Текст книги "Хтонь. Зверь из бездны"

– Да ты, стерьва, опять без трусов! – изумился старичок Фрол Кузьмич. – Кой раз примечаю – трусы не носишь!

Пьяная баба, дурачась, прошлась руки в боки по комнате и чмокнула Кузьмича, который был ниже ее на две головы, в румяную стариковскую лысинку.

 
Ах ты, Гена, ах ты, Гена,
Ты не щупай за колено.
Щупай сразу за манду,
А не то к другим пойду!
 

Прохрипев очередную матерную частушку, Валька вместо изящного поклона высоко задрала грязный подол, явив миру пышные рыжие кудри.

– П… да! – благоговейно выдохнул Кузьмич и перекрестился, как на святую икону, матово сверкнув рыбацкой блесной «Гертруды». Похоже, последний раз он наблюдал подобное зрелище лет сорок назад. Слабо ойкнула почтальонка Зина. Даже Стрижак потерял дар речи – хотя Артем давно убедился, что майора вообще крайне сложно сбить с понталыку.

«Плеханов, Игнатов, Засулич, Дейч, Аксельрод», – машинально повторил про себя Казарин последовательность, памятную еще с юрфака. Нехитрый, но действенный мнемонический фокус, благодаря которому многие поколения советских студентов навсегда запоминали членов марксистской группы «Освобождение труда». Чтобы потом с отвращением к самим себе вспоминать эту совершенно бесполезную информацию в самые неподходящие моменты вроде этого.

Никто не заметил, как на пороге комнаты возник встрепанный участковый:

– Товарищ майор, тут старший эксперт-криминалист Лунц звонил: народ громит машину с трупом!..

Глава 4
Пасть Аида

О советском дресс-коде, суевериях в самой атеистической стране и о том, каким неожиданным путем можно попасть в морг города Светлопутинска.

Длинное кумачовое полотнище с лозунгом «Перевыполним план по вскрытиям в Ленинскую пятилетку!» пару секунд парило в воздухе, а затем накрыло бурлящее, словно дерьмо в котелке, людское месиво. Серая фигурка, распластавшаяся на облезлом фасаде городского бюро судмедэкспертизы, медленно отклеилась от стены и, будто нехотя, стала падать вниз. Ее бережно подхватила многорукая толпа, не дав расплющиться о мостовую. Из сотен черных глоток вырвался нечленораздельный вой.

– Что за хрень здесь творится? – проворчал Стрижак, поправив ромбик университетского значка на груди, и сделал неуклюжую попытку выбраться из машины через тушу Вальки фон Кот, которая сладко посапывала и пускала губами пузыри. Грузить ее пришлось в спешке, но это не помешало ей уснуть прямо на плече сопровождавшего ее в «газик» милиционера.

– Не гони, сперва я один пойду, – проговорил Артем. – А вы лучше отъедьте подальше, не маячьте. А то на нас уже оглядываются…

Что-то подсказывало Казарину, что явление Стрижака народу при погонах и картузе с кокардой ясности данной ситуации не прибавит и ничем хорошим не закончится. Другое дело – он, Артем, в своем скромном сереньком пиджачке.

Одежда советского человека была не просто утилитарным предметом, каковой защищает от холода и прикрывает «срам». Она являлась своеобразным маркером, по которому можно было с точностью определить, к какому социальному слою этот самый человек относится: рабочий, колхозник или, не приведи боже, интеллигент. Куда там индийской кастовой системе! Она и в подметки не годилась неписаному советскому дресс-коду.

Главным сословным маркером, по которому безошибочно распознавался социальный статус гражданина, конечно же, являлась шапка. По ондатре было легко узнать партийного бонзу, работника торговли или подпольного цеховика. Вязаные шапки с помпоном или петушиным гребнем (они так и назывались – «петушки») предпочитала легкомысленная молодежь. Ну а лопоухий малахай из зайца или другого какого-нибудь не очень уважаемого зверя, а то и вовсе «из чебурашки», то есть искусственного меха, да еще в комплекте с черными войлочными ботами модели «прощай, молодость» – это была вернейшая примета социального неудачника страны Советов.

