Текст книги "Кол Будды"

– Выдать?!

– Да. Я помнила, что в августе ты собираешься пройти пешком от Адлера до Ялты. И придумала поймать тебя здесь. Наняла пляжных боев, чтобы не пропустить, если появишься, когда обед или еще что. И ты попался. Все получилось, как я хотела…

– Что получилось?

– Все. Охранники тебя видели. А придумала я вот что: на пляже ты увидел меня, воспылал и решил изнасиловать, дождался вечера, проник в дом, спрятался в шкафу… Вы бы оба умерли. Ты и Александр Константинович.

"Черт, опять изнасилование шьют! Что ты с ними поделаешь!" – подумал Смирнов и спросил:

– А почему не так все получилось?

– По глупости. Сначала захотелось побыть с тобой, потом понадеялась, что ты выскочишь из шкафа, когда он начнет меня трахать.

– А у него не получилось, и вместо трагедии получилась комедия.

– Да… И нет. Хочешь, я стану, как ты любишь?

Сердце Смирнова застучало.

Ксения поднялась на кровать, стала на четвереньки. Он не заставил себя ждать.

***

Через двадцать минут они прощались.

– Я рад, что ты у меня была.

– Я не была. Когда мне захочется лечь с тобой или убить, я тебя найду. А теперь уходи – сейчас явится Александр Константинович.

Она дала ему магнитную карточку и желтую куртку дворника.

Надев ее, он ушел.

14.

Примерно в дне перехода до Анапы он остановился на стоянку рано, часов в пять. Народу на берегу сидело много, перспектива найти впереди удобное для ночевки место была не велика, а тут подвернулось бесхозное место в заросшем камышом болотистом распадке.

Стоял воскресный день. Насколько хватало глаз, пляжи и щели справа и слева от распадка дымились бесчисленными бивачными кострами коренных обитателей Краснодарского края, вырвавшихся на уик-энд. Справа и слева мариновались, нанизывались, жарились, поедались сотни килограммов баранины, говядины и куриных ножек; декалитрами пилась водка с пивом, вино; сумками, авоськами и рюкзаками потреблялась всевозможная закуска.

Вдоль берега в сторону Анапы, движимые прибрежным течением, плыли бутылки – стеклянные водочные, красные пластиковые из-под кетчупов, разноцветные и разнокалиберные из-под минеральных вод, кваса и прочих прохладительных напитков. Все это двигалось в едином потоке с разнообразнейшим мусором – целлофановыми пакетами и пакетиками, древесной мелочью, сеном, самородками новороссийского черного золота, кусками пенопласта и размокшего хлеба, газетной и оберточной бумагой. Смирнов знал, что к вечеру направление течения (или ветра) переменится, и все это поплывет в обратную сторону. Также он знал, что до чистой воды надо плыть метров пятьдесят и потому (он устал) искупался у самого берега.

Подготовив место для ночевки (пришлось разровнять площадку, углубить русло ручейка, чтобы не было сыро, и проложить сквозь камыши тропку), он разобрал рюкзак. Затем закусил колбасой с помидорами и занялся резинкой. Занеся ее в воду, пошел ловить крабиков – на Черном море прибрежная рыба ловиться исключительно на них. Через полчаса семнадцать короткохвостых юнцов томились в бутылке из-под Очаковского пива, и он отдался времени.

К этому времени мусор уплыл к Новороссийску, раскрасневшийся от солнца, спиртного и обильной еды народ мало помалу эвакуировался, и к девяти часам вечера берег опустел совершенно.

Стало совсем хорошо. Полчаса поплавав, любуясь закатом, Смирнов проверил снасть (попался большой ерш) и пошел к себе.

Дойдя до середины тропы, он замер: в берлоге, застланной одеялом, спиной к нему сидела перед раскрытым зеленым рюкзачком девочка лет семи. Длинные ниже плеч волосы, синее платьице в мелкий цветочек и с кружевами, белые полукеды. Она вынимала и раскладывала по сторонам вещи и продукты – друг за другом на свет являлись свитер, джинсы, баночка шпрот, пачка печения, жареный шашлык в запотевшем полиэтиленовом пакете, полбулки хлеба, бутылочка минеральной воды и пакет ананасового сока.

