Текст книги "Возвращение домой"

Эдна и Хильда по случаю предстоящего торжества были разодеты во все самое лучшее: на Хильде – бежевое пальто и широкополая шляпа, а Эдна – в своем выходном костюме и лиловом берете с брошкой. Из двух сестер Джудит особенно недолюбливала Эдну, которая вечно жаловалась на уставшие больные ноги и обладала поразительной способностью находить плохую сторону решительно во всем. Легче было выжать воду из камня, чем заставить ее рассмеяться. И все-таки сердце у нее было доброе – еда для Джудит была уже собрана и упакована в маленький рюкзачок, который дожидался ее на кухонном столе.

– Огромное спасибо, Эдна! Надеюсь, я доставила тебе не слишком много хлопот.

– Ерунда, я управилась за минуту. Сандвич просто с мясным паштетом. Мадам говорит, что ты возьмешь ключ от черного хода. Когда вернешься, оставь для нас дверь открытой. Мы будем дома около девяти.

– Вот это да! Какой долгий день рождения!

– Нет, просто после застолья на наши плечи ляжет вся уборка.

– Уверена, там будет очень весело.

– Хотелось бы верить, – хмуро проговорила Эдна.

– Не раскисай, Эдна! – подала голос Хильда. – Там же будут все-все! Не часто случается такое.

Но Эдна только покачала головой:

– Восемьдесят лет не шутка, как говорится. Бедная тетушка Лили не встает из своего кресла, лодыжки так распухли, что она едва может подняться на ноги. И она такая тяжеленная! Два человека надо, чтобы дотащить ее до уборной. По мне, лучше лежать на кладбище, чем дожить до такого состояния.

– Это не в нашей воле, – заметила Хильда. – И все-таки она до сих пор сохранила свой веселый нрав. Помнишь, как она чуть не лопнула со смеху, когда ее старая коза сжевала все белье, которое миссис Дэниел вывесила сушиться на веревке…

Их спор, который мог продолжаться до бесконечности, прервал приехавший на машине кузен. Сестры засуетились, словно пара всполошившихся куриц, стали проверять, не забыто ли чего: сумки, зонты, испеченный ими торт, завернутый в газету букет желтых нарциссов.

– До завтра!

– Желаю хорошо повеселиться!

Джудит смотрела, как они, возбужденно кудахтая, забрались в старую развалину на колесах и поехали. Она махала им вслед, и они тоже ей махали, пока машина, извергая облака черного дыма, не скрылась из виду.

Она осталась одна.

И Билли Фосетт знал, что она одна. Он притаился в своем коттедже чуть дальше по дороге, и это означало, что нельзя мешкать, нет времени прохлаждаться. Джудит сняла свой плащ с крючка в гардеробной, свернула его и пихнула в рюкзак с едой. Повесив его на плечо, вышла через черный ход и с торжественной, медлительной тщательностью заперла дверь, а громадный ключ, придя в гараж, положила в велосипедную сумочку с гаечными ключами. Затем вывела велосипед на гравий, осмотрелась по сторонам и, убедившись, что Билли Фосетта поблизости не видно, вскочила в седло и помчалась прочь.

Она покидала Уиндиридж, словно убегая от страшной опасности – быстро и украдкой. И самое ужасное, что теперь так будет всегда, раз Билли Фосетт живет у них под боком.

Возвышенность Веглос в четырех милях от Пенмаррона была, несмотря на скромную высоту, заметным ориентиром и местной достопримечательностью. Узкие тропинки поднимались на вершину и тянулись вдоль склонов, а вокруг раскинулись вересковые пустоши, кое-где попадались маленькие фермы, рос боярышник и виднелись рощицы чахлых дубков, искривленных постоянным натиском ветра. На плоской вершине Веглоса, которую опоясывала сложенная насухо каменная стена, возвышались груды гранитных валунов, наваленных друг на друга в виде пирамид, – памятники доисторических времен. Внизу склоны были покрыты густыми зарослями ежевики, папоротника-орляка и утесника, сквозь которые бежали извилистые дернистые тропки. Здесь в изобилии росли полевые цветы: вереск, чистотел и первоцвет, а канавы летом зарастали крупными стеблями наперстянки с ее трубчатыми венчиками.

