Текст книги "Возвращение домой"

Изобель…

В жизни престарелой Лавинии осталось мало треволнений и поводов для беспокойства. Она уже давно пришла к заключению, что бессмысленно волноваться о том, чего нельзя изменить, например, о собственной неизбежной смерти, погоде и всей этой заварухе в Германии. Поэтому, со стоическим терпением прочитывая газеты, Лавиния решительно обращала свои помыслы к чему-нибудь другому. Заказать новый розовый куст, подровнять живую изгородь, разобраться с библиотечными книгами, прочитать письма старых друзей и ответить на них. Потом – посидеть с рукоделием (она вышивала гобелен) и провести ежедневное совещание с Изобель по хозяйственным делам, благодаря чему хорошо отлаженный быт в небольшом доме катился как по рельсам.

Изобель-то как раз и давала повод для беспокойства. Она была лишь на десять лет моложе Лавинии, и вся домашняя готовка и уборка, которым она посвятила сорок лет своей жизни, становились ей уже не по силам. Время от времени Лавиния собиралась с духом и заводила речь о ее уходе на покой, но Изобель всякий раз воспринимала это болезненно и обижалась на хозяйку, как будто Лавиния старалась избавиться от нее. После этого служанка неизменно день или два дулась. Тем не менее им удалось-таки достигнуть кое-какого компромисса, и теперь каждое утро к ним из деревни приходила жена почтальона. Нанятая первоначально для «тяжелой» работы в саду и во дворе, она постепенно проникла в дом и взяла в свои руки прочие хозяйственные дела: натирала полы, чистила сланцевую плитку на крыльце и вообще содержала все в порядке и в ослепительной, благоуханной чистоте. Поначалу Изобель встречала эту добрейшую женщину холодным презрением, но, к чести почтальонши будь сказано, той удалось не только выдержать долгий период вражды и в конце концов сломить упрямство Изобель, но и найти путь к ее гордому сердцу.

По воскресеньям, однако, почтальонша не приходила, так что вся подготовка к званому обеду легла на плечи Изобель. Лавинии хотелось бы как-нибудь помочь ей, хотя она едва ли могла самостоятельно сварить себе яйцо. К тому же любая подобная попытка обидела бы Изобель, она предпочитала, чтобы никто не мешался у нее под ногами.

Где-то в саду запел черный дрозд. Внизу открылась и захлопнулась дверь. Лавиния пошевелилась на подушках и, повернувшись, протянула руку за очками, лежащими на ночном столике. Это был довольно большой столик, не уступающий по размерам маленькому письменному столу, ибо на нем должны были умещаться все важные мелочи, которые всегда должны быть под рукой: очки, стакан с водой, тарелка чайного печенья, маленький блокнотик и остро отточенный карандаш – на тот случай, если посреди ночи придет в голову какая-нибудь блестящая идея; фотография покойного мужа, Библия и, наконец, книга, которую Лавиния читала в эти дни, – «Барчестерские башни» Троллопа. Она перечитывала ее, наверно, в шестой раз, но Троллоп очень нравился ей, этот писатель словно брал за руку и нежно, ненавязчиво вел за собой в прошлое, где все было так легко. Лавиния с трудом нашарила очки. «По крайней мере, – подумала она, – я избавлена от муки лицезреть на своем столике вставную челюсть, скалящуюся из стакана». Зубами своими она гордилась. Многие ли восьмидесятипятилетние женщины могут похвастаться собственными зубами? По крайней мере, большей их частью. Ну а те, с которыми пришлось распроститься, были задними, и их отсутствие все равно не было заметно. Лавиния все еще могла улыбаться и смеяться, не боясь никого шокировать беззубой дырой или выскочившим протезом.

Она посмотрела на часы. Семь тридцать. Изобель уже поднимается наверх. Послышалось скрипение ступенек, шарканье старушечьих ног на лестничной площадке, затем беглый стук. Дверь отворилась, и служанка вошла, неся неизменный утренний стакан горячей воды, в котором плавал кружочек лимона. Зря она цепляется за эту старую традицию, Лавиния прекрасно могла обойтись без этого; но Изобель сорок лет подавала ей по утрам горячую воду с лимоном и не собиралась нарушать раз и навсегда заведенный порядок.

