Текст книги "Возвращение домой"

– Но…

– Послушай. – Он положил руку ей на плечо и слегка потрепал его. – Мы не можем здесь разговаривать. Давай выйдем на улицу. – Он кинул взгляд на многочисленные пакеты и свертки, посреди которых она стояла. – Это все твое? – недоверчиво спросил он.

– Подарки к Рождеству.

– Ты уже закончила?

– Теперь – да.

– Тогда идем!

– Но куда?

– В «Митру», куда же еще! Разве не там вы встречаетесь с папчиком?

Она нахмурилась.

– Да, но…

– Я потом тебе все объясню.

Он собрал ее вещи и с сумками в обеих руках двинулся к выходу. Она, не теряя времени, подобрала с пола несколько оставленных им пакетов и поспешила за ним. Он открыл тяжелую стеклянную дверь плечом и стоял, придерживая ее, пока Джудит не вышла. Оказавшись на залитой дождем улице, пригибая головы от ветра, они с обычной для Эдварда неосторожностью, нарушив все возможные правила, перешли через дорогу и побежали по Чапл-стрит, торопясь укрыться под теплой крышей старой гостиницы «Митра». Когда они оказались внутри, он повел ее в салон. Там с прошлого вечера не выветрился пивной и табачный дух, зато в камине приветливо горел огонь и не было ни души, так что они могли насладиться тишиной и покоем.

Они стали устраиваться. Эдвард сложил все вещи Джудит на полу и распорядился:

– Снимай скорей свой мокрый плащ, тебе надо согреться. Может, заказать кофе? Скорее всего, на вкус он будет омерзительный, но, будем надеяться, горячий.

Оглядевшись по сторонам, он обнаружил на стене у камина звонок и вызвал официанта. Джудит расстегнула плащ и повесила его, за неимением лучшего места, на прямую спинку своего стула; с плаща, как из подтекающего крана, на выцветший турецкий ковер стала медленно капать вода. Стянув шерстяную шапочку, она тряхнула головой, и волосы рассыпались у нее по плечам.

В дверях появился официант очень преклонного возраста. Эдвард повернулся к нему:

– Нам, пожалуйста, кофе. Много кофе. Пожалуй, два полных кофейника. И печенье.

Джудит вынула из сумочки гребень и попыталась привести в порядок волосы. Над каминной полкой висело зеркало; встав на цыпочки, она смогла увидеть в нем свое отражение. Из зеркала на нее глянуло незнакомое лицо: щеки раскраснелись на ветру, глаза сияли как звезды. Она подумала: это наружу рвется счастье. Убрала гребень и повернулась к Эдварду.

Он был великолепен – небрит, но великолепен. Очень загорелый, крепкий, сильный, здоровый. Заказав кофе, он снял свою промокшую лыжную куртку и остался в вельветовых брюках и темно-синей водолазке. Брюки потемнели от влаги, и, когда он встал у жарко полыхающего камина, от них пошел легкий пар.

– Ты выглядишь отлично, – сказала она.

– Ты тоже.

– Мы не знали, что ты приедешь.

– Я не стал слать телеграмм. Но с самого начала знал, что приеду. Рождество я не променяю ни на какие горные лыжи на свете. А если бы я сообщил, когда приеду, мама стала бы суетиться насчет встречи на вокзале и прочей ерунды. Лучше не связывать себя обещаниями и сроками, особенно когда едешь с континента. Никогда нельзя быть уверенным, что успеешь на поезд и не отменят паром.

Джудит поняла его логику и мысленно с ним согласилась.

– Так когда ты приехал? – спросила она.

Он полез в карман брюк за сигаретами и зажигалкой, и ей пришлось дожидаться ответа, пока он не прикурил. Выпустив облачко дыма, он улыбнулся ей:

– Я же говорю: ночным поездом, в семь утра.

– И никто тебя не встречал.

Он поискал по сторонам, где бы присесть, облюбовал дряхлое кресло, передвинул его по ковру поближе к огню и устало в него опустился.

– И как ты поступил?

– Звонить домой, чтобы просить забрать меня на машине, было несколько рановато, а на такси я пожалел денег, так что пришлось оставить вещи на вокзале и направиться прямиком в папчиков клуб, где я молотил в дверь, пока меня не впустили.

