Текст книги "Хтонь. Зверь из бездны"
Автор книги: Руслан Ерофеев
Жанр: Ужасы и Мистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава 11
Огуречный барон
Главный герой оказывается в гостях у людей, совершенно не по заслугам прозванных в честь важной сельскохозяйственной культуры, и узнаёт, почему к ним применимо содержание статьи двести двадцать восьмой УК РСФСР.
– Тут главное даже не останавливаться! – поучал Стрижак водителя Серегу, удобно развалившись на сиденье ментовского «газика». – Они ведь тебе не сразу гадать предложат. Остановят самым невиннейшим вопросом: «Как пройти на улицу Герцена?» И вот ты уже на крючке. Дальше начнут забалтывать. А язык у них подвешен – будь здоров, Кацнельзон из коллегии адвокатов в этом плане у цыганья чинарики стрелять не достоин! Ты обалдеваешь от шума-гама и даже не замечаешь, как цыганка вырвет у тебя волос. Потом эта Кармен заставит тебя плюнуть на него, начнет вещать, чего она там видит. И скажет: а достань-ка, милый, денежку, надо завернуть в нее волос! Купюра исчезнет, а ты даже не заметишь – цыганка скажет: на кладбище улетела! И благодари Бога, если у тебя еще кошелек при этом не вырвут.
Серега неопределенно хмыкнул, продолжая сжимать баранку.
– Потерпевшие-то в основном – старики! – сокрушался Стрижак, которому было обидно то ли за этих самых стариков, то ли за невнимание Сереги. – Они ж все больные насквозь! Революция, коллективизация, война, разруха! Немало пережило наше старичьё, чего говорить. Так что они с радостью принимают предложение таким вот образом «подлечиться». А потом рыдают перед нами: «Ведь я понимаю, я старая, у меня все болит! Какая порча, мне уж помирать пора!»
Ментовский «газик» трясся как паралитик, на разрыв движка преодолевая колдоёбины частного сектора, где издавна селились местные цыгане. Артем размышлял, подскакивая на вытертом милицейскими и бандитскими задницами сиденье. «Волшебный телефон» на этот раз не подвел: уроженец села Бузеску Молдавской ССР Жан Янович Мундяну действительно был временно прописан в Светлопутинске, в районе с красноречивым названием Морики, что на блатной фене, как известно, означает «цыгане». И, что еще интереснее, около года назад он освободился из мест не столь отдаленных, где отбывал наказание не за что попало, а за совращение малолетней. В общем, поразмыслить было о чем.
– Я ж как раз начинал службу в Ленинском отделе, к которому относится, в частности, и сей злачный райончик, – продолжал вещать Стрижак, качая ушами, словно опахалами. – Здесь проживают в основном «огурцы» – выходцы то ли из Молдавии, то ли из Венгрии, хрен их разберет. А по-ихнему – крестовецони, что ли? Язык сломаешь, пока выговоришь!
– Почему – «огурцы»? – отвлекся от своих мыслей Артем.
– Потому что не ананасы! – лаконично отвечал Стрижак. – Почем я знаю – «огурцы», и всё.
– Слушай, Стрижак, а скажи: это нормально – разговаривать на кладбище с умершими? – вдруг невпопад спросил Казарин.
Майор пристально посмотрел на него, подумал и ответил:
– Нормально. Главное, чтоб они тебе не отвечали.
По сигналу Стрижака «рашен джип» притормозил у забора, на котором были нацарапаны различные слова отнюдь не на цыганском наречии. «Газик» сразу же со всех сторон облепили чумазые оборванные ребятишки.
– Где тут у вас барон, ромалы? – без всяких предисловий спросил майор. – У нас к нему дело.
Несколько смуглых пальцев указали вверх по улице.
Матерящийся Серега остался отгонять цыганят от машины, а Артем со Стрижаком двинулись в указанном направлении.
– А что, мы правда идем к настоящему барону? – спросил Казарин. – Может, он еще и в замке живет, как полагается титулованной особе?
