Текст книги "Кукла на троне. Том II"

Юнга громко заверил штурмана, что не привычен ныть ни при каких условиях, и тут же получил подзатыльник за вмешательство в беседу старших офицеров. А вскоре все было забыто, поскольку ее величество и генерал Алексис взошли на борт.

Полководец был хмур – да чего еще ждать от жертвы самого вопиющего разгрома за полвека! Впрочем, выйдя на палубу, ощутив под ногами водную стихию, заслышав плеск волн и посвист ветра в снастях, генерал оживился и приобрел мечтательное выражение лица.

– Я родился на острове, среди моряков… Сухопутная служба Короне – для меня гордость и честь. Но если бы боги дали мне иную судьбу, это точно была бы судьба морехода.

Штурман заверил ее величество и генерала, что не существует более романтического дела, чем мореплавание. Капитан же ограничился сдержанным: «Гм, да», – поскольку, в отличие от штурмана, не страдал лишним оптимизмом.

Императрица выразила желание осмотреть корабль, и оно немедленно было исполнено. Ее величество проявила большой интерес к оснастке и парусному вооружению судна, спросила о названиях каждой детали. Однако лицо Минервы хранило странно напряженное выражение, словно какие-то тяжкие мысли снедали ее.

– В добром ли здоровье ваше величество? – решился спросить штурман.

– Вполне, благодарю вас… Я сосредоточена потому, что пытаюсь запомнить слова. Вы говорите, это… барсель?

– Брамсель, ваше величество. А точнее, фор-брамсель.

– Фор, сударь?..

– Изволите видеть, «Стремительная» оснащена двумя мачтами, из которых передняя зовется фок, а задняя – грот.

– Почему же тогда парус – не фок-брамсель, а фор-брамсель?..

Впрочем, вскоре ее величество разобралась в этих премудростях и выучила все названия, а морские офицеры получили немало удовольствия, просвещая ее. За беседою все как-то позабыли о существовании третьего гостя, брошенного в штурманской каюте.

– Виноват, ваше величество!.. – вдруг опомнился капитан. – На юте вас дожидается гость – министр Дрейфус Борн. Прошу прощения, что не вывели его немедленно с вашим появлением. Сейчас же он будет…

– Вы говорите, ют?.. – императрица свела брови, перебирая свежие пласты познаний. – Это кормовая надстройка, где каюты старших офицеров?..

– Так точно, ваше величество.

– Прекрасно! А мы сейчас стоим тоже на юте?..

– Никак нет, ваше величество. На шканцах.

– Простите мои глупые расспросы, но в чем разница?

Прояснив этот вопрос, вернулись к персоне гостя.

– Прикажете вывести его на верхнюю палубу, чтобы присутствовал при торжествах?

– Господин министр не сможет участвовать в торжествах – он слишком занят. Я лишь обсужу с ним один вопрос касательно налогообложения винодельческих гильдий, после чего проводите его на берег.

Генерал Алексис уточнил:

– Доставлены ли на борт бочки вина?

– Так точно, милорд. Восемь штук – шесть плюс две, – отрапортовал лейтенант, отвечавший за доставку бочек.

– Их разместили на грузовой палубе, милорд, – сообщил капитан.

– Проводите меня туда и приведите гостя, – приказала Минерва.

Необходимость доставить императрицу в трюм вызвала замешательство среди моряков. Однако ее величество проявила известную ловкость и спустилась по узкой лестнице, не запутавшись в складках собственного платья. Она даже как будто не заметила царящий в трюме ядреный запах дегтя, солонины и плесени. Штурман рискнул пошутить:

– Ваше величество уже наполовину готовы к мореплаванию!

Минерва тут же полюбопытствовала, что входит во вторую половину подготовки, но прежде, чем штурман раскрыл рот, капитан оборвал его строгим: «Грм!»

– Господа, благодарю за экскурсию. Прошу, ждите меня на шканцах – верно сказала, да?.. Я вскоре выйду к вам.

Морские офицеры поднялись наверх. Когда гостя привели на нижнюю палубу, его ждала императрица с генералом и тремя воинами эскорта.

– Ваше величество, – проворчал Дрейфус Борн, недовольно постукивая тростью. – Благодарю за приглашение, но вынужден сообщить: мне не до празднеств. Срочные дела ждут в Маренго. Казна Империи требует моей заботы.

