Текст книги "Великий Шёлковый путь. В тисках империи"

Глава 9
Башня молчания

Ниса, столица Парфии

1

Если известие о предательстве жены и брата и терзало горделивое сердце Деметрия, то недолго. Миг, проведенный в объятиях Родогуны, вытеснил воспоминания о Клеопатре. Одна роковая женщина заменила другую. Пылкой, увлекающейся натуре Деметрия, его неукротимой энергии нужен был выход немедленно – здесь и сейчас!

И сейчас он сидит в пиршественной зале древнего дворца Нисы – столицы, недавно переименованной Митридатом в Митридаткерт, в честь себя, великого! Напротив, по ту сторону огромного стола, на золотом троне восседает владыка Парфии, а рядом Родогуна, вложив в его ладонь свои пальчики, посвящает царя-пленника в дворцовые тайны.

– Мы, парфяне, делимся на семь кланов – и каждый тянет одеяло на себя, – шепчет она Деметрию на ухо. – Вот посмотри… Это Сурен из Сейстана – они за чистоту царской крови…

Родогуна кивает на группу мужчин, которых отличает обилие косметики на лицах.

– С Суреном я уже, к сожалению, знаком, – мрачнеет Деметрий, вспоминая свой неудачный побег.

– А вот эти – из мидийского клана Каренов, – продолжает Родогуна, одарив улыбкой придворных, которые со злой иронией перекидываются репликами с «раскрашенными» Суренами. – Всегда в оппозиции. Они поддержат меня на троне!

– Я слышал, что царем Парфии может стать любой мужчина из династии Аршакидов, но никак не женщина, – Деметрий незаметно, но внимательно изучает Каренов. Могут ли они действительно стать опорой в смертельной игре, которую затеяла Родогуна? Эх, как ему сейчас не хватает верного Каллимандера… – Ведь Фраат и есть официальный преемник? – Грек переводит взгляд на юношу лет пятнадцати, который сидит рядом с Митридатом и внимательно смотрит на перепалку Суренов и Каренов. – Я слышал, царь назвал его в честь своего старшего брата.

Родогуна с ненавистью смотрит в сторону брата.

– Пока он… Для Парфии будет лучше, чтобы трон занял прямой наследник Митридата – не я, так наш будущий сын, иначе кланы перегрызутся и страна попросту развалится.

Беседу Деметрия и Родогуны неожиданно прерывает громогласный бас Митридата:

– Хочу поделиться хорошей новостью! Блудный сын земли Селевков вернулся! Я говорю о нашем драгоценном госте Деметрии, который никак не хочет понять, что его дом теперь здесь!

Публика заметно оживляется. Люди смотрят в сторону Деметрия, отпуская едкие комментарии.

– Мой друг, а ну, иди-ка сюда. У меня для тебя есть ценный подарок!

Деметрий растерянно смотрит по сторонам. Родогуна толкает его в бок:

– Это шанс! Давай, смелей!

Деметрий встает под жидкие рукоплескания гостей и идет к Митридату. Последний неожиданно ловко для своего жирного тела соскальзывает с массивного трона навстречу гостю – в руках монарха неприметный мешочек.

– Царский подарок для царя! – Митридат раскрывает мешочек – со звоном на мраморный пол падают четыре игральные кости из чистого золота. Деметрий вопросительно смотрит на царя – тот улыбается и глазами показывает гостю поднять подарок. Деметрий опускается на колени, чтобы собирать кости.

– Спасибо, царь. Это действительно дорогой подарок. Хотя я никогда не слыл азартным человеком…

– А кто говорит про азарт, мой друг? Ты ребенок, и поступки твои детские с этими дурацкими побегами. Разве не так? – Митридат заливается громким смехом, его поддерживает толпа. Потешаются все, даже юный Фраат. Только Родогуна в углу нервно сжимает в руках кубок с вином.

