Текст книги "То, что нас объединяет"

1983

Сара

Обои в спальне действовали ей на нервы. И как только ее угораздило выбрать этот рисунок? Идиотские ромашки сиреневого и голубого оттенков в обрамлении золотистых завитков. Тогда, в 1977-м, это казалось необычайно смелым и стильным. Впрочем, она могла бы немного обновить рисунок, добавив к обоям бордюр (как это сделала у себя Кристина), но ее уже тошнило от этой помпезности.

Сара попыталась вспомнить те времена, когда она выбирала обои. А было это, ни много ни мало, шесть лет назад. Сара в своем новом статусе жены энергично взялась за дом Нила, который, как по волшебству, стал их общим домом. Помнила, как выбирала занавески для гостиной, перебирала и перетряхивала содержимое кухонных шкафчиков, меняла древний пылесос на новую модель. Она вышвырнула на помойку бессчетное количество пустых банок и бутылок, которые гнездились под лестницей с незапамятных времен.

Она отчетливо помнила каждую деталь, но все будто выцвело, лишившись эмоциональной основы. Сара не могла припомнить, на что похоже безоблачное счастье, и уже не верила, что когда-нибудь снова станет счастливой.

«Вам не нужно больше оставаться в постели, – сказал ей доктор. – Даже лучше, если вы начнете понемногу расхаживаться». Но у Сары не было ни малейшего желания вставать. Да и ради чего? Куда проще лежать и тихо ненавидеть обои.

«Может, попытаемся еще раз? – шепнул Нил прошлой ночью, когда они лежали бок о бок, даже не прикасаясь друг к другу. – Тебе только тридцать два. У нас масса времени впереди».

Сара лежала, молча глотая слезы. Еще одна неудача, и ей конец. Но признать поражение было еще невыносимее.

«Врачи сказали, с точки зрения медицины, у нас все в порядке. Ты вполне способна родить здорового малыша».

Сара повернулась на другой бок, спрятав в подушку мокрое лицо. Лучше бы он замолчал! Вполне способна родить здорового малыша… вот только лоно ее решительно отвергает эту идею. Оно позволяет ей зачать, проникнуться надеждой, выжидает, пока доктора не подтвердят эту замечательную новость. А затем, через неделю-другую, решительно освобождается от груза. Избавляется от ее ребенка, оставив Сару измученной и опустошенной.

За шесть лет это произошло уже трижды. Три раза она исполнялась страхов, надежд и молитв – настоящих молитв, на коленях. Так она молилась только в детстве. И все заканчивалось очередной судорогой, новым потоком крови. Новыми слезами.

Последний раз это случилось всего пять суток назад, в день смерти Карен Карпентер. Она умерла за месяц до своего тридцать третьего дня рождения, буквально уморив себя голодом. И пока мир оплакивал ее преждевременную гибель, Сара прощалась с очередным невыношенным малышом.

К этому времени она уже трижды могла стать матерью. Два сына и дочь. Или троица дочерей. Выкидыш происходил на раннем сроке, когда еще нельзя было определить пол ребенка. Нил водил бы сыновей на футбольные матчи, а Сара учила бы всех троих готовить. Почему бы мальчикам не освоить эту простую науку? В конце концов, в последнее время только и разговоров, что о равноправии. Кухонный стол, заваленный яичной скорлупой, заставленный баночками с приправами и мукой. Повсюду детский смех и ароматы пищи.

Собака, гоняющая мяч по саду. Кот, лениво развалившийся на подоконнике. Дни рождения, походы в зоопарк, пикники, сказки на ночь. Семейные воспоминания, призванные согреть их с Нилом старость. Ну что за пытка, придумывать жизнь, в которой ей отказано? И все же Сара не могла остановиться.

Она потянулась за листком бумаги, лежавшем на ночном столике. Письмо пришло этим утром, в ответ на ее короткое, полное отчаяния послание, которое она отправила на следующий день после выкидыша.

