Текст книги "гАрмон счастья, или Повесть о проснувшемся человеке"

– Бу! – смеясь, выкрикнул Бабочков в ухо Ксении, подойдя к ней сзади.

– Ай!!! – завизжала она, впав в стопор от неожиданности.

– Ну что, опять орешь на детей? Опять включилось твое обычное состояние? – улыбаясь, сказал он, поцеловав сына и взяв на руки испуганную дочку, которая обвила его руками за шею.

– А приперся, наконец!!! – продолжив свой ор, опомнилась она.

– Заткнись, пожалуйста, а то будет еще хуже – невозмутимо, улыбаясь, стараясь наблюдать за собой в процессе, ответил Бабочков, смотря ей в глаза.

Он старался не упустить ничего из того, что происходило в нем в процессе.

Он видел, как в нем, когда он зашел в квартиру начал появляться гнев, который мог трансформироваться либо в проявление агрессии, неизменно основанной на страхе, либо в состояние подавленности, основанной на том же страхе. Он увидел, что все это время он боялся ее. И она также боялась его. Он увидел всю отвратительного грязного цвета энергию, идущую от нее в сторону детей и в его сторону. Он мельком увидел то, что ей управляло, что высвободило из подсознания некоторые моменты увиденные им в клубе.

Он увидел, как гнев опять чуть было не высвободился, когда она заорала на него. Он так и видел, как он орет в ответ на нее, в присутствии испуганно смотрящих на них детей, или замолкает, «забивается в угол», думая только о том, чтобы она насколько можно скорее закончила орать. Он увидел, что есть третье. Например, в действии, которое на момент выбило ее. Или просто в игре, без эмоций, осознавая, что играешь, не теряя самоощущения в процессе.

Ксения сникла под взглядом Бабочкова, но монстр в ее голове рвался обратно.

– Хуже??? Ты что, мне угрожаешь?! – истошно заплакала она – видите дети, ваш папаша уже мне угрожает!!!

– Ксюш, заканчивай свое выступление, хочешь орать и плакать, иди на кухню и делай это столько, сколько влезет. Ни мне, ни детям, не интересна твоя истерика, да и мало приятного наблюдать за тем, что делает тебя больной. Это твоя проблема, почему ты думаешь, что непременно должна поделиться этой своей болезнью и с нами? А еще лучше, запрись в ванной и посмотри на себя в зеркало, может, увидишь хоть что-то. Мне жалко тебя, увидь, что с тобой сейчас происходит, увидь, что тобой движет.

– Козел!!!! Пошел ты…!!! – заорала она рыдая, выбежав в другую комнату, показушно захлопнув с грохотом дверь.

Бабочков увидел, с каким испугом смотрят на все происходящее дети, и ему ужасно захотелось увести их от всего этого.

– Сонечка, Максим, давайте быстро одевайтесь и пошли.

– Ураа – закричали они радостно.

Через пять минут, они, уже смеясь, выходили с Бабочковым из подъезда. – А вот если бы это было раньше – думал Федор – то я бы обязательно заморочился ее криком, подхватил бы от нее этот «вирус» негативного восприятия окружающего, да еще и передал бы это детям. Удивительно, я не узнаю себя, вернее начинаю узнавать, начинаю жить заново! А ждать ли мне Славу? Наверное, будет лучше, если доедем на такси, а он подъедет попозже, а то ждать долго придется.

Он достал телефон.

– Ало, Слав, я уже вышел с детьми, не буду тебя дожидаться, подъезжай сразу в парк.

– Я…я сейчас подъеду Федор Иванович.

– Не беспокойся Слав, все в порядке, мы доедем, подъезжай туда, когда тебе удобно будет, мы пробудем там минимум часа три – четыре.

– Хорошо Федор Иванович, спасибо.

– Жду тебя Слава, да, о деньгах на аттракционы не беспокойся. И еще, к нам еще присоединится Дмитрий Леонидович со своей дочкой.

– Спасибо Федор Иванович – ответил Слава, думая про себя – надо же, классный мужик, повезло мне. Но вот более высокое начальство – это уже опасно.

Бабочков отключил звонок. Но, через несколько секунд, раздался новый звонок от Славы.

– Федор Иванович, мне очень неудобно, но у меня сильно разболелся живот, можно я не приду?