– Я не знала, что ты тоже член этого клуба.

– Да я и не член, но меня там знают. Я наплел им какого-то душещипательного вздора, и они разжалобились. А услышав рассказ о том, что я провел два дня в пути, изнемог и покрылся коркой грязи, даже разрешили воспользоваться ванной, и я целый час отмокал в горячей воде, а потом одна сердобольная леди накормила меня завтраком.

– Эдвард, ну ты и смельчак! – изумилась она.

– Я подумал, это может сойти за неплохой анекдот. Завтрак был превосходный: яичница с ветчиной, сосиски и горячий-прегорячий чай. И клянусь небом, как раз когда я заканчивал грандиозное пиршество – а у меня перед тем двенадцать часов маковой росинки во рту не было, – как ты думаешь, кого я увидел перед собой?.. Папчика!

– И он был изумлен не меньше моего?

– Вроде того.

– У тебя просто нет сердца, ведь с ним же мог случиться удар!

– О, не говори глупостей. Он был страшно рад меня видеть, только и всего. Он сел, мы вместе выпили еще чаю, и он сказал мне, что ты приехала с ним за подарками к Рождеству и что вы встречаетесь тут в половине первого. Вот я и пошел тебя искать, хотел поторопить.

– Как ты догадался, что я в «Медуэйзе»?

– Просто тебя больше нигде не было, и я в конце концов пришел туда. И нашел тебя там, – усмехнулся он.

Джудит растрогалась, представив, как он бродил в такую ужасную погоду по Пензансу и искал ее, сердце ее отозвалось приливом теплой, нежной благодарности.

– Ты мог просто сидеть в уютном кресле в клубе и читать газету.

– У меня не было охоты сидеть ни в клубе, ни где-нибудь еще. Я насиделся в душных поездах. Теперь рассказывай, как ты…

Но прежде чем она успела что-нибудь сказать, вернулся старик-официант, неся на подносе кофейники, чашки с блюдцами и тарелку с двумя на удивление маленькими печеньями. Эдвард опять пошарил в кармане штанов, вытащил оттуда горсть монет и заплатил.

– Спасибо, сэр.

Когда он ушел, Джудит опустилась коленями на потертый коврик перед камином и разлила кофе по чашкам. Кофе был черный и со странноватым запахом, но действительно горячий.

– Чем ты занималась все это время? – расспрашивал ее Эдвард.

– Ничем особенным. Училась.

– Боже, я тебе сочувствую. Но не горюй, скоро школе конец, и ты будешь удивляться, как могла все это выносить. А Нанчерроу?

– Стоит пока.

– Глупышка, я спрашиваю: что там творится? Кто дома?

– Я полагаю, что все. Теперь, когда ты приехал.

– А друзья и родственники?

– Приехали Пирсоны из Лондона. Вчера вечером.

– Джейн и Алистер? Отлично, они стоящие гости.

– А их дети с няней прибудут, кажется, сегодня вечерним поездом.

– Ну что же, каждый из нас должен безропотно нести свой крест!

– И Томми Мортимер обещал быть, но когда именно – не знаю.

– Он неминуем, как судьба. – Эдвард протянул, копируя медоточивый голос Томми: – «Диана, голубушка, капельку мартини?»

– О, да будет тебе, ты преувеличиваешь.

– Да я, в общем, даже люблю этого старого чудака. Афина привезла какого-нибудь томного воздыхателя?

– На сей раз нет.

– Одно это уже повод для веселья. Как поживает тетя Лавиния?

– Я еще не виделась с ней. Сама только вчера приехала из «Святой Урсулы». Но я знаю, что она будет на рождественском ужине.

– Она будет как королева в своем платье из черного бархата… наша милая старушка. – Он отпил из чашки и скривился. – Господи, какая гадость!

– Расскажи про Арозу.

Жалобно звякнула чашка, когда он резко, решительно поставил ее обратно; ясно было, что больше он к этому кофе не притронется.