Господи, поверить не могу. Ну не должно было этого случиться – по крайней мере с кем-то, вроде тебя, кто только и думает, как бы сделать всех счастливыми. Не заслуживаешь ты подобной несправедливости.

Хелен, как всегда, откровенная до предела. Хелен, чья прямота была для Сары, как глоток свежего воздуха.

Я ломаю голову, пытаясь подыскать слова утешения, но понимаю, что слов таких нет. Могу сказать только, что все это останется однажды в прошлом. Ты не забудешь того, что случилось, и сохранишь в душе эту боль. Но жизнь понемногу наладится, а ты станешь сильнее. И снова будешь смеяться. Уж поверь: я знаю, о чем говорю.

И Сара ей верила. Верила женщине, чей муж умер совсем молодым.

Он заболел раком, написала ей Хелен через несколько месяцев плодотворного обмена письмами. В то время ему было тридцать три. Из меня будто душу вынули. Но жизнь шла своим чередом. У меня была Элис, так что выбора попросту не было.

Вот и все. Вопросов Сара не задавала, поскольку чувствовала, что любопытство в данном случае неуместно.

Вместе с утренним письмом Сара получила коробку, в которой находилась небольшая баночка.

«Восьмичасовой крем, – гласила наклейка на банке. – Смягчает потрескавшиеся губы, заживляет небольшие порезы и синяки, хорошо увлажняет кожу». У крема был сладковатый, слегка приторный запах, но это хоть как-то разнообразило ее унылое времяпрепровождение.

Не знаю, пользуешься ли ты уже таким – я так без него и дня прожить не могу. А тебе известно, что Элизабет Арден была первой женщиной, помещенной на обложку журнала «Тайм»? Она была суфражисткой – прошла маршем с 15 000 других женщин мимо собственного салона в Нью-Йорке. И все участницы марша накрасили губы ярко-красной помадой, ставшей символом силы и уверенности в себе.

За пять лет регулярной переписки (одно или два письма в месяц) они так ни разу и не встретились, хотя жили на расстоянии часа езды друг от друга. Не было у них речи и об обмене фотографиями. Правда, один и тот же маленький снимок сопровождал большинство статей Хелен.

Саре так и не удалось отчетливо разглядеть ее: лицо повернуто в полупрофиль, глаза опущены. Темные волосы острижены совсем коротко, едва ли не по-мальчишески. Глаза, судя по оттенку кожи, тоже должны быть темными. Такое чувство, что она пыталась остаться неузнанной. Разумная предусмотрительность, если учесть некоторые из ее взглядов, намеренно вызывающих. Вдобавок она продолжала довольно безапелляционно высказываться о книгах и пьесах, которые произвели на нее впечатление бездарных.

Да у тебя просто нет сердца, писала ей в таких случаях Сара, но Хелен лишь отмахивалась от ее упреков. Я критик, отвечала она, и мне платят за то, чтобы я была бессердечной. Вдобавок, должен же кто-то компенсировать вашу бесконечную снисходительность, мисс Само-Благодушие.

Они были разными. Настолько разными, что просто не могли привлекать друг друга. Тем не менее поток писем не угасал. Возможно, Хелен и Сару забавлял сам факт того, что каждая составляла полную противоположность другой. А может, они распознавали друг в друге качества, которых не хватало им самим. Саре нравилось читать письма Хелен, несмотря на их грубоватую прямоту – особенно в те дни, когда она чувствовала себя печальной и покинутой. Хелен знала, что такое истинная печаль.

Дверь спальни распахнулась, и на пороге появился Нил с подносом в руках. Неужели она не заметила, как подошло время обеда? Усилием воли Сара заставила себя сесть, хотя мысль о еде не вызывала у нее никаких эмоций. Но Нил старался, хотел помочь ей. Он тоже горевал, только у него получалось лучше скрывать свои чувства.

