Текст книги "Размышления в окружении мотыльков. Путь детства"

Признаюсь, главной причиной просмотра мной этого сериала были дедушкины коленки и массаж под названием «человечки». Я задирал футболку и ложился на дедушкины коленки животом, подвигал под локти подушку с вышитыми бабушкой тремя богатырями, и дедушка начинал маршировать пальцами по моей спине. От поясницы к плечам. Приятнее всего было, когда дедушка проходился по пояснице. За человечками всегда шли мурашки и чувство более мягкое, чем приходящее после чесания. Другое электричество. Сила, запрятанная в дедушкины пальцы, была одной из загадок моего детства. Эти «человечки» были не из нашего мира. С Марса? Но дедушка же летал только на севере или это была секретная программа? «Пуаро» заканчивался вместе с «человечками». Канал переключали. Никто другой не мог повторить их.

Но вернемся к моей желтой книге. Одна из историй с инспектором Варнике растолкала мои переживания. Мы листали книжку с папой. Он как раз зашел ко мне вечерком. Его больше интересовали задачки по шахматам. Сейчас поймете. В груди его ныла обида из прошлого, когда папа поехал на областные соревнования по шахматам и проиграл мальчику в очках, у которого постоянно выигрывал до этого дня. Маленький папа заплакал. И с тех турнирных пор уяснил для себя, что расслабляться не надо до конца или до тех пор, пока слезы не пойдут у других.

Я же к задачкам по шахматам всегда оставался холоден, как пустая кровать, а вот к похождениям Варнике имел особый интерес, потому что там нужно было разглядывать картинки. Картинки – это всегда самое интересное в книге. Молния, после которой был слышен гром.

Папа остановился на истории, где были нарисованы входные двери в аэропорт и очередь из пяти человек, намеревавшихся улететь на Аляску. Дело было в Калифорнии (Варнике не изменял своему стилю и трубке), рядом стоял рассеянный как горох полицейский. За кадром зазвучала музыка начала. Из «Пуаро». Въедливая мелодия, сбивающая с толку такого неопытного сыщика, как я! По каким-то внутренним каналам полиции стало известно, что один из пассажиров подготовил теракт, намеревается пронести на борт самолета бомбу и взорвать себя и всех вокруг заодно. Мерзкий тип, в котором не осталось ни капли человеческого… Зачем уничтожать такое прекрасное существо как самолет?! Вершину человеческой мысли. Тем более, вся эта идея унесет жизни определенно самых замечательных и стойких людей. Другие на север не летают. Бровь инспектора наехала на глаз, руки уперлись в бока. Становилось понятно, что кого-то из них на борт самолета он не пропустит. Я сразу подумал на самого недовольного человека в очереди с самым странным чемоданом и черным пиджаком на руке. Вероятно, это и есть бомба! А под пиджаком спусковой механизм! Да-да! Я сразу начал представлять, как выглядит эта бомба, какая она, должно быть, тоже замечательная и передовая – и уж совсем не нужно такой вещью подрывать самолет, наполненный жизнями. Ведь на борту могли быть такие же дети, как я, которые боятся высоты, а тут еще этот взрыв. Так до конца жизни можно не оправиться!

Но инспектор Варнике на пару с моим папой оказались умнее. И не успел я размечтаться о том, какой силы мог бы быть взрыв, папин палец уже надавил на человека с газетой.

– Кто ж едет на Аляску без вещей?!

Мурашки рассыпались по моей спине. Прошла на вылет пуля озарения. Над Аляской моего ума расстелили северное сияние. Простая цепь логических событий соединилась и сбросила вес раздумий. Неужели работа сыщиков состоит из таких вот стройных чудес, когда самые обычные детали и факты превращаются в главное? Быть может, этот способ можно применить ко всему, и вокруг нас рассыпаны такие происшествия, о которых мы не подозреваем? Под каждым из нас? За посланием темных очков, в душе старого чемодана, между строк свежей газеты? Видя мое лицо (уж не знаю, что на нем было нарисовано), папа добавил.

– Помни сын, вся наша жизнь – это лишь нюансы, и все состоит из них… как музыка из нот.