– Ну раз я ребенок, государь, позволь стать твоим сыном! – Деметрий поднимает голову и с вызовом смотрит в глаза Митридату. Смех резко прекращается. Митридат меняется в лице, Сурены привстают на своих местах. – Отдай мне в жены свою дочь Родогуну! – Деметрий достает последнюю кость из-под стола и встает, держа их в раскрытой ладони. – Уверен, что моя кровь сделает твоих внуков великими правителями Запада и Востока! – добавляет он после паузы, усиливая эффект сказанного.

Люди в зале перестают пить, смолкает музыка. Видно, что и Митридата такой поворот событий застает врасплох.

– Вот как? – наигранно удивляется он. – А что думает Родогуна?

– Родогуна согласна! – обводит всех присутствующих надменным взглядом Деметрий. Родогуна встает со своего места и почтительно кланяется.

Митридат поворачивается и не спеша возвращается на место, теперь уже тяжело забираясь на трон и задумчиво произносит:

– Удивительная жизнь! Мы закатили пир в честь того, что наша столица Ниса получает новое название, а тут – такие новости. Может, это знак?

Из-за стола поднимается Сурен:

– Государь, такие вопросы может решить только совет родичей!

– Конечно, вам, Суренам, всегда интересно голосовать, зная, что Гью и Михраны за вас, – саркастически хмыкает Карен.

Сурен вскакивает.

– Ты что хочешь этим сказать?

– Сейчас узнаешь! – с ненавистью цедит Карен, тоже поднимаясь.

За ним со своих мест, опрокидывая лавки, вскакивают все представители обоих кланов. Кажется, драка неизбежна. Но Митридат спокоен. Он давно привык к отчаянной грызне родственников вокруг престола и знает, как с этим бороться.

– Не надо ссориться, уважаемые! – делая знак садиться, с улыбкой произносит Митридат. – Мне сегодня хочется праздника!

– Я не понял вас, государь! – с вызовом отвечает Сурен.

– Да подожди ты! – с досадой отмахивается Митридат от Сурена и ласково обращается к Деметрию: – Мой юный друг! В тебе течет много кровей, но главная – греческая. Тебя это не смущает?

– А вас, государь, не смущает, что ваш двор говорит не на языке своего народа, а на греческом? Что на монетах, которые вы выбиваете из моего серебра в моем городе Селевке, надписи на греческом? – с вызовом отвечает Деметрий и, судя по сдержанным смешкам, попадает в точку.

– Наглец! Ничего твоего давно нет! – снова подскакивает Сурен.

Митридат жестом подзывает Деметрия к себе, хватает за подбородок и, приблизив вплотную, заглядывает в глаза:

– А ты смелый, грек! Готов сыграть со мной, раз уж я подарил тебе кости?

– Все зависит от ставки, – отвечает Деметрий, не отводя взгляда.

– Правильно. Либо жизнь, либо Родогуна. Ты же готов умереть за царевну? – ухмыляется Митридат, отпустив его подбородок.

Деметрий понимает, что зашел слишком далеко, но отступать поздно. Он оглядывается на Родогуну, словно ища поддержки, но в глазах девушки стоят слезы – зачем она выбрала именно этот момент?..

– Готов… – отвечает Деметрий, стараясь скрыть волнение. – А что за правила?

Митридат хватает со стола свой кубок, выплескивает вино на пол, кидает кости внутрь, трясет и выкидывает их на стол, где сидят Сурены.

– Очень простые. Я кидаю две кости в чаше, смотрю и говорю, сколько выпало. Я могу сказать правду или обмануть, твое дело поверить или нет.

– Я понял, – кивает Деметрий. – Что дальше?

– Если ты ловишь меня на обмане, ты победил, если я не врал, а ты поверил – дальше твой ход и все повторяется. Только одно «но»! – подносит Митридат указательный палец к самому кончику носа Деметрия. – Твоя сумма чисел на костях должна быть больше предыдущей, иначе проиграешь.

– Я готов! – гордо встряхивает головой Деметрий, отстраняя лицо от царского пальца.