– Ах, министр, простите, что побеспокоила. Я не займу много вашего времени.

– И зачем было тащить меня в трюм? Очень странный выбор места встречи!

– Не трюм, а грузовая палуба, сударь. Она зовется так потому, что здесь размещаются грузы. Об одном из них хотела с вами посоветоваться. Сегодня мне доставили восемь бочек необычного вина…

Она указала: бочки лежали пирамидой, скрепленные ремнями. Одна была уже вскрыта, отверстие заткнуто пробкой; остальные пока запечатаны.

Скривив губы, министр стукнул тростью по ближайшей бочке.

– К сведению вашего величества: я не мальчик на побегушках. Я занят делами, которые приносят деньги. Я кормлю весь двор лорда-канцлера! Вспомните об этом, когда снова захотите обсудить какое-то вино или чей-то портрет.

– Весьма невежливо с вашей стороны, сударь. То был портрет Юлианы Великой, вовсе не чей-то, как вы изволили выразиться. И вино в этих бочках тоже не может быть описано словом «какое-то». Это – совершенно исключительный груз, с которым вам непременно следует ознакомиться.

Минерва кивнула гвардейцу. Воин выхватил кинжал и, всадив клинок в щель между крышкой и стенками бочки, принялся давить. Крышка скрипуче сдвинулась с места, и министр отскочил в сторону.

– Идиот, что ты делаешь? Сейчас хлынет!

Но вино не потекло, даже когда гвардеец полностью снял крышку.

– Пустая, что ль?..

Дрейфус Борн приблизился, чтобы заглянуть. Бочка отнюдь не была пустой. Поджав колени к груди, в ней лежала белокурая женщина. Ее руки были связаны в запястьях, во рту плотно сидел кляп.

– Какого черта?! – возмутился министр.

В этот момент женщина запрокинула голову и глянула в лицо Борну. Он издал крик. Трость со стуком упала на пол.

– Марго!.. Марго!..

Борн кинулся к ней, потянулся, чтобы снять кляп. В следующий миг он был сбит с ног и отброшен от бочки. Гвардеец нацелил клинок ему в шею, а владычица произнесла:

– Я получила хорошее воспитание и редко сталкивалась с хамством. Его проявления озадачивают и печалят… Обе наши встречи опечалили меня, сударь. Надеюсь, вы раскаиваетесь и планируете исправиться?

Дрейфус Борн кивнул так резко, что задрожали брыластые щеки.

– И не станете делать того, что меня расстроит?

Он помотал головой из стороны в сторону, ерзая затылком по доскам.

– В таком случае, вам позволено подняться и проверить остальные бочки.

Воин убрал меч. Борн подхватился на ноги. Звеня браслетами и ломая ногти, принялся сдирать с бочек крышки. Владычица, генерал и гвардейцы безмятежно следили за его потугами. Борну запретили трогать две бочки – те, что действительно были наполнены вином. Остальные шесть вскоре оказались вскрыты.

– Сударь, вы давеча хвастались наличием супруги и трех детей. Как вы понимаете, весьма невежливо – хвалиться своим семейным счастьем перед одинокою девушкой. Тем не менее, отрадно видеть, что вы не солгали: боги действительно даровали вам трех сыновей. Также у вас имеется и брат, и сестра – большая, крепкая семья. Полагаю, вы дорожите ею…

– Ваше величество… – невнятно, водянисто промямлил Борн, – простите меня…

– А что вы готовы сделать, чтобы заслужить прощение?

– Я… у меня… есть деньги. Ваше величество… пятьдесят тысяч золотых…

– Всего-то?

– Семьдесят… восемьдесят… – он облизал пересохшие губы, – сто…

– Предлагаете императрице жалкие сто тысяч?..

– Сто двадцать… сто пятьдесят! Ваше величество, у меня нет больше. Клянусь! Сто пятьдесят тысяч!..

– С чего вы взяли, что дело в деньгах? Юлиана Великая объединила Поларис благодаря своему исключительному чувству справедливости. По мере возможностей, я хочу следовать ее примеру.

Минерва дала знак, и генерал ткнул в руки министру исписанный лист бумаги. Борн поднес его к близоруким глазам, забегал зрачками по строкам…

– Ваше величество, но это… это же…

– Признание в совершенных преступлениях – мошенничестве и казнокрадстве. Вам следует вписать точную сумму, которая мне неизвестна, и поставить подпись.

