Текст книги "Мученик"

Рори Клементс
Мученик

Rory Clements

MARTYR

© Rory Clements, 2009

© Седова С. Г., перевод на русский язык, 2013

© ООО «Издательство «Вече», 2016

* * *

Памяти моего отца, которому больше, чем кому-либо, знакомо преодоление невзгод

Глава 1

Роуз Дауни сидела на холодной булыжной мостовой с чужим младенцем на руках. Ноющей от боли спиной она прислонилась к стене рядом со сводчатой дубовой дверью величественного каменного дома. Ни при каких иных обстоятельствах она бы и близко не подошла к этому месту, сам воздух которого был пропитан гнетущим чувством страха, подобно вони прогорклого жира, но живущий в этом доме человек по имени Ричард Топклифф был ее последней надеждой. Она ходила в суд, но судья лишь покачал головой и сказал, что, если даже он ей поверит, а это, заметил он нахмурившись, также маловероятно, как цветение яблони в ноябре, то все равно ничем не сможет ей помочь.

От констебля тоже оказалось мало толку.

– Госпожа Дауни, – сказал он, – положите ребенка в мешок и бросьте в Темзу. Какой прок с того, что он живой? Обещаю вам именем Господа, что это убийство будет не преступлением, а лишь актом милосердия и никто не станет вас в этом винить.

И вот теперь Роуз ждала Топклиффа у его дома на запорошенной снегом улице неподалеку от церкви Святой Маргариты в Вестминстере. На ее стук в дверь вышел крепкого телосложения юноша с редкой бородкой, с отвращением оглядел ее с ног до головы и сказал, чтобы она убиралась восвояси. Роуз отказалась, – тогда он захлопнул дверь у нее перед носом. Любого другого пронизывающий холод уже давно загнал бы домой, поближе к камину и теплым одеялам, но Роуз твердо решила дождаться Топклиффа и умолять его о помощи.

Слепящие блики солнечного света вспыхнули и погасли, солнце скрылось за зданием церкви Святой Маргариты и аббатства. Стало еще холодней. Роуз была красива и молода, не старше семнадцати лет, и в иные времена ее лицо лучилось улыбкой. Хотя одета Роуз была по погоде, она дрожала, плотнее прижимая к себе дитя, чтобы согреть его остатками своего тепла. Время от времени она принималась кормить малыша грудью; молока было много, и желание Роуз избавиться от него было таким же сильным, как и желание ребенка – поесть. Когда малыш принимался жадно сосать грудь, она испытывала чувство благодарности. Младенец казался ей настоящим монстром, но, повинуясь некоему инстинкту, Роуз не бросала его и продолжала кормить. Сгустились сумерки, но она, словно каменное изваяние, так и не двинулась с места.

Глава 2

Накануне вечером Джон Шекспир долго не ложился спать, а когда наконец добрался до кровати, то забылся беспокойным сном. Как и всем англичанам в те страшные дни, ему не давали покоя безопасность королевы и судьба страны. По ночам тревога превращалась в сновидения, из-за которых Джон просыпался в холодном поту.

Поднявшись до зари, Шекспир завтракал в одиночестве сидя за длинным столом. Джон был высоким молодым мужчиной – шести футов роста, однако мощным его телосложение назвать было нельзя. В глубине его темных полуприкрытых веками глаз притаилась всепоглощающая тревога. Только когда он улыбался, что за прошедшие несколько месяцев случалось нечасто, казалось, что неизменная тень беспокойства исчезала с его лица.

Его служанка Джейн в батистовом чепце и льняной ночной сорочке с усталым видом разжигала огонь. Шекспиру нравилось наблюдать за ней: только что поднявшейся с постели, пышногрудой, еще не причесанной, в тонкой сорочке, под которой угадывались округлости ее груди. По взглядам, которые бросала на него Джейн, Джон догадывался, что она так и ждет, когда он поднимется в ее комнату под крышей и скользнет к ней под одеяло. Но за подобные удовольствия всегда приходится расплачиваться – будь то священник, стучащий в дверь с объявлением о его предстоящем бракосочетании, или крик нежеланного дитя. А Шекспир был слишком осторожен, чтобы попасться в подобный капкан.