Это древнее место было окутано тайной. На верхних склонах сохранились останки поселений каменного века – круги из отдельно стоящих каменных глыб. В дождливый день, когда все вокруг застилал туман с моря, а со стороны деревни Пендин доносился сквозь мглу вой корабельных сирен, нетрудно было поверить, что души тех низкорослых, смуглых людей, что воздвигли эти сооружения, все еще обитают на Веглосе и невидимо следят за пришельцами, осмелившимися нарушить их покой.

Когда Данбары жили в Ривервью-хаусе, они иногда совершали путешествия на Веглос – весной или в сентябре, когда поспевала ежевика. Такой пикник всегда занимал целый день, и, поскольку короткие ножки Джесс вряд ли одолели бы расстояние до холма, Молли заставляла себя сесть за руль маленького «остина». Филлис неизменно сопровождала их, и все, даже маленькая Джесс, несли с собой сумки с провизией.

Эти дни запечатлелись в памяти Джудит как особенно счастливые.

Но сейчас она впервые приехала сюда на велосипеде, и это была изнурительная поездка – большую часть пути пришлось подниматься в гору. Но в конце концов она въехала внутрь каменной стены, окружавшей верхнюю часть возвышенности, и оказалась перед тропинкой, взбирающейся на вершинное плато. Пробраться к тропинке можно было, только карабкаясь по сланцевым уступам, то есть на велосипеде тут было уже не проехать, так что она, оставив его лежать в кустах утесника и ежевики, повесила на плечо свой рюкзачок и начала долгое пешее восхождение.

День был холодный, но солнечный, по бледному небу плыли облака, горизонт застилал легкий морской туман. Дерн приятно пружинил под ногами, и время от времени Джудит останавливалась, чтобы перевести дух и окинуть взглядом открывающееся перед ней, словно на карте, сельское раздолье с безграничным морем: к северу тянулась изогнутая кромка берега с маяком вдали, на юге поблескивали в дымке залив Маунт и Ла-Манш.

Наконец Джудит добралась до плато, образующего вершину Веглоса; перед ней возвышалась одна из каменных «пирамид». Теперь остался последний подъем – по отлогой полуразрушенной стене. Выискивая в камне выемки, за которые можно было держаться пальцами, ставя ноги на выступы, она карабкалась наверх через заросшие колючками ложбины и вскоре, бросая вызов ветру, очутилась на вершине. Весь мир расстилался у нее под ногами.

Было уже за полдень; она присела на корточки, укрываясь от ветра за пожелтевшим от лишайника валуном, теплое солнце ласкало ей щеки. В этом тихом и уединенном месте только дыхание ветра да птичий гомон составляли компанию Джудит. Гордая тем, что преодолела все препятствия и достигла цели, Джудит позволила себе расслабиться и разглядеть детали раскинувшегося перед ней ландшафта: радующее глаз лоскутное покрывало полей; небольшие фермы, уменьшенные расстоянием до игрушечных размеров; идущий за плугом пахарь со своей лошадью и вьющаяся над ними туча белых чаек. Полуостров Лизард тонул в блеклом сиянии, зато можно было различить вдали бледные очертания Пензанса – церковную колокольню и купол здания банка. Морской берег за Пензансом терялся из виду. Джудит подумала о той дороге, что тянулась вдоль прибрежных скал к Роузмаллиону и Нанчерроу; подумала о Лавди – интересно, чем она занимается сегодня; подумала о Диане.

И ей захотелось, чтобы Диана была сейчас здесь, сидела подле нее. Одна только Диана, и никто больше. Лишь ей Джудит могла бы открыться – рассказать о Билли Фосетте, попросить совета. Спросить, что же все-таки ей делать. Ведь даже на вершине Веглоса Билли Фосетт был у нее за спиной, преследовал ее, черным вороном гнездился в ее мыслях. Можно крутить педали и шагать до тех пор, пока не упадешь от изнеможения, но даже это не поможет унять грызущие душу страхи и тревожные мысли, что безостановочно, бесплодно вертятся в мозгу.