– Да какой, к черту, барон! – разозлился Стрижак на Артемову неосведомленность. – «Баро» по-цыгански означает «большой», «старший», и ничего больше. А вот замок, думаю, у него и впрямь имеется не хуже королевского.
– Как так? – удивился Артем.
– А вот так, – ухмыльнулся Стрижак. – Думаешь, как баронами становятся? Выпихиваются мамкой на кружевные пеленочки с вензелем? Ни фига подобного! Поселился где-нибудь табор, приезжает туда в первый раз милиция. Все попрятались, понятно. А один кто-нибудь не боится, выходит говорить с ментами. Знакомится. Денег дает. И все – после этого он барон. Потому что люди же видят: все боятся, а этот выходит и разруливает.
– И чего, цыгане ему налоги платят, как мы с тобой – советской власти? – хмыкнул Казарин.
– Ну вот смотри. Я – простой цыган, у меня нет связей ни в райсовете, ни в милиции, – продолжал разглагольствовать Стрижак.
Артем не сдержался – хихикнул: уж очень вид лопоухого майора в форменном картузе с кокардой не вязался с образом «простого цыгана».
– Чего ты ржешь? – удивился Стрижак. – Я ж серьезно. К кому я там пойду, чуть чего? А барон идет к начальству, договаривается, чтобы свет провели, чтоб не прогоняли. Если мы, менты, закрыли кого-то из табора – опять же, кто идет в милицию? Барон! Его там знают, он там всех с руки кормит. Надо выкупить своего у ментов или взятку дать в райсовете – идет по табору. У кого червонец возьмет, у кого пять рублей, у кого – рупь. Ну и себя не забывает, понятное дело.
– Может, тогда местного участкового надо было прихватить? – засомневался Казарин. – Он-то точно всех тут знает.
– Как бы не так! – ухмыльнулся Стрижак. – Попробуй только местным ментам заикнуться, кого мы ищем, – и ты этого своего Жана до пенсии разыскивать будешь! Потому что местным от цыганья и бабки, и инфа оперативная капает. Так что мигом сольют твою ориентировочку кому надо, и тю-тю твой подозреваемый! Я тебе сейчас одну штуку покажу – учись, как работать надо. Операция пройдет как по маслу!
– Операция «Ы»… – скептически хмыкнул Казарин.
Но операция прошла «ы» гладко, «ы» быстро.
Стрижак не ошибся – в конце невзрачной улочки, состоявшей из обшарпанных бараков, высился замок не замок, дворец не дворец, а узорчатое чудо, похожее на свадебный торт в розочках и виньетках. Вершину «торта» украшала фаллического вида башенка с круглой красной крышей. «Опять всякая хрень лезет в башку», – мрачно констатировал Артем. В окошке хренообразной башенки горел свет.
Из-за внушительного забора особняка раздался хриплый басовитый лай, но Стрижак и ухом не повел. Он, кряхтя, подтянулся на заборе на руках и рванул низко висевший провод, протянутый к «замку» – его обитатели явно были подключены к электросети несанкционированно и пользовались «лампочками Ильича» на дармовщинку. Как, впрочем, и всеми другими дарами советской власти, подумалось Казарину. Свет в окошке фаллической башенки погас, будто кто-то задул игрушечный фонарик.
– Пошли! – скомандовал Стрижак, отдуваясь.
На настойчивый стук майора дверца в крепких воротах приоткрылась. Стрижак тут же засунул в нее ногу и поднажал. Через мгновение он и Артем оказались в чистом, ухоженном дворике. Пышнотелая цыганская матрона удерживала за ошейник кавказскую овчарку невероятных размеров и лохматости. Нос и морда псины собрались в складки, обнажив клыки длиной и толщиной с палец взрослого человека.
Толстуха оглядела форму Стрижака внимательными глазами-черносливами, лишь слегка мазнула взглядом по скромному пиджачку Казарина. И, видимо, решив, что спорить бесполезно, махнула свободной рукой: мол, проходите, раз приперлись, чего уж там.