– Вы слышали? – пафосно восклицает Митридат, вскидывая руку с кубком. – Мы испытываем судьбу этого несчастного, а может, и всего Парфянского царства! Но конечно, не сейчас… – выдержав эффектную паузу, продолжает владыка. – Здесь боги слепнут от количества украшений и глохнут от обилия речей. Нам нужно другое место – там горит огонь и Ахура-Мазда там нас рассудит! Семь парфянских кланов! Мне нужны представители от каждого. Такова воля царя и бога с его свитой благих ахур! – кричит на весь зал Митридат, не замечая, как Сурен напряженно переглядывается со своими людьми.

2

– Ты сейчас увидишь то, что недоступно простому смертному, – Митридат с Деметрием идут по длинному мрачному коридору, освещенному масляными факелами, за ними следуют мужи из парфянских кланов.

– Огонь? – уже понимает Деметрий.

– Да! Вечный огонь, мой друг, сотворенный великим Ахура-Маздой! Он выходит прямо из-под земли и никогда не гаснет.

В центре святилища, куда Деметрий спускается вслед за Митридатом, из-под земли действительно бьет поток пламени с необычным голубоватым оттенком. Деметрий завороженно смотрит на огонь.

– Бог великий – Ахура-Мазда! Который сотворил землю, который сотворил небо, который сотворил человека, который сотворил счастье для человека, который сделал Митридата царем! Яви волю свою верным и смиренным рабам твоим, – торжественно произносит Митридат. Вслед за Митридатом все, кроме Деметрия, опускаются на колени, застывая в благоговейном почитании творца обоих миров. Наконец царь встает, за ним – свита. – Здесь решится твоя судьба: либо ложе лучшей любовницы Нисы, либо смерть в мрачной дахме, – Митридат садится прямо на пол рядом с огнем, достает кости и рассматривает их в свете пламени.

– Что такое дахма? – спрашивает Деметрий. Не с целью узнать искомое. Он уже понимает, о чем идет речь. Под впечатлением увиденного грек хочет оттянуть момент истины и не знает, как это сделать. Единый бог, которого нет в эллинском мире, являет человеку огонь, за который олимпийцы покарали Прометея.

– Башня молчания… – прерывает размышления Деметрия Митридат. – Мы относим труп человека в башню с открытым верхом, чтобы его плоть склевали дикие птицы и остались только кости. Возможно, это твой путь…

– Если только ты хочешь этого, великий царь!

Митридат ничего не отвечает: он пристально смотрит на Деметрия, долго трясет две кости в массивном золотом кубке, прикладывает его к полу и смотрит.

– Десять!

Представители кланов, которые расположились по периметру огня, гудят и перебрасываются репликами на родном языке. Деметрий смотрит в глаза Митридату – в них отражается пламя. Лицо царя выглядит как равнодушная маска.

– Я верю! – выдыхает Деметрий.

Митридат поднимает кубок: на костях действительно комбинация пять и пять. Деметрий переводит дух. Теперь ему действительно не остается ничего, кроме веры в ассурские божества.

– Теперь ты!

Деметрий бросает кости, и на его лбу появляется обильная испарина – под приоткрытым сосудом он видит три и четыре. Деметрий смахивает пот тыльной стороной ладони и говорит резко и уверенно:

– Двенадцать!

В едином выдохе толпа подается вперед. Властным движением руки Митридат заставляет всех застыть.

– То есть ты хочешь, чтобы я поверил в максимально возможную комбинацию? – голос царя звучит вкрадчиво.

Похоже, он улыбается, но Деметрий не может этого видеть. Его взгляд пуст, голос безжизнен:

– Так бывает, великий царь. Тебе кажется, ты уже выиграл, но противник разворачивается и опрокидывает тебя…

Митридат не дает ему закончить:

– Хватит слов, грек. Ты слишком удачлив, чтобы так бездарно уйти… Я верю!