– Хорошо Слава, как знаешь – ответил Бабочков, понимая чем руководствовался сейчас Слава, и, осознавая, что сам часто раньше так бежал от мнимой опасности. И что многие мнимые опасности реальны для него и сейчас.

VIII. Дети

Бабочков с радостными детьми сел в такси и набрал Трчунову.

– Ало, Дмитрий, мы с детьми уже едем в сторону парка, минут через двадцать-тридцать уже будем в парке.

– Очень хорошо мой друг, я тоже с дочкой скоро буду, скоро увидемься, я тебе наберу, когда подъедем. И если сможешь, направь сейчас больше энергии на наблюдение за собой. Я ощущаю, что ты сейчас можешь увидеть для себя что-то очень важное. Поворотное для тебя.

Бабочков радостно обнял детей, сидящих по обе стороны от него. – Чудесно – подумал он – только вот наблюдаю ли я сейчас за собой? Оказывается в моменты радости так же легко забыть о наблюдении. Но когда же я опять потерял нить? Только что или намного раньше? А… в тот момент, когда мне сильно захотелось побыстрее увезти детей подальше от Ксюши я и потерял опять наблюдение. А что же мешало мне наблюдать и в это время? Но я ведь и сейчас не наблюдаю… Видимо мысли о будущем и прошлом, даже совсем недавнем прошлом не дают мне полностью находится в данном мгновении и наблюдать. Но, ведь, наверное, в то же время нужно разобраться и с тем, что мешает. Задача… ведь то, с чем я должен разобраться находится в прошлом…. Так как же мне оставаться в данном мгновении, наблюдать и разбираться с мешающим одновременно? Прямо ребус какой то…. Спрошу я это тоже у Трчунова.… Сколько вопросов у меня к нему накопилось… Такое ощущение, что за последние дни я получил больше, чем за всю свою жизнь. Может, сможет Дима мне объяснить….. Как странно, я несколько дней назад принял его за сумасшедшего, а всего несколько его слов и советов как будто открыли передо мной то, что всегда было рядом, но я этого не видел. И ведь почти все окружающие этого не видят. Но дети видят!!! Максимка уже почти нет, но Сонечка!!! Но и она уже начинает примерять маску. Нужно сделать все, чтобы спасти ее от этого. – с этими мыслями он ласково еще крепче прижал Сонечку к себе. Она посмотрела на него глазами, как будто говорившими, что она очень рада, что папа вдруг начал видеть то, что она давно хотела ему показать. От взгляда Сонечки, Бабочков словно пропитался любовью, даже не потому, что она его дочка. То, что она сказала ему дальше, потрясло его еще больше.

– Папочка, а ты можешь помочь мамочке выздороветь?

– Сонечка, а разве она болеет? – ответил Бабочков вопросом, интуитивно понимая, о чем спрашивала Сонечка, но все равно, воспринимая опять не прямо, а через искаженное стекло, с налетом ложных представлений из прошлого, закрывающих или искажающих то, что происходит на самом деле сейчас. В этом случае его восприятие было закрыто тем ложным представлением из прошлого. Таким, какое принято в «обществе» основанном на так называемом «здравом рассудке», которое гласит о том, что дети глупые и ничего не знающие, и могут задавать только глупые вопросы. А они взрослые, напротив, могут их многому научить и обязательно научат, сделают их такими же «умными», а может и «умнее». Но Федор, почти не отвлекаясь, смог наблюдать за собой в процессе, когда он слушал вопрос Сонечки, в процессе ответа ей, и самое главное в процессе того, как мысли начали его уводить к привычному, искаженному восприятию. И это позволило ему увидеть то, чего он очень испугался. И тот, кто им командовал все это время, тут же воспользовался удобным случаем и послал мысли сомнения и неверия, основанные на том же, что называют «здравым рассудком», на которые Бабочков поддался, отождествляя эти мысли с собой. Что естественно повлекло за собой потерю наблюдения.

Сонечка посмотрела на него глазами, как-бы говорящими – «не делай вид, что не понимаешь меня» и пролопотала

– Тетя Аня сказала, что это болезнь такая.

– Какая тетя Аня?

– Какая-какая, ну такая тетя Аня, которая меня музыке учит. Она мне даже сыграла это.

– Что это, Сонечка? – спросил Бабочков, не решаясь увидеть.