– Ароза – это потрясающе! Все подъемники для горнолыжников были в исправности, и народу не так много. Фантастический снег, и весь день светит солнце. Мы катались с утра до вечера, а потом почти всю ночь танцевали. Там открылся новый бар, «Три графа», все туда ходят. Мы выметались оттуда только в четыре часа утра. – Он напел: – «Кругом твердят, что ты прекрасна, но и без слов мне это ясно!» Мы заставляли музыкантов играть эту мелодию каждую ночь.

Мы. Кто это – мы? Джудит подавила внезапный прилив зависти.

– С кем ты там был?

– Да так, с друзьями по Кембриджу.

– Наверно, было здорово.

– Ты никогда не каталась на лыжах?

– Нет, – покачала она головой.

– Когда-нибудь я возьму тебя с собой.

– Я не умею.

– Я тебя научу.

– Афина говорила, ты учишься летать на самолете.

– Уже выучился. Теперь у меня есть удостоверение квалифицированного летчика.

– Это страшно?

– Ничуть, это бесподобно. Чувствуешь себя неуязвимым. Будто ты какое-то сверхъестественное существо.

– Трудно управлять самолетом?

– Не труднее, чем водить машину, и в миллион раз увлекательнее.

– И все-таки я думаю, ты очень храбрый.

– Да уж, конечно, – усмехнулся Эдвард, – бесстрашный человек-птица, бороздящий воздушные просторы. – Вдруг он отогнул на запястье рукав свитера и, прищурившись, поглядел на свои часы. – Четверть первого. Скоро приедет папчик и заберет нас домой. Солнце в зените – почему бы нам не выпить по бокалу шипучки?

– Шампанского?!

– У тебя есть возражения?

– Не лучше ли подождать, пока придет твой отец?

– Зачем? Он терпеть не может шампанское. Ты относишься к этому напитку иначе, я надеюсь?

– Я его никогда не пробовала.

– Раз так, сейчас самое время.

И прежде чем она успела возразить, он вскочил на ноги и еще раз подошел к звонку у камина.

– Но Эдвард… ведь еще только полдень!..

– Ну да! Шампанское можно пить в любое время дня или ночи, в том и заключается его прелесть. Мой дед называл шампанское лимонадом богачей. Должны же мы с тобой как-то отметить приближение Рождества? Лучшего способа не придумаешь.

Джудит сидела перед своим туалетным столиком и, напряженно склонившись к зеркалу, красила ресницы. Она ни разу еще не пользовалась тушью, но Афина подарила ей на Рождество прекрасный косметический набор «Элизабет Арден», и Джудит решила, что просто обязана в благодарность за подарок попытаться овладеть искусством макияжа. К коробочке с тушью прилагалась маленькая кисточка, она намочила ее под краном и потом сделала что-то вроде пасты. Афина посоветовала ей хитрость – использовать слюну: так тушь якобы будет держаться дольше, но Джудит было неприятно плевать в тушь, и она решила обойтись обыкновенной водой из-под крана.

Это было в день Рождества, в семь часов вечера. Джудит готовилась к праздничному ужину. Она прихватила волосы заколками, чтобы не мешали, так что вся голова покрылась спиральными завитками, напоминающими улиток. Потом обработала лицо новым очищающим кремом, наложила крем под пудру, потом пришел черед самой пудры, источавшей восхитительный аромат. О румянах она и не помышляла, подводка глаз уже была испытанием; к счастью, все вышло хорошо, и она даже ухитрилась не ткнуть кисточкой себе в глаз. Закончив, она откинулась на спинку стула и, заставляя себя не моргать, стала ждать, пока тушь высохнет. Из зеркала на нее уставилось собственное отражение – с вытаращенными, как у куклы, глазами, но удивительно похорошевшее. Она недоумевала, почему раньше никогда не красила ресниц.

Сидя в ожидании, она прислушалась. Через закрытую дверь до нее долетали наполнявшие дом отдаленные звуки. Звон посуды в кухне перекрыл громкий голос – это миссис Неттлбед зовет своего мужа. Где-то еще дальше слышались звуки вальса. «Граф Люксембург»[42]42
  «Граф Люксембург» – оперетта венгерского композитора Франца Легара (1870–1948).