Хуже всего то, что не с кем поделиться. Все утро Джудит бессознательно перебирала всех близких ей людей в поисках того, кому бы могла поведать свою страшную тайну, но так никого и не нашла.

Мама? Исключено. Она на другом краю света, а если бы и была здесь, в Ривервью… Джудит понимала, что ее мать по природе слишком чиста, слишком ранима, чтобы взвалить на ее плечи такой страшный груз. Она будет шокирована, впадет, как обычно, в истерику, и из всего этого выйдет больше вреда, чем пользы.

Филлис? Но она работает теперь у миссис Бесингтон в Порткеррисе, а Джудит не знала, где живет миссис Бесингтон, да и с трудом могла представить, как это позвонить в дверь и сказать незнакомой женщине, что ей нужно поговорить с ее прислугой.

Может, тетя Бидди? Она выслушает ее, вероятно, прыснет со смеху, а потом вознегодует, свяжется с тетей Луизой и устроит скандал. Отношения между двумя тетками Джудит, такими разными, никогда не отличались теплотой, и, открывшись тете Бидди, она только подлила бы масла в огонь; об их неизбежной ссоре и о том, как все это сказалось бы в будущем, страшно было и подумать.

Хетер? Или Лавди? Но они обе еще младше Джудит и в такой же степени неискушенны. Они лишь уставятся на нее во все глаза, разинув рот от удивления, или будут хихикать, или станут задавать массу вопросов, на которые нет ответа; все это будет только пустой тратой времени.

Не было никого, кто мог бы помочь, и ничего другого не оставалось, как решать проблему самой. Всеми правдами и неправдами, но ей придется защищаться в одиночку. И если ее худшие опасения подтвердятся, если по какой-нибудь невообразимой причине тетя Луиза потеряет рассудок и, поверив льстивым речам Билли Фосетта, согласится выйти за него замуж, то Джудит не останется в Уиндиридже – она переедет в Плимут к тете Бидди. Пока Фосетт обитает у себя в коттедже дальше по дороге, это еще терпимо, она все-таки сможет не подпускать его к себе. Но при первом же намеке на то, что тетя Луиза собирается стать миссис Фосетт и отдать Уиндиридж в распоряжение полковника, Джудит начнет собирать вещи.

Итак, какой-никакой выход все же найден. С невеселой решимостью она попыталась забыть о неприятностях и настроиться на более веселый лад. Какое-то время ушло на то, чтобы обследовать все «пирамиды», потом она подкрепилась и передохнула, сидя на слабо пригревающем солнце, пока его не закрыли облака и не похолодало. Тогда она собрала рюкзак и направилась вниз по склону туда, где в дернистых лощинах в изобилии рос первоцвет, и стала рвать цветы, перевязывая букеты шерстяными нитками, пока охапка стеблей не перестала помещаться в руке. От ползания на корточках у нее одеревенели спина и ноги. Закончив третий букет, она встала и, морщась от покалывающей боли, потянулась всем телом, от затекших плеч и до коленей. Посмотрев на небо, Джудит увидела, что с запада надвигаются темные тучи, и поняла, что в скором времени польет дождь. Самое время поспешить домой. Она открыла рюкзак, вынула оттуда дождевик и надела его, а цветы положила внутрь, поверх остатков еды; потом застегнула ремешки, закинула рюкзак за спину и побежала по тропинке вниз по склону, пока не добралась до места, где лежал наполовину скрытый кустами велосипед.

Она была еще на полпути к деревне, когда небо окрасилось в цвет гранита и хлынул дождь. Настоящий ливень, он начался не постепенно, а обрушился внезапной лавиной, и в считаные секунды Джудит вымокла до нитки. Но ей все было нипочем. На самом деле как-то даже весело мчаться сквозь дождь, хлещущий в лицо и каплями стекающий с волос по затылку, отважно рассекать колесами лужи. Вверх по склону (слишком круто для велосипеда, пришлось идти пешком), затем через деревню и далее по шоссе. Мимо нее проносились автомобили, прогрохотал в сторону Порткерриса автобус, за его затуманенными стеклами размыто вырисовывались лица пассажиров. Вдобавок к холоду вместе с дождем поднялся резкий ветер, но, несмотря на закоченевшие руки, тело Джудит пылало от возбуждения и физического напряжения.