– Но я не… так нельзя!.. Лорд-канцлер не позволит!..

Генерал ударил его в живот с такой силой, что Борн упал на колени.

– Забудь лорда-канцлера, ничтожество. Перед тобой императрица!

– Подумайте, ваше величество, – прохрипел Борн, – казна пострадает… рухнет налоговая система! Ущерб Империи…

Минерва подняла палец, требуя тишины.

– Шхуна «Стремительная» сегодня отправится в плавание и со временем причалит в некоем порту. Его название во всей столице буду знать лишь я. Если лорд-канцлер и захочет помочь столь невежливому человеку, как вы, то ничего не сможет предпринять. Лично вы находитесь под защитой Ориджина, но вашу семью не защитит никто… кроме вас. Подпишите данную бумагу, а позже – по моему сигналу – придите в суд и устно повторите признание. Притом отметьте, что ни ваш помощник Франк Морлин-Мей, ни министр финансов Альберт Виаль не повинны ни в чем, а вся тяжесть преступления лежит на вас. После того, как состоится суд, шестеро близких вам людей обретут свободу.

Министр задрожал всем телом. Приговор суда по такому обвинению – десять лет каторги в рудниках.

– Ваше величество, умоляю… ради Янмэй, будьте милостивы… возьмите деньги!

Владычица усмехнулась:

– О, разумеется, и деньги тоже! Вы вернете каждую агатку, которую успели украсть со дня начала мятежа. Вернете не в казну Роберта Ориджина, а на особый счет Короны в банке Конто.

– Ваше величество, я уже потратил…

– Как жаль… Надеюсь, ваша семья простит вас.

– Если я не… если не смогу, то… что будет с ними?

– Пофантазируйте об этом в свободное время. Хотя у вас его так мало – все дела, дела… Не смею больше задерживать, сударь.

По знаку императрицы воины схватили Борна и вытолкнули на лестницу. Он попробовал задержаться:

– Ваше величество…

Минерва даже не обернулась, а в спину министра уперся клинок. Больше никто не сказал ни слова, пока Борн не покинул грузовую палубу. Когда он исчез, гвардейцы закрыли бочки.

– Как только судно отплывет, – приказала Минерва, – выпустите их, накормите и напоите.

– Будет исполнено, ваше величество.

– Дальнейшие инструкции вам известны.

– Так точно.

Генерал Алексис все еще смотрел в люк, в котором исчезла спина министра. С брезгливою злобой он сказал:

– Серпушка наказана… Но чертова искра живет и здравствует!

Мира же поймала себя на том, что не ощущает никакой злости. Еще час назад был и гнев, и презрение… А теперь, когда задуманное свершилось, осталось странное чувство – запоздалая робость. Оказывается, я могу?.. Имею право быть злой и мстительной, наказывать, уничтожать?.. Титул императрицы явно подразумевал это, и Мира не сомневалась – пока не сделала. Теперь же взяла оторопь, даже испуг: боги, я хватила через край! Одно дело – изображать грозный вид, иное – брать заложников, шантажировать, обещать расправу. А что, если Борн не поверит моим угрозам? Сейчас-то напугался, но после успокоится и решит, что я блефую. Если мне придется привести угрозы в исполнение – что тогда? Прикажу убить невинных людей? Пойду на попятную, Борну с Ориджином на смех? Возможно, лучше отступить прямо сейчас? Борн готов заплатить сто пятьдесят тысяч – это очень немало, с лихвою хватит на ремонт путей!.. Но как тогда быть со справедливостью? Чем я буду лучше лорда-канцлера, если соглашусь на взятку?..

Словом, Мира пребывала в смятении чувств, когда генерал Алексис произнес свою реплику. Жгучая ненависть в голосе полководца удивила ее.

– Генерал, разве Борн причинил вам зло? Лично вам?

– Он – нет. Но тот, кому он служит…

– Вы ненавидите Ориджина?

Еще недавно она сама питала к герцогу нечто, весьма похожее на ненависть. Но сейчас, спросив вслух, заметила несуразность. Герцог – самовлюбленный нахальный негодяй… Но прямо ненавидеть – не много ли чести?