Незваные гости прошли через темную переднюю и оказались в роскошном зале. Все здесь было по-цыгански ярко, сусально и аляповато. Одутловатые, будто опухшие от пьянства амурчики на потолке, казалось, не в силах больше удерживать свои целлюлитные тела на высоте и вот-вот рухнут на вошедших. Гардины прогибались под весом тяжелых бархатных занавесей с громадными позолоченными кистями. Бледные цветные пятна от витражей ползали по тучному, упакованному в шелковый халат телу, расплывшемуся по дивану. Перед толстомясым смуглым мужиком красовались чудеса импортной техники – телевизор новейшей модификации с громадным экраном и видеомагнитофон с гордой надписью «Panasonic». Видак Артем, признаться, лицезрел так близко впервые в жизни – до этого он любовался на чудо японской техники только издали, на нелегальных просмотрах полузапрещенных западных боевиков дома у друзей, куда набивалась куча народу, или в городском клубе ДОСААФ. Разглядывая японскую чудо-технику, Казарин не сразу заметил, что толстяк в комнате не один – в его ногах примостилось на подушках еще несколько цыган. Но все они совершенно терялись на фоне монументальной туши барона. Бесформенную голову толстяка, несмотря на его домашний наряд, украшала фетровая шляпа с полями невероятных размеров.
– Ну что, начальник, заходи, раз пришел, – пробуркотала туша с легким акцентом и почесала наливную сиську, которую украшали надпись «Puma» и изображение дикой кошки в броске. Артема туша, похоже, не воспринимала как объект, достойный внимания. Ну и ладно.
– Прости, уважаемый, свет отключили, сволочи. За что честные совейские граждане лавэ башляют? Так обидно, будто сам башляю, ты не поверишь, – осклабилась туша.
Свита у ног барона угодливо захихикала.
Стрижак и Артем примостились на принесенных специально для них молчаливой толстухой скрипучих венских стульях.
– Рассказывай, зачем пришел, – вновь заговорила туша уже с ноткой нетерпения и еще раз почесала фирменный сисяк.
Стрижак коротко изложил суть дела, утаив, однако, что человек с экзотическим французским именем нужен ему отнюдь не для того, чтобы взять у него автограф и сфотографироваться вместе на волшебный аппарат «Поляроид», который лежал на диване возле барона, рискуя быть раздавленным его монументальной задницей.
– Ну ты даешь, начальник! – издевательски захохотала, заулюлюкала туша, сотрясаясь всеми многочисленными складками. – Чтоб я тебе нашего человека вот так, за здорово живешь, взял и выдал? А мне потом куда? На вокзал анашой торговать?
Свита у ног огуречного барона угрожающе загудела.
Стрижак пригладил уши и вдруг цепко ухватился за видик, дремавший без электропитания на тумбочке перед бароном. Огуречный аристократ сделал движение рукой с грязноватыми пальцами, унизанными громадными перстнями, порываясь выхватить у мента роскошную технику. Но вовремя одумался. Да Стрижак и сам уже поставил видик на место.
– А что это вы тут смотрели, огурчики вы мои малосольные, на этом чудесном аппарате, который стоит три моих годовых зарплаты? – вкрадчиво проговорил мент. – Не иначе, как фильм «Ленин в Октябре» или запись речи Леонида Ильича Брежнева на двадцать шестом съезде КПСС?.. Не может быть! – Стрижак состроил огорченную мину, привскочил со стула и ловко выудил из-под задницы барона яркую картонную коробочку, с которой улыбалась лядащая голая девка, явно вырезанная из какого-то заграничного журнальчика и кое-как наклеенная на картон. – Что я вижу! «Грее-чес-ка-я смо-ков-ни-ца»! – прочитал Стрижак по слогам фломастерные каракули. – Статья двести двадцать восьмая УК РСФСР! Распространение порнографии карается лишением свободы на срок до трех лет. А оно, безусловно, имело место – ты ж тут не один теребонькал, а в теплой огурцовой компании. Стало быть, распространение, как говорится, налицо. Попался, порнушник поганый!