Деметрий обреченно улыбается, его руки трясутся. Митридат сам открывает кубок и видит цифры… Царь небрежно ставит сосуд назад, как бы случайно роняя кости на пол. Толпа гудит в недоумении. Митридат жестом руки призывает сохранять спокойствие. Он поднимает кости, складывает их в победную комбинацию, показывает подданным и вдруг швыряет их в огонь.

– Ты был прав, Деметрий. Это двенадцать. Твоя победа и твоя Родогуна!

Деметрий меняется в лице, пытаясь понять, что происходит. Митридат пристально смотрит ему в глаза, едва скрывая торжествующую улыбку.

Вдруг из толпы присутствующих выходит Сурен с обнаженным кинжалом и наносит им несколько ударов в спину монарха. Митридат в недоумении разворачивается, пытаясь что-то сказать, но лишь бессвязно мычит, хватая Сурена за одежду, и тогда ближайший сановник хладнокровно и точно вгоняет сталь в его сердце. Митридат медленно заваливается на бок и грузно падает к ногам предателя. Деметрий в ужасе смотрит, как другие заговорщики начинают резать Каренов. Те громко кричат, пытаясь сопротивляться, но падают на каменный пол, заливая алтарь кровью. Сурен выступает вперед. Его лицо похоже на безжизненную каменную маску. Он говорит тихо, но каждое слово отдается эхом в наступившей гробовой тишине, нарушаемой лишь хрипом умирающих.

– Митридат был великим царем, но с годами его сердце стало мягким, как овечья шкура, а печень – большой, как полная луна над Нисой! – толпа одобрительно гудит. Сурен подходит к одному из агонизирующих Каренов и отрезает ему голову. – Митридат не привык делиться своими планами. Он говорил, что хотел забросить грека назад в Сирию для смуты, но совсем скинул со счетов шлюху, которая повела свою игру и возжелала поставить над Парфией нашего кровного врага. Ее поддержали эти проклятые мидийцы, чтобы самим урвать кусок пожирнее! – старик трясет отрезанной головой, гипнотизируя толпу. – Карены получили свое! Перевороту не бывать!

3

Никто не знает, кем и когда была построена дахма. Когда парны, покорив Месопотамию и Иран, сделали столицей своего царства Нису, башня уже стояла. Мрачные камни, отшлифованные ветрами и дождями, помнят не одну сотню поколений грифов. Вот и сейчас они безмолвно парят в небе в предвкушении скорого пира. Далеко, далеко внизу их пища, еще теплая – дергается, кричит, надеется на иной исход. Если бы грифы могли смеяться, они бы громко хохотали над пустыми надеждами своих жертв. Отполированные добела железными клювами кости тому свидетели.

Деметрий и Родогуна, связанные по рукам и ногам, еще противятся страшной смерти, ежась от пронзительного сквозняка, но участь любовников уже решена тем, кто вчера и не помышлял быть вершителем чужих судеб.

– Я не буду спрашивать, чем ты думала, когда все это затевала… Я спрошу, есть ли шанс уйти отсюда живыми? – шепчет Деметрий, оглядывая толпу, окружившую периметр башни.

– Боишься? – улыбается бескровными губами Родогуна.

– Не надо стыдиться страха, любимая. Он спасает жизнь… А ты, смотрю, спокойна. Думаешь, что вернешься в рай? – у Деметрия начинается истерика. – Так его нет! Ничего нет, кроме этой проклятой дыры и последних вздохов!

– Заткнись, Деметрий! – презрительно прерывает его Родогуна. – Что ты за царь такой, если боишься войти в вечность?

– Я человек, Родогуна! – печально произносит грек.

Родогуна грустно улыбается. Она хочет утешить возлюбленного, признаться, что ее юное роскошное тело тоже не хочет умирать, но в этот момент толпа взрывается одобрительными криками. В дахму заходит юный Фраат, следом за ним Сурен.

