Текст книги "Лавка богов"

Лавка богов
из жизни Патриарха
Руслан Бедов

© Руслан Бедов, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Терах жил семьдесят лет и родил Аврама, Нахора и Арана. Вот родословие Тераха: Терах родил Аврама, Нахора и Арана. Аран родил Лота. И умер Аран при Тераху, отце своем, в земле рождения своего, в Уре Халдейском. Аврам и Нахор взяли себе жен; имя жены Аврамовой: Сара; имя жены Нахоровой: Милка, дочь Арана, отца Милки и отца Иски. И Сара была неплодна и бездетна. И взял Терах Аврама, сына своего, и Лота, сына Аранова, внука своего, и Сару, невестку свою, жену Аврама, сына своего, и вышел с ними из Ура Халдейского, чтобы идти в землю Ханаанскую; но, дойдя до Харрана, они остановились там. И было дней [жизни] Тераха двести пять лет, и умер Терах в Харране.»

Книга Берешит

«Что нам за помощь и услаждение от всех идолов […], что ты поклоняешься им? Ибо в них совсем нет духа (души); но они, которых вы почитаете, суть проклятие и соблазн сердца. Почитайте Бога небесного, Который низводит на землю дождь и росу, и все совершает на земле, и все сотворил Своим словом, и вся жизнь пред Его лицем! Зачем вы почитаете тех, которые не имеют духа? ибо они нечто сделанное, и на своих плечах вы носите их, и не имеете от них никакой помощи, но они служат великим поношением для тех, которые делают их к соблазну сердца и почитают их. Не почитайте их!»

Книга Юбилеев

Книга первая

Глава первая. Вместо пролога.
1782 г. до Рождества Христова

Даже в самых ужасных ночных кошмарах Терах не мог себе представить, что с ним может случиться такое. Никогда еще он не чувствовал столь сильного давления и почти животного страха перед окружающим миром, как сейчас.

Здесь, в царском дворце, уже много лет Тераху были знакомы каждая комната и самый укромный уголок; он знал здесь по имени каждого раба. Каждая сплетня и тайна, как бы она ни скрывалась, непременно становилась известной ему благодаря верным осведомителям. В глазах правителя Терах обладал почти безраздельным авторитетом и никто и ничто не могло поколебать его. По-крайней мере так он полагал…

Как же он мог пропустить удар? Где совершил ошибку? Ответы на эти вопросы он пока не знал, но в чем бы не заключалась причина столь неожиданной немилости монарха, дворец стал теперь чужим и враждебным. Взгляды придворных, рабов и даже фрески на стенах таили в себе угрозу. Отсюда хотелось скорее убежать как можно дальше и больше не возвращаться. Но дворец не хотел отпускать Тераха просто так. Он требовал жертвы, расплаты за свою былую благосклонность, жаждал крови и смерти. Терах был уверен, что куда бы он ни бежал, все равно, рано или поздно, ему придется отдать…

Правитель возвышался словно гора, готовая вот-вот обрушиться в сокрушающем гневе. Глаза этого страшного человека смотрели на Тераха из-под густых нахмуренных бровей, внушая ему беспомощность и страх.

– Разве у меня нет выбора, мой повелитель? – едва слышно задал вопрос Терах, не смея поднять голову.

– Выбор есть всегда, – басом прогудел правитель, продолжая сверлить ненавистным взглядом своего бывшего фаворита, – только не стоит выбирать противление воле богов. Они могут прогневаться, и тогда тебе не поможет никто, даже я.

Терах поднял голову и увидел за спиной правителя Тасида, жреца богов Нанниру и Исина, покровителей великого Ура. На его лице играла самодовольная ухмылка. Что ж, эта хитрая лиса сыграла на этот раз удачную партию. Уже который год жречество жаждало власти и на горе многих получало ее, ниспровергая всех, кого считало своими врагами. Терах на свою беду оказался одним из них. Он знал, что теперь, когда он в опале, ни у кого из окружения правителя ни здесь в Уре, ни в Баб-или нет желания ему помочь. В одно мгновение он стал никем. Такова судьба придворного…

– Эта жертва умилостивит великих богов Сенаара и принесет процветание Уру и твоему дому.