– Ты что тут делаешь?! – очувствовавшись, воскликнул Евгений Евгеньевич.

Девочка обернулась, он увидел открытое волевое лицо с ямочками в уголках рта, небольшой шрам на правом виске, большие серые глаза, худенькую шею.

– Меня… меня забыли, – обезоруживающе заморгала она.

– Забыли?!

Ему стало нехорошо. Он увидел происходящее глазами милиции и родителей девочки. Он видел, как здоровый щетинистый дядя, весьма подозрительный на вид и к тому же столичный и, следовательно, извращенный, беседует в укромном месте с доверчивой розовощекой дошкольницей.

– Да, забыли, – вздохнула девочка, сделав лицо печальным. – Они всю ночь гуляли с соседями по месту, а утром уехали сердитые и больные.

– И мама уехала?

– Да.

– Не вспомнив о тебе?

– Нет, мама вспомнила, спросила папу – он мне отчим. Они поговорили, посмотрели в машину, походили вокруг нее и, не найдя моих вещей, решили, что меня не было, что я осталась у бабушки.

Смирнов сел перед девочкой на корточки и посмотрел в глаза.

– Насколько я понял, эту сцену ты наблюдала из-за дерева?

– Нет, я сидела в кустах наверху.

– А зачем? Что ты этим хотела доказать?

– Ничего не хотела. Мне просто хотелось остаться одной.

– Так они уехали утром и не вернулись?

– До вторника меня не хватятся. Мама во вторник выйдет на работу – она была на бюллетене, и утром придет бабушка сидеть со мной. И тогда они начнут меня искать.

– Но родители могут захотеть узнать, как ты поживаешь, и позвонят бабушке?

– У нее нет телефона.

– Понятно… А что ты с утра до вечера делала? И вообще, где вы стояли?

– Тут, недалеко, в щели. Я купалась, загорала. А когда люди ушли, стало страшно, и я пошла к вам. Как вас зовут?

– Женя.

– Дядя Женя?

– Как хочешь. А тебя как?

– Оля.

– А почему ты пошла ко мне? Я ведь страшный?

Смирнов скорчил зверскую гримасу. Девочка засмеялась.

– Нет, вы добрый. Я смотрела на вас сверху. Вы пели хорошую песенку и смотрели на красивый закат.

Смирнов, готовя площадку для ночевки, вспоминал ночь, проведенную с Ксенией. И напевал Окуджаву. "И в день седьмой, в какое-то мгновенье она явилась из ночных огней".

– Сейчас я злой.

– Вы, наверное, просто не ужинали.

– Точно. Обычно я пеку рыбу в золе, а она начинает ловиться после заката.

– Как здорово! Я люблю рыбу, печеную в фольге.

– У меня нет фольги.

– У меня есть. Мама в нее продукты заворачивает.

– Не будешь ты есть рыбу, запеченную в фольге. Сейчас мы с тобой соберемся и пойдем к ближайшему поселку; там я с рук на руки передам тебе первому попавшемуся милиционеру.

– Уже поздно идти. Я могу споткнуться и наставить себе синяков.

Глаза девочки заблестели. В них появилось что-то такое. Что-то такое, им уже виденное.

***

Сын тогда жил в Душанбе, и чтобы с ним побыть, Смирнов согласился в июне – не полевом для Приморья месяце – ехать в пионерлагерь института пионервожатым. Ему вверили старших – некоторым было по пятнадцать-шестнадцать лет. Однажды ночью в комнате девочек раздались истошные крики, чередовавшиеся со звуками, явно издаваемыми движущейся мебелью. Он, постучавшись, вошел. И был послан на три буквы заводилой пионерок – шестнадцатилетней девушкой, дочерью доктора геолого-минералогических наук, прославленного первооткрывателя недр и горького пьяницы. Она стояла, подбоченившись, на кровати, выехавшей на середину комнаты. Смирнов попытался что-то сказать, но был сочно отправлен вон.

Несколько дней он носил камень за пазухой. Увидев эту девушку разговаривающей у конторы с начальником лагеря, нащупал его злорадной рукой, подошел и сказал:

– Иван Петрович, вы поосторожнее с этой дамой. Она может так обложить, что уши отвалятся.