– Она мне сказала, что есть минор и мажор, и есть гармония. Она сказала, что почти все взрослые болеют минором, но очень хотят сыграть мажор, но при этом его почти не чувствуют. А гармонию, она мне ее сыграла, они не могут ощутить из-за болезни минор. Папочка, только ты не говори тете Ане, что я рассказала тебе, она сказала, что это наша тайна.

Бабочков сидел и не знал, что сказать. Он впал в стопор. Это маленькое существо, его маленькая дочка говорила ему о том, что он почти ощутил в эти дни. Но он опять боялся поверить.

Ситуацию разрядили слова Максима, подражающего тому, какой Бабочков был все эти годы, вернее тому, что он считал собой. А так же начавший уже подражать разным другим, которые называются «взрослыми».

– Соня ты опять начала свои глупости говорить? Заткнись, папе не интересно, что твоя глупая музыкальная тетя говорит.

– Совсем и не глупости – обижено надула она губки.

– Глупости – не унимался Максим, как бы радуясь тому, что вызвал в сестре такую реакцию – глупости ты только говоришь. Ты еще очень маленькая и глупая. У папы мозг вооот такой – он показал максимально раздвинутые руки, а у тебя вот такой, как куриный – он показал чуть-чуть разведенные указательный и большой пальцы – а может и опилки как у твоей музыкальной тети, да папа? – неестественно и бурно засмеялся он.

Бабочков не знал, как среагировать. Ведь многое, что сейчас делал Максим, было подражанием ему, Федору, например, он часто нелестно отзывался о «музыкальной тете», которую никогда не видел. В то же время он видел, что движет сейчас Максимом. Он видел, что он очень хочет показать себя взрослым, что, по его мнению, заключается в таком поведении. Он уже хочет соответствовать шаблону. Его чистое восприятие задавили, и он стесняется и боится себя настоящего. И страх у него теперь выражается в агрессии к тем, к кому он может ее применить. И самое мерзкое, что он отыгрывается на Сонечке, на своей родной сестре. Им руководит то, что задавили его, а теперь и он хочет подавить другого. А у детей, это, к сожалению, в первую очередь распространяется на младших братьев и сестер.

Бабочков не знал как реагировать. Сонечка заплакала. И он увидел, как что-то вместо него, среагировало на импульс и выдало стандартную механическую фразу. Из разряда тех фраз, которыми очень любят отделываться от детей родители, боясь показать свое замешательство и стремясь показать свое превосходство над ними. Ведь они, родители, так хотят сделать из детей свое продолжение, вернее продолжение того, чем, как они думают, они хотят быть.

– Максимка, хватит дразнить сестру. Веди себя хорошо, а то отправлю обратно домой. И вообще, не обижай маленьких, если такой смелый, иди задирай старших мальчиков.

Бабочков ужаснулся, насколько можно поспособствовать лишению детей искренности и любви к себе. Лишить из-за того, что родители не присутствуют в этот момент. Тогда, когда что-то вместо них, абсолютно механичное, определяющее все через заданную систему оценки и восприятия, вместо них общается с детьми, навязывает ту же систему восприятия и оценки, определяющую «хорошее» и «плохое», разделяет, и самое главное лишает их любви к себе и на корню давит начинающую подниматься веру в себя. Так же, как когда-то это происходило по отношению к ним от их родителей, а у них от их родителей. Федор интуитивно ощущал насколько это ужасающе. – Что мне делать? – суетливо думал он – Я каждый раз собираюсь наблюдать за собой, но каждый раз что-то меня выбивает, причем то, чему я не придаю значения, когда анализирую свои предыдущие действия. Я ведь вижу, что Сонечка видит все, что я делаю, но боюсь увидеть, что она видит, и продолжаю играть в эту глупую игру, когда-то навязанную мне моими родителями, вернее тем, что было в этот момент вместо них, а им в свою очередь тем, что было вместо их родителей. А теперь я боюсь увидеть, что, в общем-то, не я их должен учить, а скорее мне можно многому научится у них. Ведь мы, родители, все интуитивно ощущаем, но боимся. Ведь мы ощущаем, хотя никогда себе в этом не признаемся, что дети воспринимают намного больше. И из-за этого страха, что мы уже разучились воспринимать прямо, мы, или то, что вместо нас в этот момент, стремится подавить все искреннее, что в них пока что есть. Страх же нам подкидывает то, что вместо нас, ведь теперь есть инструмент, который дает оценку и направляет, ведь это «здраво», «разумно» и «хорошо». Господи….неужели… неужели, мама и папа делали это из-за системы «выше и ниже»….неужели они меня боялись, т.к. из-за того, что ощущали мое восприятие, и то, что они уже неспособны на это, но подсознательно ощущают, что когда то могли… неужели из-за этого они навязали мне это…. Не осознавая этого, не присутствуя, но позволили этому вирусу распространится дальше… А теперь я делаю то же самое по отношению к своим детям… А они, если это не остановится, сделают это по отношению к своим детям… Повторят все то же самое…. Мы как будто просто вместилище для чего то инородного, да еще и стремимся заразить этим вирусом самых родных нам людей… Что делать???!!!!! Как от этого избавится??? Как сделать так, чтобы заметить, когда этот чужеродный механизм собирается начать действовать вместо меня? А самое главное, как мне избавится от него?!!!

