Текст книги "То, что нас объединяет"

Хелен

По дороге в Дублин ее немилосердно трясло – и это несмотря на теплое пальто и относительный уют машины. Дворники методично смывали со стекла потеки дождя. Уже на окраине города она обнаружила, что бензин практически на нуле. С наступлением темноты на улицах Дублина стали загораться огни. Встречные машины помигивали яркими фарами. С каждой минутой сумеречный мир становился светлее, и только внутри нее царила непроглядная тьма. Там, где когда-то была ее душа, чернела мрачная бездна.

Главное – не думать, гнать от себя любые мысли. Свернув на заправку, Хелен пару минут растирала онемевшие руки и только потом выбралась из машины. Всю неделю она игнорировала пустеющий бак, в полной уверенности, что ей уже никогда не придется беспокоиться о таких пустяках.

В голове у нее безостановочно крутилась строчка из песни – что-то о том, как неприятно узнать истину в свои семнадцать лет. Эту печальную песенку Джанис Иен крутили утром по радио, пока Хелен кормила завтраком Элис. И вот теперь мелодия ожила, потянув за собой эти жалостливые строки.

На самом деле ты не столько знакомишься с истиной, сколько начинаешь распознавать ложь. В свои семнадцать Хелен знала все на свете: своевольная и жадная до впечатлений, она мечтала перевернуть эту страницу и зажить новой, самостоятельной жизнью. Ей потребовалось еще семнадцать лет, чтобы понять – счастье не вечно, добро редко торжествует над злом, а любовь приходит только для того, чтобы бросить потом в объятия боли.

Наверняка у вас кто-то есть. Кто-то из близких, сказала та женщина на мосту, невольно задев ее за живое. Ей сразу вспомнилась Элис, от которой пахло свежей травой и чем-то перечно-мятным, которая спать не могла без включенного ночника, и чьи пухлые ручонки забавно торчали из рукавов ужасных кардиганов, которые с упоением вязала мать Хелен.

Элис. Это из-за нее Хелен так и не смогла побыть с Кормаком в его последний час, когда он медленно угасал на больничной койке. Будь это кто другой, Хелен бы возненавидела его за это. Но не Элис – ведь она была частью Кормака. Единственным, что он оставил после себя в этом мире.

А все эта дурацкая сыпь, из-за которой Анна, няня Элис, бросилась звонить Хелен. И ей пришлось оставить умирающего мужа, чтобы поспешить к постели дочери. В результате все обернулось не менингитом, а обычным псориазом. Хелен сразу вернулась к Кормаку, но было уже поздно.

Насос заработал, и в воздухе остро запахло бензином. Она бы сделала это. Рывком перебралась через перила и кинулась в реку, подальше от своей никчемной жизни. Ей просто нужно было собраться с духом. Она без раздумий шагнула бы вперед, если б не та назойливая незнакомка. Какая-то непонятная велосипедистка с соломенного цвета волосами, в уродливом брючном костюме.

Убрав насос и закрыв бак, Хелен с размаху хлопнула ладонями по капоту машины, отчего мужчина, заправлявшийся по соседству, вздрогнул и нервно глянул в ее сторону. Хелен, руки которой горели, как от ожога, даже не обратила на него внимания.

Хватит уже лгать: она бы так и так не решилась на это. Да и что взять с трусихи? И та женщина была ни при чем – она лишь дала Хелен возможность потихоньку улизнуть с моста.

Прислонившись к машине, Хелен плотнее закуталась в кожаное пальто. Ей вновь вспомнились те минуты, когда она стояла у перил, в оцепенении глядя на стремительно несущуюся воду. В какой-то момент она поглубже вздохнула и приготовилась сделать решительный рывок… но тело отказалось ей повиноваться.

Тогда она закурила и принялась яростно дымить, все еще надеясь совершить задуманное. Хелен мысленно проклинала свои упрямые ноги, которые будто застыли на месте. В воображении она раз за разом прокручивала картину будущего прыжка. Но чем больше она об этом думала, тем страшнее ей становилось.

И тут за спиной у нее с легким шумом прокатил велосипед. Хелен даже не оглянулась, поджидая момента, когда вновь останется одна. Но ей не повезло: краем уха она услышала скрип тормозов, а затем и звонкий стук каблучков. Кто бы там ни был, но он явно шел в ее направлении.

Самое забавное, что та женщина наверняка считала, будто это она спасла Хелен жизнь. Ей оставалось только поздравлять себя с тем, что благодаря ее вмешательству такая чудачка, как Хелен, не прыгнула с моста. Откуда ей было знать, что Хелен в действительности спасла – или обрекла на жизнь – ее собственная трусость?