– Доброе утро. Холодновато сегодня, – произнесла она, расчистила место на столике и поставила поднос. Пальцы у нее были корявые, красные, суставы раздулись от артрита; поверх синего бумажного платья надет фартук с нагрудником. В былые времена она еще надевала нелепый пышный чепец из белого хлопка, однако Лавиния убедила ее отказаться от этой эмблемы лакейского звания, и без него Изобель выглядела намного лучше, являя напоказ свои седые курчавые волосы, собранные сзади в небольшой пучок, заколотый громадными черными шпильками.

– А, благодарю, Изобель.

Служанка закрыла окно; стекла заглушили песню дрозда. На ногах у нее были черные чулки, над поношенными туфлями с ремешком и пряжкой виднелись распухшие щиколотки. Ей бы самой сейчас лежать в постели и принимать от кого-нибудь на подносе теплое, успокаивающее питье. «Неужели, – думала Лавиния, – мне так никогда и не избавиться от чувства вины перед Изобель?»

Охваченная внезапным побуждением, она проговорила:

– Надеюсь, тебе не придется сегодня слишком тяжко. Может быть, нам вообще отказаться от этих званых обедов?

– Ой, только не начинайте все заново! – Словно страшась остаться без дела, Изобель нервными, торопливыми движениями стала поправлять портьеры. – Рановато же вы меня хороните!

– У меня этого и в мыслях нет! Просто я хочу быть уверенной, что ты не вымотаешься до потери сознания.

Изобель издала фыркающий смешок:

– Не дождетесь! Так или иначе половина дела уже сделана. Стол я накрыла вчера вечером, когда вы ужинали, да и овощи уже готовы. Брюссельская капуста. Ее чуть тронуло морозцем – похрустывает! Теперь надо приниматься за суфле. Эта Лавди без суфле не может.

– Ты ее балуешь, Изобель, балуешь, как и все остальные.

Изобель хмыкнула:

– Все они избалованы, дети Кэри-Льюисов, если хотите знать мое мнение, но это как-то не портит им характер. – Она наклонилась и подняла упавший со стула тонкий шерстяной халат Лавинии. – И я никогда не понимала, зачем они отправили Лавди в эту школу… Какой прок обзаводиться детьми, если отправляешь их из дома на край света?

– Видимо, они считают, что это ей только на пользу. Как бы там ни было, дело уже сделано, и девочка, похоже, прижилась в «Святой Урсуле».

– Хороший знак, что она привезла домой подругу. Если она заводит там друзей, значит ей не так уж плохо.

– Да, ты права. Но мы не должны забывать, что это нас не касается.

– Пусть так; но ведь нам не запретят иметь свое мнение? – Высказав свою точку зрения, Изобель двинулась к выходу. – Пожарить яичницу на завтрак?

– Спасибо, Изобель, дорогая, это было бы замечательно.

Служанка ушла. Звук ее шагов становился все слабее, по мере того как она осторожно спускалась по крутой лестнице. Лавиния представила себе, как она, держась за перила, шаг за шагом преодолевает ступени. Нет, избавиться от чувства вины не удастся никогда, но что делать? Ничего не поделаешь. Выпив свою лимонную воду, она стала думать о предстоящем обеде и решила, что наденет новое голубое платье.

По тому, как вела себя Лавди на следующее утро, стало совершенно ясно, что двоюродная бабушка Лавиния – одна из немногих людей (а может быть, и единственная), кто способен как-то повлиять на эту взбалмошную девчонку. Начать с того, что Лавди специально встала утром пораньше, чтобы вымыть голову, а затем без всяких возражений нарядилась в костюм, который Мэри приготовила для нее с вечера: шерстяное платье в клеточку с белоснежным воротничком и манжетами, белые гольфы и черные лакированные туфли на ремешках с пуговицами.