Ход его мыслей прервал таксист.

– Вам где остановить?

– Мы выйдем здесь, спасибо.

Бабочков вышел из машины вместе с детьми, которые уже забыли произошедшее в машине и радостно прыгали вокруг него.

– Как мне быть – думал Федор – ведь пока я в таком состоянии, мое общение с детьми может только навредить им. У меня не получается наблюдать, быть все время!!! Может лучше ничего не говорить и не делать, чем давать вирусу распространятся? Хотя, ведь Ксюша методично внедряет в них то, что передано ей ее мамой и папой. Господи…. так ведь она тоже не осознает то, что делает… как я могу злиться на нее? Ведь это делает не она…. Ведь Сонечка говорила мне сейчас именно про это. Про то, что она назвала болезнью…. И какое точное определение она дала этому. Представляю, сколько страха и жалости испытывают к нам наши дети, пока мы не задавили в них все искреннее. Но ведь этот страх никуда не девается…. Наоборот…. Ведь посредством него мы позволяем этому чужеродному механизму быть вместо нас. Ведь он убедил нас, что с ним нам безопаснее. Убедил еще в детстве. Когда мы хотели защититься. И теперь мы принимаем его за себя. И все играют в эту глупую игру друг с другом. Все защищаются….. Давят, бегут… Почему???

Бабочков увидел, что он опять не присутствовал в процессе того, как он дошел с детьми до входа в парк. Он осознал, что и говорил им что-то, опять механично. Его размышления прервал звонок Трчунова.

– Алло.

– Федя, я чувствую, что ты сейчас переживаешь. Я ощущаю, что ты частично увидел, и очень рад за тебя. Не бойся идти глубже. Я постараюсь сегодня ночью тебе объяснить, так, как это возможно посредством слов. Но дальше, ты должен пройти сам, никто за тебя этого не сможет сделать.

– Вы… вы о чем Дмитрий Леонидович? – сработала защита конструкции в Бабочкове.

– Дорогой мой, а сейчас это не ты сказал, увидь. Ладно, я буду минут через пять. Насколько я слышу вы уже в парке?

– Да – ответил Федор – думая про себя, вот опять я боюсь увидеть, что это не бред. И боюсь увидеть, что Дмитрий видит происходящее во мне. Нужно постараться стать смелее. Ведь совсем недавно я увидел это в Славе.

– Тогда давай встретимся около фонтана.

– Хорошо.

По дороге к фонтану Бабочков купил детям шарики, мороженное и другую дребедень обычно продающуюся в подобных парках. Он старался наблюдать за собой в процессе, но все время упускал нить, отвлекаясь на что-то и кого-то. И тут его озарило новым осознанием. – Я же боюсь смотреть людям в глаза!!! Даже своим детям!!! А если я когда-либо и смотрю кому-то в глаза, то только давяще, да и то, я ведь все это время и на это не был способен. Как я могу быть искренним, если боюсь смотреть людям в глаза? Я ведь боюсь увидеть не то, что я уже представил, не то, что я хочу увидеть…. Бабочков начал рассматривать людей вокруг, парочки, родители с детьми, группы подростков и студентов. Он увидел, что почти все они не смотрели друг другу в глаза, хотя пришли сюда «пообщаться» друг с другом. Иначе, почему бы им не прийти одним? Его внимание привлекла парочка с ребенком.

