цепляясь за каждый шип. Мой темп сильно замедлился, и я машинально обернулся, думая, что в этот раз точно попался, но за мной уже ничего не было. Лианы, которые я видел до этого, просто пропали, и на земле не было ничего живого, что могло бы двигаться в мою сторону, лишь бардовые еловые иглы. Я попытался двинуться, но мне не удалось. Я так сильно зацепился, что моё тело сковало между плотно стоящими стволами деревьев. В голень что-то больно впилось, и я стиснул зубы, сделав шипящий вдох, горло обожгло пихтовым едким вкусом. Запах заставлял голову кружиться, и я еле открыл глаза, чтобы посмотреть, насколько всё плохо.

Левая нога почти в капкане. Обе руки могут двигаться, но придётся изрядно порвать одежду, чтобы выбраться. Сбоку справа, ближе к спине, тонкий длинный шип иглой пробил одежду и держит моё тело в застывшем состоянии. Я дёрнул руками и смог опустить их вниз. Аккуратно, словно боясь взрыва, я доставал ногу из ловушки. Опускаясь вниз, я царапнул больно щёку, и жгучая боль расплылась по лицу. Кажется, оно даже немного опухло. Ногу без урона достать не получилось, и тонкая кровоточащая полоска осталась на коже под штанами, разрезанными будто острым скальпелем.

Я медленно поднялся и снова увидел лианы. Они лежали неподвижно, хотя до этого их там точно не было, и они словно выжидали чего-то, пульсировали, и их маленькие листочки двигались как уши притаившегося животного. Они гипнотизировали меня, а непонятный, новый для меня запах, заставлял веки смыкаться сами собой. Я попятился назад и напоролся ладонью на шип, пронзивший кожу как тонкий полиэтиленовый пакет. Я очнулся и снова ринулся вперёд, лицо я не щадя совершенно. Шипы резали его, и я боялся лишь за то, что в очередной раз мне не повезёт, и я лишусь глаз. Мне даже не удастся спокойно умереть, боюсь представить, что со мной будут делать лианы, когда смогут добраться до меня.

Наконец-то стало свободнее, и я миновал ту часть, где было почти невозможно пробраться. За мной хрустела кора, но как только я вышел чуть дальше плотно растущих деревьев, всё пропало. Я отбежал и на ходу повернулся, упав на копчик. Мои челюсти клацнули, и перед глазами немного потемнело. С потухшим зрением я руками и ногами опирался на землю и полз назад, как краб. Когда картинка прояснилась, я увидел снова застывшие лианы, они опоясывали ствол дерева и сжимали его так, что кора отваливалась. Они медленно отползали назад, оставляя на дереве полосы оголённого ствола.

Я глубоко вдохнул и понял, насколько устали мои лёгкие. Мышцы ныли от изнеможения, а кожу жгло от маленьких и больших порезов. С подбородка точно что-то капало, я провёл по нему рукой, и на ней остались кровавые разводы. Я снял рюкзак и достал рубаху. Она была старой, но хотя бы целой. Клетчатая, такие любил папа, а теперь их ношу и я сам, даже размер тот же. Порванной одеждой я вытер изрезанной тело и лицо, пока кровь не запеклась и не превратилась в неприятную корочку с огромными коростами. Вокруг каждого пореза покраснело, кое-где отливались мелкие оттенки синего. Я видел маленькие капилляры возле повреждённых участков кожи, они становились всё более заметными на моём побелевшем теле. Я закрыл их рубахой и постарался не думать об этом, словно ничего не случилось.

Красный лес имел отчётливо видимую границу с зелёным. И всего шаг переместил меня в другой мир, прежний, более привычный человеческому взгляду. Тут были обычные камни и обычная трава. А зелёные ели и сосны тянулись к обычному небу, сегодня наконец-то просто синему, а не фиолетовому или слегка зелёному. Я спокойно проходил между деревьями и так дальше – вперёд, стараясь следить за своим направлением и не сбиваться, надеясь лишь, что это место разрезает какая-нибудь дорога, и я найду указатели, чтобы хоть примерно определить, куда двигаться дальше.