Барон наконец не выдержал и вцепился волосатой лапой в видик. Он тискал толстыми пальцами изящную панель, тыкал многочисленные миниатюрные кнопочки, пытаясь выковырять злосчастную кассету. Но ни черта у него не получалось. Шляпа все время сползала ему на глаза, и он нетерпеливо водружал ее на место жирной мохнатой пятерней, унизанной множеством хищных перстней с застывшими в янтаре мухами. Огурцы благоразумно помалкивали, ожидая, чем все закончится.
– Ты зубками ее, зубками! – довольно захохотал Стрижак со стула. – Думаешь, я зря тебе электричество обрубил? Без него ты кассету ни в жизнь не достанешь – кассетоприемник не откроется. Сейчас конфискуем твой видак вместе с его недостойным морального облика советского гражданина цыганской национальности содержимым. Попался ты с поличным, мой похотливый друг. Так что, зову понятых? И можешь не сомневаться, что все они будут не из твоего табора…
Глава 12
Боров с «крылушками»
Главный герой узнаёт о донельзя странных гастрономических пристрастиях некоторых людей, после чего его посещают воспоминания из детства не самого радужного свойства, а затем на него сваливается неожиданное приглашение от загадочного человека с труднопроизносимым именем.
Видеомагнитофон в СССР был предметом если не запрещенным, то запретным. Во-первых, стоил он как новенький автомобиль, и обычным советским людям, живущим на трудовые доходы, был не по карману. «Видаки», как их называли в просторечии, приобретали в загранпоездках известные актеры, певцы, академики – а также цеховики, валютчики и прочие воротилы подпольного бизнеса. Поговаривали, что квартиры, в которых есть видеомагнитофоны, умеют вычислять с помощью специального оборудования воры. И сотрудники правоохранительных органов тоже. Счастливый владелец чуда японской техники, который решил устроить платный показ для «надежных» людей, рисковал схлопотать срок за незаконное предпринимательство, если один из этих «надежных» оказывался сукой. А если на том показе крутили «Греческую смоковницу» или «Эммануэль» – то еще и за распространение порнографии. Самым простым способом взять организатора подпольного кинопоказа с поличным было – отключить в его жилище электроэнергию. И вот уже погас экран, где за секунду до этого демонстрировала свои соблазнительные прелести бесстыжая заграничная актриса Сильвия Кристель, захлебнулся гнусавый тенорок переводчика, который, говорят, нарочно зажимал нос бельевой прищепкой, чтобы в КГБ не вычислили его по голосу. А кассета осталась в кассетоприемнике неопровержимой уликой, и вытащить ее оттуда – никакой возможности.
Из глаз барона выкатывались настоящие слезы – крупные, как горошины. Видно было, что ему совсем не хочется в тюрьму. Огурцы в страхе забились по углам – похоже, главогурец был из тех, кто не прочь потом отыграться на невольных свидетелях своего унижения.
– Так чего ты там вякал про свою баронскую честь, огурчик ты мой пупырчатый? – наконец сладенько пропел Стрижак, вдоволь насладившись произведенным эффектом. – Это нонче большая роскошь – с честью, да на свободе…
– Да какая, к черту, честь, срать я на него хотел во всю ширину задницы! Бикалценди![7]7
Беспортошный (цыганск.).
[Закрыть] Наркоман опущенный! – с полуслова понял барон намек Стрижака и заторопился, стараясь услужить человеку в скромных ментовских погонах, от которого сейчас зависело – отнимут у него «Греческую смоковницу» и эти цветные блики витражей или все останется как есть. – Плохо себя ведет, совсем плохо, начальник. Люди им недовольны. Вчера ему так и сказали: уходи, куда хочешь! Он же не только гажё – русских, он уже и ромов наших на иглу сажает! А я его покрывать буду? Все, все скажу, начальник!..