– Яйца всмятку, – объявил Нил, опуская поднос ей на колени. – Тосты и чай, – он принюхался. – А чем это пахнет?

– Хелен прислала мне крем.

Сара взглянула на еду безо всякого аппетита. Нил аккуратно порезал хлеб, очистил до половины яйца. Максимально облегчил Саре задачу, как будто та была маленьким ребенком, который только учился есть самостоятельно. Сара взяла тост – и снова уронила его на тарелку.

– Сара, – мягко сказал Нил, – тебе нужно поесть.

Ей совсем не хотелось есть. Не хотелось вообще ничего. Просыпаясь по утрам, она с нетерпением ждала, когда же наступит ночь. Однако она снова потянулась за тостом и заставила себя прожевать маленький кусочек. За хлебом последовали ложечка яйца (Нил забыл посолить) и глоток чая.

– Твой отец снова звонил, – сообщил Нил, подойдя к окну. – Я сказал, что ты спишь.

– Хорошо.

– Кристина тоже хочет заехать. Она подумала, что тебя может подбодрить встреча с Эйданом и Томом.

– Нет, – вскинулась Сара. – Надеюсь, ты отказал ей?

– Она обещала позвонить позже, когда ты проснешься.

– Скажи, что я пока не готова. Я сама свяжусь с ней, когда буду чувствовать себя лучше.

Она не готова была к этой встрече. Эйдан, радостно бегущий к своей тетушке. Двухлетний Том, спешащий за старшим братом. И Кристина, чье гостеприимное лоно вынашивало уже третьего. Пройдет каких-нибудь пять месяцев, и ее малыш появится на свет.

Как же это все несправедливо!

Но Кристина желала ей только добра. Все они желали добра. Экономка из дома престарелых заверила Сару, что той не стоит торопиться с возвращением на работу – они сами потихоньку справятся. Нуала, мать Нила, первым делом привезла ей любимые сладости. И никто не упоминал о выкидыше. Такое чувство, будто этой беременности вовсе не было. Никто, кроме освежающе прямолинейной Хелен.

– На улице сейчас хорошо, – заметил Нил, глядя в окно. – Не так холодно, как вчера, да и дождь уже перестал.

– Правда?

Ей не было дела до погоды. Да пусть оно льет хоть до Судного дня!

– На вишне скоро набухнут почки.

– Чудесно.

Нил повернулся лицом к кровати.

– Представляешь, Шергара украли. Об этом говорили сегодня утром в новостях.

– Кого?

– Шергара, одного из лучших скакунов. Два года назад он без труда выиграл Эпсомское Дерби. Наверняка ты помнишь, об этом тогда трубили во всех газетах.

Похитили скакуна. Бог ты мой. Она слабо улыбнулась, глядя на вареное яйцо.

– Эта лошадь стоит целое состояние, – продолжил Нил. – Подозревают, что за всем этим стоят боевики ИРА.

– Надо же.

Но Сара уже утратила интерес к Шергару и его проблемам. Не в силах больше смотреть на еду, она положила ложку.

– Сделать тебе ванну? – спросил Нил.

– Нет, – она отодвинула поднос. – Дай мне еще немножко времени, ладно?

Нил осторожно уселся на краешек кровати.

– Детка, прошла уже почти неделя, – он сжал ее руку в своих ладонях. – Что хорошего, день за днем киснуть в постели?

Она с трудом подавила желание вырвать руку, сказать, чтобы он заткнулся. Никогда еще не говорила она мужу таких слов. Они вообще редко ссорились.

– Завтра, – произнесла она, разглядывая узор на одеяле. – Завтра я встану, хорошо?

– А как насчет того, чтобы вернуться на работу? Скажем, на следующей неделе?

– Ладно.

Но мысль о работе не вызвала в ней энтузиазма. Проще забраться на коленях на Эверест, чем снова встать к плите. Опустившись на подушку, Сара поплотнее закуталась в одеяло.

