Текст книги "Дуэль Пушкина. Реконструкция трагедии"

Екатерина Андреевна Карамзина, в девичестве Колыванова, была незаконнорождённой дочерью князя Андрея Вяземского. Карамзин женился на ней после смерти первой жены. «Моя первая жена, – писал он, – меня обожала; вторая же выказывает мне более дружбы».

Карамзина была всего на 5 лет моложе матери Пушкина. В 1817 г. Александр написал письмо Екатерине Карамзиной с признанием в любви. Она показала письмо мужу. Беседа со знаменитым историографом положила конец пылким надеждам юноши, и он расплакался. Министр Блудов вспоминал, «что Карамзин показывал ему в царскосельском китайском доме место, облитое слезами Пушкина»²¹². Карамзиной был очарован не один Пушкин. С ней любил танцевать царь Александр I.

Перед свадьбой Пушкин получил массу наставлений от приятельниц, но за советом и одобрением обратился к одной Карамзиной. Единственная женщина, у которой поэт испросил благословение на смертном одре, была Екатерина Карамзина. Сразу после смерти Пушкина она делилась с сыном: «…пишу тебе с глазами, наполненными слёз, а сердце и душа тоскою и горестью»²¹³.

NN не была вечной, потаённой, романтической любовью. Она была «всего лишь» первой любовью Пушкина.

Полагают, что в первый перечень увлечений поэт включил имена женщин, которые внушили ему наиболее серьёзные чувства, тогда как во второй попали героини более лёгких и поверхностных увлечений²¹⁴. Насколько справедливо такое предположение?

Ответ на этот вопрос даёт история кишинёвских увлечений поэта. Когда Пушкин покинул Кишинёв, его приятель Н. Алексеев стал периодически сообщать ему новости о кишинёвских дамах, некогда круживших ему голову. В 1826 г. он сообщил поэту, что Сандулаки вышла замуж, Соловкина умерла, Пульхерия состарилась и в бедности, Калипсо в чахотке; одна Еврейка осталась на своём месте. Отвечая Алексееву, поэт вовсе не откликнулся на сообщение о миловидной Сандулаки и на печальные новости о Пульхерии Варфоломей, но зато вспомнил трёх кишинёвских прелестниц: «Еврейку, Соловкину и Калипсо»²¹⁵.

По словам Данзаса, Пушкин часто вспоминал о Еврейке, которая была дочерью содержательницы трактира в Кишинёве. «Она была не дурна, но коса»²¹⁶. Соловкина, урождённая Бем, была женой батальонного командира. Ею, по замечанию друзей, Пушкин бредил. Она рано умерла.

В главный перечень «Дон-Жуанского списка» были внесены лишь гречанка Калипсо и Пульхерия Варфоломей. Калипсо Полихрони была дочерью знатного грека-чиновника из Константинополя и бежала в Россию от турок. Она болела чахоткой и вскоре умерла. Роман с Калипсо не относился к числу серьёзных увлечений поэта. Но про Калипсо говорили, что в бытность Байрона в Греции он сделал её своей любовницей²¹⁷. Это обстоятельство и побудило поэта вписать её хорошо узнаваемое имя в Альбом.

Пульхерия была дочерью генерального откупщика Бессарабии Иордаки Кириака-Варфоломея. Пушкин часто бывал в его доме, где собирались члены масонской ложи «Овидий» и вино лились рекой. Один из завсегдатаев этого дома вспоминал, что Пушкин особенно ценил простодушную красоту Пульхерии и её «безответное сердце, не ведавшее никогда ни желаний, ни зависти»²¹⁸. Поэту не удалось смутить покой девушки, которую он ласково называл «голубица». В письме к Вигелю (1823 г.) Александр Сергеевич писал: «Пульхерии Варфоломей объявите за тайну, что я влюблён в неё без памяти и буду на днях экзекутор и камер-юнкер…»²¹⁹ Как видно, Пушкин ухаживал за дочерью откупщика шутя. Слова о том, что завтра он станет экзекутором (совсем ничтожный чин) и камер-юнкером (немалый придворный чин) показывают, что он не прочь был посмеяться над простодушной девой, пренебрегшей им. Пульхерия заняла почётное место в «Дон-Жуанском списке», но не потому, что она сыграла какую-то роль в жизни Пушкина, а потому что это соответствовало правилам игры.