В теплое время года, когда шапок обычно не носят, принцип дресс-кода также работал не менее точно, чем часы на Спасской башне Кремля. Импортный замшевый пиджак, к примеру, был атрибутом человека, поднявшегося на самую вершину пищевой цепочки. Он был доступен только избранным небожителям и покупался если не за границей, то, по крайней мере, в закрытом спецраспределителе для приближенных к власти людей. Чуть менее престижной, но остромодной одежкой был синий «олимпийский» костюм с щегольской белой молнией – пижонский «прикид», жутко «дефицитный», как тогда было принято говорить, но все же при желании доставаемый. Особенно он был крут в комплекте с кроссовками «Адидас». Можно отечественными, с несгибаемой, как деревяшка, подошвой, которые шили-пошивали в СССР по лицензии, но лучше гэдээровскими. На противоположном полюсе советского дресс-кода находились, понятное дело, засаленный ватник, кирзачи и небритая морда, распухшая с похмелья.

Казаринский «прикид» болтался где-то между пресловутым ватником и умеренно демократичной «олимпийкой»: серенький кургузый пиджачок, какой нашивали и скромные совслужащие, и пенсионеры, да видавшая виды сорочка в блеклый цветочек с застиранным воротом. Обычная, примелькавшаяся на тысячах советских людей лопотина. Этакая галантерейная антитеза чеховскому высказыванию, что в человеке все должно быть прекрасно. И даже морда не совсем еще пропитая.

Артем выпрыгнул из ментовского «козла», с удовлетворением убедился, что никто не обратил на него ни малейшего внимания, и рыбкой нырнул в толпу. Работа локтями была не самой тяжелой работой, какую Казарину приходилось выполнять в жизни.

Слева от него очутилась трясущаяся бабка с клюшкой и авоськой, набитой мелкими проросшими картофелинами. Она все время прижимала к губам какой-то белый лоскуток и злобно причитала, больно ударяя Артема узловатой палкой по ногам:

– Загубили, ироды! Как есть, нарушили девицу, святую угодницу!

«Чокнутая какая-то», – подумал Казарин, наращивая амплитуду движений локтями.

В гуще народных масс он выхватил глазами еще пару человек, тычущих себе в губы какие-то тряпицы. Но что бы это могло значить, он так и не додумался.

– Эй, пиньжак, дай закусить курятинкой рабочему классу! – прямо на Артема надвинулась огромная, как дупло столетнего дуба, небритая пасть и обдала сложным букетом из ароматов сивушных масел и гнилых зубов.

– Чего? Какой еще курятинкой? – растерялся он, отстраняясь, чтоб ненароком не провалиться в черный провал зловонной дыры.

– Посмолить отвесь граммулечку, – прошамкала пасть, отравляя окружающую атмосферу ядовитыми парами злого черногрязинского самогона.

Казарин запустил пятерню в просторный карман своего потрепанного пиджачка и выудил оттуда мятую пачку «Беломора». Владелец страшной пасти ловко смял жопку папиросы заскорузлыми пальцами, как заправский мастер оригами, чиркнул спичкой и поджег фитиль смертельно опасной бомбы, молниеносно запуская механизм роста раковых метастазов в легких.

– Вот ведь как оно, ёжкин корень, – вновь послышалось из пасти, между гнилыми корешками которой «палочка здоровья» утонула почти по самый кончик, на котором весело горел красный огонек смерти. – Девка-то, вишь, святая оказалась. Платье ейное будто бы от рака исцеляет, а от зубной скорби да сглаза – это уж как два пальца. Смекаешь, паря?..

Артем не поверил своим ушам, но продолжил движение, с трудом протиснувшись между курякой и дебелой бабой с орущим младенцем на руках, который оттянул мамкину замызганную кофту, выудил мощный сисяк с поросячье-розовым соском и, пожамкав немного, потянул в рот. Бабища не обратила на эти манипуляции ровным счетом никакого внимания, будто находилась не на улице в толпе, а у себя в сортире.

Пробиться ко входу в морг, он же, как водится, – бюро судмедэкспертизы, оказалось не проще, чем втиснуться утром в автобус на рабочей окраине. «Легче всунуть в жопу глобус, чем с утра залезть в автобус», – вспомнилось еще из институтских времен. Поближе к вратам в царство трупов, прозекторов и паров формалина красовалась поставленная на попа «буханка», в которой обычно передвигались по области скромные труженики отдела криминалистики областной прокуратуры. «Ну и ни фига себе!» – подумал Артем.

На «уазик» вскарабкалась юркая долговязая личность в расхристанном болоньевом плаще. Разорванная до пупа майка с перекрученными лямками и внушительных размеров нательный крест дополняли варварский наряд. Личность явно находилась на самом дальнем полюсе советского дресс-кода, куда никакой Амундсен не доберется на своих собаках. Как говорится, сквозь прорехи в одежде просвечивало пролетарское происхождение.