– Я хочу спать, – сказала она, закрывая глаза.

Она почувствовала, как приподнялся матрас, когда Нил встал с постели. Звякнула посуда – это он забрал поднос с остатками еды. Затем раздались шаги, приглушенные толстым ковром, после чего тихонько щелкнула дверь.

Завтра утром она встанет с постели, раз уж он так настаивает. Примет душ, вымоет волосы и наденет чистую одежду. А ближе к обеду позвонит в дом престарелых и скажет, что с понедельника выходит на работу. Что бы ни случилось, жизнь должна идти своим чередом.

Да, жизнь шла своим чередом, несмотря на все ее трагедии. Принцесса Грейс мертва – автокатастрофа прошлого года мгновенно стерла с лица земли эту красоту. Никаких вам выходных в Мейо.

Джон Леннон застрелен на пороге собственного дома. Расширяется круг жертв ИРА. В новостях то и дело передают о голоде и наводнениях. Но солнце каждое утро встает над горизонтом, и люди послушно следуют его ходу.

Но не все, так ведь? Сара вспомнила женщину, с которой встретилась на мосту вот уже восемь лет тому назад. Вспомнила ужас, который охватил ее при мысли о том, что она собиралась сделать. А ведь так поступают очень многие. Бросаются в реку, вешаются в собственном доме, оглушают себя смертельной дозой таблеток.

Мост по-прежнему был на месте. Сара проезжала через него всякий раз, когда заглядывала с визитами к отцу. За восемь лет он ничуть не изменился – только перила покрывали время от времени новой краской.

Это не так далеко от их дома, минут двадцать на велосипеде. Можно дождаться, пока Нил уйдет на работу, и подъехать туда. Прислонить велосипед к перилам, забраться наверх…

Она тряхнула головой, отгоняя от себя эти мысли. Нет-нет, что бы ни случилось, на это она не пойдет. Что ни говори, в душе всегда остается надежда на лучшее. Надежда на то, что завтра все сложится удачнее, чем сегодня. Но до чего же трудно поверить в это сейчас!

Приподнявшись, она вновь потянулась к письму Хелен. В бессчетный раз читала она эти слова, впитывая в себя каждую букву. Она буквально льнула к ним. Закутывалась в них, как в старую, но любимую одежду.

Хелен

В утро своего сорок первого дня рождения Хелен О’Дауд без особого восторга разглядывала себя в зеркале ванной. От уголков глаз протянулась сеточка морщин, которые прочно обосновались на ее лице. Такие же морщинки впечатались в кожу вокруг губ – еще бы, почти четверть века безостановочного курения! А началось все еще в школе, когда они с Морой Карран и Фрэнсисом Линчем тайком смолили за хозяйственными пристройками.

Задолго до встречи с Кормаком она уже выкуривала по двадцать сигарет в день, активно отравляя свои легкие. Но именно Кормак, которому лишь порой случалось перехватить сигаретку, скончался задолго до сорока одного от рака легких.

Она тряхнула головой, прогоняя боль, которую до сих пор вызвали воспоминания о муже, после чего легонько похлопала кожу у себя под подбородком. Да уж, упругой не назовешь! Шея и грудь тоже выглядели не лучшим образом. Тот еще видок в девятом часу утра.

Прошедшая ночь тоже внесла свой вклад в ее внешность: слишком много выпивки и сигарет при минимуме еды. И такое повторялось довольно часто. Поживи так с годик-другой – точно будешь выглядеть старше своего возраста.

Хелен, впрочем, никому не признавалась, что ей сорок один. Тридцать шесть, и точка. Единственный случай, где она признавала ложь. Сорок один. Глядишь, и старость уже не за горами.