Вот и с шарфом пришлось проститься раз и навсегда. Разве могла она унизиться до того, чтобы забрать его назад? Гордость оказалась сильнее здравого смысла. Дорогой шарф, который Кормак подарил ей на годовщину свадьбы, достался какой-то незнакомке. Еще один удар ко всем ее горестям.

В магазинчике рядом с заправкой она купила два безумно дорогих банана и пакетик жевательных конфет. Бананы она съела сама, пока добиралась до дома родителей. Припарковав машину у кованых ворот двухэтажного особняка, Хелен неспешно подкрасила губы.

Она прекрасно знала, что на вторую попытку ее не хватит. Она и так подошла к самому краю, а затем отшатнулась назад. Увы, но ей недоставало той силы воли, которая требовалась для решающего шага. Мысль об этом не принесла облегчения. Напротив, ей стало только хуже, когда она поняла, что сбежать не удастся.

Уж не Элис ли послужила причиной ее сегодняшней неудачи? Может, невзирая на смешанные чувства, которые она испытывала к дочери, между ними по-прежнему существовала какая-то глубинная связь? И это она не дала Хелен преждевременно уйти из жизни. Мысль о родителях точно не удержала бы ее на краю.

На улице все еще лил дождь. Поплотнее закутавшись в кожаное пальто Кормака, Хелен поспешила к главному входу.

– Почему так поздно? – спросила мать, открывая ей дверь. – Ты же сказала, что вернешься в пять. Нам пришлось уложить ее спать.

– У меня кончился бензин.

Не задерживаясь, Хелен прошла в просторный коридор с вешалкой из орехового дерева. По пути она обогнула мраморный столик, служивший подставкой для элегантного телефона и ключей от отцовского «роллс-ройса». Они и сейчас лежали здесь, на его кожаных перчатках.

– Знаешь, – сказала мать, касаясь нитки жемчуга у себя на шее, – это пальто смотрится на тебе просто ужасно.

Хелен зашагала вверх по лестнице.

– Элис в моей комнате?

– Хелен, девочка спит. Ты же не можешь тащить ее на такой холод – это нечестно по отношению к ребенку.

А разве честно, что ребенок остался без отца? Разве честно, что родная мать девочки время от времени задается вопросом, не придушить ли ее подушкой?

– Ничего страшного, она может поспать и в машине. А если проснется, дам ей жевательных конфет.

Мать тяжко вздохнула у нее за спиной, однако спорить больше не стала. Пожалуй, это было единственным плюсом в ее ситуации: когда ты овдовела в тридцать два, окружающим так или иначе приходится быть снисходительнее. Они вынуждены уступать – хотя бы и на время.

Распахнув дверь в свою старую спальню, Хелен прошла по толстому ковру к постели, где спала дочь. Элис лежала на спине, слегка повернув голову в сторону окна. Того самого, у которого Хелен часто покуривала подростком – разумеется, втайне от родителей.

Первым делом она подхватила маленькие черные ботинки и только потом подняла на руки Элис – комочек, закутанный в шерстяное одеяло. Та что-то недовольно пробурчала, но Хелен, не обращая внимания на ее протесты, вышла из спальни и поспешила к лестнице.

Внизу уже стоял ее отец.

– Я возьму девочку, – сказал он, протягивая руки. Матери поблизости не было. Должно быть, сидит, надувшись, у себя в гостиной.

По крайней мере хоть тут с ней не будут спорить. Хелен передала ему дочку и первой направилась к машине. Элис уложили на заднее сиденье, плотно закутав теплым одеялом. Отец Хелен тихонько прикрыл дверцу, после чего подошел к месту водителя.

– Ты уже думала о том, чем собираешься заняться? – спросил он, придерживая рукой дверцу, чтобы дочь не успела ее захлопнуть. Следует инструкциям матери, догадалась Хелен. Три жалкие недели – вот все, что они отвели ей на траур по мужу.

– Заняться? – Хелен недовольно взглянула на отца.

– Я про работу. На что ты собираешься содержать Элис?

– Пока не думала, – ровным тоном ответила она. – Мне хватало других забот.

Отец вскинул руку, предупреждая любые возражения. Должно быть, точно также осаживал он в суде адвокатов и преступников, подумала Хелен.

– Я вовсе не утверждаю, что ты должна решить прямо сейчас, – заявил он. – Просто… мы с мамой хотели бы помочь тебе…

– Я знаю.