На завтрак Джейн подала ему три небольших куриных яйца, сваренных вкрутую, как любил Шекспир, белый хлеб с соленым маслом, творог, булочки с шафраном, купленные у торговца накануне, ломтики пряной говядины и стакан некрепкого пива. Восковые свечи в комнате непрерывно гасли из-за сквозняка, проникавшего сквозь щели свинцового оконного переплета. Зима начала 1587 года выдалась холодной, и Шекспиру приходилось плотно завтракать, чтобы разбудить жизнь в своих членах.

Пока Джейн убирала со стола, Джон быстро преклонил колено и прочитал «Отче наш». По привычке, механически произнося слова молитвы, сегодня он сделал ударение на фразе «… и не введи нас во искушение». Шекспиру стукнуло двадцать восемь лет – самое время жениться. Да и страстность все настойчивей требовала удовлетворения желаний, обитавших в уюте постели одинокого мужчины.

Едва забрезжил рассвет, как находящийся у него на службе бывший моряк Болтфут уже ожидал Джона в отделанной деревянными панелями приемной старого дома. Он о чем-то болтал с Джейн, но как только вошел Шекспир, она мгновенно скрылась в кухне. Джон нахмурился: неужели между ними что-то есть? Он покачал головой. Такая молодая женщина, как Джейн, не может питать нежные чувства к списанному на берег седеющему моряку, да еще с увечной ногой.

Домом Джону Шекспиру служило довольно симпатичное четырехэтажное строение с деревянными перекрытиями, которое с годами начало скрипеть и кособочиться. Временами он начинал опасаться, а не рухнет ли дом, но здание стояло уже двести лет, да к тому же располагалось на Ситинг-лейн, по соседству с великолепным городским особняком господина Уолсингема, главы королевской разведки. Несмотря на свои небольшие размеры, жилище Шекспира служило ему и домом, и местом, где он мог принимать посетителей.

– Слайд здесь?

– Тут двое, господин Шекспир, – ответил Болтфут в своей обычной небрежной манере. – Слайд и констебль.

– Пригласи Слайда.

Болтфут Купер напоминал Шекспиру старый дуб, а проступающие на его лице сухожилия и вены походили на обветренные складки древесной коры. Он смотрел, как Болтфут, невысокий и коренастый человек, поворачивается к двери, привычно подволакивая тяжелую левую ногу, поскольку увечие было у него с рождения. Болтфуту было немногим за тридцать, или так ему казалось: его мать скончалась от родильной лихорадки, а отец не помнил год рождения своего сына. Вероятнее всего, это случилось в 1554 году.

– Подожди. Чего нужно констеблю?

Болтфут остановился.

– Говорит, что произошло убийство.

Резкий голос Болтфута, с годами огрубевший от морского соленого воздуха, еще в те времена, когда он служил корабельным бондарем, выдавали в нем жителя Девона.

– Что? Убийство? Почему он пришел ко мне? Почему не к судье или помощнику шерифа?

В словах Шекспира звучало явное раздражение. В те дни временами он чувствовал себя ржавой деталью, мешавшей работать целому механизму: ответственность, возложенная на него Уолсингемом, была слишком тяжелой ношей для одного человека.

– Говорит, что убитая женщина, похоже, благородного происхождения, – сказал Болтфут. – Кожа рук нежная. А еще там бумаги и странные письма, и нашли ее в сгоревшем доме. Ему страшно.

Шекспир вздохнул.

– Скажи, чтобы подождал, сначала я переговорю со Слайдом.

Войдя в прихожую, Гарри Слайд, небрежно отбросив в сторону подбитую соболем накидку, изобразил низкий вычурный поклон и, выпрямляясь, изящно взмахнул ладонями.

– Ладно, Слайд. Ты не при дворе.

– Но в присутствии величия, не так ли? О, великий господин Джон Шекспир. Ставлю сотню марок на то, что недалек тот день, когда вы станете министром.

– Если бы у тебя, Гарри, была сотня марок, сомневаюсь, что ты пришел бы сюда.

Шекспир разглядывал великолепное одеяние Слайда – упругий воротник и камзол с золотыми и черными разрезами на испанский манер.

Неудивительно, что Слайд всегда был на мели, учитывая его запросы.