– Ориджин попрал законы войны, – процедил Серебряный Лис. – Он был разбит на честном поле боя, но ударил в ответ ночью, исподтишка, в спину – как последний разбойник. Его люди даже нарядились бандитами, поменявшись одеждой с лабелинской швалью! Они не гнушались резать спящих, поджигать дома с солдатами внутри! Четверть моих воинов погибла, даже не взяв в руки меча. Среди них было двое моих друзей…

Генерал осекся, заметив удивление на лице Минервы.

– Простите, ваше величество. Я не имею права изливать чувства при вас.

– Вы имеете полное право говорить мне все, что сочтете нужным. Ваши чувства понятны мне. Удивило другое: почему вы не взяли дворец Пера и Меча?

– Виноват?..

– Когда вы вернулись в столицу с тремя полками, Ориджин удерживал дворец. Ваши воины были измотаны и обескровлены, но вдесятеро превосходили числом. Отчего вы не пошли на штурм?

– Владыка Адриан приказал мне дождаться его прибытия, тем временем дав отдых солдатам.

– Но почему вы не атаковали, когда Адриан погиб?

– Я счел нужным узнать решение нового императора.

– Так вы и сказали мне тогда, и я не удивилась, поскольку не знала, как сильно ненавидите Ориджина. Теперь – знаю. Вы – решительный человек, не из тех, кто боится ответственности. И вы имели личные причины уничтожить герцога.

– В тот день ваше величество сами назвали причину: если бы мы убили Эрвина, армия генерала Стэтхема вошла бы в столицу и устроила кровавую баню.

Мира полностью поверила бы этому доводу, не вспомни генерал ее же слова. «Вы же сами говорили…» К чужим аргументам зачастую прибегают тогда, когда свои хотят скрыть.

Так или иначе, пожалел ли Алексис своих измученных солдат, совершил просчет или попросту струсил – сейчас нет смысла лезть ему в душу.

– Генерал, простите мое любопытство. Забудем болезненный вопрос и сменим тему. Все ли готово к выполнению плана?

– Министр Шелье предоставил поезда, как и обещал. Погрузка началась на рассвете и через час будет окончена.

– В таком случае, выдвигаемся по окончании торжеств.

– Будет исполнено, ваше величество.

Перо – 6

Леса вдоль графской дороги из Флисса; Алеридан

Ворон Короны оказался в западне. С Дедом и Внучком он стоял во дворе сгоревшего трактира. Двор окружен забором семи футов высотой. Единственные ворота выходят на дорогу, по которой приближаются ОНИ… От одной мысли о НИХ мороз идет по коже.

И идов туман. Своих сапог не разглядишь.

– Ищите выход! – шепнул Марк спутникам.

Сам бросился вдоль забора влево, они – вправо. Должен быть второй выезд – его просто не видно в тумане! Кто станет строить трактир без черного хода? Это ж не бастион какой-нибудь!

Марк бежал вдоль забора, осматривая, ощупывая, пиная доски. То и дело спотыкался – как раз тогда со злой насмешкой каркала ворона: «Каррр-аррр!» Забор был целехонек – ни намека на дыру или калитку. Доски новенькие, еще пахнут сосной. Проклятые братья Баклеры! Какого черта строить такой прочный забор?! Сделали форт вместо трактира! Сожрала бы вас тьма!..

Ах, ну да, уже сожрала. И скоро придет за Марком-Вороном.

Чей-то конь всхрапнул за воротами – в сотне шагов… или меньше. Марк налетел на Внучка.

– Ну?! Есть выход?!

– Нет.

– Тьма. Тьма!

Нужно прятаться. Благо, есть куда. Марк метнулся к конюшне… Нет, плохо, там найдут. Колодец?.. Тоже нет – вдруг решат напиться! Тогда… Он ринулся к пожарищу, ухватил черную балку, рванул. Открылась щель, ведущая вглубь руин. Там, под огарками, наверняка есть погреб. Добраться бы до него!..

Его схватили за плечо и развернули. Марк едва сдержался, чтоб не завопить. Не ОНИ, всего лишь Дед. Пока что.

– Кони, – сказал северянин.

Марк сплюнул в сердцах. Точно – кони! Куда ни спрячься, лошадь с собой не затащишь! ОНИ увидят коней – станут искать всадников. И непременно найдут!

– Что делать?.. – прошептал Марк.

Все трое замерли, прислушались. Звук копыт – чавканье по мокрому снегу. Четкий, громкий от тумана. Шагов сорок от ворот.