– Но это же мой сын… – пролепетал Терах.

– Это не единственный твой сын, – уже гремел голос правителя откуда-то сверху, – ты еще молод, и боги не обидят тебя потомством. Конечно, если ты их не разгневаешь собственным упрямством…

От осознания собственного ничтожества и бессилия Терах уже ничего не видел вокруг себя, кроме тени правителя. Ему хотелось испариться с места, на котором он стоял, как можно быстрее.

Тем временем, судя по всему, буря утихала. Правитель перестал гневаться на своего слугу и почти по-дружески положил обе руки на его опущенные плечи:

– Завтра последний день, когда благословенная жертва должна быть посвящена богам, Терах, – будничным тоном произнес он, – если к полудню ты сам не решишься самостоятельно исполнить волю всезнающих, за ним придут.

С этими словами правитель сделал жест, который означал, что самая страшная и роковая аудиенция в жизни Тераха закончилась. Впереди самая ужасная для него ночь. Выйдя на дворцовый двор, где раздавался конский топот и бодрые голоса стражников, Терах несколько раз вдохнул наполненный пылью знойный воздух, и, будучи не в силах больше держаться на ногах, опустился на нагретый солнцем каменный парапет. Окружающий мир перестал существовать. В его ушах все еще не стихал голос правителя: «Если к полудню ты сам не решишься самостоятельно исполнить волю всезнающих, за ним придут…». Придут за его сыном… Заберут его на смерть… На глазах у Тераха навернулись слезы и он зарыдал как ребенок. Так сидел он, сотрясаемый горем, оставленный всеми, пока солнце не скрыло свой лик за изрезанным домами и деревьями горизонтом и дворцовую площадь не покрыли вечерние сумерки.

Когда Терах наконец, поднял голову, его окружала ночная темнота. Черное небо затянули тучи, сильный, порывистый ветер был холодным и продирал до самых костей. Пройдя мимо почтенно склоненных перед ним стражников, Терах оказался за воротами царского дворца. Первым его побуждением было зайти в ближайшую харчевню и залить отцовское горе вином. Но он удержался от искушения – вот уже третий день в городе все, от нищенки до заезжего купца, обсуждали бедного опального чиновника, вынужденного принести в жертву собственного сына. Поправив на себе дорогие одежды, сохраняя величественную осанку и моля богов о том, чтобы никто из знакомых не повстречался ему сейчас на пути, Терах зашагал к своему дому.

Дом. Его он построил немного больше года назад на щедрый подарок правителя. Тогда Терах думал, что в этом доме на многие годы поселятся благополучие и счастье…

Амкелин встретила мужа на высоком крыльце с массивными каменными поручнями, на которых искусный художник вырезал жутковатые лики сенаарских богов. Увидев их изображения, освещенные тусклым светом факела, Терах невольно вспомнил, что его жена была против изображений «идолов», как она выражалась, в их доме. «Чужие» боги принесут несчастье – говорила Амкелин. Ее пророчество исполнилось.

– По выражению твоего лица вижу, что ты принес недобрые вести, – тихо произнесла Амкелин, когда Терах подошел ближе.

Он остановился возле высокой лестницы и, разглядывая барельеф на перилах, молчал. Ему не хотелось говорить. Но бессилие, которое одолевало его душу в присутствии правителя, странным образом превратилось в ожесточенность и злость в присутствии жены.

– Они прогневались на нас, – глухо произнес он, не смотря на Амкелин.

– Кто прогневался? – не поняла та.

– Те, кто сохраняет наш дом. Ты прогневала их своим неверием! – голос Тераха сорвался на крик. Его глаза теперь в упор смотрели на Амкелин, готовые испепелить женщину. Уязвленное мужское достоинство требовало возмездия…

Вид Тераха в тот момент был действительно страшен. Этого крепкого и по-богатырски сложенного мужчину испугался бы всякий, кто увидел бы. Всякий, но не его жена. Она по-прежнему смотрела на мужа сверху вниз, и в ее взгляде Терах прочел только холодный металл презрения, что еще больше его взбесило. Он молнией взлетел вверх по лестнице и навис над маленькой хрупкой Амкелин. Но женщина даже не шелохнулась.