– А ну-ка, встань рядом с мамой – приказывал ребенку мужчина с фотоаппаратом – Улыбайся! Попрыгай! Нет же, улыбайся, когда я тебе скажу. Саша, да что ты такой тупой у меня? Прямо как твоя бабушка. Давай улыбайся на счет три. Раз, два, три…

– Хватит настраивать ребенка против моей мамы! – ответила ему жена в шутливо-обиженной форме – Она в отличии от тебя ведь к тебе очень хорошо относится.

– Замолкни дорогая. Теперь ты фото испортила. Саша, а ну-ка, давай повиси на дереве. Молодец! Да улыбайся же, тебе говорят. А теперь давай встань туда. Да не туда! Вправо! Да вправо тебе говорят, а не налево. Почему до тебя все время так долго доходит? Наверное, наследственность с маминой стороны.

Бабочков наблюдал за испуганным ребенком, который пытался выдавить из себя улыбку по команде, и уже очень боялся не соответствовать представлениям отца.

– А ведь все мы в такой ситуации. Просто чуть-чуть по разному. Но сути это не меняет – подумал Бабочков – может, конечно, не так, как в этой показательной ситуации с несчастным ребенком и испуганно-агрессивным отцом, который делает из него «мужчину» и «умного», что для него соответствует быстрому выполнению команд и определенному набору «качеств». Как в анекдоте, когда генерал обращается к людям исскуства – «если вы такие умные, что же вы тогда строем не ходите и песни не орете?». Но, все же, в такой же ситуации, более прямо или менее, понимая или не понимая. Но нам всем навязано желание соответствовать чему то… Быть шаблонным, и видеть это как «особенное». И вначале это навязывается нам самыми близкими, теми, кому мы безусловно доверяем….Страшно…. А дальше на уже подготовленную родителями почву выливается то, что нам передают те с кем мы сталкиваемся на протяжении всей остальной жизни. От них к нам переходят все виды возможных «вирусов», к которым нас сделали восприимчивыми родители. Человека давят, у него, из-за желания защититься возникает желание стать таким, как тот, который его подавил. И уже через некоторое время он примеряет эту маску, пытаясь подавить других. Или маску «побега», как бы закрывающего его от агрессора. Но по сути два вида защиты – побег и давление, которые, по сути, есть одно и то же….. Но как же выйти из этого, если и побег и давление по сути одно и тоже? Человек может давить, потому как боится, что его подавят, и он ничего этим не решает, он так же боится, и, по сути давит сам себя. Или он может убежать от ситуации разными способами, прямым, посредством сведения к шутке, или посредством того, что он делает вид, в первую очередь для себя, что он не видит и не слышит. Много разных способов побега, но ведь бежим мы в первую очередь от себя. От того ребенка, который в смятении и страхе. Который не понимает, почему для того, чтобы его родители его любили и не наказывали, он должен подчиняться им и воспринимать мир так, как хотят они. Почему он должен соответствовать тому, что они хотят в нем видеть, почему он должен быть их продолжением. Почему он не может быть просто самим собой. А чем дальше, тем эти игры в давление и побег становятся изощреннее и изощреннее. В бизнесе, в семейной жизни, в дружбе, да во всех взаимоотношениях… Например на уровне нации – мы русские, значит мы такие, мы армяне, значит мы должны делать так, мы англичане, мы особенные… На уровне каких то навязанных идей, типа мы идем туда… А самое главное, что мы играем перед самими собой, поверив, что это маска, это мы, да еще и с пеной у рта защищаем ее, и очень боимся остаться с самими собой наедине, чтобы не иметь возможности столкнутся с самими собой настоящими. Поэтому и все массовое быстро набирает силу. Люди стремятся стать кем-то, в группе, не важно большой или маленькой, хотя маленькие особенно считают себя «особенными». Мы доверяем массовому и не доверяем себе. Себе настоящим. А то, что мы привыкли считать собой, практически полностью состоит из того, что навязали нам другие. Ведь в нас так внедрили то, что если ты видишь одно, а десять или сто человек видят другое, то ты не прав. Особенно это внедряется в школах. А ведь Сонечка скоро должна пойти в школу… Может не отдавать ее в это место, где происходит ломка искреннего? Вот, что уже происходит с Максимкой, нужно, наверное, забрать его оттуда. Только как решить этот вопрос с Ксенией?

– Привет – перебил его рассуждения Трчунов, который, как показалось Бабочкову, видел, какие мысли сейчас проносятся в его голове – познакомьтесь это моя дочь.

Девочка лет одинцати-двенадцати со светящимися глазами протянула Федору руку.