Вот наконец и Уиндиридж. Она заехала в ворота и стала подниматься по дорожке через сад. Поставив мокрый велосипед в гараже, достала из сумочки для инструментов ключ от заднего входа и поспешила к дому. Сейчас примет горячую ванну, повесит мокрую одежду сушиться в кухне и приготовит себе чаю.

Славно оказаться в доме, под крышей. В кухне тепло и без Эдны с Хильдой очень тихо. Только тикают старые часы на стене, да гудит в трубе горящий уголь. Джудит сняла мокрый плащ и бросила его на стул, потом нашла пустые банки из-под джема, налила туда воды и поставила в них букеты первоцвета, чтобы они напитались влагой и оправились от переезда. Оставив банки с цветами и рюкзак на кухонном столе, она вышла из кухни в холл и стала подниматься по лестнице.

В это время зазвонил телефон, стоявший на комоде в холле. Она вернулась и взяла трубку, но не успела вымолвить ни слова, как с ней заговорили:

– Джудит?

Она похолодела.

– Джудит, ты слышишь? Это Билли Фосетт. Я все высматривал тебя и увидел, как ты вернулась. Немного волновался о тебе – такая погода… Подумал, надо проверить, как ты там… – У него слегка заплетался язык: видно, он уже успел как следует приложиться к бутылке с виски. – Забегу, и мы выпьем с тобой чайку. – (Она почти перестала дышать.) – Джудит? Ты меня слышишь?..

Джудит осторожно опустила трубку на рычаг. Она стояла не шелохнувшись, со спокойствием отчаяния, в голове было совершенно пусто. Билли Фосетт вышел на охоту… Но с ней все будет в порядке. Слава богу, дорогая, любимая тетя Луиза заперла парадную дверь и все окна первого этажа. Остался только черный ход…

Она бросилась тем же путем, каким пришла, в кухню, потом в судомойню; достала ключ, плотно прикрыла дверь и заперла ее изнутри. Хорошо смазанный старый механизм надежно защелкнулся. За первый этаж теперь можно не волноваться. А второй?.. Она побежала обратно в холл и кинулась вверх по лестнице, перескакивая через две ступеньки разом, – нельзя терять ни секунды. Прошлой ночью, в ее сновидении, он вооружился лестницей и взобрался к ее открытому окну. Жуткие образы сновидения снова воскресли у нее в сознании: на фоне ночного неба возникают его голова и плечи, появляется желтозубая улыбка и колючие глаза…

Окна в спальнях и на лестничной площадке стояли открытыми. Джудит бегала из комнаты в комнату, закрывая и запирая каждое на щеколду. Последней была комната тети Луизы, и, лихорадочно копошась с задвижкой, она увидела сквозь пелену дождя, как в воротах сада показался Билли Фосетт в мокром макинтоше и быстрым шагом направился по гравиевой дорожке. Джудит бросилась плашмя на пол и, перекатываясь по ковру, как бревно, забилась в тесную, душную тьму под тетиной огромной двуспальной кроватью из красного дерева.

Сердце выскакивало из груди, и ей трудно было дышать.

«Высматривал тебя. Увидел, как ты вернулась». Она представила, как он сидит у своего окна, со стаканом виски, а может, и с биноклем, как будто дежурит в форту на границе, готовый пристрелить любого афганца, который попадется ему в поле зрения. Он караулил и ждал. И был вознагражден за свое терпеливое ожидание. Он знал, что она совершенно одна.

Сквозь шум дождя она слышала, как он шагает по гравию. Кулаком стучит в парадную дверь. Потом загремел звонок в кухне – резкий звук прокатился по пустому дому. Она лежала не шелохнувшись.

– Джудит, я же знаю, что ты там!