– Итак, что у тебя?

– Вы знаете, господин Шекспир, ничто не ускользает от моего слуха. Вот сегодня, например, я услышал, что архиепископа Кентерберийского в прошлое воскресенье застукали в ризнице с одной из бедных овечек из вверенного ему стада.

Шекспир неодобрительно нахмурился. Подобное неуважение может стоить наглецу жизни или, по крайней мере, ушей.

– Вы, возможно, решите, что в этом нет ничего предосудительного, – продолжал Слайд, – да только на следующий день в обед он полакомился той овцой, приправив ее морковью с мятой.

Шекспир не удержался и рассмеялся.

– По крайней мере, это была овца, а не баран, так что, полагаю, ничего страшного. Не так ли? – подытожил Слайд. – Однако боюсь, я не уверен, что в учении новой церкви прописаны подобные вопросы.

Шекспир снова рассмеялся. Он был благодарен Слайду за то, что тот поднял ему настроение. Слишком много мрачных событий случилось накануне: заговоры против Ее величества, ожидающий подписания смертный приговор Марии, королеве Шотландии.

– Будь осторожен, Гарри Слайд, иначе не успеешь оглянуться, как окажешься на виселице.

– Возможно. Но сейчас вас случайно не заинтересует местонахождение двух священников из Общества Иисуса[1]1
  Орден иезуитов.


[Закрыть]?

Шекспир мгновенно собрался с мыслями.

– Два иезуита? Гарнет и Саутвелл[2]2
  Роберт Саутвелл – английский поэт, священник, иезуит, мученик, впоследствии святой Римско-католической церкви.


[Закрыть]?

– Они самые.

– Что ж, это была бы крупная добыча. Ты поймал их?

– Они и так в ловушке, господин Шекспир.

– Расскажи подробней.

Слайд был стройным мужчиной с открытым лицом, обрамленным светлыми локонами. Поговаривали, что он при желании способен выманить угрей из рек и пчел из ульев. Даже тем, кого он предал, а таких было немало, трудно было испытывать к нему неприязнь.

– Это стоит сотню марок.

Шекспир понимал, что Гарри хитрит и пока не знает, где скрываются эти иезуиты, но только Слайду было под силу их найти. Он славился тем, что всегда был в курсе того, что и где происходит в столице, и уверял, что у него по крайней мере по одному информатору в каждой тюрьме Лондона и Саутуорка. Шекспир в этом не сомневался. Слайд сыграл главную роль в раскрытии недавно расстроенного заговора, целью которого было убийство Елизаветы и возведение на трон королевы Шотландии. Это была та самая королева Мария, дни которой, похоже, уже сочтены, ибо она по самую свою королевскую шею была замешана в сговоре против своей кузины. Допрошенная и приговоренная к смерти Мария ожидала своей участи в холодных стенах замка Фотерингей в Нортгемптоншире. Елизавете оставалось лишь подписать приговор.

Своим положением Мария была в немалой степени обязана Гарри Слайду, ибо именно он внедрился в группу заговорщиков и от имени и по поручению Уолсингема и Шекспира следил за каждым их шагом. У осужденных – Бабингтона, Балларда и остальных – не было ни единого шанса. Их короткая жизнь оборвалась в страшных муках на Линкольнз-Инн-Филдс[3]3
  Площадь-парк на границе лондонских округов Вестминстер и Кэмден, к югу от Холборна.


[Закрыть]. Осужденных повесили, но задушили не до смерти, еще живым, им выпустили кишки, их продолжающие биться сердца швырнули в котел, затем тела четвертовали и разбросали по городу. В довершение их головы были надеты на пики и выставлены на Лондонском мосту в назидание будущим изменникам.

Если Слайд и испытывал какие-либо чувства по отношению к этим несчастным, с которыми он очень сблизился и чью дружбу всячески поощрял, то ему удавалось их тщательно скрывать. Он был мастером лицемерия – искусства демонстрировать любые чувства и симпатию, когда нужно было завлечь жертву в ловушку. Казалось, Слайду невозможно доверять, но он был необходим, подобно острому кухонному ножу, но который в любую минуту может выскользнуть из рук и порезать вам палец. И к тому же, как Шекспир уже не раз убеждался, в обществе Слайда приятно проводить время.