– За мной, – сказал Внучок и прыгнул в седло.

Кто мог подумать, что они послушают его! Два старых хитреца – молодого дурачину! Но у них не было ни единой мысли, а у Внучка – безумная, отчаянная, но хоть какая-то. Он пришпорил коня и рванул прямиком в ворота. Навстречу ИМ.

Марк и Дед погнали следом. Промелькнули ворота, скрипнула над головой вывеска трактира, забелела туманом дорога – просвет в сумраке леса. Марк успел подумать: «А может, еще и не они!.. Может, люди приарха. Может, парни из села. Мало ли кто!..»

– Каррр-аррр! – вскричала ворона.

Из дымки вывалились всадники. Синие плащи. Широченные плечи. Искровые копья. Свирепые кони.

За единственную секунду, что Марк смотрел на них, он успел понять, каким же был дураком. Лорд Эрвин был абсолютно прав, когда принял их за гвардию владыки. Они не бандиты и не шваль из трущоб. Они и есть отборная гвардия! Только иного владыки – темного.

В следующий миг Внучок и Дед, и Марк швырнули коней в лес. Прочь с дороги. Напролом, сквозь чащу.

– Взять их! – бросил командир бригады.

Сколько-то его людей – может, все – помчались следом за Марком.

Так скакать, как в тот час, ему не доводилось никогда. Марк был плохим наездником. Он, тьма сожри, сапожник! И сыщик, и хитрец, и глава тайной стражи – но не чертов шаван, рожденный в седле! Он не чувствовал лошадь, сидел неуклюже, болтался так, что позвонки гремели друг о друга. Он не умел ни ловко маневрировать, ни вовремя пустить коня в прыжок. Но одно понимал крепко: единственное спасение – скорость. И делал все, что мог сделать скверный наездник: гнал коня во весь дух. Впивался шпорами в бока, терзал нагайкой, лупил, что было силы. Гнал. Гнал. Сквозь чащу, сквозь туман.

Ничего, похожего на тропинку, он не видел. Все заливало молоко, из которого выхватывались жуткие силуэты деревьев. Стволы. Сплетенья веток. Он слышал топот дедова коня и, вроде, различал его в тумане. Старался направлять свою лошадь следом, но мучительно отставал. Дед петлял, огибал невидимые в дымке преграды. Марк не успевал поворачивать – тьма, не успевал даже различать препятствия! Все, что мог, – это гнать вперед и молиться, чтобы лошади хватило ума не разбить голову об дерево. Казалось, он не всадник в седле, а блоха на острие арбалетного болта. Рано или поздно они оба – и блоха, и болт – врежутся во что-нибудь. Это только вопрос времени.

А сзади гудела копытами погоня. Неотрывно, ни на шаг не отставая. Дышала, хрипела. Ни одного людского слова – только топот и хриплый вдох. Мрачное молчание хищников.

Марк не видел их. Он боялся оглядываться. Когда рискнул – различил только тени в тумане. Тени прыгали вверх-вниз, гудели копытами и дышали. Настолько страшно ему не было даже в Запределье.

Марк сжимался в комок, прилипал к конской холке. Знал, что это не поможет: когда ОНИ выстрелят, залп испепелит и его, и лошадь, и деревья вокруг. Молился рваной дробью, выстукивал зубами: «Глория, помоги… Глория, спаси…» Знал, что и это не поможет, но не мог заткнуться – без молитвы, наверное, помер бы от страху. А из тумана вылетали навстречу деревья – как ядра из катапульт, и лошадь каким-то чудом уворачивалась от них.

Марк закрыл глаза. Глория, спаси и защити. Лошадка, милая, вынеси…

Вдруг он взлетел в воздух. Целый вдох летел, а ветки секли по лицу. Тяжко грохнулся, как телега с моста. Локтями на корни, ребрами о ствол. Ослеп от боли, но не заорал – удар вышиб дыхание. Скорчился. Захрипел – глотнуть воздуха…

Мимо – тупу-ту! тупу-ту! тупу-ту! – проносилась погоня.

Его спас туман. И удар в грудь, убивший дыхание. Марк извивался от боли, чуть не плача, а воздух все не шел в легкие. Наконец, сумел: глотнул, будто вынырнул из омута… Тут же зажал рот рукой, задавил в себе стон. Втиснулся в снег, в грязь. Ужом пополз – дальше, дальше от звука…

Тупу-ту… тупу-ту… тупу… тупу…

Погоня прошла мимо. Никто не заметил его падения.