* * *
…Казарин едва успевал за Стрижаком, широко шагавшим вдоль гнилых покосившихся заборов.
– Где здесь наркоманский дом? – спросил он у цыганят, которые по-прежнему крутились возле приезжих в чаянье подачки.
– Туда ходи, – показал старший пацан грязным пальцем на самую крайнюю развалюху с мутными бельмами маленьких окошек. – Там наркоманы живут!
Стрижак пинком выбил хлипкую калитку, и они на пару с Артемом ворвались в жалкую лачугу. Внутри и правда оказался притон. В спертом воздухе стоял чад и нестерпимо воняло какой-то гадостью – будто тушили несвежее мясо. Где-то недалеко надрывался резким кошачьим криком младенец.
Казарин шагнул в боковую каморку. На промятом диване с торчащими во все стороны пружинами лежал человек без штанов. Ноги его были раскорячены, как у вокзальной шлюхи, готовой обслужить командированного. Но вместо традиционного орудия производства уличных синюх в паху виднелась маленькая округлая ранка с рубцом по краям – вроде воронки. «Колодец», догадался Артем. Туда наркоманы со стажем вводят шприц, потому что вены уже напрочь исколоты и «уходят» вглубь плоти, будто прячутся от хозяина тела, который добровольно занимается саморазрушением. «Нам осталось уколоться и упасть на дно колодца, и пропасть на дне колодца, как в Бермудах, навсегда», – вспомнилось ему из Высоцкого, который, по слухам, сам умер от наркотиков. Из угла рта торчка, словившего «тягу», стекала струйка ярко-белой пенистой слюны. Над диваном был прикноплен кустарный календарь за 1976 год с голыми девками, отпечатанный на плохой фотобумаге – из тех, что наряду с фотографиями Сталина продавали глухонемые в электричках.
Казарин, как слепой, пробрался сквозь плотный, почти осязаемый на ощупь чад в глубь лачуги и ткнулся в чью-то спину. По тускло блеснувшим звездочкам на плечах понял: Стрижак. Майор стоял и смотрел на что-то, не отрываясь. Это что-то шипело, испуская новые порции вонючего пара. Смрад здесь был особенно густым и вязким. Подавшись немного вперед, Артем разглядел очертания малогабаритной газовой плиты. Та была столь густо заляпана жиром, что, пожалуй, могла бы спасти целую блокадную семью – соскребать с нее сало и питаться им можно было не один день, если делать это достаточно экономно.
– Что это за херня? – шепотом спросил он Стрижака.
Тот молча посторонился, давая Казарину разминуться с ним в крохотной кухоньке. Артем пробрался к самой плите, разогнал ладонью плотный пар, висевший в воздухе. На сковороде шкварчала и брызгала вонючим подсолнечным маслом человеческая печень.
Казарин вспомнил знакомый с детства плакат: печень здорового человека и печень алкоголика. Слева – румяная, как заморский плод, здоровая печенка, а справа – натруженная, пузыристая, пораженная циррозом. То, что сейчас стреляло в Артема кипящим маслом с закопченного чугунного кругляша, было очень похоже как на первую, так и на вторую. А больше – ни на что, виденное до этого Казариным.
– Печень? – шепотом спросил он у Стрижака.
Вместо ответа тот грязно выругался, выхватил из кобуры вороненый «макар» и припустил куда-то в задние комнаты. Казарин бросился за ним. Неожиданно они оказались на свежем воздухе. Артем с наслаждением втянул ноздрями порцию озона – и услышал тягучее грудное пение:
Протер глаза от застилавшего их смрада – и остолбенел. За длинным дощатым столом в крошечном заднем дворике восседали «морики» всех возрастов – от древних монументальных старух и стариков до смуглой грязноватой детворы. Общим числом – человек пятнадцать. Все они, от мала до велика, брали из стоявшего перед ними эмалированного тазика и клали в рот что-то, подозрительно напоминавшее то, что шипело на сковородке в доме.