Сара была в числе тех немногих, кто знал ее настоящий возраст. Сара, пожалуй, знала о Хелен больше, чем кто-либо, включая ее родителей. Особенно родителей. Хелен и сама не понимала, как это произошло, но с течением лет они с Сарой подружились.

Ни одной личной встречи. Может, правда, это их и сблизило. Проведи Сара минут десять в компании Хелен, и ей бы наверняка захотелось сбежать куда подальше. Нечто подобное могла испытать и Хелен. Они были настолько разными, насколько это можно себе представить.

Но на каком-то уровне они понимали друг друга как нельзя лучше. Да, Сара была немыслимо романтичной. В людях она видела только хорошее и готова была довериться любому незнакомцу. С другой стороны, что в этом плохого? Ее доверчивость прекрасно уравновешивала цинизм, присущий Хелен.

Переписка их продолжилась даже после того, как были отосланы все рецепты. С каждым письмом эта внутренняя связь укреплялась все больше. И хотя Хелен не раз случалось поражаться тому, что она считала Сариной наивностью, письма с маркой Килдэра вносили в ее жизнь немало разнообразия.

От этих писем исходило ощущение безоговорочного счастья. Их писала счастливая женщина, влюбленная в собственного мужа и всецело довольная своей работой. У многих такой человек вызывает только раздражение. Но разве можно было злиться на Сару с ее невероятной способностью во всем видеть только хорошее?

Через пару месяцев после того, как у них с Хелен завязалась переписка, Сара потеряла первого ребенка. Конечно, она была страшно расстроена, но старалась рассуждать философски. Подобное случается со многими, писала она. Будем надеяться, в следующий раз мне повезет больше. Но спустя два года несчастье повторилось, и на этот раз никакой позитивный настрой не мог совладать с ее болью.

Читая о выкидышах, ощущая ту муку, которая буквально сочилась между строк, Хелен испытывала подлинное сочувствие. Не нужно было знать Сару лично, чтобы понять – из той получилась бы прекрасная мать. Но судьба раз за разом перечеркивала ее надежды, тогда как другим – тем, кому и дела не было до материнства, – ничего не стоило забеременеть.

Сама Хелен зачала без всяких усилий, просто перестав принимать противозачаточные. Сара не мыслила своей жизни без детей, но все ее попытки неизменно заканчивались выкидышами.

Хелен чувствовала себя совершенно беспомощной. Ясно, что все ее кремы и слова поддержки не могли облегчить страданий Сары. Другое дело, что той, возможно, нужно было просто выговориться. Ничего, настанет время, когда ей удастся выносить ребенка все девять месяцев. Тридцать два – еще не возраст.

Выйдя из ванной, Хелен направилась в комнату Элис. Переступив через сваленную в кучу одежду, она подошла к окну и раздвинула занавески.

– Пора в школу.

С кровати послышался недовольный стон.

– Пять минут. И не забудь принести вниз эту одежду.

Через неделю Элис исполнится двенадцать. Всего двенадцать, а ведет себя, как трудный подросток. Хмурится, всегда отвечает односложно, при каждом удобном случае стремится увильнуть от домашней работы. Хелен старалась не заострять на этом внимания, настаивая лишь на том, чтобы Элис мыла после ужина посуду да поддерживала относительный порядок у себя в комнате. Хелен и сама не была образцовой домохозяйкой, так чего, собственно, ожидала она от дочери?

Другое дело, школа. Элис не проявляет стараний – раз за разом повторяли на родительских собраниях. В качестве варианта: Элис грубит. Потрепанные тетради дочери были исписаны пометками учителей: из рук вон плохо. Или: могла бы сделать лучше. По результатам экзаменов Элис стойко держалась в хвосте класса.

«Да что с тобой такое? – срывалась Хелен после того, как очередной учитель знакомил ее с неутешительными оценками дочери. – Ты бы могла быть лучшей в классе – с твоими-то мозгами. Почему ты их не используешь?»