 
Это что за большевик
Лезет к нам на броневик?
Серую кепчонку носит,
Букву «рэ» не произносит… —
 

теперь Казарину невпопад пришла на ум одна из вечных стрижаковских прибауток.

– И-братцыыыыи! И-шоита деется! – с надрывом возо-пила личность, растягивая дыру на худосочных персях так рьяно, будто сейчас выпрыгнет из майки-алкашки и воспарит над толпой на спиртовых парах, как упившийся в стельку ангел. – Священномученица Елена, смерть за нас, грешников, принявшая… Тело ея пречистое коммунисты-безбожники пошто забрали?! Надругаются над им, ироды краснозадые, на опыты сдадут богохульные! Шиш им!

«Крестоносец» выкинул вперед в непристойном жесте руку с грязным заскорузлым кукишем. Толпа ответила улюлюканьем и свистом. «Бей жидов!» – визгливо выкрикнул женский голос. Где-то послышался дребезжащий звон разбитого стекла.

Артем наконец пробрался к парадному входу в морг, хотя это и стоило ему пары выдранных с мясом пуговиц и отдавленной ноги. На крыльце, как помятый в схватке волчара, окруженный стаей тявкающих гончих, огрызался на толпу старшина милиции. В его мосластой пятерне был крепко зажат «стечкин», и это была единственная причина, по которой он был еще жив. Казарина он знал, поэтому без церемоний шепнул:

– Через люк, через люк давай!

Затем поправил сбитую на ухо фуражку и снова принял угрожающую стойку. Выглядел он отчаянно, и толпа нападать на него пока боялась. Надолго ли?

Артема вновь всосало в себя людское месиво. Через пару минут, истискав, истыкав локтями, отдавив все ноги и изматерив хорошенько, горластый многоголовый монстр выплюнул его возле угла морга. Поправляя потрепанный в давке пиджачок, Казарин торопливо двинулся вокруг здания. Черный ход был заколочен наглухо и заставлен мусорными баками, доверху заваленными окровавленными бинтами и еще какой-то пакостью. Справа от помойки виднелся неприметный люк, кое-как обмазанный серой краской.

Светлопутинский морг принимал своих постояльцев довольно необычным способом. Еще в начале 30-х годов, на волне всеобщего внедрения рационализации труда, начальник морга отличился необычным изобретением. Чтобы не таскать тела умерших совграждан туда-сюда по ступеням, он оборудовал люк, через который жмурики отправлялись прямиком в покойницкую, как в некоторых заграничных отелях – багаж постояльцев в номер. В тридцать седьмом начальника морга обвинили в шпионаже в пользу Германии и почему-то Аргентины, и он сам отправился прямиком в пасть Аида. Но люк остался, и через него продолжали поступать все новые и новые поколения светлопутинских покойничков. Мертвый багаж исправно доставлялся по назначению. Теперь, похоже, это была единственная возможность и для Казарина попасть внутрь здания.

Он взялся за ржавую скобу и потянул дверцу на себя. Старшина не обманул – она оказалась не заперта. Из квадратного зева пахнуло дерьмом и смертью. Артем опустился на корточки и заполз в люк, плотно притворив за собой крышку. Он очутился в полной темноте. Ползти по туннелю, ведущему в преисподнюю, было на редкость неудобно и как-то жутко.

«Хорошо, хоть клаустрофобией я не страдаю», – подумал Казарин, в тот же миг почувствовал впереди пустоту, не удержал равновесие и полетел куда-то в воняющую смертью бездну.

Глава 5
Храм Задрипанной Смерти

Читатель узнаёт о необходимости человеческого отношения к покойникам, о том, почему старший эксперт-криминалист Лунц носит сорочки только с длинными рукавами, а также знакомится с милейшим человеком, которого судьба наградила поистине жутким прозвищем.

Свободное падение, казалось, длилось целую вечность, хотя на самом деле он падал не дольше секунды. Затем шлепнулся на что-то относительно твердое и довольно холодное, по очертаниям напоминавшее человеческую фигуру. Миг спустя глаза привыкли к свету, и Казарин обнаружил себя возлежащим прямехонько на покойнике – лицом к лицу. Труп упирался своим иссиня-бледным костистым носом прямо в нос Артема. Он, завопив от ужаса и отвращения, скатился на кафельный пол с носилок, которые, видимо, прибыли ранее тем же путем, что и сам Казарин несколько секунд назад.