Найдя подругу в детской и увидев, как Мэри сушит и расчесывает ее мокрую шевелюру, Джудит забеспокоилась о собственной внешности. Внезапное преображение Лавди в нарядную, хорошенькую девочку заставило гостью почувствовать себя жалкой бедной родственницей. Красный, как ягода остролиста, кашемировый пуловер был по-прежнему великолепен, но…

– Я ведь не могу идти на званый обед в шортах! – пожаловалась она Мэри. – А школьная форма так безобразна! Не хочется ее надевать…

– Конечно-конечно. – Отзывчивость и практичность и тут не изменили Мэри. – Я пороюсь в гардеробе Афины и подберу тебе какую-нибудь симпатичную юбочку. А у Лавди ты можешь одолжить пару белых носков, таких же, как на ней сейчас. И туфли твои я начищу. Так что будешь опрятная и красивенькая, как новая монетка… Лавди, ради всего святого, не верти головой! А то мне никогда не управиться с твоими космами!

Без церемоний изъяв из вещей Афины клетчатую юбку в складку – в виде «килта» шотландских горцев, с кожаными бретельками и с пряжками на талии, Мэри стала ее нахваливать.

– Эти юбки просто прелесть – пойдут и на толстуху, и на самую худышку, только запахнул потуже – и все!

Она встала на колени перед Джудит, обернула юбку вокруг ее талии и закрепила ремешки.

– Будто затягиваешь подпругу у Тинкербелл, – захихикала Лавди.

– Ничего подобного. Сама знаешь, как Тинкербелл раздувает бока. Точно воздушный шар. Ну вот. Отлично. И по длине – то, что надо, как раз до колена. А в клетчатом узоре есть немножко красного – подходит к цвету твоего свитера. – С улыбкой Мэри поднялась на ноги. – Ты выглядишь очаровательно! Как принцесса! Теперь снимай свои туфли, и я начищу их до такого блеска, что в них можно будет смотреться, как в зеркало.

Несмотря на то что по воскресеньям завтрак в Нанчерроу подавался не раньше девяти, к тому времени как девочки с Мэри спустились в столовую, все уже были в сборе и поглощали горячую овсянку с жареными сосисками. Просторная столовая была залита ранними лучами зимнего солнца, восхитительно пахло свежим кофе.

– Просим прощения за опоздание!.. – извинилась Мэри.

– Мы терялись в догадках, чем вы там занимаетесь. – Диана в безупречно скроенном бледно-сером фланелевом костюме сидела на дальнем конце стола, стройная как тростинка. Ее глаза сияли сапфирами, сочетаясь с голубой шелковой блузкой, в уши были вдеты жемчужно-бриллиантовые сережки-гвоздики, а вокруг шеи обвивались три нитки жемчуга.

– На приготовления ушло чуть больше времени, чем мы рассчитывали…

– Ничего-ничего. – Она улыбнулась девочкам. – Ради того чтобы увидеть такую элегантную пару, можно и потерпеть. Мэри, ты просто волшебница!..

Лавди подошла поцеловать отца. Он и Томми Мортимер тоже принарядились в костюмы с жилетами, рубашки с жесткими воротничками и блестящие галстуки. Полковник положил вилку и обнял дочь:

– Тебя просто не узнать! В платье ты настоящая маленькая леди! А я уже начал забывать, как выглядят твои ножки…

– О, папчик, довольно этих глупостей! – Вырядившись пай-девочкой, Лавди отнюдь не собиралась менять свои манеры. – Ах ты, обжора! У тебя же целых три сосиски на тарелке! Надеюсь, ты нам хоть по штучке оставил?!

Позже они впятером с комфортом разместились в огромном «даймлере» полковника и проехали небольшое расстояние, отделяющее Нанчерроу от Роузмаллиона. В церковь Диана надела серую фетровую шляпу с кокетливой вуалькой, а плечи ее были укутаны в боа из чернобурки: день был светлый и солнечный, но холодный.

Припарковав машину у церковного кладбища, они вместе с жителями деревни двинулись шеренгой по дорожке между древними надгробиями и вековыми тисами. Церквушка была крохотная и очень, очень старинная, древнее даже, чем церковь в Пенмарроне. От времени она вся осела и как будто вросла в землю, так что прямо из солнечного сияния дня посетитель ступал в подвальный мрак, где стоял затхлый запах сырого камня, гнилого дерева и заплесневелых церковных книг. Скамьи были жесткие и очень неудобные. Как только они уселись в первом ряду, сверху, с колокольни, раздался надтреснутый звон.