– Мы охотно присмотрим за Элис, если ты займешься поисками работы. Нам это будет только в радость.

– Знаю.

– А если весь вопрос в деньгах, и ты хочешь пройти обучение…

– Нет. Прости, папа, но мне нужно уложить Элис. – Хелен завела мотор, вынуждая отца отпустить дверцу. – Я позвоню вам, – глядя прямо перед собой, она выехала на дорогу и повернула налево. Гневным жестом откинула волосы с лица. Три жалкие недели.

Элис захныкала на заднем сиденье.

– Ш-ш, – сказала Хелен, даже не повернув головы.

Правда состояла в том, что ей действительно требовались деньги. Кормак был плохим добытчиком: жил он от выступления к выступлению, подрабатывая со своими ребятами в клубах и на танцплощадках, как другие группы того же уровня. От Хелен тоже было мало проку. И они то пили дорогой виски, заедая его нежнейшим бифштексом, то пытались наскрести немного мелочи на пинту молока. Не было у них ни страховки, ни сбережений.

Появление Элис заставило их немного одуматься, и тратить они стали с большей осмотрительностью. На смену бифштексам из говяжьей вырезки пришли свиные отбивные, а в холодильнике всегда хранился приличный запас молока. Кормак даже открыл небольшой счет на имя Элис, умудряясь перечислять туда каждый месяц крохотные суммы. У них по-прежнему случались загулы – когда выпадала возможность регулярных концертов или в случае заработка покрупнее. Но Хелен с Кормаком очень скоро убедились, что маленькие дети и похмелье – вещи несовместимые.

А потом произошло немыслимое, и Кормаку поставили этот ужасный диагноз. После этого деньги окончательно отошли на второй план. На протяжении нескольких месяцев Хелен жила одним днем. Она извлекала пятифунтовые банкноты из писем, отправленных сочувствующими родственниками, а при необходимости снимала кое-какие деньги с их мизерного счета. То, что откладывалось на обучение Элис, она старалась не трогать.

Нужда заставила ее продать даже те немногие украшения, которые у нее имелись. Стоили они мало, и принять их согласились только в одном ломбарде. В тот день Хелен рассталась со своими кольцами – свадебным и обручальным, с аметистовым ожерельем, доставшимся ей от бабушки, золотыми сережками, подаренными накануне свадьбы матерью Кормака, и серебряным кулоном – подарком бывшего ухажера.

Как бы ни была ненавистна ей эта мысль, но они вряд ли бы выжили без тех хрустящих пятидесятифунтовых банкнот, которые время от времени вручал ей отец. Ему и в голову не приходило, что лишь в самых дорогих магазинах соглашались разменять эти купюры при покупке хлеба на тридцать пенсов. Хелен сдержанно благодарила отца за помощь и старалась растянуть деньги на возможно более долгий срок.

В начале января, за неделю до смерти Кормака, в больницу заглянул Рик, саксофонист группы.

– Это от всех нас, – пробормотал он, вручая Хелен конверт. Внутри лежали десять потрепанных двадцатифунтовых банкнот. При виде их Хелен разрыдалась, отчего бедняга Рик засмущался еще больше.

Миновав Стонибаттер, Хелен притормозила перед небольшим домиком, который Кормак унаследовал от бабушки. «Мы хорошо ладили, – сказал он Хелен, – и бабуля все время обещала оставить мне свой дом. Я думал, она шутит, а оказалось, нет».

По соседству жили те, кого мать Хелен именовала не иначе как рабочим классом. Дома на их улице были старыми, перегородки – тонкими, комнаты – две на первом этаже и две на втором – маленькими и с низкими потолками. Лестницы были ужасно крутыми, а садики – крохотными. Установленные Кормаком нагреватели съедали массу электричества, хотя тепла почти не давали. Но это было единственное место, которое Хелен считала своим домом.

Она занесла внутрь хнычущую Элис и потащила ее наверх, на второй этаж.

– Тише, – выдохнула Хелен, пинком открывая дверь в спальню.

– Но мне холодно!

– Ничего страшного. В постели быстро согреешься.

Спустившись вниз, она распахнула дверцу над холодильником и извлекла оттуда остатки бренди, принесенного кем-то из многочисленных визитеров. За последние несколько недель в доме перебывала куча народу. Они приходили в воскресных костюмах, осторожно усаживались на краешек стула и разговаривали полушепотом, как будто шум мог убить Кормака скорее, чем рак.