– Я должен знать больше, прежде чем решить, расставаться ли мне с подобной суммой за поимку парочки иезуитов.

– Что ж, у меня есть проверенная информация, что Саутвэлл живет неподалеку от города.

– Где именно?

– Через сорок восемь часов я все выясню.

– А Гарнет?

Слайд растерянно ухмыльнулся и пожал плечами.

– Думаю, Гарнета здесь нет. Полагаю, он отправился вместе со своим стадом изменников в Норфолк.

– Это уменьшает сумму вдвое.

– Господин Шекспир, но мои расходы…

Шекспир снял с пояса кошель и достал две монеты.

– Собрался осчастливить всех своих портных, виноторговцев и шлюх? Уверен, у тебя еще и игорные долги. Три марки сейчас и двадцать семь получишь позже, если приведешь меня к иезуиту.

Слайд взял монеты и небрежно подкинул их в руке.

– А вы жесткий человек, господин Шекспир.

– К счастью для тебя, Гарри, я не настолько жесток, как мог бы, иначе ты полжизни провел бы у позорного столба. Но будь начеку. Нам нужны сведения.

– Ваша воля будет исполнена, о повелитель… – И Слайд удалился, завернувшись в свою дорогую накидку.

Появившийся в дубовом дверном проеме и низко поклонившийся констебль явил собой разительный контраст по сравнению со Слайдом. Это был крупный человек, с сильными руками лучника, рельеф которых был заметен даже под шерстяной рубахой и курткой из воловьей шкуры, и, тем не менее, его трясло так, словно он пережил нечто сродни ужасу. От него пахло пожаром.

Шекспир попросил Джейн принести констеблю эля, чтобы тот успокоился, после чего констебль рассказал об убитой женщине. Шекспир слушал очень сосредоточенно. Это был страшный рассказ, из тех историй, что Уолсингем обычно поручал ему расследовать без промедления.

Оседлав лошадей, Шекспир, Болтфут и констебль двинулись в путь по оживленным утренним улицам через Бишопс-Гейт мимо вздернутых на пики голов воров и убийц.

Через десять минут они уже были на Хог-лейн, улочке, располагавшейся неподалеку от района Шордич, к северу от театров[4]4
  Театры «Занавес» и «Театр».


[Закрыть], где прежде находился старый небольшой монастырь Холиуэлл, позднее разрушенный Генрихом Великим[5]5
  Генрих VIII.


[Закрыть]. Лошади остановились – от боков и ноздрей животных на холодном зимнем воздухе поднимался пар. Прямо перед ними возвышался сгоревший дом. В воздухе ощущалась гнетущая вонь сажи и горелой соломы. Под копытами лошадей, на промерзлой земле, лежали обугленные обломки.

Шекспир запахнул свою черную медвежью накидку – подарок от Уолсингема на прошлое Рождество, привезенный из Нового Света. Это был щедрый жест и типичный для Уолсингема, когда речь шла о тех, кого он любил или за кого чувствовал личную ответственность. Он взял Шекспира к себе на службу девять лет тому назад, когда Джон, тогда еще молодой юрист, только что прибыл в Лондон из Мидлендса[6]6
  Центральные графства Англии.


[Закрыть]. Начальник Шекспира в Грейс-Инн, Пол Баллатер, был другом Уолсингема и порекомендовал своего ученика на должность, полагая, что тот скорее практик, чем книжный червь.

– Вижу, Джон, что вам интересней смотреть в окно, чем размышлять над судебным прецедентом, – как-то произнес Баллатер. – Послушайте моего совета и отправляйтесь к Уолсингему. Лучшего покровителя вам во всей Англии не сыскать.

Шекспир понимал, что Баллатер прав, и без колебаний вступил в новую должность. Парочку острых приступов сожаления ему все же пришлось испытать, Уолсингем – все называли его «господин секретарь» – был неумолимым диктатором.

Констебль прервал его воспоминания.

– Господин Шекспир, кажется, пожар устроили нарочно, – сказал он. – Очевидцы рассказывают, что в полночь дом и крышу неожиданно объяло пламя, сэр, словно к пороху поднесли свечку. Джордж Стокер, глашатай, появился здесь сразу после того, как все загорелось.