В четверть двенадцатого началась служба. Она продолжалась довольно долго: священник, служка и орган, такие же старые, как сама церковь, по ходу дела нередко сбивались и мешкали, топчась на одном месте. Полковник Кэри-Льюис был, судя по всему, единственным человеком, который знал, что делает; он уверенно прошагал к аналою, зачитал вслух отрывок из Библии и таким же энергичным шагом вернулся на свое место. В свой срок была произнесена бессвязная проповедь, тема которой так и осталась неясна слушателям; пропеты три гимна; собраны пожертвования (десять шиллингов с каждого взрослого и по полкроны с девочек); наконец наступил черед заключительной молитвы, и служба закончилась.

После ощутимой прохлады церкви показалось, что солнце пригревает по-летнему. Все постояли немного у выхода, покуда Диана и полковник обменивались любезностями со священником; его редкие седые волосы на ветру встали дыбом, а длинное свободное облачение с широкими рукавами развевалось и трепетало, как выстиранная простыня, повешенная сушиться на улице. Другие прихожане, направляясь восвояси, почтительно притрагивались пальцами к шляпам: «Доброе утро, полковник; доброе утро, миссис Кэри-Льюис…»

Заскучавшая Лавди принялась прыгать на одной ноге: скок на замшелую могильную плиту, скок обратно.

– Ну пойдем же! – тянула она за руку отца. – Я проголодалась!..

– Доброе утро, полковник! Отличный денек…

В конце концов прихожане разошлись, но полковник посмотрел на часы и объявил:

– У нас в запасе еще десять минут. Давайте оставим машину здесь и прогуляемся пешком. Немножко моциона не повредит, как раз нагуляем аппетит к обеду. Леди, прошу за мной…

И они двинулись по узкой извилистой дороге, поднимающейся от деревни на холм. По обе стороны стояли высокие каменные стены, заросшие плющом, нагие вязы поднимали к безупречно чистому небу свои верхушки, облепленные галдящими грачами. Склон стал круче – все запыхались.

– Если бы я знала, что мы пойдем пешком, не стала бы надевать туфли на высоких каблуках, – произнесла Диана.

Томми обвил рукой ее талию.

– Может, мне понести тебя на руках?

– Не уверена, что это было бы прилично.

– В таком случае мне остается только подталкивать тебя вперед. Зато на обратном пути мы сможем всю дорогу бежать! Или катиться вниз на заднице, как ездоки на тобогане!

– Да уж, по крайней мере, у людей будет тема для разговоров!

Не обращая внимания на их шутливую перепалку, полковник бодро вышагивал в авангарде. Дорожка в очередной раз свернула направо, но теперь, похоже, цель путешествия была совсем близко: в высокой стене по правую сторону показались открытые ворота. За ними петляла узкая подъездная дорога с травяным бордюром и живой изгородью из эскалонии. Все испытали немалое облегчение, оказавшись после трудного подъема в гору на ровной земле, несмотря на то что подъездная дорога была посыпана морской галькой, которая нещадно шебаршила под ногами.

Устало бредущий Томми Мортимер не переставал бодриться. Он не любил обременять свои ноги физическими нагрузками, если не считать суетливой беготни взад-вперед по теннисному корту и прогулок с ружьем в руках.

– Как ты думаешь, – спросил он мечтательно, – мне будет предложен розовый джин?

– Ты же не в первый раз здесь обедаешь, – оборвала его Диана. – Так что не рассчитывай на большее, чем херес или, может быть, мадера. И не вздумай просить розового джина!

Он смиренно вздохнул.

– Милая моя, ради тебя я бы выпил и ядовитое зелье из болиголова! Но согласись: мадера – это что-то в духе Джейн Остин[30]30
  Остин Джейн (1775–1817) – английская писательница.


[Закрыть].

– Ничего, не умрешь – ни от Джейн Остин, ни от мадеры.

Они обогнули угол живой изгороди и наконец увидели перед собой Дауэр-хаус. Он не впечатлял величиной, но в нем сразу же бросались в глаза достоинство и выдержанность стиля; это был квадратный, симметричный и массивный дом с белеными стенами и готическими окнами, серой шиферной кровлей и каменным крыльцом, укутанным густым ковром ломоноса. Уединившись на вершине холма, дом как будто повернулся спиной ко всему свету и тихо, незаметно дремал здесь долгие-долгие годы, дольше, чем подвластно человеческой памяти.

