Текст книги "Дуэль Пушкина. Реконструкция трагедии"

Примирение с действительностью

В своих отношениях с людьми, не принадлежавшими к ближайшему окружению, император не выходил из рамок формально-служебных отношений. Беседа в Кремле в 1826 г. и прогулки в Царском Селе в 1831 г. нарушили этот принцип и положили начало личным отношениям между государем и поэтом. В письмах Пушкина можно встретить слова о том, что царю он готов пожертвовать жизнью, а равно отзывы о добрых делах императора, подобные следующему: это «делает честь государю, которого искренно люблю и за которого всегда радуюсь, когда поступает он умно и по-царски»⁴⁹⁰. В искренности такого рода признаний сомневаться не приходится.

Сближение с императором облегчило переход Пушкина из стана декабристов в правительственный лагерь. Но переход этот был длительным, трудным и болезненным. Беседа в Чудовом монастыре в 1826 г. не изменила образа мысли поэта.

Для Пушкина жизнь теряла смысл без духовной свободы и верности друзьям. Осенью 1826 г. поэт беседовал с его величеством, а несколько месяцев спустя вручил жене декабриста А.Г. Муравьёвой листок со стихами, без подписи, переписанными неизвестной рукой:

 
[…]
Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа
И братья меч вам отдадут.
 

Обращение к томившимся на каторге декабристам ставило Пушкина в двусмысленное и опасное положение. Отличить его стихи, даже не имея автографа, не составляло труда. Тайная полиция не пощадила бы Пушкина, заполучив текст его новых вольнолюбивых стихов, выражавших солидарность с государственными преступниками.

После встречи с царём положение стало меняться. По словам А. Мицкевича, «он (Пушкин. – Р.С.) рассказывал своим друзьям-иностранцам (полякам. – Р.С.), что, слушая императора, не мог не подчиниться ему. „Как я хотел бы его ненавидеть! – говорил он. – Но что мне делать? За что мне ненавидеть его?“»⁴⁹¹

Большое влияние на Пушкина оказало польское восстание. В июле 1831 г. Пушкин стал с удвоенной энергией хлопотать об основании новой литературной и политической газеты. III Отделение в лице фон Фока отказало ему, и тогда поэт в июле 1831 г. обратился через Бенкендорфа к царю. Он предложил правительству своё перо: «Если государю угодно будет употребить перо моё, то постараюсь с точностию и усердием исполнить волю его величества…» Угроза распада Российской империи и выступление европейской прессы в защиту «мятежных» поляков приобрели в глазах Пушкина значение важнейшего аргумента в пользу создания новой газеты, оплота писателей-патриотов: «Пускай позволят нам, русским писателям, – писал поэт, – отражать бесстыдные и невежественные нападения иностранных газет»⁴⁹².

Когда Пушкин предложил царю перо, среди его соотечественников, отметил Мицкевич, пошли разговоры, что он «продался правительству».

На умонастроение поэта влияли многие обстоятельства. Не последнюю роль играли упрочившиеся отношения с государем. Общение с Николаем I привело Пушкина к убеждению, что трон в России занял, может быть, впервые, человек исключительной честности и порядочности, подлинный патриот. При такой оценке Пушкину нечего было опасаться, что царь использует его перо для каких-нибудь бесчестных целей. В этом заключалась главная причина верноподданнических заявлений поэта.

III Отделение, по-видимому, не изменило своего отношения к проекту Пушкина, и в 1831 г. царь отклонил его предложение.

Год спустя поэт вновь обратился к властям. На этот раз ему удалось заручиться одобрением Николая I. Помогло вмешательство Жуковского и бывших арзамасцев. 27 мая 1832 г. Пушкин сообщил Бенкендорфу о своём ходатайстве «стать во главе газеты, о которой господин Жуковский, как он мне сказал, говорил с вами»⁴⁹³. Надо думать, что Жуковский говорил прежде с самим императором.