В салоне девиц Ушаковых невозможно было назвать имен Елены Соловкиной или Еврейки.

Итак, первый перечень женских имён, строго говоря, не был перечнем самых серьёзных увлечений Пушкина.

На вечере у барышень Ушаковых поэт вспомнил 16, а потом ещё 21 женское имя. Его припоминаниям недоставало полноты. Сразу после помолвки с Натальей Гончаровой Пушкин писал Вере Вяземской: «Моя женитьба на Натали (это, замечу в скобках, моя сто тринадцатая любовь) решена». Своё признание Пушкин сопроводил словами о том, что чувствительна лишь первая любовь, тогда как все последующие – дело чувственности²²⁰. Пояснения такого рода должны были, по замыслу поэта, опровергнуть подозрения приятельницы насчёт того, что его сто тринадцатая любовь (к Гончаровой) может быть любовью романтической, чувствительной. В том же письме он приглашал Вяземскую на свадьбу посажённой матерью. Княгиня Вера пользовалась дружбой поэта, и ни с кем он не был столь откровенным, как с ней.

Пушкин шутливо утверждал, что увлечений у него было сто и ещё тринадцать, иначе говоря, очень много.

Мария Волконская писала о Пушкине: «Как поэт, он считал своим долгом быть влюблённым во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался…»²²¹

В некоторых изданиях Пушкину приписаны следующие слова: «В большей или меньшей степени я был влюблён во всех хорошеньких женщин, которых знал, все они изрядно насмехались надо мной и, за исключением одной, со мной кокетничали»²²². Происхождение этой цитаты не вполне ясно, так как в этих изданиях она приведена без ссылки на источник.

Стихи и слава обеспечили поэту всеобщее внимание, искушавшее его ежечасно. Светские дамы наперебой кокетничали с ним. Но многие ли принимали всерьёз его чувства?

Пушкин шутливо обобщил свой любовный опыт в письме к своему преданному другу Элизе Хитрово: «Я больше всего на свете боюсь порядочных женщин и возвышенных чувств»²²³. К тому времени Пушкин утратил многие из былых иллюзий. Поучая шестнадцатилетнего Павла Вяземского, он говорил, что для мужчины важно уметь приковать к себе внимание женщины «и в этом деле не следует останавливаться на первом шагу, а идти вперёд, нагло, без оглядки, чтобы заставить женщину уважать вас»²²⁴. Что выражали эти поучения: минутное настроение поэта или опыт стократных обид? Печальным аккордом звучали стихи:

 
Когда на память мне невольно
Придёт внушённый ими стих,
Я так и вздрогну, сердцу больно,
Мне стыдно идолов моих.
 

Елизавета Михайловна Хитрово (1783–1839; в первом браке – графиня Тизенгаузен, урождённая Голенищева-Кутузова) – дочь Михаила Илларионовича Кутузова, друг А. С. Пушкина. Хозяйка известного петербургского салона.

Ушаковский перечень женских имён получил не соответствующее его содержанию наименование «Дон-Жуанский». Он ни в коем случае не был перечнем побед распутного ловеласа, перечнем женщин Пушкина. Он включал увлечения поэта по большей части платонические.

Брачные проекты

Впервые свет стал обсуждать возможность перемен в жизни Пушкина в период его ссылки в Михайловское. Опальный поэт сам дал пищу для таких толков. В 1824 г. он зачастил в Тригорское. Его увлечение дочерью Осиповой Евпраксией Вульф перестало быть секретом. Осенью он, шаля, мерялся поясами с Зизи-Евпраксией. «…Талии наши, – писал тогда поэт брату, – нашлись одинаковы. Следственно, одно из двух: или я имею талию 15-летней девушки, или она – талию 25-летнего мужчины. Евпраксия дуется и очень мила…» Вскоре же в «Евгении Онегине» появились строфы о строе «рюмок узких, длинных, подобных талии твоей, Зизи, Кристал души моей…» В этих строках свет увидел доказательство того, что Пушкин питает серьёзные намерения в отношении к Евпраксии. Но подозрения были ошибочны.