Вытащив из бутылки пробку, она прошла в гостиную, где было по-настоящему холодно. На стене висело изображение Пресвятого Сердца – единственное, что напоминало в их доме о бабушке Кормака. Хелен бросила взгляд на лицо Иисуса, которое смотрело на нее с привычной безмятежностью. «Я все еще здесь, – сообщила ему Хелен. – Как, впрочем, и ты».

Первым делом она подошла к камину и подняла оставленный накануне конверт. Моим родителям – неужели она написала это только вчера вечером? Такое чувство, что с того момента прошла целая вечность. Открыв конверт, Хелен вытащила листок, на котором чернела пара строчек:

Надеюсь, вы простите меня за то, что я собираюсь сделать. У меня больше нет сил. Позаботьтесь, пожалуйста, об Элис.

Ни подписи, ни приветствия. Ее общение с родителями всегда сводилось к нескольким фразам. Что уж говорить про родственные чувства? Если взглянуть со стороны, ее воспитанию могли бы позавидовать многие. У родителей Хелен была масса денег – они буквально купались в них. Все благодаря немыслимо высокому заработку ее отца. И Хелен, как их единственное дитя, ни в чем не знала отказа.

Вот только им и в голову не могло прийти, что дорогие вещи и вкусная еда – далеко не все, в чем нуждалась их дочь. Ей требовалась хотя бы капелька привязанности с их стороны, но этого-то они и не могли ей дать. Хелен не помнила ни единого поцелуя на ночь, ни одного искреннего слова любви. Они всегда пренебрегали такой мелочью, как родительские объятия. Всю жизнь она чувствовала себя нежеланным ребенком, появившимся на свет против воли родителей.

Разорвав в клочки письмо и конверт, она швырнула бумажки в камин, на кучу вчерашней золы. Одним глотком опрокинув в себя бренди, Хелен закашлялась, пытаясь справиться со жжением в горле.

В зеркальце над камином она поймала отражение своего лица и невольно поежилась. Острые, как лезвия, скулы – в последние дни только Элис питалась в этом доме регулярно. Глубокие тени под глазами – свидетельство ее бессонных ночей. И пугающая пустота в глазах – явный признак того, что в душе ее что-то умерло.

Собрав волосы в пучок на затылке, Хелен какое-то время разглядывала себя в зеркало. Затем она вернулась на кухню и достала из ящика ножницы.

Медленно раздевшись, она свалила одежду прямо на столе. На полу, на потертом линолеуме, она расстелила листы вчерашней газеты, после чего встала в центре этого прямоугольника. Босые ноги мгновенно озябли на холодном полу. Взяв ножницы, Хелен принялась методично обрезать волосы. В зеркало она даже не смотрела. Звяканье ножниц странным образом походило на мурлыканье кошки. Пряди волос скользили по обнаженным плечам и падали на газетные листы.

Покончив с этой процедурой, она вернулась в гостиную и взглянула на себя в зеркало. Правая сторона оказалась короче левой, зато макушка выглядела неестественно высокой. Благодаря изможденному лицу и пустому взгляду, Хелен стала похожа на куклу, хозяин которой в гневе откромсал ее локоны.

Но Кормак обожал ее волосы, и теперь каждый взгляд на них отдавался в ее сердце болью. Ей вспоминалось, как он перебирал ее кудри, когда они кружились в медленном танце, как мыл и массировал их, когда они умудрялись втиснуться вдвоем в их крохотную ванну. Может теперь, когда она состригла это ужасное напоминание о прошлом, у нее появится шанс выжить?

Самой Хелен плевать было на то, как она выглядит, но и привлекать к себе лишний раз внимание ей тоже не хотелось. Завтра она возьмет пару купюр из изрядно отощавшего конверта Рика и заглянет в парикмахерскую, где с нее снимут остаток кудрей. Нужно только подыскать местечко попроще, где с тебя не сдерут за стрижку целое состояние.

Опустившись на пол, Хелен легла на немыслимо яркий, оранжево-желтый ковер, который Кормак купил за полгода до их знакомства. Повернувшись на бок, она подтянула колени к груди и крепко обхватила их руками. От стылого воздуха по коже побежали мурашки, но Хелен лежала так до тех пор, пока из соседнего дома не донеслись обрывки национального гимна, который наигрывали по телевизору.

Содрогаясь от холода, она медленно поднялась на ноги. Уже на кухне, сворачивая газетные листы, Хелен наткнулась взглядом на колонку с вакансиями. Она развернула страницу и начала просматривать объявления: зубной техник, машинистка, водитель автобуса, швея, секретарша, официантка, крановщик.