Я кивнул. Музыка из нот… Папа всегда старался объяснить мне так, чтобы было еще запутанней, видимо, так проявлялся его детективный дар. Ноты – это такие вишенки, от которых остались одни косточки? Что общего у них с музыкой? И тут я посмотрел на папу. Он с интересом разглядывал картинку с шахматной доской и фигурами, под которой было написано: «Мат за 6 ходов». Трудно было представить, что происходило в его большой и лысой голове. Слава богу, бомба не взорвалась!

Необъяснимо, но Денис. Исчезновение самолета. Одуванчик дня. Шпион поневоле.

Раньше я верил всему. Программе «Необъяснимо, но факт», газете «Тайны XX века», сериалу «Секретные материалы», всем догадкам Жак-Ива Кусто, всем выдумкам Жюля Верна, маме, бабушке, Татьяне Викторовне, верил девочкам во дворе, кондукторам, продавщицам, бразильским сериалам, реслингу… Но как-то в далекую летнюю пору встретился мне один мальчик Денис, который меня отучил от этой дурной привычки.

Мы знали друг друга по дачам. Я видел его окна, а он – мои. Оба наши дома были обняты виноградником, но мысли за каждым стояли свои. Его бабушка Дана вечно красилась в рыжий цвет, заматывала голову в яркие платки, из которых на лицо выпадала та или иная рыжая пружина, которую она старалась задуть обратно, но та по-цыгански свисала и ворожила. Она вечно что-то жевала или грызла… семечки, сливы, алычу, которыми были полны цветастые карманы ее тоненького и увядшего фартука. При этом она так хитро щурилась, что могло показаться, будто она умеет читать твою мысль, как букварь. Внук ее был с огоньком. Не отставал от бабушки. Говорят ведь, что чертовщинка через колено по родне скачет. Вот и в него угодила.

Одним летом (не тем и не этим) мой дедушка, в прошлом летчик-штурман, сделал из бруска дерева и жестяных пластин самолет-флюгер. Желтый, с красным пропеллером, он двигался как живой. На таком мог летать Буратино, если бы золотой ключик зарыли в небеса. Дедушка поместил самолет на высокий шест, и в этот день, когда самолет полетел, мы праздновали. Я бегал вокруг и пытался подогнать к самолету ветер. Бабушка сфотографировала нас на черную «мыльницу». Дедушка светился и даже выпил рюмку домашнего вина.

Самолет простоял три недели и исчез. Следующим летом (уже тем) я узнал, что это был тот самый Денис с дружками. Им понравился самолет, и они его угнали. Шест был повален на головы картофельных кустов. Но дедушка неважно себя чувствовал после третьего инфаркта, бабушка ухаживала за ним. Им было не до Дениса, который уже вырос и превратился в редкость. Не видно его было и не слышно. Да и портить приятельства с бабушкой Даной не хотелось. Все замолчалось, виновников я больше не встречал, самолета тоже… осталась лишь фотография этого первого дня, когда он поднялся в небо.

Но вернемся в то время, когда мы с Денисом сражались на палках и бросались бомбами из песка. Он вечно ходил босой и почти без одежды, короткие шорты и прут – вот все его снаряжение. Я же был неженкой. Ходил в сапогах, шортах и белой кепке, босиком я ходить не мог, ощущение сухого песка между пальцами было невыносимо, как скрежет пенопласта или линза, занесенная перед глазом. То ли дело в дождь!

В дождь я ходил босой и кепку сминал в кулаке. С дождем мы были заодно! Все прячутся, а тебе дышать легко и живо. Как заново прилепляешься к этому миру. Сама стихия похлопывает по твоему плечу! А вокруг-то, а вокруг… муравьи бегут под землю, бабочки липнут на стены, птицы забиваются под крыши, теплицы бьются в конвульсиях, дачники снимают свои калоши и начинают рубиться в тысячу или дурака. В тысячу – оно, конечно, обстоятельнее, но в дурака – спортивного интереса как-то больше, и за очками следить не надо. Лупи себе дамами о вольты, десятками о другие цифры, да жди своей удачи. А если же замелькает в минутах конец твой, проигрыш с полной рукою павших в бою, то конец этот будет резок и внятен, без панихид и могил. Собирай все в одно и снова тасуем колоду живых!