– Где он сейчас?

– Дома, неподалеку отсюда, сэр, спит. Он обычно спит днем.

– Приведите его.

Сгоревший дом был одним из стоящих в ряд нескольких зданий, дюжины или даже больше, явно возведенных в спешке на трех-четырех акрах невозделанной земли. Постройки занимали самовольно захваченную примыкающую к городу, но еще свободную территорию к северу от городской стены, от Спитал-Филдса до Эллингтон-Пондса. Подобные захваты происходили повсеместно. Сгоревший дом был построен наспех. Шекспир предположил, что здание было предназначено для приезжего люда из других графств; можно было неплохо заработать на жилье для работяг и мастеров, способных выполнить любую работу. Лондон быстро разрастался благодаря приезжающим со всех концов страны и даже из-за границы людям: одни стремились в Лондон с целью подзаработать, другие – избавиться от преследования во Франции или от затянувшейся войны в испанской Голландии. Город больше не вмещал всех, кто хотел в нем поселиться. Под навесом конюшни рядом с домом четверо мужчин, по виду законченные бродяги и попрошайки, укрывшись шерстяным тряпьем, лежали прямо на земле, отсыпаясь после ночной попойки. Таких, как они, на порог не пускали, ибо они могли устроиться на ночлег, лишь украв денег, чтобы заплатить за постой. В будущем их, скорее всего, ждала тайбернская виселица[7]7
  Тайберн – место публичной казни в Лондоне.


[Закрыть].

– Болтфут, разбуди их и задержи. Я хочу допросить их.

Болтфут слез с лошади и подошел к компании. Здоровой ногой он по очереди пнул по ребрам каждого из бродяг и силой поднял их на ноги, приказав не шевелиться под страхом порки. Одетые в тряпье, они покорно стояли на холоде и дрожали, но почти не протестовали: вида заброшенной за спину Болтфута короткоствольной аркебузы и абордажной сабли в его правой руке хватало, чтобы отбить у них всякую охоту к побегу.

Со стороны Шордича подошли глашатай Джордж Стокер и констебль. Только что проснувшийся Стокер оправлял на ходу рубаху. Колокол в его руке позвякивал при ходьбе. Это был плотный мужчина с брюхом свиньи, откормленной на убой.

– Джордж, расскажи господину Шекспиру, что произошло, – приказал констебль.

Стокер стащил с головы шляпу. Его густая борода была перепачкана гусиным жиром, да и соображал он так медленно, как может только глашатай. Он пробормотал нечленораздельное приветствие и начал рассказ.

– Сэр, я долго и громко звонил в колокол и звал на помощь. Люди прямо с постелей выскакивали и ведрами принимались таскать воду из колодца. Сэр, мы довольно быстро потушили дом.

Стокер взглянул на констебля, тот кивнул.

– Продолжай, Джордж. Расскажи то же, что и мне.

– Я нашел… Не знаю, сэр, стоит ли мне рассказывать, ибо по мне об этом и говорить-то грех.

– Полагаю, ты нашел тело?

Стокер напрягся, опустил взгляд и принялся рассматривать землю у себя под ногами.

– Сэр, это было тело молодой женщины. Обнаженной, сэр, и с ней ужасно обошлись.

– Что еще?

– Бумаги, сэр, там что-то написано, но я не знаю что.

– Ты не умеешь читать? – спросил Шекспир.

– Нет, сэр.

– А ты, констебль? Ты умеешь читать?

– Нет, сэр. Хотя брат моей жены немного знает грамоту. Привести его?

Шекспир ничего не ответил на его вопрос, спешился и передал поводья своей серой кобылы констеблю.

– Мне нужно войти в дом. Подержи мою лошадь и оставайся снаружи вместе с ними. – Он кивнул в сторону компании из бродяг и попрошаек.

Жильцы из соседних домов оказали добрую услугу, потушив пожар. Лондон был застроен преимущественно деревянными домами, и пожары были частым явлением, поэтому всем землевладельцам приходилось обучаться искусству наполнять ведра водой и заливать огонь. Стены дома не обрушились, хотя и обгорели. Шекспир пропустил глашатая вперед, и он вошел в дом через зияющую дыру, где прежде была дверь. Шекспир следил за временем. Накануне поздно вечером к нему приехал один из гонцов Уолсингема и передал, что Шекспира хотят видеть по срочному делу в Барн-Элмсе к полудню. Господин главный секретарь не будет ждать.