– Меня зовут Марина – смело и с задором произнесла она – хотя так назвал меня папа – с этими словами она подмигнула папе – а я предпочитаю, чтобы меня называли Ма. Мне нравится сейчас этот звук. Потом может и другой понравится.

– Очень рад – опять механично, ошарашенный энергией идущей от этой маленькой и сильной девочки ответил Бабочков – а я дядя Федор.

– Меня зовут Дмитрий, или лучше Дима, без каких либо дядь, договорились? – подмигнул Трчунов детям.

Сонечка смотрела на странного дядю с восторгом и опасением. Она ощущала, что он не «болеет». Она ведь уже привыкла, что все взрослые не понимают ее. Она даже почти смирилась с тем, что и ей нужно будет играть в эту игру. И теперь она увидела, что не все взрослые такие. Ведь даже тетя Аня часто болеет. Она очень боялась ошибиться в том, что увидела в этом здоровом дяде с мажорной музыкой. Она также с большим интересом наблюдала за странной взрослой девочкой, у которой тоже не было признаков «болезни».

– Меня Сонечкой зовут – прощебетала она – а кто меня назвал, не знаю – с опасением улыбнулась она Ма.

– А я Максим – стесняясь, но стараясь изобразить из себя взрослого мужчину, протянул руку он.

– Ну вот и познакомились – весело засмеялся Трчунов – дети, вот вам деньги, пойдите, покатайтесь вон на том аттракционе, или на другом, каком захотите, а нам пока с Федором нужно поговорить кое о чем.

Ма, взяла Сонечку за руку и направилась к аттракционам. Максим не решался пойти следом. Она повернулась.

– Максим, ты чего отстаешь? Пойдем, покатаемся. Это весело.

– Я…я просто думаю, куда мне положить мой пистолет, вдруг он выпадет и разобьется, когда я буду кататься.

– Лучше выбрось его – ответила Ма, улыбаясь, смотря прямо ему в глаза – очень глупая игрушка. Развивает в детях жестокость и неуважение к чужой жизни.

– И вовсе не глупая! Очень даже нужная. Мне ее мой папа подарил – с вызовом кинул ей Максим.

– Хорошо, хорошо, важная – засмеялась девочка – ну так дай свой важный пистолет папе, раз уж он тебе его подарил, пусть он его хранит, пока ты катаешься. Мы пошли, догоняй.

– Ну, хорошо – серьезно произнес Максим – пап, на, положи к себе в карман, чтобы он не пропал.

Он всунул эту игрушку больших размеров Бабочкову в руку и побежал за Ма и Сонечкой.

– Вот такая у меня дочь – улыбнулся Трчунов.

– Она очень открытая и свободная – выдавил из себя Бабочков, снедаемый мыслями, что хотел бы видеть Максимку таким же свободным. И что хотел бы, чтобы Сонечка не потеряла бы своей свободы.

– Да, но она не всегда была такой.

– А какой?

– Раньше, я ее практически не видел. Ее мать сильно настроила Мариночку против меня и препятствовала нашему общению. При этом убеждала ее в том, что мы не общаемся потому что она мне не нужна. Все мои попытки поговорить с ней, заканчивались истерикой, тем более, если Маринка была рядом. Она ведь знала, как я опасаюсь закладывания программок в ребенка, травмируя его этими истеричными выпадами. Я ничего не мог сделать, ведь это было отголоском того, что моя конструкция раньше сделала вместо меня. Ведь и женился на ней не я, и жил с ней не я. И сейчас я сталкиваюсь с последствиями того, что меня не было в момент, когда что-то делало все вместо меня, а я просто безропотно соглашался, что это «что-то» и есть я.

Ну, так вот, пока дочка жила с ней, она, ее мать полностью лишила Маринку свободы. Она не отходила от нее ни на шаг, как наседка. Иногда даже сидела в прихожей и ждала, пока она занимается в школе. Она очень боялась, что Маринка распознает ее игру, но при этом и сама боялась увидеть, что это лишь ее игра. Она говорила что любит, но как можно так беспощадно давить того, кого ты любишь? Как можно навязывать свою волю тому, кого ты любишь? И, наконец, как можно заставлять покупать любовь ценой своей свободы и искренности того, кого ты любишь? Она любила в ней не ее, а продолжение себя, вернее того, что до сих пор считает собой. Она полностью задавила ее и подчинила себе. Так, что Маринка даже не представляла, что может сделать хоть шаг без ее ведома. Не представляла, что есть жизнь без мамы, и что можно самой воспринимать мир, а не через мамино представление о ней.