Ещё в мае 1830 г. поэт просил Вяземского поговорить с молодыми министрами по поводу газеты⁴⁹⁴. В 1832 г. Пушкина получил поддержку со стороны Министерства просвещения. Став товарищем министра просвещения, Уваров фактически предложил поэту своё покровительство.

Александр Сергеевич нисколько не преувеличивал, когда писал в черновом письме к Бенкендорфу: «…в последнее десятилетие царствования покойного государя (Александра I. – Р.С.) я имел на всё сословие литераторов гораздо более влияния, чем министерство (министерство просвещения. – Р.С.), несмотря на неизмеримое неравенство средств»⁴⁹⁵.

Бывший арзамасец Уваров прекрасно понимал, сколь глубоко влияние Пушкина на культуру, и не терял надежду превратить его в рупор своего ведомства. Однако поэт отверг домогательства Уварова и получил у царя разрешение на издание газеты через министра внутренних дел Блудова, другого арзамасца. Блудов заручился согласием поэта на то, что его газета «будет давать самые скорые сведения из Министерства внутренних дел». Летом 1832 г. Н.А. Муханов записал в дневнике: «Оживлённый спор с Уваровым по поводу журнала Пушкина. Он уязвлён, что разрешение было дано ему министерством внутренних дел, а не его министерством»⁴⁹⁶. Более всего Уварова обидело то, что поэт отверг его прямое предложение о покровительстве и сотрудничестве, переданное через Филиппа Вигеля.

Уваров понимал, что независимая от его ведомства газета Пушкина может ослабить контроль Министерства над миром русской словесности. Отвергнутый покровитель стал противником пушкинского проекта.

11 июля 1832 г. поэт писал Погодину: «Знаете ли вы, что государь разрешил мне политическую газету?»⁴⁹⁷

Пушкин поспешил представить властям программу новой газеты. На её страницах предполагалось помимо обзоров литературы помещать официальные материалы:

«О мерах правительства.

NB материалы от правительства.

Корреспонденция».

В отдельную рубрику были выделены пункты:

«Предварительное изъявление мнений правительства. Внутренние происшествия; указы. О мерах правительства. …Пособия: повеления министров… Официальность»⁴⁹⁸.

Пушкин без обиняков предлагал основать и возглавить официозную правительственную газету. «Журнал мой, – писал Пушкин, – предлагаю правительству – как орудие его действия на общее мнение»⁴⁹⁹.

Союз с правительством, по замыслу Пушкина, должен был иметь в основе патриотизм. Его проекты вызвали возражения с разных сторон. Вяземский ещё в 1827 г. пустил в оборот выражение «квасной патриотизм» для обозначения ложного патриотизма. 5 июля 1832 г. Н.А. Муханов пометил в дневнике: «Пришол Александр Пушкин. Говорили долго о газете его. Он издавать её намерен с сентября или октября; но вряд ли поспеет. Нет ещё сотрудника… О Вяземском. Он сказал, что он человек ожесточённый, aigri, который не любит России, потому что она ему не по вкусу… Пушкин говорил долго. Квасной патриотизм… Цель его журнала, как он её понимает – хочет доказать правительству, что оно может иметь дело с людьми хорошими, а не с литературными шельмами, как доселе сие бывало»⁵⁰⁰.

Возражения Вяземского повлияли на решение Пушкина отказаться от издания газеты.

Булгаринская журналистика пользовалась большими преимуществами, вытекающими из её официозного положения. Продажной прессе поэт пытался противопоставить союз властей с честными журналистами. Новое издание должно было получить нейтральное наименование «Дневник».

Пушкин успел подготовить первый номер газеты. Номер был условно помечен датой «1 января 1833 г.»

Разрешение на издание газеты знаменовало важный момент в жизни поэта. Если бы Пушкин стал во главе официальной правительственной газеты, его переход в правительственный лагерь завершился бы окончательно. Но после подавления польского восстания его патриотические чувства пошли на убыль. Согласие с царём начало давать трещины. Готовность Пушкина возглавить официоз поколебалась. Поэт не стал настаивать на осуществлении своего проекта, а Бенкендорф не представил подготовленный номер «Дневника» на утверждение монарху.