Элис в ответ только пожимала плечами, выжидая, пока родительским наставлениям придет конец. В такие минуты Хелен хотелось схватить дочь и как следует встряхнуть, и лишь усилием воли она заставляла себя сдерживаться. Нате вам, типичный подросток: глаза прячутся за неопрятной челкой, которую Элис отказывается подстричь. Потрепанные края джинсов волочатся по земле, так что в дождь ее брюки промокают до колен. И ногти обгрызены – совсем как у ее матери.

Спустившись вниз, Хелен подняла с пола у двери свежую газету. С тех пор, как она занялась журналистикой, газеты доставляли пять раз в неделю – маленькая роскошь, которую она могла себе позволить. Хелен распахнула дверь в их обшарпанную кухню: после смерти Кормака здесь ничего не менялось. Коричневая стойка, газовая плита в углу, шаткий обеденный столик, привалившейся к желтому узору стены, дешевые шкафчики для посуды и продуктов, чьи дверцы безнадежно перекосились от времени. Потрескавшийся линолеум, который выбирала еще бабушка Кормака. Вся эта обстановка мало интересовала Хелен. Ну какая ей разница, что за обои у нее на стенах?

Тостер щелкнул, выплюнув кусок хлеба. На кухню, привычно сутулясь, вошла Элис. Подцепив тост, она присела за стол и приступила к завтраку.

– Тарелка, – сказала Хелен, не отрываясь от газеты.

Громко вздохнув, Элис схватила первое попавшееся блюдце.

– Ты принесла ту одежду?

– Забыла.

Как обычно, Элис жевала тост всухомятку. Хелен давно забросила попытки напоить ее чем-то вроде сока, молока или любой другой жидкости.

По радио запели «Duran Duran». Наверху раздался шум смываемой в унитазе воды.

Элис с негодованием воззрилась на мать.

– Он снова здесь.

Хелен продолжала скользить глазами по строчкам.

– Здесь, да?

– Если ты об Оливере – то да, здесь.

Элис с раздражением вгрызлась в тост.

– Дьявол, – буркнула она с набитым ртом.

Мать бросила на нее сердитый взгляд.

– Следи за своей речью.

– Ты сама все время так говоришь.

– А если я спрыгну со скалы, ты тоже решишь не отставать?

Элис что-то невнятно буркнула в ответ. Возможно, пожелала матери именно этого – свалиться со скалы, раз и навсегда исчезнуть из ее жизни. Интересно, как бы она отреагировала, если бы Хелен отложила вдруг газету и сказала: Однажды я чуть не прыгнула с моста в реку. Тебе тогда было три, твой отец только умер, и мне самой не хотелось жить. На пару секунд это могло бы стереть недовольную гримаску с лица Мадам.

День, когда она едва не убила себя, но все-таки вернулась домой живой и невредимой, Хелен считала поворотным моментом в своей жизни. В тот вечер она взяла кухонные ножницы и обкорнала волосы. Позднее она осознала, что для нее это символизировало шаг вперед. Первая попытка вырваться из когтей ада, оставить позади весь этот кошмар.

Разумеется, потребовалось еще несколько месяцев, чтобы внутренне окрепнуть и изложить на бумаге свой опыт работы за прилавком магазина. Но душевное выздоровление Хелен началось в тот самый вечер, которому предшествовал мрачнейший день в ее жизни.

Подлинным спасением для нее стало написание статей. Просто чудо, что ей удалось найти занятие, которое не только нравилось, но и приносило доход. С каждой статьей Хелен все дальше отходила от едва не поглотившей ее тьмы. За эти восемь лет она настолько втянулась в свою работу, что уже не представляла другого занятия в жизни.

Годы промелькнули незаметно. Кормака уже восемь лет как не было в живых. А Хелен исполнился сегодня сорок один год. Чуть позже к ней наверняка заглянет мать со своим обычным презентом. Они посидят за чашечкой кофе, делая вид, будто рады встрече.