– Что-то наподобие моей жены – вздохнул Бабочков – а как же ты решил эту проблему?

– Федь, что такое проблема? Их ведь не существует. Была такая ситуация, которая была следствием того, что я считал собой раньше. Оно сделало вместо меня много шагов, с последствиями которых я сталкивался позже. Кроме того, во мне долгое время сидело отношение к Маринке, как к дочери, т.е. так, как принято, как заложили. Но мы можем искренно общаться только тогда, когда отбрасываем представления, и общаемся на равных. Со всеми.

– А как ты исправил это? Я не просто любопытствую, я просто ощущаю, что сам скоро столкнусь с этим.

– Мой друг, не ориентируйся на чужой опыт. Просто загляни вглубь себя, увидь причину, и начни постепенно делать. Но, не ожидай результата. Ведь с ожиданием результата связаны твои опасения, что это не произойдет. А все, что ты ярко представляешь, на что затрачиваешь энергию, всегда сбывается.

– Как это всегда сбывается?

– Вся штука в том, что все что происходит, делаешь ты сам….. Только вот люди затрачивают свою энергию в основном на приобретение материальных благ, власти, а еще больше на негативные эмоции, которые, в общем-то не свойственны нашей истиной природе. Они лишь говорят о том, что конструкция, которой ты испугался в себе и в людях, посылает в разум и в воображение импульсы, делающие нас несчастливыми. Давай я лучше расскажу тебе об этом позже. Это долгая тема. И очень желательно, чтобы в тебе созрел вопрос на эту тему. Проощути его. Да, чуть не забыл, я тут тебе кое-что приготовил почитать – Дима протянул Бабочкову несколько сложенных листов бумаги – прочитай, пожалуйста, это сегодня, перед тем как приехать ко мне, я пошлю за тобой машину в районе двенадцати часов. Прочитай не так, как ты привык читать обычно, а проощутив это.

– Я постараюсь… Дим.. расскажи все же, пожалуйста, как ты сам решил эту про… ситуацию. Или ты не хочешь говорить об этом?

– Хорошо. Я расскажу тебе. Но самое главное помни, что все причины в тебе. Если ты обретешь себя, и не дашь страхам других людей уничтожить твой стержень. То ты увидишь и решишь. Не только в этом. Испытание может занять некоторое время. Ведь чем больше в тебе растет свет, тем большую тень он отбрасывает. А тень всегда ищет лазейки, всегда старается пробраться в тебя и помочь конструкции восстановить свою власть над потерянной территорией в тебе. Особенно если они потеряны недавно. Но, если ты будешь наблюдать вглубь себя, будешь присутствовать, когда она подойдет, то ты увидишь что-то новое, что не видел до этого. А увидев, ты отвоюешь новую территорию, хотя это дастся тебе через боль. Без нее невозможно пройти. Если бы мы не страдали бы от присутствия инородной конструкции в нас, то у нас бы практически не оставалось бы шансов проснуться. Вопрос лишь в смелости увидеть это, признать свою внутреннюю боль, от разлуки с самим собой, а не отгораживаться от нее, отождествляясь, с чем-либо или с кем-либо. Если ты признаешь, то ты сможешь наблюдать за ней и увидеть, что она собой являет. Удары очень полезны, если мы сможем обратить их себе на пользу. Главное не потерять себя в процессе наблюдения. Чтобы она не завладела тобой снова. Я прочитаю тебе для начала одни стихи.

Нам жизнь уроки преподносит

Ударами гремя вокруг,

Но на Любовь влиять не может

Так как она есть суть и жизнь.

И то, что нам дано от Бога,

Люби, как собственную жизнь,

Не отвлекайся на преграды,

Сомнения в прах, и светлый миг,

Который длится ровно вечность,

Который рядом, лишь возьми.

Удар гремит, гремит любовью,

Тюремщика ломая изнутри,

Удар дает нам шанс проснуться,

И ощутить наш путь к себе.

– А теперь я постараюсь рассказать тебе о том, что тебя так интересует. Но не забывай, вопрос лишь в тебе. Таблетки разрешающей ситуацию не существует. Ни в чем. Решение не в действиях, а внутри тебя. Сражение происходит именно там.