Кажется, скелет Марка раздолбили на кусочки, а потом кое-как собрали обратно – где клеем, где скобами. При каждом шаге все хрустело, скрипело, болело. Что-то куда-то впивалось, где-то ныло, где-то вспыхивало так, что хоть вой. Идти почти невозможно. Да и куда идти-то? Единственное теплое, безопасное место на пять миль вокруг – это «Лучшие пирожки». Но в какую они сторону – Марк не имел понятия… Можно выйти на дорогу и надеяться на случайных путников, достаточно добрых, чтобы позаботиться о грязном больном проходимце. Но даже если такие добряки и бродят дорогами Альмеры, то где, собственно, дорога?.. Этого Марк тоже не знал. Солнце заходило, и по направлению теней он определил восток-запад. Одна дорога была позади, на востоке – но именно там осталась та часть бригады, что не ринулась в погоню. А где найти другие дороги – на западе ли, на севере, на юге?.. Идти через лес, не зная куда, – с тем же успехом можно просто лежать. Не так больно, а результат тот же…

Правда, наступит ночь. Обычно именно так все устроено: кончается день – начинается закат – становится темно. Вряд ли сегодня боги сделают исключение. А мартовские ночи в Альмере ощутимо прохладны. Это такая изящная метафора для слов: к утру замерзну на хрен! Лежать нельзя, надо идти… Куда? И как, черт возьми?! При каждом шаге кости трещат!

Марка охватила обида. Вот же чертовы северяне! Бросили меня в беде, идовы дети! Вы же мой эскорт, сожри вас тьма! Вас герцог послал присматривать – это значит, защищать меня, бараны! Чтоб вы свои тупые головы разбили об деревья! Чтобы с вас Ориджин шкуры спустил! Подлецы ублюдочные! Он дал себе волю. Припомнил самую забористую ругань из арсенала папаши – скверного сапожника и выдающегося пьяницы. Сдобрил диалектом столичных трущоб, перемешал с изысканной речью бывалых каторжников, добавил изюминки, что слыхал на допросах от дознавателей, вошедших в раж… Лишь четверть часа спустя, ненадолго умолкнув, чтобы перевести дух, Ворон поймал себя на несправедливости. Он бранил только северян, но ни слова не сказал о бригаде. Попытался исправить это упущение – и тут же пожалел. Бригада была слишком страшна, брань не клеилась к ней. Все слова вылетели из головы, остался тихий морозный ужас.

Солнце зашло. Марк сидел, привалившись спиной к дереву, и дрожал от холода, усиленного страхом. Замерзнуть насмерть – казалось уже не просто возможным, а даже самым вероятным исходом. И не было сил ничего с этим сделать.

– Мор на ваши головы, северяне…

Он ругнулся, пытаясь взбодрить себя. Вышло вяло и жалко.

– Чтоб вас затошнило насмерть. Чтоб вас мухи обсели.

Весьма уныло…

– Чтобы вы срали через нос. Чтоб ваши кишки на локоть намотались.

Чуток лучше. Но все равно: отец бы не гордился успехами сына.

– Чтоб вы ели сухари и запивали рассолом. Чтоб вашу последнюю монетку сожрала крыса, упала в нужник и там издохла!

Хмык. Вроде бы, что-то получалось. Здоровая злость втекала в жилы, вытесняя страх и боль.

– Чтоб вы проснулись в свинарнике у кабана под жопой. Чтоб вам ворона в глаз плюнула. Чтоб вам нагадали десять лет несчастья, а сбылось втройне! Чтоб у ваших жен были семечки вместо сисек!!

Марк ухмыльнулся и поднялся на ноги. Все кости захрустели, мышцы взвыли, однако он зашагал, цедя сквозь зубы:

– Чтоб ты, Дед, ночью споткнулся и упал прямо на самую больную шлюху Фаунтерры! А ты, Внучок, чтобы взял свой член вместо молотка и забил гвоздь!

Куда идти? Да все равно, куда. Главное – пока идешь, не замерзнешь.