– Ты не веришь в богов, Амкелин, потому что считаешь себя самой умной, – взревел Терах, – ты всегда смеялась над моей верой и над верой моих предков, презирая наши традиции и вековые устои, теперь пришла расплата! Боги разгневались и теперь забирают нашего младшего сына!

– Боги никого не заберут, – невозмутимо ответила Амкелин.

– Наверное, твой неведомый бог, в которого ты веришь, спасет его! – с сарказмом произнес Терах.

– Они не заберут нашего младенца, – продолжала говорить женщина, – потому что ты его не отдашь. Ведь они мертвы. Ничего не слышат и не видят. Одно слово – камень и дерево!

Терах только устало покачал головой. Его злость вдруг неожиданно куда-то улетучилась. Сейчас он почувствовал, как он устал.

– Тем не менее, завтра за ним придут, – произнес он.

– Если ты пожертвуешь собственным сыном ради прихоти этих негодных людей, я прокляну тебя и умру, – прошипела Амкелин, – и проклятие мое не покинет дух твой и после смерти…

До уха Тераха донесся детский плач.

– Абрам плачет, – сказал он, – как ты могла оставить его одного?

В ответ Амкелин только насмешливо усмехнулась:

– Это не Абрам. Рабыня твоя сегодня после полудня родила сына…

Вдруг глаза Тераха сверкнули недобрым блеском. На короткое время он отвернулся от жены и стал о чем-то напряженно думать.

– Нам надо бежать, Терах, – едва сдерживая слезы, произнесла Амкелин, положив ладони на широкие плечи мужа, – Шем давно зовет нас с собою в Ханаан из этого зловонного места. Если ты желаешь, чтобы твой младший сын остался среди живых…

Терах снова повернулся к жене и насмешливо посмотрел на нее. В выражении его лица и глаз женщина не увидела ни капли растерянности или отчаяния. Терах как и прежде казался самоуверенным и гордым, будто его сыну больше ничего не угрожает.

– Куда нас зовет Шем? – с сарказмом спросил он, – в пустыню в окружение полудиких племен? Кто, позволь спросить, защитит этого юродивого старика от кишащих в Ханаане врагов? Уж не он сам возьмется за меч? – Терах рассмеялся, но его смех показался Амкелин несколько неестественным. Она силилась предугадать, что именно задумал ее муж, почему его настроение столь резко изменилось в лучшую сторону. Однако женщина знала, что спрашивать бесполезно – ничего, кроме замысловатых фраз и отговорок она сейчас не добьется. Оставалось дождаться утра и молить Всевышнего, чтобы Терах не совершил очередное безрассудство.

– Я тебе не раз уже говорила, что воля Единого в том, чтобы мы покинули Ур и отправились на запад, – едва слышно сказала Амкелин.

Терах поднял подбородок жены средним и указательным пальцем правой руки и медленно, словно он разговаривал с малым ребенком, произнес:

– Пока я жив в моем доме будет исполнятся воля сенаарских богов, Амкелин. Это ты слышала от меня также не один раз. Чужеземному богу нет места в сердцах и жилищах благородных обитателей Великой Долины.

– Единый – не чужой бог, – возразила Амкелин, хотя хорошо понимала, что смысла в этом споре нет – Терах слишком самоуверен и горд, чтобы прислушаться к чьему-то другому голосу, кроме своего собственного, – Его воля непреклонна и всегда исполняется!