Стучать или звонить в колокольчик не было необходимости. Как только полковник приблизился, дверь отворилась и на крыльцо вышла пожилая женщина. На ней был рабочий костюм горничной: муслиновый передник, на седой голове – чепчик с бархатными ленточками.

– Я так и думала, что вы сейчас появитесь. У нас уже все готово.

– Доброе утро, Изобель!

– Доброе утро, миссис Кэри-Льюис… чудесная погодка стоит сегодня. Зябко, правда. – Она говорила пронзительным голосом с резким корнуолльским выговором.

– Ты помнишь мистера Мортимера, Изобель?

– Конечно. Доброе утро, сэр. Заходите, и давайте скорей закроем дверь. Позвольте ваши пальто. Лавди, дорогая, ты выросла! А это твоя подруга? Джудит? Давайте мне ваше боа, миссис Кэри-Льюис, я положу его так, чтобы не помялось…

Расстегивая свое школьное зеленое пальто, Джудит украдкой осматривалась. Чужие дома всегда таят в себе неизъяснимое очарование. Стоит только зайти в дверь нового жилища впервые, и сразу же ощущаешь царящую в доме особую атмосферу – она дает представление о личности живущих здесь людей. Так, даже их временный и довольно захудалый приют, Ривервью, делало подлинным домом постоянное мамино присутствие: играла ли она с Джесс или составляла на кухне список покупок для Филлис, а то просто отдыхала в уютном кресле у камина, в скромном окружении своих очаровательных вещей. В Уиндиридже всегда чувствовалась какая-то безликость, напоминающая гольф-клуб. А Нанчерроу благодаря Диане казался роскошной лондонской квартирой – только с колоссальным размахом сельской усадьбы.

Но на Дауэр-хаусе лежал какой-то совершенно особый отпечаток, ни с чем подобным Джудит раньше не сталкивалась. Время здесь как будто повернулось вспять. Дом был очень старым – построенным, вероятно, еще до викторианских времен, – и поражал безупречностью пропорций. Здесь было так тихо, что за звуком голосов отчетливо слышалось тиканье высоких стоячих часов. Пол в холле был облицован каменной плиткой и застелен коврами, на второй этаж вела винтовая лестница, она как будто парила в воздухе над готическим окном с полотняными гардинами пшеничного цвета. Помимо прочего, тут все было пропитано завораживающим ароматом седой старины, сохранившейся с давних времен лакированной мебели и цветов, к которому примешивалась чуть слышная затхлость сырого камня и холодного погреба. Никакого центрального отопления – лишь ярко горит огонь за каминной решеткой, а из открытой двери, ведущей в гостиную, на пол падает прямоугольником сноп косых солнечных лучей.

– Миссис Боскавен в гостиной.

– Спасибо, Изобель.

Оставив Изобель разбираться с верхней одеждой гостей, Диана повела всех к открытой двери.

– Тетя Лавиния! – В ее теплом голосе звучала искренняя приязнь. – Встречай визитеров! Измученных крутым подъемом на холм. Эдгар заставил нас идти пешком. Ты просто ангел – мириться с таким вторжением!..

– А вы, стало быть, успели побывать в церкви? Какие молодцы! А я не пошла – подумала, что не смогу вынести еще одну проповедь нашего священника. Лавди! Проказница, иди-ка сюда, поцелуй бабушку… Эдгар, любимый… И ты, Томми. Как я рада всех вас видеть!

Джудит замешкалась позади всех – не потому что была робка, просто у нее глаза разбегались от обилия новых впечатлений. Комната в бледных тонах, залитая солнечным светом, льющимся через высокие, выходящие на юг окна. Мягкие цвета: розовый, кремовый, зеленый; все, конечно, успело вылинять, но и изначально не было особенно ярким. Длинный книжный шкаф, уставленный переплетенными в кожу томами; ореховый сервант с застекленными дверцами, за которыми виднеется десертный сервиз из дрезденского фарфора; затейливое венецианское зеркало над выкрашенной в белый цвет каминной полкой. В камине тускло горит уголь – яркость пламени приглушают солнечные лучи, взрывающиеся сверкающей радугой в граненых подвесках хрустальной люстры. И целое море цветов. Все тонет в благоухании лилий. Все ослепляет, одурманивает и ошеломляет.