Пушкин не надеялся ужиться с цензурой. Жуковский много раз обсуждал с другом его положение и выступал посредником между ним и цензурой. Уже после гибели поэта он обратился к Бенкендорфу с откровенными и резкими словами: «Государь император назвал себя его цензором… Скажу откровенно, эта милость поставила Пушкина в самое затруднительное положение… На многое, замечанное государем, не имел он возможности делать объяснений; до того ли государю, чтобы их выслушивать?»⁵⁰¹

Необходимость пройти государеву цензуру вела к неизбежным проволочкам. Но главное заключалось в другом. Поэт пожертвовал проектом, сулившим большие выгоды, потому что не хотел жертвовать своей независимостью и духовной свободой.

В 1832 г. Александр Сергеевич опубликовал «Анчар» без разрешения государя, за что немедленно получил выговор от Бенкендорфа. В тот же день поэт ответил шефу жандармов словами: «Я всегда твёрдо был уверен, что высочайшая милость, коей неожиданно был я удостоен, не лишает меня и права, данного государем всем его подданным: печатать с дозволения цензуры»⁵⁰².

В декабре 1833 г. Пушкин обратился к Бенкендорфу с просьбой разрешить ему отдать свои сочинения в журнал Смирдина «Библиотека для чтения» без обращения к царю, подвергаясь цензуре на общих основаниях. Просьба была доложена Николаю I, и требуемое разрешение получено⁵⁰³. Речь шла исключительно о «пиесах для журнала Смирдина». Но это уже была частность.

На государевой службе

Пушкин видел два пути сотрудничества с правительством. Он готов был взять на себя редактирование журнала, но не прочь был заняться историческими исследованиями. Второй путь, считал поэт, более соответствует его склонностям. Ещё в 1831 г. Пушкин в черновом варианте письма к Бенкендорфу высказал следующее пожелание: «Если политический журнал покажется предприятием излишним, то буду просить дозволения заняться историческими изысканиями в наших Государственных архивах и библиотеках». В беловом варианте письма Бенкендорфу эта мысль получила развитие. «Не смею и не желаю взять на себя звание Историографа после незабвенного Карамзина; но могу со временем исполнить давнишнее мое желание написать историю Петра Великого и его наследников до государя Петра III»⁵⁰⁴.

В 1827 г. Пушкин высказывал намерение описать историю царствования Александра I и Николая I. Теперь он остановился на более узкой теме – истории Петра I и его ближайших преемников. Предложение Пушкина пришлось кстати. На письме Пушкина Бенкендорфу монарх пометил: «Написать г-фу Нессельроду, что государь велел принять его в Иностранную Коллегию… для написания Истории Петра Первого»⁵⁰⁵. Царь ещё больше сузил тему исторических занятий Пушкина, назвав имя Петра I и отбросив его преемников, включая Петра III. Между тем, история ближайших предшественников Николая интересовала поэта в наибольшей мере.

26 сентября 1831 г. А.И. Тургенев сообщил в письме брату важную новость: «Александр Пушкин точно сделан биографом Петра I и с хорошим окладом»⁵⁰⁶.

Тридцатисемилетний Карамзин, знаменитый писатель и поручик в отставке, при вступлении в должность историографа удостоен был оклада в 2 000 рублей. Успех Карамзина придал этой должности авторитет и блеск.

Пушкин был удостоен большего оклада. Но о величине его поэт узнал не сразу. Поэт тотчас известил приятелей о свалившейся на его голову милости: государь «записал меня недавно в какую-то коллегию и дал уже мне (сказывают) 6000 годового дохода»⁵⁰⁷.