Денис жил в особом мире, мире шалостей, слежек и махонького воровства. Малина и вишня, торчащие через забор по бокам улицы, срывались им без такта и промедления, поглощаясь на месте. Косточка же возвращалась обратно хозяевам прицельным выстрелом из-под большого пальца в окно, а то и в огород в попытке подстрелить хозяев.

Все места, в которых можно было спрятаться от взрослых, были уже оборудованы. В каждом был свой тайник. Бутылка из-под Coca-Cola, оловянный солдатик или желтая пластмасса яйца от Kinder Surprise. Внутри могли лежать камушек с реки, оса или слепень, скончавшиеся на дачном окне. Мог быть деревянный нож, лук, стрелы к нему, дубинка, шпага, пистолет – но это если только ненадолго, между часами игры. Так-то наше оружие хранилось по домам и тщательно оберегалось. Дедушка мастерил для меня и лук, и стрелы, вырезал нож. И в этом хранилась жизнь и подлинное аборигенство. В пластмассе из магазина этого не было, все было слишком легкое, слишком бутафорское. Меня этим нельзя было обмануть.

В душе, вероятно, Денис всегда пребывал в состоянии между пиратом и индейцем. Сорочье перо торчало из его головы. Пиратская татуировка с черепом и костями была нарисована на левой руке шариковой ручкой. В этом я даже подвальненько этак Денису завидовал.

Я же мыслил как-то противоречиво и франкенштейново. С одной стороны, я очень хотел походить на всех этих смуглых, оторванных от приличий ребят, снимать скальпы с чужих огородов и ставить черные метки на дверях чужих туалетов. А с другой, что-то во мне начинало ныть и гундеть, защищая правила и порядки. Маленький резиновый Робокоп патрулировал совесть внутри. И днем и ночью. Ничего не поделаешь.

Чаще всего я играл сам с собой. В шпиона. Сидел в малине или за другой растительной баррикадой, прикрывался листом лопуха и следил. Кто-то слышал мой взгляд, и мне приходилось пятиться восвояси, а кто-то больше был настроен на радио своих грядок и обращал больше внимания на гусениц-капустниц и личинок колорадских жуков, нежели на мое исследование. Чем дольше я оставался незамеченным в своих углах, тем больше информации, значит, насобирал, и тем удачнее игра. Я шпионил в пользу своей выдуманной страны. Бескорыстно и без всякой цели. Мой интерес лежал в этом пограничном состоянии между мирами дачных угодий. Когда ты ни тот и не этот, не свой и не чужой. Такие прятки, где ты и охотник, и жертва, увлекали меня куда больше, чем просто нападение, разбой, преследование или побег, но и в такое играть мне случалось, хоть и проигрыш постоянно настигал меня. Денис опережал, догонял, подрезал, пока я не выбивался из сил и плюхался на землю, портя всем игру.

В один бессмысленный солнечный день, когда белые бабочки пьяно шатались в воздухе над капустой, а на огороде осталось только прополоть редиску, бабушка отправляет меня поиграть с Денисом. Давай, мол, будь со всеми там, не сиди сычом, наиграешься еще в своих солдатиков.

И вот мы идем по одной из улиц дачного поселка Лучежевичи, то посередине, в траве, то по голому песку на вдавленной колее, я по одной тропке, Денис по второй. На ходу Денис снимает с земли одуванчик. Очень старый, пушистый, на жирном липком стебле, готовый разлететься на семена от удара ветра.

– Хочешь, покажу тебе фокус?

– Ага.

– Только закрой глаза и ни о чем не думай… так… а теперь открой рот… а-а-а…

Я повинуюсь, ни о чем не думая плохом, впрочем, и о хорошем тоже. Открываю рот… и вдруг чувствую, как нечто предательское, пушистое и колкое облепляет язык и остальные внутренности, в которых, кроме слов и вишни, сейчас ничего лежать не должно. Под небом неба стало сухо, противно, гадко.

Как только Денис вставил мне в рот одуванчик – он весело рассмеялся и отступил на пять шагов, готовясь ко всему.

– Фокус-покус одуванчик! Открыл ротик маленький мальчик!