– А тебе, Дед, желаю еще вот чего. Как будешь рассказывать историю, пусть твой язык выпадет и распухнет, и на него слетятся осы, как на булочку! А ты, Внучок, тем временем…

Стояла уж полная темень, когда Ворон услышал странный звук: лю-лю-лю… у-уууль-лю-лю…

Вроде, птица – но какая ж птица додумается петь среди ночи? Разве только филин, но это явно не он. У-ууль-лю-ууль-лю лю-уууу… Ишь, как заливается!

– Ты, птаха, лучше не нарывайся, – серьезно сказал ей Марк. – Может, и неплохая пичуга, но сейчас попадешь под горячую руку – и получишь проклятие на весь род, вплоть до правнучьих яиц. Я злой, замерзший и голодный, а ты улюлюкаешь! Совесть имей!

– У-уууль-ууууль-ууууль-лю-лю-лю-уууу!

– Ну, ты сама напросилась. Желаю, чтобы твои птенцы…

– Эй, Ворон! – раздался голос. Отнюдь не птичий – скорей, лосиный.

– Чего хочешь, сохатый? – крикнул Марк в ответ.

– Иди на звук дудки! Зря Дед играет, что ли?..

Улюлюкание прекратилось, раздался шлепок подзатыльника.

– Не дудка, а чимбук. Сколько раз могу повторять.

Дед и Внучок ушли от погони. Как?.. Смекалисто, вот как. Заехали в самые дебри. Пришлось непросто, но их лошадки – низкорослые и легкие – еще успевали маневрировать, огибая деревья. А тяжелые боевые кони преследователей вовсе не подходили для такой езды. Десять минут в лесной чаще – и погоня отстала. Лишь тогда северяне заметили, что Ворон исчез: его лошаденка следовала за ними без седока. Разыскать пропажу – вот это была задачка. Они уж всяких страстей передумали. Представляли даже, что Ворона сняли с седла выстрелом Перста, и от него осталась горстка пепла на лесной тропинке. На счастье, лошадь Ворона помнила дорогу и привела их к тому месту, где потеряла всадника. Оттуда двинулись кругами, наигрывая на дудке. Повезло: Марк не успел уйти далеко и услышал мелодию.

– Куда поедем?.. – спросил Ворон, когда северяне помогли ему взгромоздиться в седло.

Сам придумать маршрут он не мог – слишком все болело.

– Если взять на северо-запад, приедем к новому графскому тракту, – сказал Дед. – На нем хватает гостиниц. Остановимся в первой, позовем лекаря – пусть осмотрит твои ребра.

– Угу, – сказал Марк.

Потом смущенно добавил:

– Вы, часом, сквозь туман не слышали каких-нибудь слов… моим голосом?

– Вроде, нет. Я не слыхал, а ты, Внучок?

– И я – нет. Вроде…

– Если вдруг слышали, то не берите в голову… Это был такой… эээ… обманный маневр.

– Не волнуйся, Ворон, ни словечка мы не слыхали. Ни единого.

Графский тракт нашелся там, где и полагалось: за лесом, в трех милях к северо-западу от «Джека Баклера». От усталости Марк был еле жив. Из последних сил цеплялся за поводья и мечтал об одном: доехать до гостиницы прежде, чем грохнется с коня. Мечте не суждено было сбыться.

Когда за спиной раздался гул копыт, он дернулся от испуга – и таки упал. Взвыл, грянувшись о землю больными ребрами. Подхватился, рванулся к лесу. Дед одернул его:

– Спокойно, Ворон. Это не они.

Марк поглядел – и сам увидел. Отряд не носил ни копий, ни плащей, и насчитывал всего дюжину всадников. Двое передних несли горящие факела, но лиц все равно было не разглядеть: одно скрывал шлем, второе – капюшон сутаны.

– Брат Хемиш?.. – предположил Дед. – Жажда философских знаний вновь привела тебя к нам?

– Так-так, – проворчал монах, – сапожник, философ и ученик, ничего не знающие о синей банде, держали путь во Флисс. Но до Флисса так и не добрались, а очутились в трех милях от трактира «Джек Баклер», где только что замечена синяя банда.

Офицер окатил их факельным светом.

– Заметь, брат Хемиш: они грязные, как свиньи, и на одежде хвоя. Только что выехали из лесу.

– И это несколько противоречит словам сапожника о полном незнакомстве с синей бандой, – задумчиво проговорил монах.