Ну, так вот. Из-за некоторых обстоятельств я не имел возможности общаться с Маринкой. Я даже не видел ее больше двух лет. Даже не разговаривал с ней. Ее мать не подзывала ее даже к телефону. Но я видел, что это следствие прошлого. Я ощущал, что если начну действовать сейчас, то в данное мгновение мне придется играть в агрессию. А это не привело бы ни к чему полезному для Маринки, лишь дополнило бы травмы уже нанесенные ей матерью. Я ждал. И тут, ситуация решилась сама собой, вернее я призвал ее. Маринку отдали учиться живописи к одной моей давней приятельнице. Она мне об этом и сообщила. И зная мою ситуацию, она запретила присутствие матери на уроке. А ждать ей оставалось только в подъезде, чего она делать не хотела. Тем самым Маринка приобрела немного свободы – Трчунов глубоко вздохнул – Когда я появился в первый раз на ее глаза, она была настроена крайне враждебно по отношению ко мне. Но она не сообщила матери о том, что я был там. Так мы продолжали общаться некоторое время. Три раза в неделю. Я старался быть с ней максимально искренним и прямым. Я взывал к ней, закрывшейся защитной маской. Я старался максимально просто объяснить ей все происходящее с людьми. К счастью, детям легче услышать, она начала пробуждаться. С каждым днем все сильнее и сильнее. Этому также поспособствовала моя приятельница, раскрыв ей волшебную магию цветов. Она очень мягко давала ей основу, не убивая стремление рисовать набором правил. Рисунки Маринки были прочувствованные и искренние.

Но, ее мать ощущала перемены в Маринке. Как-то Маринка пришла очень грустная. Я долго допытывался о причине, и, наконец, она призналась, что мать ей сказала, что нашла для нее преподавательницу живописи «получше «этой «», как она выразилась. И что послезавтра она в последний раз приходит сюда. И тут….она сказала очень важные слова для меня. Они развязали мне руки. После этого я мог действовать жестко. Она сказала – Папа, я хочу жить с тобой. Не хочу больше с мамой. Я хочу видеть ее, но не жить с ней…. Федь, ты не представляешь, какая радость и счастье меня охватила. Я естественно сказал ей, что давно об этом мечтаю. Я постарался просто объяснить тот бредовый механизм, называемый судом, через который можно это сделать. Я объяснил ей, что это место, где дяди, которые строят из себя важных персон, играют в разные игры и принимают жизненно важные для людей решения, в основном за деньги. Если же люди не соглашаются с их решениями, то их сажают в тюрьму. Я рассказал ей о том, что весь этот механизм построен на игре, лжи и на том, кто кого задавит. Я объяснил, что, к сожалению, потребуется ее присутствие на этом суде, где она услышит много лжи и гадостей про папу и маму. А самое главное, что потребуется ее слово. Что она должна при всех, в том числе при маме, которая начнет ругать ее последними словами, сказать о том, что она хочет жить со мной. Я сказал ей, чтобы она не торопилась с ответом. Чтобы она ощутила в себе, готова ли она к этому ужасному процессу. Маринка сказала, что ответит мне на следующем последнем уроке. Я с нетерпением ждал ее прихода. Но она не пришла. Моя приятельница позвонила ее матери, на что услышала, что «мы не нуждаемся больше в ваших услугах». Я решил пойти туда, где они жили. Ведь Маринка теперь имела стержень, и истерика ее матери не особо бы подействовала на нее. Но только я вышел из подъезда приятельницы. Как увидел бегущую ко мне заплаканную Маринку. – Папа, я согласна идти к этим глупым и важным дядям. Я хочу жить с тобой! Прямо сейчас!!! И как видишь, с тех пор она со мной. Свободная, смелая и счастливая. Даже ее мать чуть-чуть изменилась, хотя на суде, когда услышала ее слова, вылила на нее огромное ведро грязи. И сильно ранила ее напоследок, сказав ей, что она ей больше не дочь. Что она предательница. Но через какое то время, она предприняла попытку пообщаться с Маринкой. Я этому не препятствовал естественно, сказав ей, что Марина свободный человек, и сама вправе выбирать, с кем ей общаться. Возобновление их общения пошло на пользу и Маринке и ее матери. Я удовлетворил твой интерес, Федь? Только не забывай, что, по сути, вопрос лишь в решении внутри. Только не жди моментального решения ситуации.