Начав службу после окончания Лицея, Пушкин выслужил скромный оклад. В канцелярии Инзова он получал 700 рублей ассигнациями в год. Эти деньги ему стали платить не сразу. 28 апреля 1821 года генерал И.Н. Инзов обратился по этому поводу с секретным письмом в коллегию иностранных дел: «В бытность его (Пушкина. – Р.С.) в столице, он пользовался от казны 700 рублями на год; но теперь, не получая сего содержания, не имея пособий от родителя, при всём возможном от меня вспомоществовании, терпит, однако ж, иногда некоторый недостаток в приличном одеянии»⁵⁰⁸.

Новый оклад в семь раз превышал прежний.

Пушкин смотрел на службу как на синекуру. Она не стесняла его никакими обязанностями, не регламентировала его занятия⁵⁰⁹.

«Царь взял меня в службу, – писал поэт Плетнёву, – но не в канцелярскую, или придворную, или военную – нет, он дал мне жалование, открыл мне архивы… Он сказал: Puisqu’il est marie et qu’il n’est pas riche, il faut faire aller sa marmite» [раз он женат и небогат, то надо дать ему средства к жизни]. (Другие переводы: надо заправить его кастрюлю; надо позаботиться, чтоб у него была каша в горшке)⁵¹⁰.

«Каша в горшке» у Пушкина привлекла общее внимание. Молва многократно преувеличила царскую щедрость.

Брак повлёк за собой материальные трудности. Женясь, поэт думал «издерживать втрое против прежнего, вышло вдесятеро». Собственно, безденежье преследовало поэта всю жизнь. «В Москве говорят, – сетовал поэт в октябре 1831 г., – что я получаю 10 000 жалованья, но я покамест не вижу ни полушки; если буду получать и 4 000, так и то слава богу»⁵¹¹.

В июле 1831 г. царь на основании прошения Пушкина распорядился, чтобы ему было положено жалованье. Бенкендорф пометил на пушкинском письме: «Не угодно ли будет графу (Нессельроде. – Р.С.) испросить или самому назначить Пушкину жалование»⁵¹². Бюрократическое колесо завертелось. Но прошёл почти год, прежде чем дело сдвинулось с места. Терпение поэта истощилось. 3 мая 1832 г. он просил Бенкендорфа сообщить ему, откуда и с какого дня он должен получать жалованье, положенное ему государем⁵¹³.

Назначение Пушкина историографом привело к межведомственной тяжбе. Граф Нессельроде долго отказывался платить деньги коллежскому секретарю Пушкину. Министр внутренних дел Блудов при встрече с поэтом по-дружески сообщил, что говорил с государем и «просил ему жалованья, которое давно назначено, а никто выдавать не хочет». Николай I приказал Блудову обсудить дело с Нессельроде. « Я желал бы, чтобы жалованье выдавалось от Бенкендорфа», – отвечал тот⁵¹⁴.

Н.А. Муханов описал беседу в дневниковой записи от 29 июня 1832 г. В точности его записи сомневаться не приходится. Высшие сановники империи, конечно же, знали о желании Бенкендорфа привлечь на службу в жандармский корпус Пушкина. Не с этим ли обстоятельством связано было предложение Нессельроде?

По понятным причинам министр иностранных дел не желал водворения в своём ведомстве поднадзорного чиновника.

Нессельроде подчинился лишь после того, как 4 июля 1832 г. получил через Бенкендорфа высочайшее повеление платить жалованье Пушкину в Министерстве иностранных дел⁵¹⁵.

В связи с поступлением на службу коллежский секретарь Пушкин был произведён в титулярные советники. С него взяли подписку о непринадлежности к тайным обществам и масонским ложам, а затем привели к присяге на верность царю. В официальной табели о рангах Пушкин занял невысокую ступень чиновника IX класса. Соответственно, он получил оклад в 5 000 рублей ежегодно и право на обращение «Ваше благородие». (Начиная с VIII по VI класс чиновников именовали «высокоблагородие», тогда как «благородием» именовали и неслужилых дворян.)

Вюртембергский посол Гогенлоэ так прокомментировал службу Пушкина: «Назначение Пушкина историографом было только средством связать его перо и отвратить его от поэзии, в которой каждый стих выражал чувства, мало соответствующие тем, какие хотели видеть у большинства нации»⁵¹⁶.