Покойницкая, освещенная неживым светом ртутных ламп, была пуста, если, разумеется, не считать ее мертвого обитателя. Но Артем уже успокоился, и покойники его больше не пугали. Мало ли он их повидал на своем веку. И все же интересно, куда подевались живые люди? Судя по разбросанным инструментам, вызывавшим в памяти расхожие представления советского человека о застенках гестапо, а также по тому, что прибывший сверху труп на носилках даже не потрудились поместить в холодильник, покойницкую покидали в большой спешке.

Казарин отряхнул брюки и двинулся к выходу. На двери мертвецкой висела бумажка, на которой было нацарапано химическим карандашом:

«УХОДЯ, ПРОВЕРЬ, НАКРЫТ ЛИ ТРУП!»

«Действительно, как не проверить? Вдруг замерзнет, болезный?» – саркастически усмехнулся Артем. Обшарпанная белая дверь вывела его в мрачный низкий коридор без окон, освещенный всего одной нервно мигающей лампой. Он тоже был пуст, если не считать каталки, накрытой простыней, под которой угадывался силуэт миниатюрного человеческого тела. Опасливо обогнув мертвеца, Казарин прошел дальше, как вдруг душа его ушла в пятки от резкого звука за спиной. Он обернулся, и испуг сменился непроходящим липким ужасом: механизм каталки сложился, и простыня съехала вниз, обнажив то, что скрывалось под ней. У маленького трупа на каталке не было головы.

Артем бросился по коридору бегом. Эхо его топота с грохотом проносилось вдоль длиннющей кирпичной кишки и замирало где-то в другом конце огромного здания.

Миновав коридор, Казарин сбавил шаг и по узенькой лесенке поднялся с цокольного, «нулевого» этажа на первый. Перед ним оказался точно такой же коридор, но утыканный с правой стороны подслеповатыми окошками. Зачем они были нужны, непонятно, поскольку каждое было тщательно закрашено белой эмульсионкой. Но все же недоокошки давали достаточно света, чтобы разглядеть, что коридор был пуст, а двери по левую руку закрыты все до одной. Артем подергался наугад в пару-тройку – все оказались заперты на ключ.

«Вымерли они все здесь, что ли? – с раздражением подумал он. – Или ядерная война с Америкой началась?»

Кабинет патологоанатома Толика Думбадзе находился на втором этаже, и Казарин припустил туда суетливой побежкой порядком напуганного человека. Закрашенные стекла вибрировали в рамах и, казалось, прогибались внутрь, словно что-то пыталось их выдавить с улицы. По гулкой пустоте коридора тек невнятный, но несмолкающий гул. Только оказавшись на лестничном пролете между первым и вторым этажами, Артем догадался: так странная акустика этого задрипанного храма смерти преломляет шум толпы снаружи.

На втором этаже Казарина ждал точно такой же унылый коридор с отбитым кафелем и облупившейся штукатуркой. Разница заключалась лишь в том, что одна из дверей была распахнута настежь и из нее мощным потоком бил электрический свет.

Артем на цыпочках подкрался к открытому кабинету и заглянул внутрь. На расхлябанном казенном стуле сидел человек и закрывал лицо ладонями. Из-под скрюченных пальцев стекали ручейки крови и медленно, тягуче падали тяжелыми каплями в лужицу на полу. Человек мерно раскачивался из стороны в сторону, как иудей на молитве. Наконец он отнял руки от лица, и на Казарина уставилась кровавая маска, в которой он с огромным трудом опознал лицо Лунца.

– «Бей жидов!» – потрясенно проговорила кровавая маска Лунца. – Они кричали: «Бей жидов!». Последний раз я такое слышал только в сорок первом, в Львовском гетто…

Артем никогда не видел Лунца в одежде с короткими рукавами – даже в самую страшную жару тот щеголял в тщательно отутюженных нейлоновых сорочках. Но из перешептываний за спиной эксперта-криминалиста Казарин знал, что на руке у него наколот выцветший концлагерный номер.

Всегда снежно-белый воротничок сорочки Лунца теперь пропитался кровью, бабочка понуро опустила крылышки, напоминая сейчас не пижонскую деталь туалета, а дохлое насекомое, изжеванное, проглоченное и отрыгнутое назад каким-то неведомым хищником.

– Успакойся, дарагой, выпей микстуры, палегчает. – Артем только сейчас заметил, что Лунц в кабинете не один и возле колченогого стола топчется на своих толстых слоновьих ногах патологоанатом Толик Думбадзе по кличке Доктор Жмур. В здоровенной волосатой лапище Толика был почти не виден стакан, но по початой бутылке «Столичной», которая поблескивала на вытертой столешнице, можно было догадаться, что за микстуру Доктор Жмур прописал Лунцу.