Очнувшись от залившей мне глаза обиды, я кинулся к забору, сорвал еще один престарелый одуванчик и погнался за ним. Денис бросился на поворот, скрылся за ним, а после исчез. Я остался наедине со своим поражением.

Полый стебелек одуванчика сочился и прилипал к моей руке. Останки тлеющей обиды застряли между зубов и под языком. Бессмысленный солнечный день. Денис обманул и исчез. Настоящий чертов фокус. Как у Дэвида Копперфильда с самолетом. Владелец убедил, что с него слили все топливо, но он все равно исчез…

Со злости я попытался бросить одуванчик о забор, на котором мысленно нарисовал подлое денискино лицо, но все семена с него тут же катапультировались. Пару сотен парашютистов отпрыгнули от меня, и ветер унес их вверх по дороге, туда, куда скрылся мой обидчик.

После этого случая я начал все подвергать сомнению и какой-то внутренней травле. В особенности – всякие фокусы с цветами и исчезновениями. В карты я верил по-прежнему и к любому гаданию, пусть даже пустяшному, относился серьезно.

Вернувшись в дом, я не мог успокоится, и взял одну из бульварных газет, выпрошенную мною у дедушки, когда он покупал себе программу телепередач. В ней говорилось, что йети приходят к нам из параллельного мира, и что в горах Тибета есть порталы, в которые они заходят и исчезают, оставляя за собой лишь следы. Гигантские следы перед гигантскими горами.

Но это ведь там, в Тибете, в Лучежевичах такого точно нет, думал я… ну, может, если только там, под водокачкой на реке, где раки живут… откуда-то им надо ведь браться?

С Денисом мы потом примирились, благодаря моей бабушке, но вместе уже не играли. Иногда я следил за ним с безопасного расстояния второго этажа. Он, кажется, не замечал меня… В эти мгновения моя внутренность наполнялась задором и ликованием.

Свет и тень приводили поселок в равновесие. Соседские курочки бережно поклевывали соседскую траву. С первого этажа потянулись запахи приближающегося обеда, ухи с лавровым листом и блинов… немного опоздавшего обеда, пришедшего не к двум и не к трем часам, а только к четырем, но ведь чем позже настает обед, тем он и вкусней. Тем более, когда бабушка начинала печь блины, то совсем не представляла, каким фокусом это может обернуться.

Замок. Ника. Высшая ночь.

Как-то теплой небрежной осенью приехали аттракционы. Они раскинулись недалеко от дома Ники, девочки, которую я полюбил. Она была основательно старше, лучшая в классе (по словам ее мамы), на голову выше моего прыжка. Стройная, лебединая и между тем живая, как стрекоза.

Наши мамы дружили. Тетя Алиса и моя мама сначала работали на заводе вместе, а потом, после того как сердце завода остановилось, ходили вместе в лес. Но не по ягоды. Не за боровиками. За тем, чего больше всего – шишками, еловыми ветками, корягами и древесными грибами. Из них они делали что-то вроде икебан, композиций в рамках, добавляя к ним золотую краску и сухоцветы. Тетя Алиса и мама превращали эти веточки и кусочки, отвалившиеся от лешего, не иначе, в нечто декоративное, золотое, будто царь Мидас ущипнул. Эти поделки они продавали в сувенирный магазин, расположенный недалеко от книжного. Не большие, но деньги. В один из семи вечеров муж тети Алисы уехал в Москву за товаром для своих ларьков, и они с мамой захотели поговорить наедине, обсудить что-то взрослое. Тетя Алиса выдала Нике небольшую сумму денег, мама выдала меня.

Ника небрежно взяла меня за руку, и мы пошли. Темнело все вокруг, кроме освещенной площадки. Огнями и криками. Кабины взлетали в воздух, машины срывались по рельсам вниз. Дети вокруг ели сахарную вату и лопали воздушные шарики. Все гремело, визжало, неслось, и ощущение очевидного праздника приходило само собой. У Ники были тонкие прохладные пальцы, нежность которых говорила только о нежности. Я робко, не слишком надавливая, поддерживал эту нежность между нами, которая началась с небрежности. Ника начала сразу по делу:

– Смотри, денег у нас немного. Ты можешь один прокатиться на всех аттракционах, или мы вместе можем попасть в воздушный замок. Как хочешь?