Запрещённая поэма

Согласие с царём, упрочившееся в период польского восстания, позволило Пушкину перейти на позиции верноподданного. Новое положение не соответствовало характеру поэта и таило в себе много неудобств.

В августе 1833 г. в руки Пушкина попал только что изданный за рубежом сборник стихов Мицкевича, непосредственно его касавшийся. В стихах, озаглавленных «Памятник Петра Великого», польский поэт описал свою встречу и беседу с Пушкиным у подножия «Медного всадника» в Петербурге. Два поэта придерживались противоположных взглядов на значение петровских преобразований. Сам памятник Петру I Фальконе олицетворял для одного – Россию молодую, для другого – самодержавную тиранию. Подобно пророку, Мицкевич предсказывал, что дело Петра рухнет, когда «блеснёт солнце свободы и западный ветер согреет эту страну». В сборнике Мицкевича Пушкин нашёл описание наводнения 1824 г. и стихи «Друзьям-русским» с укором в покорности тирану.

Осенью того же 1833 г. Пушкин написал поэму «Медный всадник», которая в некотором отношении была ответом Мицкевичу. 6 декабря 1833 г. поэт через Бенкендорфа передал поэму царю, а уже 12 декабря шеф жандармов вернул рукопись с собственноручными пометами Николая I. Пушкин был ошеломлён и отступил от правила не касаться литературных сюжетов в дневнике. 14 декабря он записал:

«Слово кумир не пропущено высочайшей ценсурою; стихи

 
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова —
 

вымараны. На многих местах поставлен (?)…»⁵¹⁷

В своё время трагедия «Борис Годунов» подверглась не меньшей цензурной правке. Но изменилась ситуация. Прежде Пушкин был вольным поэтом, теперь – чиновником на жалованье, которое ему платили как придворному историографу. Замечания на рукописи «Медного всадника» поразили поэта не только самим фактом вторжения самодержца в сферу его творчества, но и тем, что дело касалось его будущей истории Петра I, над которой он трудился с усердием. Установки монарха не совпадали с оценками историографа. Между тем, Пушкин намеревался писать историю преобразователя, следуя истине и только истине.

Пушкин отказался внести исправления в текст своего сочинения и ограничился тем, что опубликовал небольшой отрывок из поэмы. Цензура царя нанесла поэту не только моральный, но и материальный ущерб. В декабре 1833 г. он сообщил Нащокину о своих денежных неприятностях, проистекавших из необходимости расторгнуть договор со Смирдиным, «потому что Медного всадника цензура не пропустила»⁵¹⁸.

Необходимость писать по долгу царской службы тяготила поэта. В 1833 г. он предпринял попытку расширить поле своих исторических изысканий. 22 июля в прошении Бенкендорфу он писал: «Обстоятельства принуждают меня уехать на 2–3 месяца в моё нижегородское имение – мне хотелось бы воспользоваться этим и съездить в Оренбург и Казань, которых я ещё не видел. Прошу его величество позволить мне ознакомиться с архивами этих двух губерний»⁵¹⁹. Николай I не желал надолго отпускать поэта из столицы и велел задать ему вопрос: «…по какой причине хотите Вы оставить занятия, здесь на вас возложенные?»⁵²⁰ Чиновнику IX класса пришлось объяснять, почему он пренебрегает царским поручением относительно написания официальной истории Петра Великого. Поэт сослался на то, что уже два года занимается одними историческими разысканиями, а теперь ему «необходимо месяца два провести в совершенном уединении, дабы отдохнуть от важнейших занятий…» К счастью, Николай I понимал, что мелочная опека в отношении Пушкина не даст ожидаемых результатов, а лишь оттолкнёт его. Он удовлетворил просьбу историографа.