Отец Хелен, доработав до семидесяти двух, ушел на пенсию. Было это четыре года назад. Где только ее родители не побывали за это время – и на Карибских островах, и на юге Франции. Денег у них было достаточно, чтобы отдохнуть с шиком. По правде говоря, они предлагали и им с Элис оплатить отдых, но Хелен вежливо отказалась.

Они с Элис все так же заглядывали к родителям Хелен раз в неделю, высиживали часок в безукоризненно чистой кухне за ничего не значащей беседой. Они все так же дарили подарки на Рождество и дни рождения. И Хелен все так же чувствовала пропасть между собой и этими людьми.

Дверь распахнулась, и на пороге кухни появился Оливер. Босой, одетый в джинсы и футболку.

– Утро доброе, – кивнул он Элис. Та в ответ вскочила со стула и скрылась за дверью, оставив на тарелке недоеденный тост.

– Я все еще пользуюсь небывалым успехом, – хмыкнул он, прислушиваясь к удаляющимся шагам девочки. – Приятный сюрприз.

Потягивая кофе, Хелен смотрела, как Оливер наполняет кружку из кофеварки.

– Я думала, ты побудешь в постели, пока мы не уедем.

– Да брось. Ей одиннадцать лет, – поставив на стол кофе, он подошел к Хелен. – Неужели ты хочешь, чтобы она указывала тебе, что делать, а что нет? – Расстегнув пуговицу на рубашке Хелен, он легонько сжал ее грудь. – Это ты взрослая, а она – ребенок. – Ласки его становились все настойчивее.

Хелен постаралась подавить желание, вспыхнувшее при этом прикосновении. Достаточно ему взглянуть на нее, и она уже готова.

– Я не желаю афишировать свою личную жизнь, вот и все, – отстранившись, она встала из-за стола и принялась собирать грязные тарелки. – Если хочешь, приготовь себе завтрак. В холодильнике, если помнится, были яйца.

– Да нет, обойдусь кофе, – прислонившись к столу, он скрестил на груди руки. – А ты в курсе, что ты весьма сексуальная особа?

Поставив в раковину посуду, Хелен застегнула пуговицу.

– Доводилось слышать.

Про свой день рождения она так и не упомянула. С Оливером они встретились три месяца назад на одной журналистской сходке, куда Хелен из чистого любопытства выпросила приглашение.

– Оливер Джойс, – протянул он голосом, темным и густым, как шоколад. – Мне нравятся ваши статьи.

Взгляд его зеленых кошачьих глаз был оценивающе-ленивым. Серый костюм поверх черной рубашки, никакого вам галстука. Под ботинками – такое Хелен видела впервые – вообще не было носков. Из открытого ворота рубашки торчали черные волоски. Было в облике этого человека что-то опасно-притягательное.

– Как-то связаны с Джеймсом? – поинтересовалась она, ощущая в теле приятное тепло – результат солидной порции виски на голодный желудок.

– Читал «Улисса». Сойдет?

Вполне, решила Хелен. Часом позже они ускользнули в его гостиничный номер. Потом был ужин в ресторане – устрицы под пиво, а затем новый раунд постельных утех. Забирая на следующий день у родителей Элис, Хелен чувствовала смертельную усталость и вместе с тем восхитительное удовлетворение.

Оливеру было тридцать. Он только-только развелся и жил на окраине Дублина с одним из братьев. Сотрудничал он с самыми разными изданиями, придерживаясь в основном музыкальной тематики. Писал о феномене U2[5]5
  Рок-группа U2 («Ю ту») из Дублина (Ирландия), сформированная в 1976 г., до настоящего времени остается одной из самых популярных в мире.


[Закрыть], о новом кельтском панке, который играли The Pogues, группа, необычным образом сочетавшая поп, рок и традиционную ирландскую музыку.