Покинув Михайловское, Пушкин оказался в Москве, восторженно приветствовавшей знаменитого поэта. Принятый в лучших московских домах, он забыл о тригорских феях и предался новым увлечениям. В мае 1826 г. Александр Сергеевич писал Вяземскому: «Правда ли, что Баратынский женится? боюсь за его ум. Законная п…а род тёплой шапки с ушами. Голова вся в неё уходит. Ты, может быть, исключение. Но и тут я уверен, что ты гораздо был бы умнее, если лет ещё 10 был холостой»²²⁵.

Однако 1 декабря того же года Пушкин обратился к некоему Василию Зубкову с неожиданной просьбой сосватать ему Софью Пушкину. Поручение выглядело довольно странным. Свояченицу Зубкова – двадцатилетнюю московскую барышню жених видел, по его собственному признанию, дважды: раз – в её ложе в театре и в другой раз – на бале. Пушкина не смущало, что Софи два года как была невестой другого и что сам он не предпринял ничего, чтобы смутить её сердце. Более того, он признавал: «…у меня не может быть притязаний увлечь её»²²⁶.

История сватовства поэта к Софье Пушкиной изобилует неясными моментами. Покинув Москву, поэт устремился в Псков. По пути он написал письмо княгине Вере Вяземской, в котором упомянул о красавицах, покоривших его в столице: «С.П. – это само собой разумеется, не Сергей Пушкин (а Софья Пушкина. – Р.С.) – мой добрый ангел, но другая – мой демон; это как нельзя более некстати смущает меня в моих поэтических и любовных размышлениях»²²⁷. Ситуация была вполне обычной для Пушкина. Предполагаемая невеста Софи Пушкина – ангел, но в любовных размышлениях жениха присутствует другая женщина – сущий демон. Кто имел больше власти над поэтом, гадать не приходится. Княгиня была поверенной в сердечных делах, но даже она не могла сообразить, кого имеет в виду её друг. «Неужели, – писала она в ответном письме, – добрый ангел или демон вас до сих пор занимает? Я думала, что вы давно отделались от них обеих. Кстати, вы так часто меняли свой предмет, что я уже не знаю, кто это другая»²²⁸. Полагают, что демоном Пушкина в то время была Аннета Вульф (мнение Н.О. Лернера) или же Прасковья Осипова (П. Губер). Эти мнения выглядят несколько курьёзно. Чувствительная и добрая Аннета, как и «милая старушка» – её мать П. Осипова, – менее всего подходили к роли злого демона. В письме от 9 ноября Пушкин извещал П.А. Вяземского: «Долго здесь не останусь… буду у вас к 1-му… она велела!» Считают, что повеление поэту прислала его невеста. Такое предположение трудно согласовать с фактами. Сразу после приезда Пушкина в Москву была объявлена помолвка ангела Софи, будто бы вызвавшей Пушкина, с Паниным. Как видно, повеление исходило от другой женщины, от демона.

Баронесса Евпраксия Николаевна Вревская (1809–1883) – псковская дворянка, соседка А. С. Пушкина по имению и близкий друг поэта

Нащокин был свидетелем сватовства Пушкина. После беседы с Нащокиным П.В. Анненков кратко записал в своём черновике: «Нет, не Черкешенка – Паниной, урождённой Пушкиной, в которую он был влюблён, а по другим (сведениям. – Р.С.) – в сестру её Зубкову, с которой через неё хотел … [неразборчиво]»²²⁹. П.И. Бартенев оставил более подробную запись беседы с Нащокиным: «Здесь говорится о г-же Паниной, сестре г-жи Зубковой, в которую Пушкин был влюблён». Достоверность рассказа Нащокина подтвердил Соболевский, написав на полях рукописи Бартенева: «Да» и ещё раз «Да»²³⁰.