[Закрыть]. Наверно, Эдвард проверяет радиолу – на тот случай, если его мать захочет после ужина танцевать. А из ванной для гостей, совсем рядом, доносились плеск воды и громкие детские голоса – няня Пирсонов мучилась со своими подопечными, готовя их ко сну. Оба дитяти были под конец долгого дня измотаны и перевозбуждены, и тонкие их голоса то и дело переходили в жалобное хныканье или срывались на крик – они, вероятно, капризничали и устраивали потасовки. Джудит не могла не посочувствовать бедной няне, которая гонялась за шалопаями целый день и теперь, должно быть, желала только одного – чтобы они утихомирились крепким сном в своих постелях, позволив ей пойти в детскую, дать отдых натруженным ногам и поболтать с Мэри Милливей.

Тушь как будто высохла. Джудит вынула заколки, расчесала блестящие волосы и уложила в прическу «под пажа», терпеливо завертывая концы внутрь. Теперь платье. Она выскользнула из халата и подошла к кровати, на которой заранее, предвкушая этот момент, разложила свое экзотическое, похожее на голубую бабочку платье-сари. Подняла его, невесомое, словно паутинка, над головой, сунула руки в рукава и почувствовала, как тонкий шелк обволакивает тело. Застегнула крошечную пуговку на затылке и молнию на талии. Платье было чуть длинновато, но стоило надеть новые босоножки на шпильках, как эта проблема была решена. Итак, осталось несколько последних штрихов. Она продела в мочки золотые серьги, которые ей любезно одолжила Афина. Новая помада цвета розового коралла, новые духи, и все готово.

Она поднялась и в первый раз осмотрела себя в длинном зеркале посередине гардероба. Полный порядок. Хотя это слабо сказано – она выглядела просто изумительно. Высокая, стройная и, что важнее всего, такая взрослая на вид. Восемнадцатилетняя девушка как минимум. И платье было просто сказка. Она обернулась, и юбки веером разлетелись вокруг нее, прямо как у Джинджер Роджерс; точно так же они будут развеваться и кружиться, если Эдвард пригласит ее на танец. Она молила Бога, чтобы это произошло.

Пора идти. Джудит выключила свет, вышла из комнаты и пошла по коридору, ощущая ногами через тонкие подметки босоножек мягкий ворс толстого ковра. Из-за прикрытой двери в ванную тянуло паром и мылом, и слышался увещевающий голос няни: «Ну разве можно так себя вести?» Она хотела заглянуть и пожелать ей спокойной ночи, но передумала, опасаясь, как бы Родди и Камилла не подняли вой. Спустившись по черной лестнице, Джудит оказалась перед гостиной. Дверь была открыта, она сделала глубокий вдох и вошла, чувствуя себя словно при выходе на сцену во время школьного спектакля. Огромная, выдержанная в бледных тонах комната переливалась пляшущими отсветами – пылало пламя в камине, горел электрический свет, сверкали елочные игрушки. Джудит увидела величественную тетю Лавинию в черном бархате и с бриллиантовыми украшениями, та уже расположилась в кресле у камина, ее окружали джентльмены с бокалами в руках – полковник, Томми Мортимер и Эдвард. За разговором они не заметили появления Джудит, но тетя Лавиния сразу же увидела ее и подняла руку в приветственном жесте; тогда повернулись и мужчины, чтобы узнать, кто прервал их беседу.

Разговор стих. На мгновение воцарилась тишина. Ее нарушила замешкавшаяся на пороге Джудит:

– Вот как, я спустилась первая?

– Боже милостивый! Это же Джудит! – изумленно покачал головой полковник. – Милая, я еле тебя узнал.

– Что за очаровательное видение к нам снизошло! – вторил ему Томми Мортимер.

– Не возьму в толк, чему вы так удивляетесь, – принялась журить их тетя Лавиния. – Разумеется, она выглядит прекрасно… и какой цвет, Джудит! Настоящий зимородок!

Один Эдвард ничего не сказал. Он просто поставил бокал, пересек комнату и взял Джудит за руку. Она заглянула ему в лицо – его глаза говорили красноречивее всяких слов.

– А мы тут пьем шампанское, – произнес он наконец.

– Опять?! – поддразнила она, и он засмеялся.

– Присоединяйся.