– …Джудит.

Вздрогнув, она поняла, что миссис Кэри-Льюис произнесла ее имя. Ужасно, если миссис Боскавен сочтет ее за грубую и невоспитанную девчонку.

– Прошу прощения.

– Ты стоишь, будто завороженная, – усмехнулась Диана. – Поди сюда и поздоровайся с нашей хозяйкой. – Она жестом пригласила Джудит подойти поближе и, когда та присоединилась к ним, положила руку ей на плечо. – Тетя Лавиния, это подруга Лавди, Джудит Данбар.

Внезапно Джудит стушевалась. Вполоборота к свету, в низком кресле перед ней сидела, очень прямо, древняя старуха в голубом шерстяном платье, доходящем до щиколоток. Ей было далеко за восемьдесят, а может, даже и за девяносто. Ее припудренные щеки были покрыты сеткой морщин, а сбоку стояла наготове тросточка черного дерева с серебряным набалдашником. Старая. Неописуемо старая. Но выцветшие голубые глаза заинтересованно блестели, и нетрудно было понять, что в свое время она была красавицей.

– Дорогая моя! – Ее чистый голос дрожал лишь самую малость. Она взяла руку Джудит в свою. – Как чудесно, что ты смогла навестить меня вместе со всеми! Хоть я и старовата теперь для приемов, но по-прежнему люблю знакомиться с новыми людьми.

– Я пригласила Джудит к нам, потому что ее семья сейчас в Коломбо и ей негде жить, – прямолинейно выпалила Лавди.

– Ох, Лавди! – нахмурилась Диана. – Ведь ты пригласила Джудит не поэтому, а потому, что хотела быть с ней. Ты мне покоя не давала до тех пор, пока я не позвонила мисс Катто.

– Ну, все-таки и поэтому тоже.

– Ты молодец, что подумала об этом, – вступилась за Лавди тетя Лавиния и улыбнулась Джудит. – А Коломбо ведь и в самом деле на другом краю света!

– Они пробудут там совсем недолго, только чтобы собрать вещи и съехать из нашего тамошнего дома. А потом отправятся в Сингапур, мой отец получил там новое место.

– Сингапур! Какая романтика! Сама я, правда, там не бывала, но мой двоюродный брат служил в администрации губернатора, и он говорил, что Сингапур – развеселое место. Нескончаемый поток вечеринок. Твою маму ждут райские деньки!.. Ну, устраивайтесь, присаживайтесь, где хотите. В такой чудесный день просто преступление сидеть, уткнувшись в камин! Эдгар, будь добр, займись выпивкой. Проследи, чтобы никто не остался без хереса. Диана, дорогая, какие новости от Афины? Она вернулась из Швейцарии?

На низком подоконнике лежала длинная диванная подушка. Подойдя к окну и встав на нее коленями, Джудит выглянула поверх широкой крытой веранды на спускающийся под гору сад. За лугом располагалась сосновая рощица, верхушки самых высоких сосен пересекали синюю полоску горизонта. Это зрелище – темный хвойный лес на фоне по-летнему яркого синего моря – вызывало удивительное ощущение: Джудит казалось, она волшебным образом перенеслась из Нанчерроу на какую-нибудь итальянскую виллу, стоящую высоко на холме у Средиземного моря, под лучами южного солнца. От возникшей иллюзии у Джудит закружилась голова.

– Тебе нравятся сады? – опять обратилась к ней миссис Боскавен.

– Этот мне нравится особенно, – ответила Джудит.

– У нас с тобой родственные души. После обеда оденемся и пойдем смотреть сад.

– Правда?

– Только без меня, – вмешалась Лавди. – На такой холодрыге… и потом, я уже видела его тыщу раз.

– Вряд ли кто-нибудь захочет составить нам компанию, – кротко отозвалась тетя Лавиния. – Как и ты, Лавди, все хорошо знают мой сад. Но мы с Джудит порадуем себя небольшой прогулкой на свежем воздухе. Заодно поболтаем, узнаем друг друга получше… Ну, Эдгар, теперь ты расскажи, как дела? А, мой херес! Благодарю! – Она подняла бокал. – Сердечно благодарю всех за то, что навестили меня!

