Текст книги "Кол Будды"

36.

Вечером они лежали в своей комнате, пили дорогое французское вино, и говорили ни о чем. Потом был ужин, и долгая прогулка к морю. Заснули в третьем часу ночи. Утром, еще затемно, Смирнову стало тревожно, он проснулся и увидел, что Наташи нет, как и ее вещей. Взгляд его, поблуждав по становившейся все более и более ненавистной комнате, остановился на рюкзаке, видневшемся в приоткрытом шкафу.

Он тяжело встал, подошел к нему, порылся.

Кола Будды не было.

Она его унесла.

Несколько минут он сидел на полу, тупо глядя перед собой. Потом попытался рассмеяться, но получилось рыдание.

Он все придумал, и дума кончилась.

Он сочинил очередную Наташу, он сочинил любовь, он придумал кол, его убивший, убивший на время, но убивший.

Он все придумал.

А все придуманное, не сделанное, рано или поздно рассыпается в пыль. И Наташа рассыпалась, ее унесло ветром, и он сидит теперь, одинокий, и думает, что сочинить еще, сочинить, чтобы обмануть себя, чтобы не страдать так нестерпимо.

Он, конечно, сочинит.

Потом.

Потом он опять что-нибудь придумает. Очередную сказку, очередную женщину. Ведь та Наташа, с которой он мальчиком целовался под плакучими ивами, никуда не ушла, она есть в природе, она существует где-то…

Она в воздухе. Она растворена в нем.

Ее не может не быть.

Нет, может.

Ее же нет… Она ушла.

Стало невыносимо. Он вскочил, походил по комнате, постоял у окна, глядя на темную, бессолнечную природу и остро чувствуя лбом равнодушную прохладу стекла.

– Вон отсюда, – шептал он себе, – немедленно вон, и каждый день по двадцать пять километров под дождем и солнцем, двадцать пять километров пехом, чтобы ни о чем не думать. И к Сухуми или Гаграм никакой Галочки, не пожелавшей стать Наташей, в голове не останется. Она выветрится ветром, вымоется дождем, выестся соленым потом.

Почувствовав себя упрямо идущим, идущим, не взирая ни на что, идущим, как всегда, он ожил, бросился собирать вещи и запихивать их в рюкзак. Завязав его, осмотрел комнату, и под кроватью, с Наташиной стороны, увидел ее заколку.

Ему захотелось прикоснуться к ней, подержать в руках, но, пересилив себя, он пошел прочь.

37.

Далеко Смирнов не ушел. На дорожке, ведущей к конторе пансионата, его остановили двое мужчин.

– А ты куда намылился? – загородив путь, удивился один из них, здоровый, с рваным шрамом на щеке. – Давай назад, каляка к тебе есть. И не ерзай, а то покалечим.

Смирнов обернулся на хруст ветки и увидел в кустах человека со странно загнутыми вниз ушами. Он, явно главный в компании, стоял, гнусно улыбаясь и поигрывая пистолетом. В другой раз Смирнов рванул бы в лес напропалую, на авось, и ушел, точно ушел бы, раненый – не раненый, оставив в презент бандитам свой несчастный перелатаный белыми нитками рюкзак, но в это утро ему было все равно. Криво усмехнувшись, он повернулся и пошел к домику, в котором провел день с Наташей.

Нет, с Галочкой.

– Вот почему она ушла… – думал он, неспешно шагая. – Олег приказал ей унести кол, чтобы эти мордовороты случайно не осквернили амулет, вогнав в мою задницу. Или чтобы я со злости не подарил его этим странным ушам. А что если… Что если действительно рассказать главарю о нем? Сказать, что если они вернут кол мне, то я подарю его, предварительно научив им пользоваться? Вбивать, ха-ха, в землю? Нет, не получится. Уши у него обломанные, лапша свалится. Но попробовать можно.

Однако говорить Евгению Евгеньевичу не удалось. Как только он вошел в дом, его свалили ударом в спину, тут же связали руки и заклеили рот липкой лентой. Посадив пленника у стенки на пол, бандиты – человек с ушами и тот, который остановил Смирнова – расселись по креслам. Третий бандит ушел. Видимо, на стрему.

– Ты, козел, допер, что нам от тебя надо? – спросили "уши", выдержав паузу.

Смирнов покивал. Вопрошавший нехотя встал, подошел к жертве и со всех сил ударил в ребра ногой.

Смирнов упал на бок.

Он был растерян. Такого с ним еще не было. Его никогда не связывали и не были ногой в ребра.

"Только бы зубы не выбили, – подумал он, претерпев боль и усевшись в прежнее положение. – Всю жизнь берег, чистил…"

– Нет, ты допер, что нам от тебя надо? – спросил верзила со шрамом, придвинув лицо, искаженное гримасой ненависти и презрения.

Смирнов решил не кивать, но ребрам его лучше не стало.

Тот же самый вопрос ему задавали с различными вариациями раз пятнадцать. По крайней мере, он досчитал до пятнадцати, прежде чем потерять сознание от удара винной бутылкой по голове.

38.

Наташа проснулась под утро. Он спал, сладко прижав к ней бедро.

Она осторожно поцеловала его в губы.

Он, отвернувшись, пробормотал: "Я все придумал, все… Какая ты любимая…"

С трудом сдержав слезы, она поднялась с кровати, оделась, стараясь не шуметь, собрала вещи и, напоследок посмотрев на посапывающего Смирнова, пошла к берегу.

На душе было нехорошо, очень нехорошо.

Всем своим существом и более всего спиной она чувствовала кол, притаившийся в рюкзаке.

Она смотрела вперед, выискивая путь, а глаза ее видели железную змею, стрелой выпрямившуюся змею, змею, которая вот-вот вопьется в сердце, и будет пить из него кровь, будет пить, пока не выпьет всю.