Ответ не заставил даму ждать. В замок! С Никой! Только так.

– Я хочу вместе с тобой. Без тебя не пойду, – и я крепче сжал ее кисть, чтобы дать понять не только словами.

Внутри все горело, будто где-то под сердцем запустили ракету, и ее огонь, способный вытолкнуть человека в космос, развернулся у меня внутри. Ее карий взгляд казался еще более прекрасным при свете всех этих мельтешащих огней, хитрые ямочки на уголках рта хотелось украсть.

Мы сняли обувь и вошли в замок. Конечно, все портило присутствие других детей, к которым я уже начинал ревновать, особенно к тем мальчикам, что постарше, но я старался не подавать виду и, несмотря на это, прыгать как можно выше, чтобы обратить на себя внимание Ники. Завоевать. Дотянуться до ее роста. Она смеялась, глядя как я упорно хочу перепрыгнуть пространство, а я смотрел на ее улыбку, впивался глазами в ямочки и подпрыгивал еще выше. Я хотел приблизиться к ней, обнять за талию и поцеловать, но так и не решился. В любом случае я был бы обречен на насмешку. Если бы Ника не отпрыгнула от меня в смущении, мой поцелуй мог походить лишь на поцелуй безнадежно влюбленного рыцаря, который взобрался на башню с принцессой, но поцеловал лишь стекло. Так целуют распятие и детей. Я ведь тогда и не знал, как это происходит, но почему-то верил, что с поцелуя все начинается, поэтому в этом вопросе нужно завидное мастерство, которое нужно тренировать хотя бы на помидорах, как учил меня Женя. Ника ни о чем не догадывалась, поэтому я мог смотреть на нее, не сдерживая чувств. Сквозь опустившуюся на нас темноту. На ее смех, губы, вздернутый носик, прямо на кончик, да-да, я видел…

Нам отвели всего 15 минут, и к Нике я даже не прикоснулся. На обратном пути она уже не брала меня за руку, и мы просто молча шли к своей арке по асфальту. Загорались звезды, крики затихали за нашими спинами. На нас были джинсовки, как на настоящей паре, и хотя бы благодаря этому Нике не стыдно было идти рядом. Мы, как коты, никуда не спешили. Ночь вокруг, казалось, только-только закончила школу, поступила в вуз и была совсем не страшной. Студенческая жизнь, говорят, золотое время в жизни каждого. Но можно ли было этому верить…

После прыжков на воздушном замке голова кружилась, как колесо обозрения. Земля выскакивала из-под ног. Это был вечер, когда счастье окатило меня. Школьные собрания, двойки по математике, игры на SEGA и зависть к тем, у кого есть эта приставка – все меркло по сравнению с этим вечером. Я не хотел портить вечер и молчал о парке аттракционов, развернувшимся у меня внутри. В нем все аттракционы развили невиданную скорость, но кричать было нельзя, никак. Огни вспыхивали, рябили, перебирали весь этот ночной ренессанс, но сам маленький парк оставался немым. Она же лучшая в классе, думаю, и самая красивая, понимала все и, наверно, уж могла прочитать мои мысли! И без слов.

– Ник, тебе нравится кто-то из мальчиков в классе?

– Нет, конечно! Они все дураки там!

Я был рад такому ответу. «Как хорошо, что Ника не видела моих оценок», – подумал я.

– А тебе кто-то нравится из девочек?

– Нееет, Ник, они все дуры!

Мы громко засмеялись. В арке послышалось наше детское эхо.

Так оборвалось мое первое в жизни свидание, о котором знал лишь я. Мое маленькое сердце было готово сколотить замок для двоих, но колотилось снова и снова напрасно, как аттракцион, на котором никого нет.

Дорога в Эдем. Время призраков. Правила эволюции.

Первая книга, которая меня поразила – энциклопедия динозавров. Доисторические ящеры и этот период жизни на нашей планете были тем сокровищем, которое позволяло восхищаться всей эволюцией. Сама мысль о том, что где-то в моих генах живет тираннозавр, приводила в расписной восторг. Р-р-р-р-рраа!