– Джудит! – раздался у нее за спиной голос полковника.

Она обернулась.

– Лимонад, – улыбнулся он.

– О, спасибо!

Она приняла у него бокал и села там же, на подоконнике. Лимонад предложили и Лавди, которая по каким-то соображениям решила втиснуться в глубокое кресло, куда уже уселся Томми Мортимер. Она поймала взгляд сидевшей напротив Джудит, и ее озорная мордашка расплылась в ухмылке. В своей неистощимой проказливости она была такой милой, что сердце Джудит внезапно переполнилось любовью к ней. Любовью и благодарностью – за то, что подруга уже подарила ей так много хорошего; и ведь именно благодаря Лавди она попала в это волшебное место, в Дауэр-хаус.

– …Вот здесь мои ранние луковичные цветы, они распускаются первыми – аконит, крокус, подснежник. Сама видишь, какое тут укромное место, никакие холодные ветра до них не доберутся. На Новый год у меня даже стало обычаем выйти в сад, посмотреть, как они; ужасный, банальный остролист я выбрасываю вон и вместо этого собираю здесь букетик первых цветов, совсем крохотный – в рюмку для яйца поместится. И тогда только чувствую, что в самом деле начался новый год и что весна уже не за горами.

– Я думала, положено ждать до кануна Крещения. Чтобы остролист выбрасывать. А это что цветет розовым?

– Это разновидность жимолости. Распускается посреди зимы, и от нее исходит благоухание лета – удивительно, да? А вот мой златоцвет, сейчас он, правда, смотрится несколько печально, зато летом все ветки словно облеплены бабочками. Большой, да? А я посадила его всего только пару-тройку лет назад…

Шагая бок о бок, они вышли на усыпанную гравием дорожку, ведущую под гору. Верная своему слову, тетя Лавиния отослала гостей после обеда обратно в гостиную, предоставив всем развлекаться кто как хочет, и повела Джудит в сад. На прогулку она надела крепкие рабочие башмаки и необъятную твидовую накидку, а голову замотала платком. Ее тросточка, благодаря которой она твердо держалась на ногах, пригождалась, когда надо было указывать на что-нибудь гостье.

– Как видишь, моя земля простирается до самого подножия холма. В самом низу – огород, а на юге граница проходит у тех самых сосен. Когда мы переехали сюда, тут были просто одни террасы. А я хотела, чтобы сад был разбит на отдельные секции, как будто разные комнаты, каждая в своем стиле, со своей изюминкой, чтобы каждая была отъединена от прочих и была как бы сюрпризом. Ну, мы и понаделали живых изгородей из эскалонии и бирючины, а обыкновенные проходы превратили в зеленые арки. Дорожка так и тянет, так и заманивает идти все дальше и дальше, ты не находишь? Охватывает желание отправиться на разведку и узнать, куда она ведет и что скрывает. Идем, я тебе покажу. Видишь? – Они прошли через первую арку. – Мой розарий. Старые добрые розы. Смотри, это моя «Розамунда», самая старая роза из всех. Сейчас она кажется унылой и поникшей, но видела бы ты ее в цвету! Лепестки в белую и розовую полоску. Словно девочки в праздничных платьицах!

– Вы уже давно живете здесь?

Тетя Лавиния снова остановилась, и Джудит подумала: как приятно все-таки в компании взрослой дамы, которая никуда не торопится и рада спокойно поговорить, будто ей принадлежит все время на свете.

– Без малого пятьдесят лет. Но в детстве я жила в Нанчерроу. Не в теперешнем доме Дианы, а в старом Нанчерроу, в том, который сгорел дотла во время пожара. Покойный отец Эдгара – это мой брат.

– Значит, вы всегда жили в Корнуолле?

– Нет, не всегда. Мой муж был королевским адвокатом, а потом окружным судьей. Сперва мы жили в Лондоне, затем в Эксетере, но на выходные и на праздники всегда приезжали в Нанчерроу.

– И детей с собой привозили?

– Дорогая, у меня никогда не было детей. Моими детьми стали Эдгар и Диана, а их дети мне как внуки.