– Сегодня важный день! Запомните его! – величественно изрекает Сурен. – У Парфии появился новый царь – сын Митридата и племянник великого Фраата. – Мальчик стоит перед толпой в свете факелов. Сурен берет его за плечи. – Государь, как старейшина клана Суренов нарекаю тебя Фраатом Вторым. Сеистан, Гиркания, Рага всегда с тобой. Правь справедливо! – Сурен падает на колени. Вся толпа следует движению старейшины. В дахме образуется щемящая тишина.

Фраат оборачивается к Деметрию и Родогуне.

– Грек будет жить. Хватит жертв. Он немедленно поедет с людьми из клана Гью в Горган, где будет содержаться не как вельможа, а как обычный военнопленный. Деметрий действительно может быть нам полезен! – рассудительно произносит Фраат почти взрослым голосом. Толпа нервно гудит. Деметрий не может сдержаться, судорожно выдыхает и чуть не плачет от облегчения. Фраат подходит к Родогуне и заглядывает ей в лицо: – А вот мою сестру ждет другая участь… Что же ты не молишь о пощаде?

Родогуна с ненавистью смотрит на брата:

– Это отец сделал меня такой. И ты это знаешь!

– Поэтому ты хотела его смерти? Интересно, а что бы ты сделала со мной?

– Уничтожила бы тебя… – шипит Родогуна.

– Вот видишь, сестрица! У нас это семейное! – мстительно улыбается Фраат.

Повинуясь жесту руки новоиспеченного правителя, два солдата хватают и ведут Деметрия к выходу, а Родогуну тащат в центр дахмы, к большой каменной плите прямо под куполом. Деметрий встречается с Родогуной глазами. Они пристально смотрят друг на друга, грек не выдерживает и отводит глаза. В дахму заносят убитых Каренов и, сорвав одежды, укладывают по внутреннему периметру. Родогуну тщательно привязывают к центральной плите, также разрывая платье. Женщина пытается кусаться, но, получив несколько сильных ударов по лицу, в конце концов сдается и застывает, устремив обреченный взгляд в маленький клочок неба, который расчерчивают мрачные тени грифов, спускающихся все ниже и ниже…

Глава 10
Цель, живущая в сердце

Пустыня Такла-Макан. Караван в Паркану

1

Пески… пески… пески… То равнина, простирающаяся во все стороны до горизонта, в которой вдруг возвышается одиночный кряж из спрессованного веками песчаника, то барханы, тягуче-длинные, в которых ноги вязнут по колено, то солончаки, от которых вся кожа начинает нестерпимо зудеть и чесаться. Это Такла-Макан – «покинутое место». И никому его не минуть!

Где-то впереди на белом верблюде, неторопливо вышагивающем в начале каравана, едет Млада. Но Чжан Цянь этого не может видеть. Только взмокшие от жары и напряжения спины пленников перед собой. Пот разъедает глаза. Грубая колодка натирает шею. Безуспешно он пытается поправить ее связанными руками. В соседней колонне, также в колодке, привязанной к общему толстому канату, идет Гань. Лицо северянина, как всегда, невозмутимо.

– Все эти годы меня волновал один вопрос. Тогда, за Стеной… Зачем ты меня оскорбил и ударил? Ты ненавидел меня? – негромко спрашивает Цянь.

– Мы оказались в степи на пятую луну, когда у хунну переизбыток пленных. Отряды грабят и забирают ценные вещи, а людей обычно оставляют в земле. Ты не думал об этом? – голос Ганя сух, как песок под ногами.

Чжан Цянь растягивает спекшийся рот в подобие улыбки:

– Не думал? Я два дня в себя прийти не мог!

– Я сказал, что ты ценный вельможа и за тебя дадут выкуп… И знаешь, ведь, правда, предлагали!

Чжан Цянь, меняясь в лице, судорожно сглатывает:

– Предлагали? – от волнения его голос становится сиплым. – Кто?