Вдруг она вспомнила о всегда открытом маленьком окошке в кладовой и в ужасе зажала кулаком рот. Но здравый смысл пришел ей на помощь; только крошечный младенец мог бы протиснуться в это окошко, не говоря уже о том, что на нем была натянута тонкая проволочная сетка от ос и мух.

Его шаги стали удаляться, протопали вдоль боковой стены дома и стихли где-то в отдалении. Наверно, он намеревался попытать удачи с черного хода. Джудит вспомнила крепкий тюремный замок и воспрянула духом.

Она тихо лежала и прислушивалась, ее слух стал острым, как у сторожевого пса. Тишину нарушали только барабанный стук дождя и вкрадчивое тиканье настольных часов тети Луизы. Тик-тик-тик – скороговоркой шептали часы. Она ждала. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем снова стали различимы его шаги – он возвратился к парадному входу.

– Джудит! – рявкнуло под самым окном, и она чуть не подскочила от испуга. Ясно было, что он, промокший и разочарованный, начал терять самообладание и уже сбросил маску вежливости и дружелюбия.

– Что за игру ты тут затеяла?! Очень грубую игру, черт подери! Спускайся и впусти меня!..

Она не двинулась с места.

– Джудит!

Он возобновил атаку на парадную дверь, замолотил по крепкому дереву с исступлением буйнопомешанного. Потом в кухне опять неистово загремел звонок.

Наконец звон умолк. Установилась долгая тишина. Ветер жалобно выл, толкаясь в окна, заставляя дребезжать рамы. И Джудит благодарила этот ветер и дождь, что лил не ослабевая, ибо не мог же Фосетт, ничего не добившись, стоять там вечно и мокнуть. Без всякого сомнения, долго он не выдержит, признает свое поражение и уберется восвояси.

– Джудит!

Теперь это был уже рыдающий вопль. Последняя печальная, безнадежная мольба. Он терял надежду. Она не отвечала. Потом она услышала, как он произнес – чересчур громко для человека, разговаривающего с самим собой: «Ах, чтоб тебя… твою мать!» – немного потоптался на месте, а потом двинулся по дорожке к воротам.

Наконец-то он уходил. Оставил ее в покое.

Она подождала, пока шаги почти совсем затихли, вылезла из своего укрытия, подползла к окну и, прячась за занавесками тети Луизы, как можно быстрее и осторожнее выглянула наружу. Он был уже за воротами, и поверх живой изгороди виднелась его макушка; топал понуро к своему коттеджу.

Через мгновение он исчез. От облегчения Джудит вмиг ослабела, словно сдувшийся воздушный шарик, повисший сморщенным, потерявшим упругость клочком цветной резины. Колени у нее подогнулись, она осела на пол и какое-то время оставалась в этой позе. Она победила в схватке, но это была горькая победа, доставшаяся такой дорогой ценой: Джудит была слишком измучена и напугана, чтобы торжествовать. Вдобавок еще и замерзла. Она так и не успела обсохнуть после своей велосипедной поездки под проливным дождем и вся дрожала от озноба, но у нее не было сил, чтобы подняться на ноги, добраться до ванной, вставить пробку и открыть горячий кран.

Он ушел. Внезапно ее лицо сморщилось, как у несчастного ребенка. Она прислонилась лбом к твердой, полированной боковой стенке туалетного столика тети Луизы, и слезы беззвучно потекли ручьями по ее щекам.

На следующее утро тетя Луиза отвезла Джудит назад в «Святую Урсулу». Кончились короткие каникулы, и она снова облачилась в свою школьную форму.

– Надеюсь, ты весело провела время.

– Да, замечательно, спасибо.

– Как неудачно сложилось, что мне пришлось оставить тебя в воскресенье. Но я знаю, что ты не из тех детей, кому вечно нужна нянька. И молодец. Терпеть не могу этих избалованных неженок. Жалко, что ничего не вышло с Хетер Уоррен, но мы придумаем что-нибудь во время пасхальных каникул.

Меньше всего Джудит хотела думать сейчас о пасхальных каникулах. Она сказала:

– Мне очень понравился велосипед.

– Я присмотрю за ним в твое отсутствие.