Впоследствии, уже спустя годы, когда бы Джудит ни вспоминала то рождественское застолье 1938 года в Нанчерроу, у нее в памяти всегда возникало как бы некое импрессионистское полотно: все твердые грани размыты мягким светом свечей и ударившим в голову шампанским. В очаге горит пламя, с треском пылают поленья, но смутно маячащая мебель, стены, темные портреты отступают на задний план и сливаются, превращаясь лишь в затененную декорацию, фон для праздничного стола. Посередине его выстроились серебряные канделябры в окружении веточек остролиста, хлопушек, блюд с орехами, фруктами и шоколадными конфетами; темное красное дерево покрывают белые льняные салфетки, самое изысканное семейное столовое серебро и хрустальные бокалы, тонкие и прозрачные, точно мыльный пузырь.

Джудит навсегда запомнила, какие места занимали и как были одеты сидящие за столом. Джентльмены, конечно, в парадных вечерних костюмах: смокингах, белоснежных накрахмаленных рубашках, черных бабочках. Полковник в воротничке с длинными краями-крылышками выглядел так, словно сошел с какого-то викторианского портрета в золоченой раме. Дамы же как будто заранее сговорились, чтобы тона платьев не совпадали и никто не затмил собой остальных.

Полковник сидел, как обычно, во главе стола в своем старинном резном кресле, у него за спиной почтительно застыл Неттлбед. По правую руку от полковника находилась тетя Лавиния. Джудит оказалась между нею и Алистером Пирсоном. Далее – Афина, точно богиня лета, в белом платье без рукавов. По другую сторону от полковника – Джейн Пирсон в своем любимом красном, яркая, как длиннохвостый попугай, а слева от нее – Эдвард. Таким образом, Эдвард сидел напротив Джудит, и время от времени она поднимала глаза и ловила его взгляд, а он загадочно улыбался, словно они оба скрывали от остальных какую-то чарующую тайну, поднимал бокал, показывая, что пьет за нее, и молчаливо потягивал шампанское.

Место сбоку от Эдварда занимала его младшая сестра. В свои шестнадцать Лавди все еще находилась на переломе между отрочеством и юностью, но, как ни странно, это неуютное положение не причиняло ей ни малейшего беспокойства. Она по-прежнему не хотела думать ни о чем, кроме верховой езды, и большую часть свободного времени отдавала заботам о лошадях – убирала конюшни и чистила сбрую в компании с Уолтером Маджем. Наряды, как и прежде, не представляли для нее никакого интереса, обычный ее костюм составляли заляпанные, потерявшие форму после многочисленных стирок бриджи для верховой езды в сочетании с любым старым свитером, который ей удавалось откопать в детской. В тот рождественский вечер на ней не было никаких украшений, темные вьющиеся волосы, как всегда, лежали беспорядочной копной, а живое лицо с поразительными фиалковыми глазами сияло природной красотой, не ведающей косметических ухищрений. Но платье – ее первое длинное платье, купленное в Лондоне, рождественский подарок от матери, – было прелестно. Сшитое из зеленого органди, сочного, как молодая березовая листва, с глубоким вырезом и обильными сборками на вороте и подоле. Даже Лавди не устояла перед ним и надела, не проявив ни малейшего неудовольствия. Все домашние вздохнули с облегчением, в особенности – Мэри Милливей, как никто другой знавшая капризный нрав своей бывшей подопечной.

Возле Лавди сидел Томми Мортимер, а затем, на дальнем конце стола, – Диана в облегающем атласном платье стального цвета. Когда свет падал на его складки, тон платья слегка менялся, и оно казалось то голубым, то серым. Туалет Дианы дополняли жемчужные и бриллиантовые украшения, при этом яркими штрихами были ее алеющие губы и ногти.

Гул голосов нарастал, по мере того как наполнялись бокалы и подавались изысканные угощения. Тонкие, как бумага, розовые ломтики копченой семги, индейка, ветчина, колбасы, жареный картофель, брюссельская капуста и морковь в сливочном масле, клюквенный конфитюр, густой темный мясной соус на вине. Когда тарелки были убраны со стола, платье стало казаться Джудит тесноватым, но это были еще цветочки. Далее подали рождественский пудинг миссис Неттлбед, пирожки с фруктовой начинкой и взбитые сливки по-корнуолльски. Потом кололи орехи, чистили маленькие сладкие мандарины, взрывали хлопушки. Торжественный ужин перерос в озорную детскую вечеринку – все сидели в надетых набекрень смешных бумажных шляпах, зачитывали извлеченные из хлопушек колкие шутки и загадки.