Она бы повернула назад, бросилась бы к нему, к Смирнову, вся охваченная ужасом, бросила бы ему этот кол под ноги и упала бы мертвая и пустая, она бы повернула назад, конечно же, повернула бы, если бы не ум, окаменевший от решимости, если бы не ноги, ставшие чужими и ступавшие сами по себе.

Пройдя около километра по направлению к Утришу, она увидела катер, с которого высаживалась полуночные ловцы крабов. За пятьсот рублей его владелец, молодой парень с внимательными глазами, согласился отвезти ее в Утриш. Через полтора часа она была в Анапе. День провела у подруги, жившей на окраине города, а вечером, ближе к двенадцати, поехала в "Вегу".

В апартаменты Зиночки прошла незамеченной – у нее были ключи от черного входа и других дверей, которыми часто пользовались "левые" клиенты (их, по соглашению с "девочками", посылал Карэн в отсутствии основных квартиросъемщиков).

Зиночку в сметанной маске она нашла в ванной у зеркала, а оставила на полу в бессознательном состоянии – приемам каратэ своих подопечных учил опять-таки Карэн. Учил, приговаривая:

– Классная проститутка должна уметь давать, и не только в … но и в морду.

Из ванной она пошла в детскую, посмотреть, как спит Катя.

Катя спала хорошо, счастливо улыбаясь. В ее объятиях грелся большой плюшевый мишка, купленный "хорошим" Олегом в конце "семейной" прогулки у уличной торговки. Сам глава "семьи" тоже спал – он всегда ложился в час ночи – и спал на спине. Наташа подошла к нему и со всех сил вогнала кол ему в сердце.

39.

К вечеру Смирнов знал, что от него хотят. Точнее, он знал, что хотят эти люди, так действенно заставившие его забыть о Наташе. Они хотели, чтобы их пленник мечтал умереть, и преуспели в этом.

В тот момент, когда кол Будды входил в сердце Олега, Смирнов, ополоумевший, весь в крови и синяках, возопил, теряя последние силы:

– Подавись ты им, подавись! Дарю-ю-ю!

40.

Утром пришла горничная и увидела Катю, с любопытством смотревшую на кол, торчащий из груди бездыханного «папочки».

На ковре, посереди спальной, лежала Зиночка, у нее был инсульт.

Отправив Катю в "детприемник" отеля, горничная вызвала скорую помощь.

Приехавшие врачи констатировали, что Олег жив, то есть сердце его, пронзенное колом, продолжает биться.

41.

Наташа вернулась на том же катере – за время поездки от пансионата до Утриша, она сдружилась с его владельцем, и в два часа ночи он подобрал ее на одном из пирсов Анапы.

К коттеджу она пошла на всякий случай, просто внутренний голос шепнул: "Поди, посмотри, может, не ушел, остался".

А быть осторожной ей подсказало сердце: что-то не то было в лесу, скрывавшем их со Смирновым домик.

Человек, охранявший его снаружи, дрожал в беседке – ночью было холодно, а пить ему настрого запретили.

Его постигла участь Зиночки.

Бандиты, мучавшие Смирнова, закрывшись на ключ, спали пьяным сном. А ключ у Наташи был.

В комнате горел ночник, и Смирнов ее увидел. Увидел ее глаза.

Потом он рассказывал друзьям, что, увидев глаза Наташи, порвал путы, как макаронные. Но на деле ему помогла Наташа. А вот с "ушами" и шрамом он стравился сам. Первые поломал, а второй преумножил.

Эпилог.

Олег не умер, он продолжает жить с колом Будды в сердце. Доктора разводят руками, показывая его репортерам. Тридцать первого августа к нему приходил Капанадзе с цветами и ананасом. Постояв рядом с блаженно улыбающимся должником, смотревшем сквозь потолок и не куда-нибудь, а в себя-Вселенную, он довольно сказал:

– Нирванит, собака. Так ему и надо.

Потом Капанадзе говорил с лечащий врачом, и услышал, что за жизнь больного можно не опасаться, но в ближайшем будущем ни один хирург не возьмется его оперировать.

Смирнов ни в Ялту, ни в Туапсе не пошел. Пожив пару недель в "Веге-плюс", он уехал с Наташей и Катей в Москву. Когда все устроилось, Смирнов направился к знакомому кузнецу, занимавшемуся оградами для богатых, и тот выковал каждому члену его новой семьи по персональному колу. Через год они хорошо расстались – его тянула дорога, ее – уют и состоявшиеся мужчины. Катя к нему ходит гладить ползунки и распашенки.

Зиночка выздоровела, однако последствия инсульта заставили ее переменить профессию. Теперь она продает живые цветы. Ее хорошо знают – в Анапе она самая красивая цветочница.

Старшина из Утриша, отлежав в госпитале четыре месяца, получил от министра Грызлова орден "За мужество" и лейтенантские погоны.

Оля накопила денег и купила отчиму игрушечную железную дорогу. Вова радовался, как мальчишка.

У мальчика с тремя родинками на сердце обнаружились необычайные способности в музыке, и счастливые родители увезли его за рубеж.

Бориса Петровича перевели на дипломатическую службу. На подлете к Монтевидео чудесным образом забеременевшая Валентина родила двойню.

– От кого они? – не смог не спросить Борис Петрович, вглядываясь в лица новорожденных – мальчика и девочки.

– Как от кого? – удивилась Валентина. – От вас.

Карэн приобрел все дома вокруг "Веги-плюс", снес их и расширился втрое. За опытом к нему приезжают из самой Голландии, с известной улицы Красных фонарей.

Капанадзе через год после описанных событий скоропостижно скончался. За это ему поставили памятник.