Воспоминания К.К. Данзаса проясняют вопрос, в какую из двух сестёр был влюблён поэт. «В Москве в 1829 г., – рассказал Данзас Бартеневу, – Пушкин волочился за Зубковой, прикинувшись, что влюблён в сестру её Пушкину, которая сделалась потом Паниной. К ней стихи: Не Агат в её глазах. Эти урождённые Пушкины были сиротами и воспитывались у Апраксиной…»²³¹ Данзас неточно обозначил год, но о происшедшем знал, по-видимому, из первоисточника.

Письмо к Зубкову по поводу брака с его свояченицей Пушкин переслал через Соболевского. Последний, можно полагать, был осведомлён о подвохе. В связи с этим поэт адресовал ему двусмысленную шутку: «Перешли письмо Зубкову, без задержания малейшего. Твои догадки – гадки; виды мои гладки»²³². Гадкие догадки Соболевского касались затеянной поэтом мистификации. Кстати, получив отказ, Пушкин продолжал охотно посещать дом Зубковых и в его стенах закончил стихи «Стансы», посвящённые Николаю I.

Сватовство Пушкина к Зизи было досужей выдумкой публики, сватовство к девице Пушкиной – сознательной мистификацией. То была шутка, о которой поэт должен был вспомнить, когда Дантес посватался к Катерине Гончаровой. Понятно, почему Пушкин не включил имя «Софья» в перечень невест главного «Дон-Жуанского списка». Поэт не считал её своей невестой и к сватовству своему не относился серьёзно. Зато во второй части «Дон-Жуанского списка» сёстры Анна и Софья Пушкины записаны в числе первых.

Составляя письмо мужу Анны В.П. Зубкову, Александр Сергеевич старался более всего о том, чтобы найти доводы, которые делали бы его свадьбу с Софи невозможной, немыслимой. Не опасался ли он, как бы демон с восточными глазами в самом деле не женила его на своей сестре? В письме поэт постарался объяснить свояку невесты, что не только собственное счастье заботит его, но ещё больше счастье избранницы, что сам он непригоден и неподготовлен к семейной жизни, требовавшей постоянства, терпения, ровного характера. «Жизнь моя, – писал он, – доселе такая кочующая, такая бурная, характер мой – неровный, ревнивый, подозрительный, резкий и слабый одновременно – вот что иногда наводит на меня тягостные раздумья. – Следует ли мне связать с судьбой столь печальной, с таким несчастным характером – судьбу существа, такого нежного, такого прекрасного?»²³³ Тщательно выбирая слова, Пушкин выражал сомнения в том, что ему удастся сделать избранницу столь счастливой, как ему хотелось, и она будет несчастной в браке с ним.

Мнимое сватовство к Софи Пушкиной ничем не кончилось. В начале 1827 г. Софи вышла замуж за своего жениха – «скверного» В.А. Панина²³⁴. Любовь Пушкина к Софи не получила отражения в его стихах, а это значит, что увлекался он не ею. Однако история первого сватовства поэта была широко известна в Москве, и потому он должен был включить имя Софья во второй «Дон-Жуанский список» Альбома девиц Ушаковых.

Анна Алексеевна Андро, урождённая Оленина (1807–1888) – дочь президента Петербургской Академии художеств А. Н. Оленина. Возлюбленная Пушкина в 1828–1829 годах

В конце 1826 г. Пушкин увидел на балу девицу Екатерину Ушакову, влюбился в неё и стал неотступно ухаживать. Е.С. Телепнева, встречавшая Пушкина в доме Ушаковых и наблюдавшая за ним и Екатериной на светских приёмах, летом 1827 г. пометила в дневнике: «…на балах, на гуляньях он говорил только с нею», а когда её не было, то «сидит целый вечер в углу задумавшись, и ничто уже не в силах развлечь его»²³⁵.

В апреле-мае 1827 г. поэт написал в Альбом Ушаковой два стихотворения. Одно заканчивалось словами:

 
Но ты, мой злой иль добрый гений,
Когда я вижу пред собой
Твой профиль, и глаза, и кудри золотые,
Когда я слышу голос твой
И речи резвые, живые, —
Я очарован, я горю
И содрогаюсь пред тобою,
И сердцу, полному мечтою,
«Аминь, аминь, рассыпься!» говорю.
 