Хищники и травоядные. Вечное лето. Два материка Гондвана и Лавразия. Юрский период. Эдем. Ничего лишнего.

Уже зима, точно зима, но дороги еще приличные, снега горсть. Прямо перед выходными я узнаю от мамы, что мой рай наступил. Мы (и я, я, я!) с мамой, тетей Алисой и Никой едем в столицу на выставку динозавров в натуральную величину. Мама всегда очень уставала после работы, но в нужный момент у нее все же находились силы.

Мы загрузились в машину. За рулем – папа Ники. И что вы думаете? Ника села на первом сидении, рядом с отцом, ускользнув от моего пристального взгляда. Меня же посадили с мамой и тетей Алисой, которым было о чем поговорить.

Что ж, я снял шапку, расстегнул куртку, чтобы плечи мои казались шире, если Ника вдруг обернется, прижался лбом к окну и включил воображение. Я всегда представлял бегущего рядом с машиной белого волка. Путешествовать с проводником-призраком мне казалось приятнее, чем просто с людьми. Разговоры взрослых были пусты, радио надоедало, кто-то от скуки начинал поедать жареную курицу или чипсы. Разве это могло сравниться с волком? Когда машина останавливалась, он садился рядом и вилял своим белым хвостом, высовывал алый язык, впивался в меня своими желтыми глазами. Когда же машина трогалась – он рьяно бежал следом чуть позади, будто преследовал оленя. Редкие фразы отскакивали от лобового стекла в мою сторону:

– Кабан – вот это ага. Он как попрет, так и машину перевернуть может, а косуля, олень, лошадь или даже лось, так они капот сомнут, бампер уделают, встанут и дальше себе побегут.

Навстречу ехал дальнобой и моргнул дяде водителю фарами.

– О, и гаевые! Вообще на дороге сплошная опасность, никогда не знаешь, что тебя остановит.

Отец сбросил скорость – и волк замедлил свой бег. Я никогда не верил в опасность, исходящую от животных. Все эти истории про бедных охотников, которых медведь загонял на дерево или про несчастных рыбаков, на которых напал сом, были похожи на оправдания. Но разве можно было оправдать это наркотическое истребление туров, зубров, бизонов, волков? Не ради еды, а только лишь ради стрельбы по живому… Разве можно было понять этих краснолицых мужиков, которые оглушали рыбу взрывчаткой, а потом собирали их серебряные тела сачком? Или тех, кто растягивал сеть от одного берега до другого и, двигаясь вверх по течению, будто вскрывая вены реке своим ржавым лезвием, отбирал у нее все, даже маленьких рыбешек, которые шли потом на корм котам или бросались берегу, как мусор…

Из года в год, начиная с первого класса, я ходил с дедушкой на Припять, рыбачить. Из года в год рыбы становилось все меньше. Все реже дергался поплавок. Все тише и тише… И вот с какого-то засушливого лета мы с дедушкой ходили на рыбалку лишь для того, чтобы понаблюдать за быстрым течением темной воды и пройти вместе с ним вдоль берега, по илистым и песчаным берегам, как вдоль наших воспоминаний… а в конце присесть у заводи на теплых камнях, закинуть удочку и, забыв про поплавок, смотреть, как на мелководье молодой красноперый окушок гоняет мальков и подросших бычков.

В салоне машины пахло чипсами и газировкой, прямо как в кинотеатре в конце сеанса. Ника облизывала каждый пальчик по очереди. По-моему, она кушала курочку. Грудку. Она была из тех, кому нравилась грудка, мне же всегда нравились только ножки. Мы подъезжали. Снаружи это были просторные павильоны, и я даже не мог предположить, что там внутри. Кто там? Воображение рисовало немыслимые картины, опираясь на факты из энциклопедии. Я ждал огромных пальм и лиан, насекомых размером с голову человека и, конечно же, динозавров, таких родных: стегозавра, брахиозавра, трицератопса, тираннозавра, мегалозавра, игуанодона, птеродактиля (куда же небо без него?) Я шел к ним, как к мудрецам из прошлого. В их костях, казалось, больше правды, чем во всем человеческом существовании.