Через минуту девушка догнала его на парковой дорожке:

– Слушай, ты, остряк! Если еще раз вякнешь, я подговорю подружек, и загремишь на всю катушку за попытку изнасилования! Понял, козел?!

Он понял. Камень за пазухой рассыпался в песок, песок посыпался на дорожку. Он понял, что его свобода ровным счетом ничего не стоит, если рядом такие девушки.

***

В блеске глаз Оли было что-то от блеска глаз той пионерки, и Смирнов, горестно усмехнувшись, решил отдаться обстоятельствам.

– Ну ладно, оставайся, – вздохнул он. – В случае чего прикроешь.

– Хорошо, прикрою! – победно улыбнулась девочка. – Пошлите рыбу ловить.

– Какая тут рыба… Неудачно ты гостиницу выбрала, у меня ни спального мешка нет, ни палатки. Придется всю ночь жечь костер, тем более, утром дождь пойдет. Пошли, что ли, дрова собирать? У нас тут, понимаешь, самообслуживание.

– А почему у тебя нет ни палатки, ни спального мешка? – органично перешла на "ты" девочка.

– Понимаешь, сначала покупаешь спальный мешок, потом палатку, потом газовую плитку, потом дом, потом машину, потом дачу, потом еще и еще что-то покупаешь, и, в конечном счете, становишься сплошным покупателем. А это, на мой взгляд, пошло. Где-то надо остановиться, чтобы однажды не купить все и не оказаться перед разбитым корытом.

– Ты не прав, покупать приятно, – подумав, категорически заявила Ольга.

– Я с этим не спорю. Я имел в виду, что человек должен жить по-разному. Он должен работать головой и руками, он должен покупать и продавать, он должен давать милостыню и просить ее. Он должен греться и мерзнуть. Тогда он больше из жизни поймет, и ему легче будет идти к старости.

– Я поняла – ты сейчас мерзнешь.

– Ты умница, – с уважением посмотрел Смирнов. – Пошли что ли?

Дрова на берегу, облюбованном любителями шашлыка – большая редкость, и ему – он это предвидел – пришлось тащить в лагерь полновесную шпалу, вынесенную на берег штормом.

– Ты хочешь зажечь из нее костер? – удивилась девочка, когда он взвалил ее на плечи. – У тебя есть топор?

– Топор есть, но рубить шпалу я не буду. Мы найдем еще одно бревно и сложим нодью, которая будет гореть всю ночь.

Сказав, он задумался. "Что я затеял? Нодья, нодья… Это же символ! Одно бревно лежит на другом, или рядом, и между ними – огонь. Нет, все в порядке – я всю жизнь предпочитал нодью обычному костру. Но все же странно. Увидел девочку и придумал нодью. Хотя, чего ж странного? Дети меня любят, нет, не любят, выделяют, выделяют за то, что я вижу в них взрослых. И эту девочку я вижу взрослой. Вижу женщиной. И, как добропорядочный человек, бессознательно вычленяю, вычитаю из себя половую составляющую этого отношения. И вселяю его в нодью. И она видит во мне мужчину… Недаром пугала синяками. Черт, вот начитался! Собрать бы книги все да сжечь".

Бревно нашлось, и обоюдными усилиями было перемещено в лагерь. Смирнов положил его рядом со шпалой, с помощью плавника зажег в оставленной щели костерок. Пока он возился, Ольга приготовила ужин, состоявший из разогретого в кастрюльке шашлыка, украшенных зеленью бутербродов со шпротами, колбасой и майонезом. На десерт подавались фрукты в виде яблочных четвертушек и апельсиновый сок в белых пластиковых стаканчиках.

Поев и дождавшись, пока поест Смирнов, девочка предложила проверить снасти. Он проверил. Попались три ерша и один большой окунь. К половине одиннадцатого они, почищенные, распластанные и обернутые в фольгу, лежали на бревне, время от времени опаляемом языками пламени.

– Пока рыба печется, расскажи мне сказку, которую рассказывал своей дочери, – потребовала Оля, усевшись перед огнем на своем рюкзачке.