К серому, подернутому пленкой осенних облаков небу взлетел удивительно чистый и сильный тенор:
Ангельское пение вырывалось из пасти огромного, похожего на матерого жирного борова цыгана с бельмом на левом глазу. Куда там сладкоголосому цыганскому соловью Коле Сличенко! Этот хряк даст ему сто очков форы.
– А ну, все на землю, людоеды! – завопил над самым ухом Стрижак, оборвав чудесную песню.
Толстомясые цыганские матроны, завидев вороненое дуло «макара», с плачем полезли под стол, цыганят как ветром сдуло. Мужчины-«морики» сползали со скамеек, сохраняя видимость достоинства.
– Человечину жрете, суки? Где остальное? – вопросил Стрижак, грозно размахивая волыной. – И где убийцу прячете?
* * *
– Понос и рвота – день чудесный, всё, проблевался, друг прелестный, – ухмыльнулся майор, переведя дух. Его выдающиеся уши налились кровью и стали красными, как светофор. Артем утер рот тыльной стороной ладони и поскорее отошел от испакощенного им и Стрижаком забора.
– Зачем же вы это ели-то, уроды вы этакие? – спросил он, и его рот вновь наполнился горькой слюной. – Вам что, жрать нечего? А на работу устроиться не пробовали?
– Не ругайся, начальник, – отвечал жирный любитель пения, он же – таинственный «француз» Жан. Пока он выводил песню про «крылушки», его голос был чище, чем у Робертино Лоретти[10]10
Робертино Лоре́тти – сладкоголосый итальянский певец, который в подростковом возрасте, в первой половине 1960-х годов, был крайне популярен в СССР.
[Закрыть], а когда говорил – разом становился хриплым, как у портового сутенера. – Зачем жрать нечего? Все есть, салат есть, холодец есть, даже курица есть. У меня сын родился! Садись за стол, угощайся! Отказаться нельзя – обида на всю жизнь.
– Надо обязательно съесть кусочек рубашки, в которой его сыночек родился, – наставительно добавила полнотелая цыганская матрона, которая внимательно прислушивалась к разговору. – Так наши предки делали, так и наши правнуки будут. Иначе младенцу счастья не видать, точно тебе говорю, золотенький.
Артема снова затошнило. Ему и в страшном сне присниться не могло, что цыгане после рождения первенца всей родней поедали кусочки… последа. Жареного последа. Плаценты, которая осталась после родов. После родов, которые были у 16-летней жены жирного борова с голосом Робертино Лоретти. Который был осужден за совращение малолетней. Голова кругом! Казарин решительно помотал башкой, прогоняя головокружение, что можно было при желании воспринять и как жест, означающий отказ от предложения поучаствовать в пиршестве. Впрочем, цыган особо и не настаивал – с сотрудниками правоохранительных органов при исполнении он явно имел дело не в первый раз.
– А все же есть у тебя хоть какие-то предположения, кто над девчонкой надругался и завалил ее до кучи? – устало спросил Артем у Жана, который, получалось, не имел к убийству ни малейшего отношения.
– А я знаю? – вскинулся толстяк. – Мое дело маленькое, начальник, мне чужие дети побоку, у меня свои есть! Я тебе что, гаджё[11]11
Гаджё, гаджо (мн. ч. «гадже») – означает «нецыган», здесь: «русский». Два основных правила общения цыгана с гаджё гласят: «при отношениях с гаджё лучше придерживаться правил и законов гадже» и «обращайся с гаджё так, как он обращается с тобой». Цыганский закон также рекомендует избегать браков с гадже, хотя и не запрещает этого. Слово это имеет оттенок превосходства, но все же не используется цыганами в качестве унизительного. Для «плохого гаджё» существуют отдельные слова.