Галстука Оливер не носил. Ладони у него всегда были теплыми. На четверть испанец – по его собственному утверждению. Хелен не было дела ни до его предков, ни до его модных предпочтений. Главное, что в постели он проявлял редкую неутомимость и прекрасно разбирался в тонкостях женского тела. Впрочем, если верить ему же, он предпочитал не ограничиваться одними женщинами. Оливер был первым мужчиной, который оказался в ее постели после смерти Кормака.

Ее родители, узнай они про Оливера, воспылали бы праведным негодованием. Еще бы – привести в дом мужчину, когда там жила одиннадцатилетняя дочь. Но у Хелен просто не было выбора.

Разумеется, Элис такой расклад ничуть не обрадовал.

– Терпеть его не могу.

– Это почему же?

– От него воняет. И он зовет меня Элли.

– Это крем после бритья. Скажи ему, что предпочитаешь имя Элис.

И все же Хелен старалась, чтобы эти двое встречались как можно реже. Она знала, что Оливер в ее жизни не навсегда. На роль мужа он явно не годился, и Хелен это устраивало. Она не желала повторения той боли, какую несли с собой брак и любовь. Оливер позволял ей отвлечься от серых будней, и только. Рано или поздно он увлечется кем-нибудь помоложе и бросит Хелен. А она отпустит его без всяких сожалений. Ну, или почти без сожалений.

Жизнь ее давно обрела размеренный ритм, ничуть не похожий на безумство первых лет их совместного проживания с Кормаком. По утрам, отправив Элис в школу, она брала интервью или подыскивала материал для новых работ. Дни и вечера уходили на чтение и написание статей.

Где-то раз в неделю она ходила в театр, чтобы сделать потом анализ очередной пьесы. Элис оставалась под присмотром Анны, давней своей нянечки – та, к счастью, по-прежнему жила через дорогу. Оливер тоже иногда заглядывал с ней в театр, но чаще Хелен бывала там одна.

Пожалуй, стоит упомянуть про Оливера в очередном письме к Саре. Пока что Хелен умалчивала о его существовании – чутье подсказывало ей, что благопристойно-замужняя миссис Флэннери не одобрит подобной связи. В чем Хелен ни секунды не сомневалась, так это в том, что Сара сберегла себя для первой брачной ночи. Она так и видела, как Сара разоблачается в ванной, чтобы надеть длинную ночную рубашку, а затем, краснея, предстает перед мужем.

Скорее всего, ее приведет в ужас сам факт внебрачной связи. С другой стороны, это может отвлечь ее от печальных мыслей. К тому же Сара наверняка успела привыкнуть к грубоватой прямолинейности Хелен.

Схватив ключи от машины, Хелен распахнула кухонную дверь.

– Элис, – окликнула она, и музыка наверху мгновенно умолкла.

The Smiths – то немногое, что нравилось одновременно и матери, и дочери.

– Удачного тебе дня, – сказал Оливер, с удовольствием потягивая кофе. – Я позвоню, как освобожусь.

Никакой договоренности, никаких планов. Он вообще не любил строить планы. Хелен почти не сомневалась, что из ее постели он прямиком отправлялся в другую.

– Сегодня мой день рождения, – сказала она Элис по пути в школу.

Та взглянула на мать.

– Серьезно? Ты никогда об этом не говорила.

– Вот теперь говорю, – она притормозила за цепочкой машин, ожидая возможности повернуть направо. – В любом случае это на неделю раньше твоего.

– Поэтому он и остался у нас на ночь?

Хелен слегка наклонилась вперед.

– У него есть имя.

Ноль реакции.

– Мне снова двадцать один, – сказала Хелен. – Разве не здорово?

– Угу. Ой, смотри! – она ткнула пальцем в проехавшего мимо велосипедиста. – Ест мороженое под дождем! Ну и дурачок.

– Мороженое на завтрак, – откликнулась Хелен, продолжая смотреть прямо перед собой.