– А откуда ты знаешь, что у меня есть дочь?

– У тебя глаза такие. Они только у пап с дочками бывают.

– Ну, слушай….

Они сели рядом, и Смирнов стал рассказывать:

– В одном далеком царстве жила принцесса Инесса. Она была хороша собой, очень даже хороша, и папа-король переживал, ожидая в ближайшем будущем неописуемого нашествия женихов. Он был мудрый король и знал, что из большого количества очень трудно выбрать, и потому переселил дочь подальше от больших дорог и аэропортов. Принцесса Инесса этому не огорчилась. Она знала, что папе трудно свыкнуться с мыслью, что рано или поздно его крошка станет невестой какого-нибудь самоуверенного принца. "А если все равно станет, – и в самом деле думал папа, – то пусть у этого принца будет такое чуткое сердце, что он сможет найти свою половинку в самой глухой глуши".

Замок, приютивший принцессу, располагался в живописных горах, и жить там было одно удовольствие. Особенно ей нравилось прогуливаться вдоль узкого Разлучного ущелья, на дне которого клокотал и пенился бешенный водный поток.

В ущелье и вблизи него все цвело. У самого цветущего места отец-король, будучи еще молодым принцем, велел возвести Розовую беседку. Принцесса Инесса частенько сиживала в ней, любуясь окрестностями и представляя, как совсем юный ее папа целуется под ее сводами с ее совсем еще юной мамой…

Принцесса не знала, почему ущелье называется Разлучным, не знала, пока не увидела на другой стороне прекрасного принца. Она не заметила его сразу, потому что принц смотрел, застыв в немом восторге.

Поначалу принцесса смутилась – очень уж влюбленным показался ей принц. И отвернулась (не хотела, чтобы тот заметил румянец, запылавший на ее щеках). Когда румянец поостыл, принцессе Инессе пришло в голову, что невежливо поворачиваться к соседям спиной. И, стараясь казаться спокойной, нашла глазами глаза принца и улыбнулась.

О, господи, что сделала с принцем эта улыбка! Он расправил плечи, вскинул голову, из неуверенного в себе мальчишки превратившись в статного юношу.

–Вы… Вы – волшебная фея! – воскликнул он. – Когда я увидел вас впервые, мне показалось, что я чудесным образом перенесся в Страну Счастья!

– А сейчас вам так не кажется? – промолвила в ответ принцесса. Смотря в лучащиеся любовью глаза принца, она думала, что в Стране счастья, может быть, и не так хорошо, как здесь, с этим застенчивым юношей. И, не дожидаясь ответа, дружелюбно добавила:

– Может быть, вы представитесь?

Конечно, этот вопрос старым дворцовым перечницам мог бы показаться нарушением светских условностей, но эти условности так наскучили принцессе, что она с удовольствием ими пренебрегла.

– Меня зовут принц Гриша… – ответил юноша. – Несколько дней назад мне показалось, что горы вокруг изменились, как будто бы что-то небесное их осенило. Движимый сердцем, я побежал сюда и услышал ваш смех. И понял, что именно он преображает горы… С тех пор я прихожу сюда ежедневно. И сегодня вы меня заметили…

Разве могло девичье сердце не загореться от таких слов? И оно загорелось, и тут же произошло чудо: все цветы вокруг стали ярко красными, потому, что красный цвет – это цвет любви.

С тех пор принц и принцесса свободные часы проводили вместе. И скоро теплые чувства соединили их сердца, хотя Разлучное ущелье оставалось таким же неодолимым, как и прежде. А принцу так хотелось посидеть рядом с принцессой в обвитой розами беседке, так хотелось поцеловать ей руку.

И он принялся строить мост. Пока он строит, я расскажу, что в той стране у влюбленных вырастали невидимые крылья. И чем больше они любили, тем больше и прекраснее становились они. У любящего человека походка становилась легкой, так как крылья придавали шагу невесомость, если он любил сильно, то крылья переносили его через любые препятствия, а если любил беззаветно, то возносили к небесам. Но такие крылья приходилось растить долго и трепетно – любая нечуткость не только по отношению к любимому, но и к окружающим, ослабляла их, и человек очень даже просто мог в самый неподходящий момент сорваться с небес и очутиться на земле.