[Закрыть], чужих ублюдков воспитывать? Может, мне еще на субботники начать ходить? Так в нашем языке нет слова «субботник» – между прочим, как и слова «Родина». Так что я и на субботники не хожу, и чужих детей не кормлю, и на Родину эту плюю, понял?!
– Ну, ты же с Валькой на пару сколько водки выжрал с ханкой пополам! Неужели не замечал, чем ее дочь дышит да кто к ней ходит? – принялся орать на Жана Стрижак.
– Водка с ганджа[12]12
Гандж – сленговое название марихуаны и, шире, любого растительного наркотика, предназначенного для курения.
[Закрыть] мажет, а без ганджа бычит, – ухмыльнулся новоиспеченный отец. – Я себя-то иногда не замечаю, начальник, а ты про чужих дочек. Староват я уже для чужих дочек. Вот лет двадцать назад ни одной не пропускал, – и осклабился, обнажив ровный ряд тусклых золотых коронок.
Казарина вновь накрыло мутной водой воспоминаний. Ведь он тоже был тем самым «прицепом», которого как огня боятся все неженатые мужики. Нет, он не был трудным ребенком. Просто Артем, замкнутый и стеснительный до идиотизма подросток, никак не мог примириться с тем, что жизнь отнимала у него единственного близкого человека – мать. А эта сука-жизнь подкидывала и подкидывала маме все более и более отмороженных уродов, из которых лишь один, тихий спившийся интеллигент дядя Сева, нашел с Артемкой общий язык: по вечерам они вместе клеили модели самолетов. Но мама сказала дяде Севе, что он нищеброд и вообще не мужик, и велела катиться на все четыре.
После укатившегося в одном из указанных матерью направлений дяди Севы пошли форменные утырки.
Но самым бесячим из них был Эдик. Парень лет на десять моложе матери, скользкий, лживый подонок. Артем помнил, как стареющая мать из-за него ревела белугой, заливая слезами все вокруг. А этот ходячий кусок дерьмища то бросал ее, то вновь возвращался. Артем его ненавидел на физиологическом уровне. И чем старше становился, тем изощренней издевался над ним. Во дворе он подговорил мальчишек, и те кричали идущему в гости к матери расфуфыренному Эдику: «Эдик-педик!». А однажды Артем набил презерватив, раздобытый с превеликим трудом у старших пацанов, собачьими какашками и засунул ненавистному Эдику в ботинок.
Когда Артему исполнилось одиннадцать, эта пародия на мужика начала лапать его липкими руками, а потом попыталась спустить с него штаны. Но получила от хлипкого на вид пацаненка неожиданный отпор и долго ходила, украшенная здоровенным переливчатым фингалом. Однако домогательства на этом не прекратились. Артем дрался молча, с ожесточением, но стараясь не издать ни звука, чтоб не услышали соседи за стенкой и, не дай Бог, не рассказали маме. Сам он ничего ей не говорил. Однако она, похоже, начала о чем-то догадываться и дала отставку этому говнососу. При этом он проявил себя полным дерьмом напоследок, но это уже мелочи. Артемка был счастлив – больше за маму, наверное, но и за себя тоже. Казарин почувствовал, что ему не хватает воздуха…
– Который тут Артем? – прозвучал вдруг голос с того края реальности, возвращая его из прошлого.
– Ну я, – удивленно отозвался он.
Перед ним снова стоял цыганский барон – на этот раз без свиты, и вместо халата на нем красовался роскошный фирменный спортивный костюм, довольно странно смотревшийся в комплекте с длинноносыми белыми туфлями. Голову «огурца» украшала все та же широкополая шляпа. Интересно, спать он тоже в ней ложится?
– Кхамало тебя зовет, – торжественно изрек барон.
– Какой еще… крахмало? – озадачился Казарин. – Откуда ты знаешь мое имя?
– Я не знаю. Кхамало знает, – строго произнес барон. – «Кхамало» по-нашему означает «Солнечный». Пошли, его нельзя заставлять ждать.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