Скомкав страницу, она бросила ее в общую кучу. Ничего из того, чем она могла бы заняться. Разве что устроиться официанткой. Кто угодно способен донести тарелку из точки А в точку Б, но Хелен не хотелось тратить на это время. Ей вообще не хотелось ничего делать.

В свое время, к полному разочарованию родителей, она решительно отвергла саму идею о высшем образовании. «Ты хоть представляешь, сколько девушек отдали бы все на свете, лишь бы иметь возможность поступить в университет?» – недовольным тоном поинтересовался ее отец. Хелен так и подмывало сказать, чтобы они отправили учиться вместо нее одну из этих девушек. Но она прикусила язык, а в дальнейшем так и не поддалась на уговоры родителей.

Тогда отец предложил ей занять должность секретарши в фирме его брата, но и эта возможность не вызвала у Хелен ни малейшего восторга. Она не жаждала работать в месте, где все знали ее как племянницу босса. И она сама подыскала себе работу – за прилавком крупного магазина, в отделе по продаже перчаток.

Не сказать, чтобы Хелен была перегружена обязанностями – большую часть времени ей приходилось безбожно скучать. Но зарплаты вполне хватало на то, чтобы снять себе комнату в общежитии, а на остаток гульнуть как следует в выходные.

В свои двадцать семь Хелен меньше всего задумывалась о браке. С какой стати терять свободу в обмен на какое-то кольцо? Но в один прекрасный день в магазин заглянул двадцативосьмилетний Кормак Фицпатрик. Пришел, чтобы купить в подарок матери перчатки. И пока Хелен заворачивала понравившуюся ему пару, он недолго думая пригласил ее на ужин.

Не прошло и полгода, а она уже жила у него дома. Они яростно отстаивали достоинства The Beatles (Кормак) и The Rolling Stones (Хелен) и вдохновенно обсуждали политику. Тут, к счастью, взгляды их совпадали: оба тяготели к левым партиям и неодобрительно относились к тому влиянию, которым пользовалась в стране католическая церковь. И Хелен хотелось только одного: взять фамилию Кормака и до конца жизни носить на пальце его кольцо.

Она не пропустила ни одного выступления их группы, следуя за ними по бальным залам и танцплощадкам, которых было великое множество в Дублине и его окрестностях. А ведь прежде она с исключительным презрением относилась к музыке, исполняемой подобными группами – этой немыслимой смеси из джаза, кантри и попсы. В ней не было ни накала Led Zeppelin и Procol Harum, ни яростного вдохновения Grateful Dead и The Doors.

Но Хелен было плевать. Играй Кормак органную музыку в соборах Ирландии, она бы и тогда как зачарованная сидела в первых рядах. Этот парень буквально околдовал ее. Хелен неотрывно наблюдала за его выступлением, полностью игнорируя других музыкантов. От нее не ускользало, как посматривали на Кормака и других ребят женщины в зале – ярко размалеванные, с накладными ресницами. Ее так и подмывало стереть улыбки с этих накрашенных губок. Она с нетерпением ждала момента, когда танцы закончатся, все разойдутся по домам, а Кормак наконец-то спустится к ней со сцены.

Разумеется, родители Хелен пришли в ужас, когда узнали про Кормака. Мало того, что единственная дочь их жила во грехе – это было еще полбеды. Куда хуже, что избранник ее не мог похвастаться ни богатством, ни положением в обществе. Но Хелен мало интересовало мнение родителей. Она думала только о Кормаке и своей новой жизни.

Через год они все-таки поженились. Отправляясь с Кормаком под венец, Хелен не без оснований подозревала, что носит его ребенка. И точно: через семь месяцев у них родилась Элис. Это стало новым ударом для ее родителей: сначала она выходит за бедняка-музыканта, а потом оказывается, что он успел ее обрюхатить!

На восьмом месяце беременности Хелен бросила работу в магазине. Боссу она сказала, что уже не вернется. В душе тот наверняка был только рад: с Хелен они ладили хуже некуда, но ей хватало осторожности не доводить дело до увольнения. Не очень-то ее привлекала перспектива стать настоящей домохозяйкой, но выбора не было. Придется подождать, пока Элис пойдет в школу, а уж там она подыщет себе работу по душе. Пока же приходилось перебиваться случайными заработками Кормака.

Но Кормак умер, и это значило, что Хелен придется подыскивать способ прокормить себя и Элис. А она понятия не имела, куда ей можно приткнуться.

Сунув газету в мусорную корзину, Хелен подхватила со стола одежду и зашагала наверх, в свою одинокую спальню.