Мы купили билеты и смешались с толпой. Внутри было темно. Резиновые динозавры подсвечивались красными и желтыми огнями. Все были огорожены полуметровым забором. Их клыкастые пасти двигались, имитируя доисторический рык. У травоядных двигались шипастые хвосты. Мамы тут же бросились делать фотографии. В темноте можно было только со вспышками и поэтому у всех на фотографиях получились красные глаза. Темно… и Ника где-то тут, в неизвестности… я упустил ее… прошел мимо кладки яиц трицератопса, мимо спины стегозавра. Совсем не мог остановиться, потому что толпа несла всех, тем более такую маленькую песчинку как я, к тираннозавру – самому большому экспонату на этой выставке. К нему было совсем не подступиться. Он был рок-звезда. Эх.

Так мы с мамой направились к длинношеему диплодоку. Возле него собрались семьи с маленькими детьми и те, кто просто искал фон для фотографии. Я фотографироваться отказался и подошел ближе к этому гиганту. Если бы люди жили в их времена, им можно было бы поклоняться, и тогда, вероятно, люди бы не зазнались и не уничтожили все живое, а Майкл Джексон не снял бы клип Earth song. И партии «Зеленых» тоже нечем было заняться. Мы бы уважали природу как великого предка и понимали свое скромное место на этой планете. Диплодок издавал приглушенный крик. Я прислушивался к нему и старался запомнить.

– Нам пора, сын.

– Да, мама, еще немного…

Я последний раз взглянул в глаза динозавру, и мы вернулись в разносящую людей и вспышки толпу.

На обратной дороге мы заехали в McDonalds, мама купила мне Happy Meal. Но отчего-то было невыносимо грустно.

– Что, устал сын?

– Да нет, что ты, мам, просто грустно, что динозавров больше нет.

– Ну, наверное, они бы нас съели.

Белый костюм дяди Корнея. В глубине, на краю света.

Если задуматься, то дядю Корнея, маминого брата, интересовало не так много вещей. Рыбалка, машина и беллетристические книги про агентов спецслужб, которые он читал в отпуске и поездах. Рыбалка была его страстью и, если вы представили дядю Корнея с удочкой на мосту, можете тут же порвать это представление на мелкие кусочки и бросить с того же моста. Дядя Корней не лишен рассудка и достоинства, с природой он всегда один на один.

Дядя Корней был первым человеком на Земле, кто рассказал мне про подводное ружье. Гарпун или трезубец, выстреливающий с невероятной силой под водой. Гроза любого морского существа. Позже я увидел подобные ружья в руках аквалангистов Жак-Ива Кусто по телевизору, но они казались мне другой цивилизацией, далекой, живущей между руин затонувших городов. Я помню, как дядя Корней выставлял на одной руке три пальца и протыкал ими другую руку ловко изображавшую вожака рыбьей стаи. Дядя Корней как тунец хватал лишь вожака стаи. Другое противостояние было не для него. Если бы вдруг объявили по радио, что найдена земля Санникова, дядя Корней тут же отправился бы туда на рыбалку. Почти на всех фотографиях дядя держал в руках свой трофей (щуку, судака или леща) и улыбался. На фотографиях без рыбы дядя стоял всегда хмурый, сложив руки за спиной как ненужную снасть. Трудно представить, чем бы занимался дядя Корней, если бы не было рек, морей и глухих озер.

Ну, привел бы в идеальный порядок гараж, развесил бы инструменты по стенам. Вырыл бы еще один подвальный этаж. Надстроил бы башню, где можно было бы пукать вовсю и с головой уходить в спецзадания. Завел бы библиотеку шпионской и фэнтезийной литературы в пестрых обложках. Хотя, думаю, нет, не завел бы, это было бы несекретно. Скорей бы он читал книгу, а потом сжигал, заметая следы, и, в конечном итоге, все равно бы отправился на поиски подводного мира. Да, дядю Корнея нельзя представить без Ледовитого океана на карте, горных водопадов и рек, без Припяти, на которой он проводил каждое лето, как и я.