Но наконец все закончилось, а для дам настало время удалиться. Они поднялись из-за стола, теперь уже усеянного обрывками бумаги, обертками из-под шоколадных конфет и ореховой скорлупой, и направились во главе с Дианой в гостиную пить кофе. Уходя, Диана наклонилась, поцеловала мужа.

– Десять минут, – заявила она, – даю вам не более десяти минут на то, чтобы посидеть с портвейном. Иначе всему веселью придет конец.

– И чем мы потом займемся?

– Будем танцевать до упаду, чем же еще!

И действительно, когда джентльмены присоединились к дамам в гостиной, Диана уже все организовала: диваны и кресла были отодвинуты в стороны, ковры свернуты в рулоны, а у радиолы стояли наготове пластинки с ее любимой танцевальной музыкой.

Они запомнились Джудит на всю жизнь – мелодии, которые звучали в тот вечер, в тот год: «Дым щиплет тебе глаза», «Ты – сливки в моем кофе», «Темно-лиловый».

 
По ясному своду луна проплывает,
Я счастлив, когда ты со мной, дорогая!
 

Под эту песню Джудит танцевала с Томми Мортимером, который был так ловок и искусен, что ей даже не требовалось следить за тем, что делают ее ноги. Потом ее партнером стал Алистер Пирсон, и с ним все было совершенно по-другому: он просто перемещал ее резво по всей комнате, будто пылесос. После этого поставили вальс – специально ради тети Лавинии, и тут они с полковником всех заткнули за пояс и вогнали в краску стыда, ибо никто, кроме них, не умел толком кружиться. Тетя Лавиния приподнимала одной рукой тяжелые бархатные юбки своего платья, и ее туфельки с бриллиантовыми пряжками скользили и мелькали со всей легкостью и грацией юности, воскрешая то время, когда она была молоденькой девушкой.

Вальсировать – дело нелегкое. Джудит запыхалась и захотела пить. Она пошла налить себе апельсинового сока, а когда повернулась от стола, то увидела перед собой Эдварда.

– Я оставил лучшее напоследок, – объявил он. – Исполнил свой долг по отношению ко всем друзьям и родным. А теперь буду танцевать с тобой.

Она поставила стакан и очутилась в его объятиях.

 
Я взглянул на тебя только раз,
Один-единственный раз,
И мое сердце остановилось.
 

Но ее сердце не останавливалось. Оно забилось так сильно, что Эдвард не мог не ощущать его удары. Он крепко прижимал Джудит к себе, тихонько напевая в ухо слова песни, и ей хотелось, чтобы музыка никогда не кончалась. Но пластинка, естественно, в конце концов остановилась, они отпрянули друг от друга, и он сказал: «А теперь можешь пить сок» – и пошел за ее стаканом.

Наступило временное затишье, будто все уже подустали и не прочь были сделать небольшую передышку. Все, кроме Дианы. Она не желала терять время на отдых: каждый миг должен быть насыщен до предела. Снова заиграла музыка, на сей раз – классическая «Ревность», и Диана подошла к креслу, в котором развалился Томми Мортимер, взяла его за руку и силком подняла на ноги. Покорный, как всегда, он привлек ее к себе, и они в одиночестве предались ритму танго.

Они танцевали с мастерством профессионалов, но и с пародийной нарочитостью. Их тела были плотно прижаты друг к другу, высоко поднятые руки точно закостенели, каждый шаг, каждая пауза и каждая поза были утрированными, танцоры без тени улыбки, с каменными лицами смотрели неотрывно друг другу в глаза. Это удивительное, но и необычайно забавное представление закончилось не менее эффектно: когда зазвенел последний гитарный аккорд, Диана откинулась назад, повиснув на руке страстно склонившегося над нею Томми и так перегнувшись в талии, что белокурая голова ее почти коснулась пола. И только когда Томми под гром аплодисментов вернул ее в вертикальное положение, позволила себе наконец засмеяться. Она села подле тети Лавинии, утиравшей с глаз веселые слезы.