– Ну что ж, пускай докажет мне лично свое могущество, – с ехидной улыбкой произнес Терах и ушел в дом…

Глава вторая.
Семнадцать лет спустя

Амкелин вздрогнула и проснулась от сильных болей во всем теле. Женщина знала – болезнь вернулась и на этот раз уже не отпустит ее. Все тело болело так, словно его сильно поколотили палками. Голова раскалывалась, мысли, застигнутые врасплох неожиданным пробуждением, в смятении метались в воспаленном от болезни сознании. Хотелось пить, однако не только встать, а даже протянуть руку к кружке у нее не было сил. Она облизнула пересохшие губы и повернула голову в ту сторону, где на охапке прелой соломы спал ее сын. Единственный из трех, кто остался рядом с ней сейчас.

Амкелин чувствовала приближавшуюся к ней смерть, но понимала, что не готова умереть. В ее душе по-прежнему оставалось то, чем она должна была поделиться с сыном. Это надо было сделать как можно быстрее. Прямо сейчас. Возможно, ей отпущено лишь несколько часов. Женщина попыталась позвать Абрама, но язык оказался не в состоянии справиться со словами, поэтому из ее уст вырвался еле слышный стон. Она не надеялась, что Абрам услышит ее, потому что тот обычно спал крепко, и разбудить его было нелегко.

Но Абрам откликнулся сразу. Он не спал, с тревогой прислушиваясь к неровному хриплому дыханию матери. Уже несколько месяцев она лежала без движения, пораженная сильным неведомым недугом, с которым не мог совладать ни один местный знахарь. Второй день подряд они сидели на заплесневелых от давности лепешках и воде, которую Абрам каждое утро носил из пересыхающего колодца. Так было, потому что полгода назад отец в очередной раз разорился на одной из своих нечистых сделок, потеряв дом и даже самое необходимое имущество. Во всем он почему-то обвинял Амкелин, хотя та неоднократно со слезами предупреждала его об опасности. Теперь же, Терах неделями не появлялся дома, не работал, занимаясь, в основном разбоем или попрошайничеством. Когда мать Абрама была здорова, она подрабатывала прачкой в доме одного знатного вельможи, поэтому хлеб и вино всегда водились в доме. Но теперь, когда она заболела, голод стал частым гостем в их убогой халупе. Тех жалких грошей, которые он, подросток, зарабатывал, тягая тюки с товарами на пристани, едва хватает, чтобы прокормиться. Абрам стал хуже спать, с ужасом представляя себе будущее, умоляя всех известных ему богов, чтобы они смилостивились над его семьей и послали благополучие. Абрам не был уверен, слышат ли его просьбы те, к кому он обращается, но с каждым днем его молитвы были все горячее и пламенней. Он каждый раз обещал богам щедрые подарки, если те помогут его семье, думая, что это должно сделать их более сговорчивыми. Но боги медлили. Абрам не знал почему. То ли он мало обещал им в благодарность, то ли боги все это время были заняты другими, более важными, чем у него делами, и им было не до его ничтожных просьб, но ничего не происходило. Отец считал, что если бы мать перестала изображать из себя больную, то могла бы вполне пристойно обеспечить себя и собственного сына, а он, Терах не станет унижаться до того, чтобы от зари до зари батрачить на привередливых и жадных толстосумов. Когда-то боги снова должны вспомнить о нем и снова вернуть к нему благорасположение правителя и жрецов.

Но матери становилось с каждым днем хуже и хуже, и в душу Абраму закрадывался липкий и ледяной страх. Каждую ночь он с волнением прислушивался, – дышит ли она? Страх ее смерти, граничащий с ужасом, не давал сна усталому сознанию юноши.

Абрам услышал хрип матери и тут же вскочил на ноги. Прочтя по губам о мучавшей ее жажде, мальчик бросился к кадке с водой. Когда Амкелин, наконец, напилась, то почувствовала, что может говорить:

– Сын мой! – еле слышным голосом позвала она.

– Я здесь, мама, – отозвался Абрам, присаживаясь на постели матери и с состраданием смотря на нее.

– Отец не приходил, когда я спала? – спросила она.

Абрам отрицательно покачал головой:

– Его не было со вчерашнего утра, – ответил он, тяжело вздохнув, – соседка говорит, что видела его пьяным на окраине города возле леса. Он был похож на животное…

– Я тебе должна кое-что рассказать. Это очень важно, – прервала сына Амкелин.