Скоро крылья появились и у Инессы. На второй день знакомства с Гришей, служанка переодевала принцессу ко сну и меж ее лопаток заметила маленькие пушистые крылышки – почти как у новорожденного цыпленка, но белые. Они были такими маленькими, что не знай о них принцесса, то запросто могла бы стереть их мочалкой. Но принцесса знала, что обзавелась крыльями, да и домочадцы с улыбкой отмечали, что она последнее время не ходит, а летает.

У принца Гриши тоже появились крылья, но он не слишком радовался. Хотя они и были много больше крылышек принцессы, но не могли перенести его через ущелье. И Гриша старался. Он знал: чем больше он будет думать о принцессе, тем больше станут его крылья.

Мост рос не по дням, а по часам. Но, когда принцесса уже хлопала в ладошки, он обрушился. Принца спас плющ, покрывавший отвесные склоны ущелья – он протянул ему ветви. И принц взлетел по ним наверх, взлетел, потому, что крылья его подросли.

Выбравшись, он успокоил принцессу, бледную от волнения, и уговорил ее идти домой. А когда она ушла, принялся кидать в ущелье огромные камни. "Я засыплю его, – думал он, работая из всех сил. – Засыплю, даже если мне придется потратить на это всю мою жизнь!"

Дни и ночи напролет он таскал камни, землю, все, что подвернется под руки, таскал и кидал в ущелье. А принцесса сидела в Розовой беседке и любовалась им. "Ах, как я люблю его" – думала она, наблюдая, как принц отирает пот с решительного лица.

А принц работал и работал, и скоро перемычка была готова. Но как только он ступил на нее, и как только принцесса Инесса отложила в сторону рукоделье, чтобы обнять принца, вздыбившиеся воды подмыли перемычку, и она в секунду исчезла…

Но принц не погиб – окрепшие крылья замедлили падение, и он успел ухватиться за стебель нежно-розовой орхидеи. Ухватился и тут разжал пальцы – из всех цветов, украшавших склоны ущелья, его принцесса больше всего любила именно такие орхидеи.

Плющ не мог не спасти принца. И вновь тот взлетел по его ветвям наверх, взлетел и увидел, что принцесса Инесса лежит без чувств. И заплакал – нет ничего хуже для мужчины, чем не иметь возможности помочь своей любимой.

…Принцесса Инесса так ослабла, что не могла умыться сама. Ей помогала кормилица.

– Как там мои крылышки – спросила принцесса, когда та принялась омывать ей спину. – Подросли?

– Да нет… – ответила честная кормилица

– Но ведь я так его люблю… Я только о нем и думаю…

– Мало любить и думать… – вздохнула старая женщина. – Надо жить любимым человеком. Помогать ему. А ты любуешься цветами и рукодельничаешь… Вот твои крылья и не растут…

– Но я ведь не могу таскать тяжелые камни и строить мосты… Я ведь принцесса…

– Да, – ответила кормилица. – Ты принцесса с маленькими крылышками…

Наутро принц, посуровевший за бессонную ночь, вновь принялся забрасывать ущелье камнями. Когда пришла принцесса, лицо его посветлело, и он понял, что непременно победит Разлучное ущелье. И с утроившимися силами продолжил работу.

А принцесса Инесса направилась в Розовую беседку, подняла с пола рукоделие с почти уже законченными двумя сердечками и летящей голубкой над ними, погладила его ладошкой и, отложив в сторону, переоделась в принесенный рабочий халатик. Переодевшись, пошла к краю ущелья и бросила в него камешек. И случилось чудо: тут же за спинами у влюбленных расправились прекрасные сильные крылья, они взмыли в воздух и бросились в объятия друг друга прямо над самой серединой самого глубокого в мире ущелья.

Пока Смирнов рассказывал, Оля молчала. Закончив, он посмотрел на девочку и увидел в глазах слезы.

– Ты чего? – испугался Евгений Евгеньевич.

– Ничего, – склонила девочка голову так, что она легла на его плечо. – Мне сказок никто не придумывает… Папа раньше придумывал, но его на войне убили. Я так завидую твоей дочери.