Подрядившись писать историю царствования Петра Великого, Пушкин использовал предоставленное ему право работать в архивах, чтобы написать историю бунтовщика Пугачёва. В письме Мордвинову от 30 июля 1833 г. он объявил, что взялся за сочинение «романа, коего большая часть действия происходит в Оренбурге и Казани»⁵²¹.

Сказать правду он не мог. В 1827 г. Бенкендорф запретил Пушкину напечатать песни о Степане Разине на том основании, что «церковь проклинает Разина, как и Пугачёва»⁵²².

Биография Суворова была ещё одним предлогом к занятиям пугачёвщиной. Интерес к подвигам прославленного полководца не ставил под сомнение благонамеренность автора.

Пушкину были выданы документы, связанные преимущественно с военными действиями против бунтовщиков. Что же касается следственных материалов, заключавших допросы Пугачёва и его сподвижников, они были засекречены. Лишь после издания книги император разрешил Пушкину ознакомиться со всеми секретными материалами. Министр юстиции Дашков позаботился о том, чтобы передать эти материалы в архив для занятий Пушкина. Но к тому времени поэт отказался от намерения продолжить работу над книгой о пугачёвщине.

Пушкин давно обдумывал план исторического романа из времён Пугачёва в духе Вальтера Скотта. Он с полной откровенностью заявлял, что рассчитывает поправить свои материальные дела с помощью издания книги о бунте.

Завершив работу, Пушкин через Бенкендорфа просил царя лично рассмотреть его сочинение. Он объяснял причины, побудившие его обратиться к пугачёвщине: «…думал некогда написать исторический роман, относящийся ко временам Пугачёва, но, нашед множество материалов, я оставил вымысел, и написал Историю Пугачёвщины»⁵²³. Письмо Пушкина не содержало формальной просьбы о публикации Истории Пугачёва. Автор как бы заранее принимал любое решение государя: «Не знаю, можно ли мне будет её (рукопись. – Р.С.) напечатать, – писал Александр Сергеевич, – но смею надеяться, что сей исторический отрывок будет любопытен для Его Величества…»

В черновом варианте письма Пушкин касался вопроса о принципах, которыми он руководствовался при написании сочинения: «…я по совести исполнил долг историка: изыскивал истину с усердием и излагал её без криводушия»⁵²⁴. Приведённые строки Пушкин вычеркнул. Слова об изыскании истины казались неуместными в письме, извещавшем, что труд написан исключительно для Его Величества. Пушкин был превосходным психологом и к тому же он успел изучить характер самодержца.

Жандармерия с подозрением отнеслась к затее поэта. Но Николай I после цензурного просмотра пушкинского сочинения 31 декабря 1833 г. одобрил его. В марте 1834 г. казённая типография получила распоряжение печатать «Историю Пугачёвского бунта».

Пушкин писал историю с исключительной тщательностью и добросовестностью. Он потратил много труда на знакомство с архивными материалами, объехал край, некогда охваченный бунтом, и собрал показания очевидцев, оставшихся в живых. Разрушительная стихия народного бунта предстала перед ним во всей наготе и безобразии. Отношение поэта к пугачёвщине всего точнее выразили слова из «Капитанской дочки»: «Не приведи бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!»

Завершив книгу, Пушкин счёл необходимым составить 28 замечаний, адресованных лично царю. В них он затронул темы, не раскрытые в сочинении. Пушкин подчеркнул, что во время бунта «весь чёрный народ был за Пугачёва. Духовенство ему доброжелательствовало…»; зато самой надёжной опорой правительства в борьбе со злодеями было «хорошее» (старинное) русское дворянство. Что касается немцев в генеральских чинах, они «действовали слабо, робко, без усердия»⁵²⁵.

Трудно согласиться с предположением, будто император невнимательно прочёл книгу Пушкина и только потому разрешил напечатать крамольное сочинение. Губительность крепостного права была очевидна не для одних только либералов. Образованные по высочайшей воле секретные комитеты обсуждали крестьянский вопрос. Николая I история бунтов волновала не менее, чем его венценосных предшественников. Призрак пугачёвщины пугал всё благонамеренное общество.