– Что с вами, Цезарь Маркович? – только и смог выдавить из себя Казарин.

– Все, ша, ничего уже со мной нет, – отвечал Лунц и вдруг, обхватив рукой продолговатую лысую голову, вновь закачался на стуле, как маятник метронома. – Всё пропало, всё! Курточку, платье – все разодрали в клочья, все растащили! Ни черта не осталось! Ни одного вещдока! Все, конец!

– Эти дикари пачиму-та ришили, что дэвачка святая, – пояснил Доктор Жмур и, видя, что Лунц не обращает на него никакого внимания и полностью погрузился в свои переживания, хлобыстнул водку из предназначенного для старика Марковича стакана.

– А голову у трупа они тоже забрали?! – похолодел Артем от страшной догадки.

– Голаву? Какой-такой голаву? – на смуглой, поросшей черной щетиной морде Доктора Жмура сначала проступило удивление, которое затем сменилось пониманием. – А, так ты чэрэз падвал прашел? Ну ты даешь, генацвале! Тэбэ бы в цирке выступать – билэты бы у спэкулянтов нэ дастать было… Нэт, тэло бэз галавы час назад привэзлы – эта пьяная бабка-абходчыца пад тэплавоз папала. Сначала думали – рэбенок, аказалась – бабка. Толка очэн малэнкая. А тэло дэвачки санитары с грэхом папалам атбили у талпы, я его в халадильник памэстил, в самый дальний, чтоб долшэ искали…

Вдруг Доктор Жмур, подобно Лунцу, схватился за висок: в него, пробив в оконном стекле солидную дырищу, угодил камень, который какой-то стервец исключительно метко запустил с улицы.

– Шени деда, – выругался Жмур на грузинском и для верности перевел: – Тваю мать! Эти психи абашли здание! – и повернулся к Казарину. – Пахожэ, это ты их привел за сабой, генацвале! Тэпэр всэм нам крышка! Сэйчас варвутся с чернава хода! Через нэскалька минут вся талпа будэт здэсь!

– А ты в милицию звонил? – спросил Артем, лихорадочно соображая, что делать.

– Званил, как нэ званить! Но эти черти, пахожэ, правада абарвали! – чуть не плакал Думбадзе.

Глаза Казарина зашарили по стенам в поисках решения – но решения не было. Через несколько минут он и его товарищи станут добычей толпы разъяренных фанатиков. Взгляд почему-то зацепился за обтрепанную по краям репродукцию, изображавшую, как мужчина в широкополой шляпе демонстрирует молодым людям – видимо, своим ученикам – внутренности препарированного трупа. Рембрандт, кажется. Как же называется эта картина? Вспомнил! «Анатомия доктора Тульпа»!

У Казарина был особый, редко встречающийся род памяти – эйдетическая память. Сам он ее, правда, называл идиотической. Он мог удерживать и четко воспроизводить в памяти любые впечатления, особенно зрительные. Всплывали они, разумеется, в самый неподходящий для этого момент. Вроде не хочешь – а вот оно.

Решение пришло почти одновременно с тем, как Артем вспомнил совсем не нужное ему название картины, поэтому развить в себе какие-то другие смутные воспоминания, связанные с ней, он не успел. Вместо этого Казарин ухватился за сиротливую бутылку «Столичной», забытую Жмуром на столе, и цыкнул на него:

– Сидите здесь. Береги Лунца!

Затем, под вопли Думбадзе, который отчаянно голосил, что боится оставаться один и что его сейчас «прирэжут как ягненка», Артем гигантскими прыжками понесся по коридору.

Коридор. Пролет. Топ-топ-топ – громадные прыжки через три ступеньки. Еще коридор. На этот раз Казарин скакал в сторону вестибюля. Вот и он. Двое дюжих санитаров в грязных белых халатах подпирали высокие двойные двери своими широченными спинами. С одинаковых, как у близнецов, красных морд ручьями стекал пот. Однако Казарин не заметил, чтобы в двери снаружи кто-то ломился. Видимо, толпа бросилась к черному ходу, догадался он.

– Пост сдал – пост принял. Смена пришла, – отстранил он руками санитаров. Те кулями опустились на затоптанный кафельный пол – видимо, борьба с огромной, фанатично настроенной людской массой отнимает много сил. Артем потянул на себя массивную, отполированную тысячами прикосновений медную скобу.