Шекспир оглядел мрачный скелет дома. Удивительно, но остов строения остался почти нетронутым, учитывая силу пожара, если верить констеблю. Что-то привлекло его внимание на мокром полу. Это был промокший дешевый газетный листок, на котором ничего нельзя было разобрать. Он поднял листок. Затем Шекспир увидел, что вокруг вперемешку с обгоревшей соломой разбросаны такие же листки. На них можно было разобрать несколько слов, и листки не были сложены – значит, их напечатали совсем недавно. Он сделал знак Болтфуту.

– Собери их все до единого.

Помимо листков на полу Шекспир обнаружил и еще кое-что: это были типографские литеры, но печатного пресса он не нашел.

– Болтфут, литеры тоже собери. Я осмотрю их позже. Возможно, нам удастся найти литейный цех, где их сделали. Ну, господин Стокер, где тело?

Крыша полностью выгорела, и там, где должен был находиться потолок, проглядывало серебристо-серое небо. Падал редкий снег.

Лестницу огонь не тронул, и они поднялись на второй этаж, где в расположенной над фронтоном здания эркерной комнате они обнаружили обнаженное и окровавленное тело женщины на большой дубовой кровати с балдахином. Коршун попытался выклевать трупу глаза, но как только они приблизились, улетел через провалы в каркасе крыши. Глашатай сжал шляпу в руках так, словно пытался отжать ее досуха, и отвел взгляд. Шекспиру захотелось последовать его примеру, ибо он понял, почему констебля так трясло.

Горло жертвы было перерезано с такой силой, что голова была практически отделена от тела. Кожа приобрела отвратительный синий оттенок, а запекшаяся кровь цветом напоминала темное ржавое железо. Голова безвольно повисла, и зияющая рана казалась вторым ртом, но не это бросалось в глаза. Внимание приковывали ее разведенные в стороны ноги и женские органы.

Жертве разрезали живот и рассекли матку. Плод, около трех дюймов в длину, вынули из тела и оставили лежать поверх рассечения, соединенным пуповиной с матерью. Шекспир содрогнулся; маленькая головка плода была полностью сформирована. С трудом отведя взгляд от крошечного тела, он подошел к кровати и осмотрел лицо женщины. Несмотря на то что черты лица исказила агония, Джон узнал ее. Он повернулся к глашатаю.

– Оставьте нас, господин Стокер. Подождите снаружи вместе с констеблем.

Глашатая не понадобилось дважды просить покинуть этот «склеп»; он бросился прочь, словно заяц от гончей.

– Что это может значить, Болтфут?

– Нечто весьма богохульное, господин.

– Ты узнал ее? Она из семейства Говардов. Леди Бланш Говард.

Жертвой оказалась, и Шекспир был в этом уверен, близкая родственница недавно назначенного лорда верховного адмирала и командующего английским флотом Говарда Эффингемского. Ее передали на воспитание к нему в дом, после того как чума забрала ее родителей. Лорд-адмирал растил ее как собственную дочь.

– Да, сэр.

Несколько мгновений Шекспир хранил молчание. Он внимательно осмотрел тело, затем – комнату. Что делала такая женщина, как Бланш Говард, да к тому же родственница королевы, в подобном месте? Конечно, этот дом был не самым плохим жилищем, но, тем не менее, он ни в какое сравнение не шел с дворцами и великолепными загородными домами, в которых она должна была бы обитать по праву рождения.

– Не нравится мне все это, Болтфут.

Время от времени Шекспир встречал Бланш при дворе и полагал, что ей не больше восемнадцати-девятнадцати лет. Она ничем не отличалась от всех прочих молодых девушек из благородных семей, которые появляются при дворе и порхают словно бабочки или посещают королевский зал для приемов, пока их родители не подберут им пару и не отправят в поместья их новоиспеченных мужей. Ходили ли о ней какие-либо слухи? Была ли она замужем или обручена, а если нет, то почему? Джон припомнил, что вроде бы слышал, что она была влюблена в некоего молодого человека, придерживающегося не слишком строгих нравов, но в этом не было ничего необычного. Молодые придворные дамы не славились пуританским поведением. Шекспир ощутил утренний холод, пробравшийся сквозь его толстую длинную меховую накидку и камзол. Он протянул руку в перчатке Болтфуту, который передал ему собранные газетные листки.