Джудит не знала, что еще сказать: велосипед был единственной отрадой за все выходные, и теперь она хотела только одного – поскорее вернуться к заведенному ритму жизни, к привычной учебной рутине, в знакомую школьную обстановку.

Единственное, о чем Джудит искренне сожалела, так это о том, что не навестила мистера Уиллиса. Сегодня утром у нее было свободное время, но она нашла разные предлоги, чтобы не ехать, и упустила эту возможность. Нельзя забывать старых друзей, она прекрасно это понимала, но Билли Фосетт и тут ухитрился все ей испортить.

Школа Св. Урсулы

8 марта 1936 г.

Дорогие мама и папа!

Я опять задержалась с ответом на целую неделю, потому что была у тети Луизы на коротких каникулах. Спасибо вам за письмо. Я очень хочу, чтобы вы написали о Сингапуре и о вашем новом доме на Орчард-роуд. Я уверена, что он просто прелесть и что вы быстро привыкнете к тамошней жаре и влажности. Забавно будет видеть вокруг себя желтые китайские лица вместо черных тамильских, как в Коломбо. А тебе, мама, к тому же больше не надо садиться за руль.

Погода во время каникул была не очень хорошая. Тетя Луиза купила мне велосипед – зеленый «рали». В воскресенье она играла в гольф с друзьями, а я взяла еды в дорогу и поехала на велосипеде на Веглос. Там уже вовсю распускается первоцвет. Я звонила Хетер, но мы не смогли встретиться, потому что она уезжала в Бодмин к своей бабушке.

Про выходные достаточно. Оставалось лишь то, о чем она написать не могла. Письмо, однако, получалось слишком короткое, и она старательно продолжила:

Очень здорово было вернуться в школу и снова увидеться с Лавди. Ее сестра Афина вернулась из Швейцарии и провела выходные в Нанчерроу. Она привезла с собой приятеля, но, по словам Лавди, этот молодой человек оказался ужасным занудой и в подметки не годится обходительному и милому Джереми Уэллсу.

Простите за такое короткое письмо, но мне нужно идти готовиться к тесту по истории.

С любовью,

Джудит.

Полли и Джон Ричардс, друзья и партнеры Луизы Форрестер по гольфу, были «военно-морской» четой, которая после выхода Джона в отставку сказала «прощай» Альверстоку с Ньютон-Феррарза и купила солидный каменный дом близ Хелстона с раскинувшимся на три акра садом и обширными служебными постройками. Отец Полли был удачливым пивоваром, и, очевидно, какая-то доля сколоченного им состояния перешла к ней, поскольку супруги жили на широкую ногу по сравнению с большинством своих вышедших на пенсию товарищей. Они могли позволить себе держать прислугу – отставного главного старшину и его жену с экзотическим именем Мейкпис, а также ежедневно приходящую домработницу и штатного садовника – сурового молчуна, который работал от зари до зари, а на ночь, убрав инструмент, скрывался, как барсук в норе, в своем домике за оранжереями.

Освобожденные от хозяйственных забот, Ричардсы могли предаваться насыщенной, активной «светской» жизни. Они держали собственную яхту в Сент-Мозе, и летние месяцы целиком посвящали плаванию под парусом в прибрежных водах южного Корнуолла и участию в различных регатах. В течение всего года к ним приезжали погостить друзья, а в те дни, когда они не развлекались парусным спортом и не принимали гостей, Ричардсы направлялись на поля и за карточные столы пенмарронского гольф-клуба. Там-то они и повстречались с Луизой и после многочисленных дружеских поединков на поле для гольфа стали ее хорошими знакомыми.

Полли позвонила Луизе по телефону. После недолгого обмена любезностями она перешла к делу.

– Сожалею, что не смогла пригласить вас загодя, но не могли бы вы приехать к нам завтра вечером на партию бриджа?.. Да, верно, среда, двадцать второе.

Луиза справилась со своим настольным календарем-ежедневником. Если не считать назначенного визита к парикмахеру, день свободен.

– Как любезно, с превеликим удовольствием!