– Не завидуй…

– Почему?

– Да потому. Ты вот счастлива без родного отца?

– Нет.

– А почему думаешь, что моей дочери хорошо? Вот ты знаешь, из-за чего твои отчим и мать будут со мной ругаться? Когда я приведу тебя к ним, они сразу увидят, что тебе со мной лучше, чем с ними, они увидят, что мне с тобой лучше, чем им с тобой. А это трудно пережить. Ты понимаешь?

– Да.

– Знаешь, что я тебе еще хочу сказать…

– Что?

– Мне кажется, я уверен, что ты должна жить с ними, по-другому никак нельзя. А сегодня ты решила уйти от них…

– Нет!

– Нет, решила. Сегодня ты сделала маленький шажок в этом направлении. Сегодня ты на один шаг приблизилась к страшному, приблизилась к беспризорности. Я понятно говорю?

– Да.

– А это очень страшно быть беспризорным, я стал им, когда мне было столько же лет, сколько тебе, был, хотя у меня есть мама и была бабушка. Они меня одевали, кормили, посылали в санатории, но ничего не говорили, ничего в мою голову не вкладывали. От этого нельзя вылечиться, это зараза, которой заразится твой будущий муж и будущие дети. И поэтому ты должна вернуться.

– Не хочу!! Без них мне лучше!

– Знаешь, я кое-что понимаю в людях, и могу почувствовать их на расстоянии. Вот твой отчим, знаешь, кто?

– Кто?

– Он маленький мальчик, который был беспризорным. И еще я тебе скажу по секрету, что все мужчины – это дети. Они – дети и хотят быть детьми. И твой отчим хочет быть ребенком, но никак не может найти себе маму. Вот я тебе и предлагаю – стань его мамой.

– Я? – лицо девочки осветилось интересом. – Да вы не знаете, какой он! Он больше вас в два раза. И пять лет сидел в тюрьме.

Смирнову стало нехорошо. Он почувствовал, что знакомство с девочкой закончится для него плачевно.

Рыба шипела и покрывалась аппетитной корочкой. Ночь становилась черной.

– Какой твой отчим и сколько сидел – не имеет значения, – сказал он. – Я же говорил, что все мужчины – дети и хотят ими быть. Если ты к нему будешь относиться, как к сыночку, он станет им. Этим ты убьешь двух зайцев. Мама тебя зауважает и полюбит сильнее – уважение сильно увеличивает любовь – и все очень хорошо кончиться.

Оля палочкой попыталась снять с бревна окуня. Он, конечно, развалился, но Смирнов успел подхватить почти все куски. Спустя минуту они, обжигаясь, ели.

– А как это сделать? – спросила девочка, насытившись (судьбу окуня разделили и ерши).

– Что сделать?

– Вову ребенком.

Смирнов посмотрел уважительно. "Настоящая женщина".

– Вова – это твой отчим?

– Да.

– Очень просто. Ты смотри за ним, как за ребенком. Смотри, чистая ли у него распашонка, поглажены ли ползунки, нет ли сопелек под носом. Замечай, что ему нравиться, ну, не из области табака и спиртного, конечно. Может, он мороженое любит. Знаешь, многие серьезные мужчины любят мороженое, но стесняются.

– Он любит, я однажды подсмотрела. Купил мороженое и свое быстро-быстро в подъезде съел.

– Я ж говорил! Ну и игрушки, конечно, надо покупать. Мальчишки любят игрушки. У тебя есть карманные деньги? Судя по твоей одежде, вы далеко не из бедных.

– Есть…

– Ну и купи ему игрушку. Я знал одного сорокалетнего мальчишку, которому подарили железную дорогу, игрушечную, конечно. Так он два года мастерил из папье-маше горы, реки, мосты и тоннели строил. И у него не оставалось времени на всякие глупости.

– Ты думаешь, что у меня и в самом деле получится сделать его хорошим мальчиком?

– Не сомневаюсь. Видишь ли, я вижу будущее, уж извини за тавтологию.

– А что такое тавтология?

– Ну, это когда в одной реплике повторяют близкие по значению слова. А я сказал: "Видишь ли, я вижу".