– Здесь все?

– Думаю, да.

– Проверь еще раз. И разожги у дома костер.

Шекспир просмотрел листки. Они были одинаковые, только что отпечатанные. Россыпь литер, похоже, указывала на то, что здесь стоял нелегальный передвижной пресс, из тех, которые легко перевезти из одного тайного места в другое. К тому же тот, кто напечатал эти листки, покинул дом в большой спешке, поэтому он не стал собирать разбросанные листки и литеры. В каком злодеянии была замешана Бланш Говард? Но что более важно, кто ее в это втянул и кто убил?

Он взял наиболее уцелевший из всех листков и поднес его к свету. Заглавие гласило: «Возмездие Божие да падет на бастарда-узурпаторшу». После короткой вступительной части следовал текст:

«Несмотря на то что ранее мы уже говорили об обмане, притворстве, лжи, лести, заговорах и тайных сговорах вышеупомянутого злодея графа Лестера и его замыслах завладеть английской короной, мы не станем пренебрегать отвратительными грехами и поступками известной вам девственницы, с помощью которой он преуспел в достижении своих грязных и порочных целей. К тому же эта великая государыня, дочь шлюхи Болейн и, по сути, убийца законнорожденной дочери ее отца, больна оспой, но посещал ее отнюдь не Господь, а один подлый человек, который при помощи своей соучастницы, пресловутой мамаши Дэвис, о которой мы наслышаны, склонил ее к сожительству. Из-за этой странной оспы у нее раздуло живот, и она родила еще одного бастарда, продолжателя ее гнусного рода, вскормленного этой ведьмой Дэвис и тайно воспитанного ею до совершеннолетия…»

Шекспир строго покачал головой. «Та самая девственница» – это явно о королеве. Написанный вычурным языком, этот трактат явно намекал на то, что у нее с Лестером, ее придворным фаворитом, есть общий ребенок. И что он был вскормлен этой пресловутой – почти наверняка вымышленной – ведьмой, известной как мамаша Дэвис. Это было нелепое обвинение и не первая публикация, распускавшая слух о том, что королева тайно родила ребенка от Лестера. Дело было в том, что чем чаще появлялись подобные заявления, тем больше легковерных подданных королевы попадались на эту удочку. Вот почему было необходимо решительно прекратить появление подобных пасквилей.

Похоже, день обещал быть весьма неудачным. Шекспир продолжил чтение. Далее следовала обычная тирада, обличающая Лестера, с дополнительным обвинением в адрес Уолсингема и архиепископа Уайтгифта. Наконец речь зашла о Марии, королеве Шотландии. Авторы трактата уже откровенно угрожали: если Марию казнят, то и «бастарду-узурпаторше» – самой Елизавете – не жить. Шекспир стиснул зубы.

На улице у дома Болтфут уже разжег костер. Компания бродяг под неусыпным оком констебля пододвинулась поближе, чтобы погреться. Шекспир вышел из дома и окинул унылую сцену беспристрастным взглядом. Бродяги являли собой жалкое зрелище, но он не мог упустить шанс: их надо было задержать для допроса. Один из них приподнял шляпу и попытался что-то сказать. Это был высокий худощавый мужчина в ярко-красном камзоле, который явно знавал лучшие времена, с шевелюрой словно воронье гнездо.

– Позже у тебя будет возможность все рассказать, – отрывисто произнес Шекспир. Он повернулся, чтобы бросить эти клеветнические памфлеты в огонь. Один листок из тех, что промокли менее остальных, он оставил и сунул за пазуху вместе с обрывком другого промокшего листка, на котором сохранились хорошие оттиски литер.