– Диана, дорогая моя, твое танго бесподобно, но еще более неподражаемой была твоя серьезная мина. В тебе пропала великая актриса. Ах, милая, даже не припомню, когда еще мне было так весело, но, к слову сказать, ведь уже почти полночь. Так что мне пора оставить вас и отправиться домой.

Полковник, стараясь не слишком обнаруживать свое рвение, немедленно выступил вперед:

– Я тебя отвезу.

– Очень сожалею, что вынуждена покинуть вас. – Приняв помощь полковника, Лавиния поднялась с кресла. – Но лучше всего уйти, когда веселье еще в самом разгаре. Итак… моя накидка, вероятно, в холле… – Она двинулась по комнате, целуясь и прощаясь со всеми, и в дверях обернулась. – Диана, радость моя… Такой чудесный вечер! Я позвоню утром.

– Спокойной ночи, тетя Лавиния, и постарайтесь хорошенько выспаться.

– Постараюсь. Всем спокойной ночи. До свидания.

Она вышла в сопровождении полковника. Дверь закрылась за ними. Диана подождала секунду, потом повернулась и потянулась за сигаретой. Какое-то мгновение в комнате царила странная атмосфера: словно они были детьми, оставшимися наконец без присмотра взрослых.

Закурив, Диана обвела всех глазами:

– Что будем делать?

Увы, ни у кого не нашлось интересных предложений.

– Придумала! – На лице Дианы внезапно заиграла ослепительная улыбка. – Давайте играть в «сельди в бочке»!

Афина, все еще потягивавшая шампанское, простонала:

– О, мама, и когда ты только повзрослеешь!

– А что? Мы не играли в «сельди» тыщу лет. Никому не нужно объяснять, как играть?

Алистер Пирсон сказал, что когда-то играл, но подзабыл правила. Не мог бы кто-нибудь…

Эдвард пустился в объяснения:

– Один игрок прячется. В доме совершенно темно – свет везде выключают. Остальные ждут здесь. Мы считаем до ста и потом идем искать. Если найдете спрятавшегося, то ведите себя тихо, просто схоронитесь тихонько вместе с ним. И так пока все игроки не набьются, как сельди в бочке, в бельевую корзину, платяной шкаф или еще в какое-нибудь потайное место. Проигравшим оказывается тот, кто найдет всех последним.

– А, да… – пробормотал Алистер без особого энтузиазма. – Теперь вспомнил.

– Единственное правило, – возвысила голос Диана, – играем только на первом этаже. Мест потайных там сколько угодно, а если мы станем бродить наверху, кто-нибудь обязательно разбудит детей.

– Или попадет в постель к их нянечке…

– Ах, Эдвард!

– По ошибке, конечно.

– Но кто будет прятаться первым? – поинтересовался педантичный Алистер.

– Разыгрываем на картах. Прячется тот, кому выпадет туз пик, – ответила Диана.

Она подошла к карточному столу, выдвинула ящик и достала колоду, растопырив карты нескладным веером и повернув рубашкой наружу, стала обходить присутствующих. Джудит перевернула вытянутую карту. Туз пик.

– Прятаться мне!

Лавди было поручено погасить везде свет.

– Везде-везде? – спросила она.

– Нет, дорогая, на верхней лестничной площадке не надо. А то няня наверху может испугаться, а кто-нибудь из нас сломает себе ногу.

– Но тогда ведь нам будет видно…

– Едва-едва. Беги же, живей!

– Ну что ж, Джудит… – Эдвард принял командование на себя. – Мы считаем до ста и идем искать.

– Будут какие-нибудь места вне игры?

– Я думаю, кухня. Там еще наверняка возятся Неттлбеды. А в остальном – никаких ограничений.

Вернулась Лавди.

– Повсюду страшная темень, даже страшновато, – объявила она с удовлетворением. – Не видно ничего, хоть глаз выколи!