Дядя работал шофером. До этого служил. Жил в Североморске и Мурманске. Видел северное сияние, белого медведя, тюленя, страдал от полярной ночи и всегда стремился к своим родителям.

Я помню его белый костюм. Как у Ихтиандра, когда тот залез в фонтан. Брюки, рубашку с коротким рукавом, тощий черный ремень, бежевые носки и сандалии кожаного плетения. Руки почти всегда в карманах. Он носил этот костюм только здесь. Носил даже тогда, когда тот вышел из моды. Можно сказать, что в другом костюме я его и не видел. Плавки или этот костюм. Другого не дано. Даже дома дядя Корней ходил исключительно в трусах, демонстрируя свое стройное загорелое тело, как некий прогрессивный биологический вид, увенчавший вершину человеческой эволюции. Лучший из кроманьонцев.

Места ловли дядя Андрей подбирал тщательно. Он надувал «лягушкой» зеленую дедушкину лодку. Грузил поплавочную удочку, пять-шесть донок, спиннинг, свой неприкосновенный набор блесен и воблеров, леску и несколько сменных крючков и грузил, которые были выплавлены у нас на кухне в столовой ложке, что-то съестное, колбасу, яйца, хлеб и огурцы, воду, две банки червей, прикорм, тесто с анисовым маслом, средство от комаров, сетку для рыбы. Полотенце дядя не брал. Если купался, высыхал на солнце. Алкоголь тоже. Дядя не пил, в принципе, тем более в своем храме – на реке.

Его глаза горели, когда он отчаливал от илистого берега, налегал на весла, а через какое-то время просто поддавался течению, как лепесток. Дядя всегда пропадал на другом берегу, за поворотом, в тех местах, до которых даже волны проезжающих катеров не всегда доходили. Возвращался всегда с историями и небольшим уловом. Если я видел, что он возвращается, и лодку его уже подносит все ближе и ближе, я бежал вдоль берега, хватал за веревки на бортах лодку и подтягивал ее к берегу. Тут же смотрел в сетку под улов, переброшенную за борт. По ней можно было многое понять. Ловил ли дядя Корней удочкой, ставил ли донки или использовал только спиннинг, путешествуя вдоль берега.

Время никогда не было для него преградой. Еще до рассвета он мог выйти из дома с дедушкой. Дядя нес на спине лодку, дедушка – снасти. Было одно место, где Припять была тиха. Каменистая заводь. Кое-где в ней образовывались водовороты, и оттого это место казалось мне потусторонним. У него даже был свой страж. Каждое утро, когда белый туман повисал над рекой и противоположный берег терял свои очертания, он появлялся на своей лодке. Потемневшее от настойчивой влаги дерево превращало его силуэт в тень, единственную тень на реке. Было слышно, как дно лодки касалось прибрежных камней, и этот глухой, скребущий из-под воды звук заставлял ежиться. Среди камней был вбит железный кол, от которого в воду уходила внушительная веревка. Как только страж равнялся с отметкой. Он поднимал веревку из воды, подплывал под нее кормой, будто беря свою старую лодку под уздцы, складывал внутрь весла и, не спеша перебирая руками, подтягивал себя к центру реки. Останавливаясь на незримой границе, перед началом сильного течения, но еще на краю заводи, он забрасывал две донки по правую сторону лодки и одну – по левую. Нацепив на них колокольчики, он горбился так, будто уходил в раковину и замирал. Это был его ежедневный ритуал.

Думаю, ни то, что растет на его даче, ни то, чем живут его дети, его уже не волновало. Он ждал конца света здесь, на своем месте, где лежал его камень, была протянута его веревка, и самые крупные рыбы Припяти смотрели в упор на черное дно его жизни. Когда мы с дядей и дедушкой появлялись на реке, его силуэт уже обдумывал туман. Иногда могло показаться, что страж растворяется вместе с ним. Но он оставался и появлялся вновь. Лица его мы не видели, оно всегда скрывалось за плотным воротником, упиравшимся в дряхлую кепку. Клок редких волос, торчащий из-под нее на затылке, говорил о преклонном возрасте его жизни. Еще чуть-чуть, казалось, и эта кепка сорвется вниз, обрушив лицо стража, до которого так и не дотянулись наши глаза.