– Я слушаю, мама, – тихо произнес мальчик.

– Ты должен это узнать до того, как я умру, а мне, поверь, сынок, осталось не так уж и много. До того, как ты родился, твой отец был влиятельным вельможей в Уре. У него была жена, которая родила ему Арана и Нахора. Он всегда ее любил больше, чем меня, – Амкелин горько усмехнулась. Ее затуманенный болезнью взор был обращен в прошлое, – что для него молоденькая девчушка, какой я тогда была? Средство для утоления похоти, и ничего больше. То, что я забеременела тобой, для него было неприятной неожиданностью. Только собственная репутация заставили его взять меня в жены. Но самое страшное произошло через три года после твоего рождения…

Амкелин закашлялась и Абрам увидел капельки крови брызнувшие на его рубаху изо рта матери.

– Мама…

Вдруг в дверь громко постучали.

Абрам поднялся на ноги, посмотрел на дверь затем на продолжающую кашлять мать, и затем подал ей воды. Он знал, кто стучит в дверь, поскольку слышал шаркающие шаги отца, когда еще тот брел по дороге, его хриплый голос. Однако Абрам не спешил открывать двери пьяному отцу, поскольку знал, что последует потом. Отец отшвырнет его в дальний темный угол их убогого жилища и как обычно набросится с кулаками на больную мать. По мере того, как стук ставал все более настойчивым, а проклятия за дверью все более угрожающими в душе у Абрам назревала буря.

Злость, неожиданно поднявшаяся из глубин его естества, овладевала душой. Раньше, повинуясь увещеваниям матери, Абрам старался брать себя в руки и загонял бурлящие эмоции на задворки сознания, но теперь он более не находил в себе сил сдерживаться. Накопленный за последние годы груз обиды и ожесточения против собственного отца властно рвался наружу, требуя немедленного удовлетворения.

Абрам посмотрел на худощавое мертвецки бледное лицо матери, еле видное в желтоватом свете луны, бесстрастно взирающей на страдалицу через маленькое окно. Ее темные, наполненные страданием и страхом глаза, с нездоровым блеском были устремлены на него. Обескровленные губы едва заметно шевелились, силясь продолжить рассказ.

Сердце Абрама сжалось от боли. Он искренно верил, что боги все-таки не оставят его мать, но она слабела прямо на глазах, будучи уже не в состоянии даже говорить.

Абрам поднялся со своей соломенной постели и шагнул к двери, сотрясаемой от ударов. Неведомо откуда в его руках появилась увесистая палка. Дрожащими от возбуждения пальцами Абрам отодвинул тяжелую металлическую щеколду. Дверь распахнулась, и Абрам увидел перед собой сгорбленную фигуру отца. Терах, одетый в жалкие лохмотья, покачиваясь, стоял на пороге собственного дома и мутными глазами смотрел на сына. Абрам напрягся, ожидая привычного обращения, в решимости дать отпор агрессору, даже если это будет ему грозить осуждением и смертью. Он знал, что должен сейчас защитить мать. Но Терах продолжал стоять за порогом и смотреть на Абрама.

– Почему долго не открывал двери? – раздался приглушенный рокот из запутанной грязной бороды отца, – неужели я должен разбудить целую улицу, для того, чтобы попасть в собственный дом?

– Все спали. Уже поздно, – выдавил из себя скупую фразу Абрам. Он не любил разговаривать с нетрезвым отцом. Воняющий потом и прокисшим вином, он внушал мальчику непреодолимое чувство гадливости и презрения. Обычно Терах чувствовал это, злился и часто жестоко избивал Абрама.