– О, простите, мне очень жаль!

– Что у меня нет детей? Знаешь, не бывает, как говорится, худа без добра. К тому же из меня вряд ли вышла бы хорошая мать. В любом случае что было, то было, и незачем ворошить прошлое. О чем бишь мы говорили?

– О вашем саде. И о вашем доме.

– А, да, о доме… посмотри, какая красивая у меня розовая сирень! Я ее подрезаю, чтоб она не пошла вся в ствол, чтобы пышнее цвела. Так вот, потом мы поселились в Дауэр-хаусе. Тут жила моя бабушка, когда ей было уже столько же лет, сколько мне сейчас. И когда мой муж вышел в отставку, мы сняли дом, а позже купили его совсем. Мы были так счастливы здесь. Муж тут и умер, мирно упокоился в шезлонге, на газоне у дома. Это было летом, стояла теплынь… Вот, а сейчас мы зайдем в садик для детей. Тебе он должен понравиться больше всего. Лавди рассказывала тебе о «хижине»?

Смутившись, Джудит покачала головой:

– Нет.

– Это неудивительно. Она ведь мало здесь играла. «Хижина» принадлежала скорее Афине и Эдварду. Лавди намного младше их, и ей не с кем было тут играть.

– Это что-то вроде беседки для игр?

– Сама увидишь. Муж построил «хижину» как раз для Афины с Эдвардом: они очень часто и подолгу бывали у нас. Проводили здесь целые дни, а когда стали постарше, мы разрешали им даже ночевать в «хижине» – это даже интереснее, чем спать в палатке. А утром они сами готовили себе завтрак…

– Там и кухонная плита есть?

– Нет – мы до смерти боялись пожара. Но на безопасном расстоянии от «хижины» сложен очаг из кирпича, где Афина и Эдвард могли поджарить бекон и поставить на огонь свои жестяные походные котелки. Пошли взглянем на «хижину»! Я и ключ с собой прихватила – на тот случай, если у тебя появится желание заглянуть внутрь…

Лавиния пошла впереди, показывая дорогу. Джудит, сгорая от нетерпения, последовала за ней – через проход в живой ограде из бирючины и вниз по каменным ступеням в маленький фруктовый садик, где росли яблони и груши. Трава здесь росла высокая, нестриженая, но между сучковатых стволов деревьев попадались островки подснежников и голубых пролесок, а из жирной земли уже пробивались, точно зеленые стрелы, первые ростки желтых нарциссов и лилий. В скором времени все здесь будет охвачено буйным цветением и земля превратится в сплошной желто-белый ковер. На голой ветке дрозд изливал душу в песне, а в дальнем конце фруктового сада, в укромном уголке, стояла «хижина». Это был бревенчатый домик, крытый осмоленной дранкой, с окнами по обеим сторонам от двери. Перед окрашенной синей краской дверью – широкое крыльцо с деревянными ступенями и резными перилами. Домик был не так уж мал, здесь и взрослому человеку не надо пригибать голову при входе.

– Кто же теперь сюда приходит? – спросила Джудит.

– Что за скорбный тон! – рассмеялась тетя Лавиния.

– Просто эта «хижина» такая славная, такая уединенная! Грустно думать, что она заброшена, что за ней никто не следит…

– Почему не следит? Я забочусь о ней. Регулярно проветриваю. И каждый год все хорошенько промазывается креозотом. «Хижина» срублена на совесть, поэтому внутри всегда сухо.

– Странно, что Лавди ни словом о ней не обмолвилась.

– Ее никогда не привлекала игра в «дом», в «семью», в «дочки-матери». Она скорее станет чистить конюшни для своего пони, и это не так уж плохо… И кстати, время от времени здесь бывают дети. Роузмаллионская воскресная школа всегда проводит здесь свои ежегодные пикники, и тогда «хижина» снова становится тем, чем должна быть. Правда, к сожалению, тогда тут нередко случаются ужасные стычки и ссоры, потому что мальчишки играют в индейцев и хотят, чтобы «хижина» служила им крепостью, а девочки мечтают поиграть тут в «дочки-матери»… Вот ключ, держи. Поди отопри дверь, посмотришь, как там внутри…