– А что у меня получится?

– Я же говорил. И ты говорила.

– Повтори, я хочу хорошо запомнить.

– Ну, пройдет совсем немного времени, и твой папа будет относиться к тебе как к любимой мамочке. А твоя мама поймет, что ты – настоящая женщина и будет к тебе внимательнее. Ты тоже станешь другой. Ты почувствуешь себя доброй волшебницей. Если, конечно, ею станешь.

– Как это если?! Что все это может не получиться?

– Конечно! Ты думаешь, приручение людей – это такое же дело, как нажимать на кнопки? Нажмешь – музыка включиться, нажмешь еще – выключится? Не-е-т, это гораздо сложнее.

– А откуда ты все это знаешь?

– Я этому учился, книжки разные читал…

– А зачем? Почему просто не работал и просто на море не ездил шашлыки жарить?

– Я хотел, чтобы не было несчастных детей, я хотел, чтобы родители любили своих детей, и чтобы их не рожали, если в сердце нет любви, если нет желания сделать их лучше, счастливее себя. Но у меня ничего не получается, никто меня не слышит. А что поделаешь? Люди хотят делать карьеру, а рожают детей, люди хотят жить беззаботно, а рожают детей… Люди, наконец, совсем не знают, что такое ребенок, а делают детей…

– Ты, наверное, плохой волшебник, если у тебя не получается такие простые вещи.

– А я и не спорю. Посмотрим, что из тебя получится. Ты не знаешь, что такое люди. Многие из них забились каждый в свою щель, напихали в них телевизоров, холодильников, ковров, автомашин и сидят в них, сидят с удовольствием, хотя от их пола до их потолка – один миллиметр.

– А ты злой… Вова так о людях не говорит.

– Да, злой! Знаешь, сколько я от них получил? Вот перед отъездом говорил с дочерью о том, что дети умнее своих родителей, потому что только-только залазят в свои щели. Так что? Она устроила мне истерику и выгнала.

– Ты глупый. Разве можно говорить детям такие вещи? А истерику устроила, потому что тебя любит. И маму любит, но чуть-чуть больше, потому что она слабенькая.

– Я знаю. Давай спать ложиться. Я тебе постелю, а сам посижу, подумаю.

– Ты наверно вина хочешь попить? Я видела бутылку в твоем рюкзаке.

– А можно? Ты не подумаешь, что я алкоголик?

– Не подумаю. И не забудь на ночь зубы почистить.

– Хорошо, почищу. А ты?

– Сейчас пойду. Ты меня проводишь к морю?

Они пошли на берег, девочка почистила зубы, отойдя в сторону, пописала. Через час она, завернутая в одеяло, спала в берлоге.

На рассвете пошел дождь, и Смирнову пришлось укрыться с девочкой одной пленкой. Согревшись, он заснул, и она во сне обняла его.

***

Вова нашел их ранним утром. Проснувшись, Евгений Евгеньевич обнаружил, что висит в воздухе, и к его лицу летит кулак размером в пятикилограммовую гирю. Отклонив его левой рукой, он ударил гиганта ногой под коленную чашечку и сразу же другой в одно место. Они упали в болотину, стали бороться.

– Минуты на две меня хватит, – подумал Смирнов, теряя силы, но тут Вова выпустил его, оглашено закричав, вскочил, заводил рукой по спине – падчерица, изловчившись, сунула ему за шиворот тлеющий уголек.

Спустя несколько минут Олин отчим, обнаженный по пояс и растерянный, сидел на пощаженном огнем уголке шпалы, а девочка сидела перед ним на корточках и смазывала покрасневшие места тетрациклиновой мазью из аптечки Смирнова.

– Ты меня прости, Вовочка, – говорила она, водя пальчиком по спине. – Но что я могла сделать? Ты такой глупенький… Большой, сильный, но глупенький. Разве можно так на людей бросаться? Но мне все равно приятно, что ты стал из-за меня драться. Всем девочкам приятно, когда из-за них дерутся. Но этот дядя хороший, у него дочка, как я, и он очень ее любит…

Потом она их кормила завтраком. Прощаясь, Вова пожал руку Смирнову так крепко, что она хрустнула.