Абрам решил больше ничего не говорить, но продолжал стоять напротив отца с палкой в руке. Его глаза из-под опущенных бровей сверкали в темноте воинственным огнем. Мальчик ждал нападения, чтобы оказать сопротивление. Но прошло несколько минут, а отец и не думал бросаться на сына с кулаками как обычно. Грянул гром и на голову Тераха хлынул ливень, однако тот не тронулся с места, пристально всматриваясь в Абрама. Мальчику на какое-то мгновение даже показалось, что отец уже совсем не пьян, – дождь отрезвил его, но по-прежнему оставался на месте, не освобождая отцу дорогу в дом. За спиной донесся слабый стон матери. Наверное, ей стало холодно, или она боялась за него, Абрама? Абрам еле сдержался, чтобы не заплакать. Что же делать? Закрыть двери перед носом отца или впустить его в дом? И в том и в другом случае, Абрам был уверен – их с матерью не ждет ничего хорошего…

– С палкой встречаешь отца, Абрам? – вдруг раздался знакомый голос за спиной у Тераха, и Абрам вздрогнул. Его сердце радостно забилось. Это был его брат Нахор. Чуть больше года назад его забрали в ополчение. Набонид, правитель славного города Ура, ведущий нескончаемые войны с соседями, всегда нуждался в свежих воинских пополнениях для своей армии. И вот, он дома. Живой. Абрам бросил палку и кинулся на показавшегося в дверях брата с радостным воплем. Богатырская фигура Нахора почти полностью заняла небольшой дверной проем хижины.

Терах посторонился, давая возможность Нахору пройти, и молча наблюдал за встречей своих сыновей. После смерти первенца для него словно погасло солнце, перестали светить звезды, рождать земля и даже сам воздух казался ему отравленным болью невосполнимой утраты. Но все это время Терах, почему-то, совсем не осознавал, что у него есть еще двое сыновей: Нахор, доблестный и умелый воин, и Абрам, часто задумчивый, но трудолюбивый и любящий свою мать мальчик. Разве ради них не стоило продолжать жить, глядя на сыновей, вдруг подумал Терах. На его потрескавшихся губах впервые за последние полгода появилось нечто, отдаленно похожее на улыбку. Появилось и сразу исчезло. Перед затуманенным взором предстал Абрам, его младший сын, с увесистой дубиной в руках и недвусмысленными намерениями во взгляде.

Откуда-то из груди поднялась волна гнева и негодования. Как мог этот сопливый мальчишка даже помыслить о том, чтобы поднять руку на собственно отца?! Да знает ли он, что бывает за такое…

Терах, даже сам не зная почему, осекся, усилием воли прервав бурный поток эмоций. Кажется вчера, какая-то женщина, встретившая его на улице, обезумевшего от выпитого им дешевого прокисшего вина, прорекла, что ждет его, Тераха, если он не образумится и снова не станет добропорядочным семьянином. Конечно же, сейчас семья не в моде, но боги, в отличие от людей, не следят за модой, они обязательно покарают. Терах с содроганием в теле вспомнил, как наполнилась его душа ужасом, каким реальным показалось ему пророчество незнакомой женщины, встретившейся ему на пустынной сельской дороге. Он, помнится, мгновенно протрезвел и поклялся грозным богам, что с завтрашнего дня вернется к нормальной жизни, пойдет на работу. Но на следующий день Масал приказал работникам выгнать его взашей, грозно предупредив, чтобы Терах больше не появлялся к нему на глаза. Новой жизни не получилось, и Терах одолжив денег, снова напился проклятого кислого вина. Он был страшно зол на себя и на богов за то, что лишился работы, сыпал проклятиями и был полон решимости выместить все зло на больной жене и Абраме. Однако возле самого порога Терах увидел Нахора. Возвращение его среднего сына спасло его семью от очередной громогласной семейной сцены, о которой на следующий день судачил бы почти весь Ур. Так разве мог ли он, Терах судить Абрама? Не должен ли он прежде осудить себя?

Терах тяжело вздохнул, чем привлек внимание сыновей. Нахор выпустил из богатырских объятий брата и обернулся к отцу.

– Вижу, что благословенный ливень, ниспосланный богами, вернул тебе трезвый рассудок, отец, – тихо произнес он, – не желаешь ли пригласить меня к себе в дом?