– Болтфут, проследи, чтобы все сгорело дотла и никто не смог прочитать эти листки. Затем снова обыщи дом, каждый уголок и щель. Если обнаружишь такие же листки, сожги их. Если найдешь еще что-то, принеси мне. Потом возьми констебля, глашатая и кого-нибудь из соседей из приличных семей, если потребуется, и отвезите тело в мертвецкую собора Святого Павла. Бродяг отправь в «Брайдуэлл»[8]8
  Лондонский исправительный дом, находившийся вблизи старинного колодца, посвящённого святой Бригитте, отсюда и название: Брайдуэлл – колодец Бригитты.


[Закрыть] под охраной, пусть им подберут там какое-нибудь занятие. Работа им не повредит. Оставляю шестипенсовик им на еду. Еще узнай, кто владелец этого дома. Как стемнеет, встретимся на Ситинг-лейн.

Болтфут подошел к группе бродяг и, указав на самого высокого в потертом красном камзоле, произнес:

– Господин Шекспир, он говорит, что ему нужно кое-что вам рассказать.

– Знаю, Болтфут, но пусть подождет. Я спешу в Барн-Элмс.

Шекспир вскочил в седло и собрался уже пришпорить свою кобылу, направляясь к Бишопс-Гейт, когда услышал стук копыт по мерзлой земле. Обернувшись, он увидел, что к нему приближаются четыре всадника. Шекспир остановился. Они двигались очень быстро, затем резко осадили лошадей, от чего те поднялись на дыбы и изогнули шеи со струящимися гривами. Шекспир мгновенно узнал вожака четверки: Ричард Топклифф, верный слуга королевы. Их появление привело Джона в смятение.

– Господин Шекспир, что здесь происходит? – Топклифф подъехал к нему так, что они оказались лицом к лицу.

– Убийство, – нарочито медленно произнес Шекспир. Он смотрел Топклиффу прямо в глаза и не отводил взгляда. – Вас это не касается.

Топклифф нахмурился, что не предвещало ничего хорошего.

– Я решаю, что меня касается, а что нет, Шекспир. Жизнь королевы и безопасность ее государства меня очень касаются, а также все то, что с этим связано. Отвечайте: кто жертва?

– В свое время вы все узнаете.

Мгновение Топклифф молчал, словно обдумывая свой ответ. Затем он медленно произнес:

– Шекспир, вы вздумали мне прекословить?

Линкольширский говор Топклиффа больше походил на рык дикой кошки из зверинца в Тауэре, чем на человеческий голос.

Дыхание Шекспира участилось. У них с Топклиффом уже была стычка из-за недавнего бабингтонского заговора, целью которого было убийство королевы. Кое-кто из обвиняемых оказался в Тауэре в руках Топклиффа. Он применил к ним пытки, чем только усугубил положение. Шекспир, который непосредственно участвовал в раскрытии заговора, хотел допросить обвиняемых. Он был убежден, что менее жестокими средствами от заговорщиков можно было добиться большего, включая выдачу имен оставшихся на свободе его участников. Но заручившись полученными от королевы полномочиями, Топклифф просто переломал им хребты на дыбе. Шекспир был возмущен, и они с Топклиффом чуть не подрались. Только благодаря вмешательству Уолсингема удалось избежать серьезной стычки. И сейчас Шекспир почти физически ощущал звериную враждебность Топклиффа, но взял себя в руки.

– Поговорите с господином главным секретарем. Я отчитываюсь перед ним, а не перед вами.

Топклифф соскочил с лошади. Он уже разменял шестой десяток, но обладал грубой физической силой бойцового пса. В руке у него была трость из терна с серебряным наконечником, больше походившая на дубину. Он сделал два больших шага к лошади Шекспира и как бы случайно сбил его с седла.

Шекспир неуклюже шлепнулся на землю, а Топклифф схватил его за дорогую медвежью накидку и потащил, словно мешок с брюквой, к сгоревшему дому. Шекспиру удалось встать на ноги и вырваться. Это не остановило Топклиффа, он бросился к Шекспиру, схватил его за загривок и поволок его, точно упрямого ученика, – но неожиданно замер.

Болтфут направил восьмигранное дуло своей заряженной аркебузы Топклиффу прямо в лицо.

Топклиффу хватило пары секунд, чтобы оценить положение, затем он рассмеялся и отпустил Шекспира. Он угрожающе стукнул серебряным наконечником своей трости по ладони.