– Отлично! У нас гостит старый приятель Джона, он ждет не дождется хорошего бриджа. Сможете быть у нас к шести? Это немножко рановато, но тогда мы сможем сыграть партию перед ужином, и вам не придется возвращаться домой слишком поздно. Пока до нас доберешься – всю задницу себе отобьешь! – Неразборчивость Полли в выражениях давала себя знать и на поприще парусного спорта, где она прославилась своими потоками брани, которые разносились по всей округе, когда их яхту, скользившую по серой ряби Фалмутского залива, несло ветром прямиком на какой-нибудь бакен.

– Пусть вас это не беспокоит. Удовольствие того стоит.

– Тогда до завтра. – И без дальнейших разговоров Полли положила трубку.

Дорога действительно была долгая, но Луиза знала, что ее усилия не пропадут даром, и ожидания оправдались с лихвой. Чудесный вечер. Друг Джона Ричардса был генералом морской пехоты, красивым мужчиной с ироническим складом ума и интересным рассказчиком. Бокалы только успевали наполняться. Еда и вино были отменными. К тому же Луизе весь вечер выпадали хорошие карты, и разыгрывала она их безупречно. Когда была сыграна последняя партия и подведен итог, небольшие денежные суммы перешли из одних рук в другие. Луиза достала свой кошелек и положила туда выигрыш. Часы на каминной полке пробили десять, она защелкнула застежку сумочки и объявила, что ей пора собираться домой. Ее умоляли остаться, сыграть еще партию, выпить «на дорожку», но она стойко преодолела все искушения.

В холле Джон помог ей надеть шубку и, после того как Луиза распрощалась со всеми, вышел с ней в темную, сырую ночь и усадил гостью в ее автомобиль.

– Луиза, вы уверены, что с вами все будет в порядке?

– Абсолютно.

– Тогда ведите машину осторожно.

– Огромное спасибо! Изумительный вечер.

Она поехала. Стеклоочистители ходили по стеклу взад-вперед, мокрая дорога впереди блестела в свете фар, подобно черному атласу. Она направилась через Маразион, в сторону Пензанса, а когда добралась до поворота, выводящего к автостраде на Порткеррис, внезапно решила, что в такой ненастный вечер не стоит тратить время и ехать кружным путем, лучше направиться напрямик, по узкой проселочной дороге через вересковые пустоши. Это была неудобная, неровная дорога с неожиданными поворотами, крутыми подъемами и спусками. Зато Луиза хорошо знала ее и рассчитывала, что ей не будут мешать другие машины, да и путь сократится на пять миль.

Приняв это решение, она свернула не направо, а налево, потом повернула еще раз и повела машину вверх по крутому поросшему лесом склону, выходящему на безлесые возвышенности. В черном небе не видно было ни единой звезды.

Впереди по дороге, в четырех милях от Луизы и в том же направлении, двигался старый разбитый грузовик, за рулем которого сидел Джимми Джелкс. Он возвращался в Пендин. Отец его, Дик Джелкс, владел маленькой, нещадно эксплуатируемой фермой в тех краях, держал свиней и кур, выращивал картофель и капусту брокколи; и двор его фермы, грязный и запущенный, своей неухоженностью славился по всей округе. Джимми шел двадцать второй год, он жил с родителями, для которых служил объектом всевозможных издевательств и жестоких шуток, но поскольку у него не хватало ни мозгов, ни образования, то было маловероятно, что ему когда-либо удастся вырваться из родительского дома.

Сегодня, сразу после полудня, он выехал в Пензанс, чтобы продать на рынке партию брокколи. Предполагалось, что он вернется сразу же, как реализует весь товар, но папаша пребывал в дрянном настроении, поэтому Джимми всеми силами старался оттянуть время возвращения и, ощупывая в кармане выручку, бродил по рынку, останавливаясь потрепаться с каждым, у кого была на то охота. В конце концов, томясь от одиночества, он не устоял перед соблазном и зашел в маняще открытую дверь «Головы сарацина», да так и остался там до самого закрытия.