Джудит залихорадило от тревоги и страха. Как это ни смешно, но она бы предпочла, чтобы назначенная карта выпала кому-нибудь другому. Никогда и никому не признавалась она в том, до какой трясучки доводят ее игры подобного рода, даже прятки в саду всегда становились для нее тяжелым испытанием: хоть бы ей в разгар игры не приспичило в уборную!

Но ничего не оставалось, как мужественно пережить все это.

– Тогда начинаем. Джудит! Внимание… приготовиться… марш!

Не успела она еще выйти, как они уже начали отсчет: «Один, два, три…» Джудит прикрыла за собой дверь и погрузилась в кромешную тьму. Словно на голову ей надели мешок из плотного бархата. Охваченная смятением, она пыталась припомнить какое-нибудь укромное местечко, куда можно было бы забиться, пока все не ринутся, как свора гончих, за ней следом. Она стояла и дрожала, а за дверью продолжали считать: «Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…» Постепенно ее глаза стали привыкать к темноте и различили в дальнем конце холла слабый свет, просачивающийся вниз с верхней лестничной площадки, где около двери в детскую горела лампа.

Этот лучик света дарил слабую надежду. Нельзя было терять ни секунды. Джудит пошла вперед с осторожностью и нерешительностью слепого, смертельно боясь наткнуться на какое-нибудь кресло или стол. Куда же спрятаться? Стараясь сориентироваться, рассчитать расстояния, она робкими шагами пробиралась через холл, соображая, что где находится. Справа – маленькая гостиная, дальше – столовая. По другую сторону располагаются бильярдная и кабинет полковника. Ориентиром для нее служил тусклый свет, падающий с лестницы. Повернув налево, она дотронулась рукой до стены и, нащупав лепной карниз, решила довериться ему, словно нити Ариадны; наткнулась на стол, ощутила холодное прикосновение листьев к голому предплечью. Вот и вертикальный выступ дверного косяка. Пальцы заскользили по тяжелой обшивке, нашли ручку, повернули ее, и она юркнула внутрь.

Бильярдная. Погруженная в непроглядную темноту, Джудит тихо прикрыла за собой дверь. Учуяла знакомый запах: отдающее плесенью грубое зеленое сукно бильярдного стола, сигарный дым. Жульничая, нащупала выключатель и щелкнула им. Тут же явился из темноты бильярдный стол, покрытый чехлом от пыли. Во всем опрятность и порядок, кии дожидаются на своей подставке следующей игры. Камин стоит нетопленый, тяжелые парчовые портьеры плотно задернуты. Оценив обстановку, она выключила свет и бесшумно направилась по толстому турецкому ковру через огромную комнату.

Высокие окна бильярдной были снабжены широкими подоконниками, на которые они с Лавди иногда, дождливым днем, забирались и наблюдали оттуда за игрой, стараясь следить за счетом. Не бог весть какое хитроумное укрытие, но ничего лучше Джудит в голову не приходило, а секунды улетали с неумолимой быстротой. Она отдернула портьеру, подобрала свои длинные юбки и вскарабкалась на подоконник. Потом быстро привела портьеры в первоначальный вид – плотно сдвинула, разровняла складки, чтобы они выглядели нетронутыми и никакая предательская щелочка не выдала ее местонахождения.

Все. Готово. Спряталась. Джудит подвинулась вбок и прислонилась плечами к неровной поверхности ставня. Было ужасно холодно, словно в крошечной ледяной комнатушке: оконное стекло казалось ледяным, а толстая парча портьер не пропускала сюда тепла от батарей. За окном виднелось темное небо, затянутое серыми тучами; время от времени они расходились, и в просветах показывались звезды. Джудит всмотрелась во тьму и разглядела силуэты зимних деревьев с беспокойно качавшимися на ветру макушками. До сих пор она не замечала ветра, но теперь, дрожа от холода, всем телом ощущала, как он свистит в щелях окна, словно просится, чтобы его впустили в дом.

Какой-то звук. Она подняла голову и прислушалась. Где-то открылась дверь. Громкий голос: «Мы уже идем!..» Они досчитали до ста. И бросились по ее следу. Ей захотелось в уборную, но она тут же запретила себе и думать об этом, надеясь, что все найдут ее до того, как она околеет на этом подоконнике от холода.