– Ван Куй. Помнишь, когда тебя срочно отправили в Чжаосиньчэнь? – Чжан Цянь кивает. – Это я устроил… Генерал предлагал за тебя сто диней рисового вина, и тебя искал весь лагерь… – отрывисто смеется Гань. – Весело было!

– А император? Он меня не искал?

– Ван Кую тогда показали отсеченную голову. Лицо было обезображено, но косичка – ровно как у тебя. Может, Старый Лис и не поверил, но ты умер для Хань. Спустя лет шесть-семь многих дорогих пленников продавали за Стену, но ты был слишком нужен сянь-вану как переводчик, и он не отдал тебя…

Чжан Цянь, забыв про колодку, порывисто подается в сторону Ганя. Задеревенелая верблюжья кожа впивается в шею, но ханец не обращает внимания на боль:

– Что? Меня могли выкупить? Почему ты не сказал ни слова? Почему за десять лет ни разу не поговорил со мной по душам? – кричит он.

Гань флегматично пожимает плечами:

– Я сделал бы хуже… Надежда даже крысе дает крылья. Ты захотел бы бежать, но из Чжаосиньчэня еще никто не возвращался…

Чжан Цянь вдруг сникает и отворачивается от бывшего слуги. Какое-то время они идут молча. Слышен только мерный топот колонны, скрип песка под лошадиными копытами да болезненные вскрики несчастных, когда на их плечи обрушивается хуннская плетка.

«Надежда на что? – Чжан Цянь уже успокоился, и его голова снова работает ясно. – Допустим, его бы выкупили. И с чем бы он вернулся к императору? С позором проваленной миссии. Вот бы радовался Ван Куй». Он вспоминает последнюю встречу с генералом.

2

Призрачно-белесые в наступающих сумерках каменные львы, сидящие на панцирях каменных черепов, равнодушно смотрели, как спускающегося по ступеням алтаря Земли и Зерна человека встречают внизу трое военных. Один впереди, другие, словно эскорт, по сторонам, на шаг сзади; их руки недвусмысленно лежат на рукоятках мечей. Они выступили внезапно из сумрака под деревьями, заботливо высаженными и выращенными вокруг алтаря, – и безмолвно, угрожающе остановились.

Чжан Цянь замирает.

– Просил удачи? – спрашивает стоящий впереди Ван Куй, выходя из тени.

– Для нас всех, – не задумываясь, отвечает Цянь.

– Ой ли? – генерал криво усмехается. – Какую удачу твой план сулит мне, хитроумный Чжан Цянь?

– Ту, какой ты сам сумеешь добиться, расчистив Поднебесной дорогу для торговли шелком, – не теряя присутствия духа, говорит Чжан Цянь.

– Язык у тебя хорошо подвешен. Но ты не знаешь, что оборонительные бои сулят полководцу мало славы, но при правильном подходе к делу приносят хорошую прибыль.

– Ты говоришь о скупке шелка, которым правительство расплачивается с солдатами, за бесценок. И потом о продаже крупных партий хуннским вельможам?

– Да, ты умен. Но твой ум не поможет продлить твою ничтожную жизнь, лан.

– Послушай меня, доблестный Ван Куй, – спокойно и уважительно произносит Чжан Цянь. – Ты верно служил еще отцу ныне царствующего владыки. На твоем теле больше шрамов, чем иероглифов в «Лунь юе». Разве ты не хотел бы победить без войны?

– Это ты верно заметил, – отвечает Ван Куй. – У меня много шрамов. Но я так и не выслужил чин главного полководца. Поэтому у моих сыновей до сих пор нет наследственного ранга, который позволил бы им сразу становиться офицерами. Может быть, Поднебесной более выгодна торговля шелком, как ты расписал ее императору, но моей семье нужна война. А из-за тебя ее опять отложат. Владыка будет ждать твоего возвращения, а до той поры я буду лишь нюхать пыль гарнизонов и муштровать новобранцев. Не ровен час я умру раньше, чем Сын Неба все же решится напасть на хунну. Еще смешнее будет, если я погибну в какой-нибудь мелкой пограничной стычке. И все это из-за того, что ты соблазнил императора несбыточной мечтой, потому что тебе захотелось повидать мир и прославиться как послу.