Он ехал неторопливо. Старый грузовик сотрясался и дребезжал. Дик Джелкс купил его у торговца углем, из четвертых рук, и с самого начала машина постоянно ломалась. Окна, стоило их открыть, отказывались закрываться, дверные ручки отваливались, крылья были покрыты налетом ржавчины, а решетка радиатора держалась лишь благодаря сноповязальному шпагату. Попытка завести двигатель каждый раз испытывала на прочность терпение и силу воли водителя, и эта процедура не обходилась без заводной ручки, неимоверных физических усилий, а нередко и телесных повреждений, таких, как растяжение связки большого пальца или болезненный ушиб колена. Но даже когда двигатель с содроганием пробуждался к жизни, машина упрямо отказывалась переходить на скорость выше второй, часто перегревалась, прокалывала свои древние покрышки и давала обратную вспышку с таким оглушительным взрывом, что всякому, кто имел несчастье находиться в этот момент поблизости, грозил неминуемый инфаркт.

Сегодняшним вечером, простояв целый день под дождем, грузовик вел себя особенно по-свински. Передние фары, никогда не отличавшиеся особой яркостью, мерцали тускло, как две свечки, почти не освещая дорогу впереди. Двигатель то и дело заходился в кашле, как чахоточный, и замирал, грозя заглохнуть совсем. Со скрежетом переваливаясь через заросшие вереском пустынные холмы, грузовик напрягал последние силы, а когда он с трудом выбрался по очередному крутому склону на ровную поверхность, двигатель наконец не выдержал и испустил дух. Фары погасли, мотор закашлялся в предсмертном приступе, и загнанные колеса встали как вкопанные.

Джимми рванул ручной тормоз и выругался. Снаружи было черным-черно, шел дождь. Тонким голоском подвывал ветер, вдали едва виднелся крошечный, как булавочное острие, огонек какого-то дома, но Джимми понимал, что эта ферма слишком далеко и рассчитывать на помощь бессмысленно. Он поднял воротник куртки, достал заводную ручку, вылез на дорогу и, обойдя грузовик спереди, бросился в бой. Он уже крутил ручку добрых пять минут, успел ушибить голень и ободрать пальцы, когда истина наконец озарила его затуманенный спиртным мозг: аккумулятор сдох и проклятая развалина больше не сдвинется с места. Чуть не плача от бессильной ярости, он закинул заводную ручку обратно в кабину, хлопнул дверью и, засунув руки в карманы и втянув голову а плечи, пешком отправился под дождем в Пендин, до которого оставалось всего ничего – каких-то семь миль.

Луиза Форрестер пребывала в превосходном расположении духа. Она не жалела, что поехала коротким путем, ее радовали и трудность выбранного маршрута, и пустынность неосвещенной проселочной дороги – она на много миль вокруг была единственным человеком, которого занесло в эти глухие места в такое позднее время и в такую скверную погоду. Кроме того, она обожала водить машину, ее всегда возбуждало чувство, которое испытываешь, сидя за рулем мощного автомобиля.

Набирая скорость и чувствуя, как двигатель послушно откликается на ее приказы, она ощущала пробегающий по телу трепет и, не сбавляя скорости, с каким-то детским восторгом вписывала «ровер» в крутые, неожиданные повороты. Она испытывала от всего этого блаженство. Ей пришел в голову мотив песни, но слов она не могла припомнить и сочинила пару строк сама.

 
От тебя прихожу я в восторг.
Мчусь, оставив всю жизнь позади…
 

«Странно, – подумала она, – я веду себя – как эта ветреница Бидди Сомервиль». Но вечер и в самом деле оказался удачным. И это веселое возвращение домой через безлюдные вересковые пустоши было достойным завершением дня. Пик, зенит. Луиза никогда не останавливалась на полпути, она не из таких женщин, ее девиз: все по максимуму!!

Дорога пошла под гору, спускаясь в неглубокую долину. Луиза переехала через каменный горбатый мостик на дне долины и стала снова подниматься в гору. Она перешла на третью скорость, и мощная машина, уставясь фарами почти вертикально в небо, с разбегу взяла высоту, словно лошадь на скачках с препятствиями.