– Ты полагаешь, – спросил Дед, – всякий, кто зайдет в этот лес, обязательно встретит синюю банду? Отчего бы тогда вам, вместо утомительных опросов мирных путников, просто не заглянуть в чащу?

– Вы утаили сведения, крайне важные для его преосвященства, – сухо заметил офицер. – Даже если сами вы не принадлежите к банде, то все равно виновны в укрывательстве. Сдайте оружие и следуйте за нами.

Марк не сдержался:

– Какие же вы идиоты! Ищете синих – а что будете делать, когда найдете? Вы хоть представляете, кто такие эти синие? Тьма, да будь вас вдесятеро больше, вы бы не справились с ними!

– Жаль, что ты так недооцениваешь силу святого слова, – покачал головой монах. – Впрочем, я тебя успокою: наш отряд не ставит за цель уничтожить банду. Мы лишь собираем сведения о ней, а вы ими владеете. Следуйте за нами. Именем архиепископа Галларда Альмера вы арестованы.

* * *

Место, где они очутились, весьма напоминало темницу. Вероятно, потому, что и являлось ею. Марк спал на полу, заваленном прелой соломой, смердящей чужим потом и мочой. Впрочем, он не жаловался: устал настолько, что уснул бы и на голом камне. Крохотное оконце было зарешечено и забрано слюдой. Света в камере едва хватало, чтобы отличить руку от ноги. Но Марк не жаловался и на это: в конце концов, зачем спящему солнечный свет? Он раскрыл глаза лишь раз, дрожа от холода. Сгреб солому, зарылся поглубже – и снова забылся сном.

Его разбудили ударом дубинки по голени. Марк застонал, мучительно возвращаясь к жизни. Ныло пересохшее горло и слипшийся желудок, и переполненный мочевой пузырь. Ребра не ныли, а завывали волчьим воем.

– Куда?.. – промямлил он. – Зачем?..

– Куда нужно, – ответили ему. По меркам темницы, это было очень вежливо: могли ведь и приласкать дубинкой.

Дивное радушие тюремщиков проявилось еще и в том, что ему позволили опорожниться, а также вдоволь напиться воды. Она была протухлой, отдавала плесенью и, кажется, водорослями. Что ж, во всем есть светлая сторона: от такого питья Марка замутило, и голод сам собой унялся. Еще бы с ребрами что-то сделать…

Его провели по узкому коридору, протащили вверх по лестнице. Протолкали в другой коридор – шире первого. Прогнали по новой лестнице – гораздо светлее прошлой. Вытолкнули в холл – теплый и даже, пожалуй, уютный. Распахнули дверь, вбросили Марка внутрь, прижали к стулу, пристегнули к поручню левую руку.

– Довольно, – сказал некто начальственным тоном. – Ступайте.

Тюремщики ушли, а Марк огляделся. Перед ним находился стол, усыпанный ворохом бумаг. По ту сторону стола восседал лысый щекастый человек в сутане, гораздо более добротной, чем носил брат Хемиш. За спиной человека высились бастионы книжных стеллажей. От пола до потолка – тома, фолианты, подшивки, папки. Если бы бумагу можно было есть, на этих запасах небольшая крепость смогла бы пережить осаду. Из стражи в комнате находился лишь один солдат у дверей. Из узников – кроме Марка, еще и Дед. Вот это было до крайности странно. Кто же допрашивает заключенных парами?!

– Меня зовут брат Абель, – сказал щекастый и обвел ладонью свой кабинет. – Как вы заметили, это не очень напоминает пыточную камеру. Хотя вы сделали все, чтобы в ней оказаться. Скрыли свои истинные имена… Обманули верных слуг его преосвященства… Вступили в контакт с бандой закоренелых преступников…

После каждого обвинения он делал паузу и заглядывал в лежащий на столе документ – так, будто выбирал лишь некоторые пункты из длинного списка.

– Возможно, сейчас гадаете: что еще знает о вас брат Абель? А может быть, задаетесь вопросом: если брату Абелю известно все, то почему мы еще не лежим под калеными щипцами?

Марк покосился на Деда. Как и всегда, безмятежность северянина придала ему душевных сил. Ворон сказал:

– Гораздо больше, брат Абель, меня интересует вопрос питания. Предусмотрено ли оно в вашем пансионе? Трех– или четырехразовое? Подается ли к кофию десерт?