– Меньше всего я думаю о том, чтобы прославиться, – негромко говорит Чжан Цянь. – Больше всего я думаю о том, как сделать нечто по-настоящему полезное для страны под Небом нашим.

– Полезным ты называешь помилование ничтожного Мю Цзы, который возомнил, что, прочитав несколько трактатов Конфуция, может поучать моих офицеров?

– Но обвинен он был в контрабанде шелка.

Ван Куй отрывисто смеется:

– Какая разница в чем… Он должен был послужить примером для таких умников, как ты, нахватавшихся в императорских школах ненужных знаний. К тому же кто-то должен ответить за то, что в степных караванах, уходящих на запад, шелка больше, чем в официальных подарках шаньюю.

– Ты обижен? – мягко спрашивает Чжан Цянь.

Генерал резко прерывает смех и с ненавистью смотрит на Чжан Цяня.

– С чего ты взял? Кто ты такой, чтобы я на тебя обижался! Ты улитка под моим сапогом. Она тоже уверена, что у нее крепкая раковина и никто не сможет ей повредить.

– Ты меня убьешь?

– Обязательно, – говорит Ван Куй. – Но не сейчас. Зачем мне идти на казнь? Зачем моей семье терять привилегии? Ты отправишься в свой поход. Император даст тебе охрану. Один из тех, кто должен тебя охранять, тебя убьет, но ты до самого конца не узнаешь, кто это будет и когда это случится. Отныне ты будешь знать только одно: ты не вернешься. И когда Сыну Неба надоест тебя ждать, он отдаст приказ о вторжении в земли хунну, и войско поведу я! – генерал, резко повернувшись, уходит. За ним четко, точно на императорском смотре, поворачиваются через левое плечо оба его меченосца и, продолжая блюсти отставание в один шаг, уходят за ним вслед. Миг – и их уже не видно в вечернем сумраке, сгущающемся под деревьями алтарного парка. Из темноты некоторое время доносится удаляющийся хруст и скрип песка под их сапогами, потом затихает и он.

3

Даже сейчас Чжан Цянь помнит, чего ему стоило показное спокойствие и в каком напряжении он был на протяжении того короткого разговора. Он находит взглядом Дэ Мина, что-то живо обсуждающего с одним из охранников. Он ли тот, о ком говорил Ван Куй? Или сквозь череп убийцы, дочиста обглоданный шакалами, давно пророс степной ковыль? А Дэ Мин всего лишь жалкий трус, потерявший лицо и уже никогда не смеющий мечтать о возвращении на родину.

Словно угадав его мысли, Гань обращается к Чжан Цяню.

– Старый евнух предупредил меня, что тебя захотят убить. Чтобы я был внимателен.

– Ксу?

– Да, – утвердительно кивает Гань. – Еще он просил позаботиться о тебе, если посольство попадет в плен.

– Сколько нового можно узнать, когда человек попадает в неволю, – с сарказмом замечает Чжан Цянь. – Но можно ли тебе доверять, Гань? А может, ты просто подстраиваешься под новые условия?

– Старик сказал: если я вернусь обратно вместе с послом, я ни в чем не буду нуждаться. Император сделает меня важным человеком.

Чжан Цянь грустно усмехается:

– Несколько дней назад Ичисс тоже обещал, что сделает тебя важным человеком. А теперь ты идешь в колонне рабов.

– Хунну считают, что я один из них. Но я давно мыслю как ханец и хочу жить как ханец. Поэтому я не дал тебя убить. Если Небу будет угодно, мы вместе пересечем Пурпурную границу, посол.

Чжан Цянь с удивлением смотрит на своего бывшего проводника, как будто видит его впервые.

– Конфуций любил повторять: «Избрав цель, иди к ней всем сердцем». Во всяком случае, Гань, мы снова движемся на запад.