В 1827 г. в Москве толковали о близкой свадьбе Пушкина. Но жених уехал в Петербург, не сделав предложения. Такой финал не был неожиданностью для Катерины. Ещё в мае 1827 г. она писала брату: «Он уехал в Петербург, может быть он забудет меня… город опустел…»²³⁶

После неудачного сватовства к Олениной Пушкин возобновил визиты в дом Ушаковых. 1 апреля 1829 г. он подарил Екатерине поэму «Полтава» с дарственной надписью и в тот же день нарисовал в Альбоме Елизаветы Ушаковой портрет Екатерины с надписью:

 
«Трудясь над образом прелестной У.[Ушаковой]
И проч и проч и проч. 1 d’avril 1829»
 

На портрете Катерина изображена в рост, с безукоризненным профилем и модной причёской. Надпись была выдержана в дружеском и шутливом тоне, доказательством чему служили «И проч и проч и проч.». По некоторым предположениям, первая строка была началом несохранившегося стихотворения, посвящённого Ушаковой²³⁷.

Не прошло и месяца со времени возвращения в дом Ушаковых, как поэт сделал предложение Наталье Гончаровой.

После поездки на Кавказ Пушкин осенью 1829 г. вновь появился у Ушаковых, но, по-видимому, встретил в их доме холодный приём. Об этом свидетельствовала вежливо-формальная дарственная надпись на книге стихов, подаренной Пушкиным Катерине 21 сентября 1829 г.: «Всякое даяние благо – всякий дар совершён свыше есть. Катерине Николаевне Ушаковой от А.П. 21 сентября 1829 г. Nec femina, nec puer» («ни женщина, ни мальчик»). Латинские слова были цитатой из оды Горация. Воспринимать их как комплимент никому не пришло бы в голову.

Наталья Николаевна Гончарова (1812–1863) – будущая супруга Александра Сергеевича Пушкина. Художник А. П. Брюллов (1831–1832 г.)

Последующая весёлая игра – шутливое покаяние мнимого Дон-Жуана – несколько исправила положение. Между 20 сентября и 12 октября поэт набросал в Альбоме Ушаковых изображение горящего Арзрума и снабдил рисунок подписью: «Арзрум, взятый помощью божией и молитвами Катерины Николаевны…» К этой надписи Пушкин сделал затем приписку: «взятый мною А.П.»²³⁸ Судя по приведённым словам, между поэтом и его бывшей невестой возобновились непринуждённые отношения.

Уехав из Москвы в столицу, Пушкин 15 ноября 1829 г. писал С.Д. Киселёву, жениху Елизаветы Ушаковой: «Кланяйся неотъемлимым нашим Ушаковым. Скоро ли, Боже мой, приеду из Петербурга в d’Angliter мимо Карса! (т. е. мимо Наталии Гончаровой. – Р.С.) по крайней мере мочи нет хочется»²³⁹. Киселёв должен был передать слова Пушкина Ушаковым. Слова «мимо Карса» неизбежно должны были озадачить сестёр. Вскоре Екатерина Ушакова написала поэту письмо без подписи. О содержании его можно судить на основании стихотворного ответа Пушкина, опубликованного в «Литературной газете» уже 11 января 1830 г. Игра продолжалась, и поэт подписал стихи «Крс» (Карс?).

 
Я вас узнал, о мой оракул!
Не по узорной пестроте
Сих не подписанных каракул,
Но по весёлой остроте,
Но по приветствиям лукавым,
Но по насмешливости злой
И по упрёкам… столь неправым,
И этой прелести живой.
С тоской невольной, с восхищеньем
Я перечитываю вас
И восклицаю с нетерпеньем:
Пора! в Москву! в Москву сейчас!
 

В январе 1830 г. Пушкин писал Вяземскому из столицы: «Правда ли, что моя Гончарова выходит за […] Мещерского? что делает Ушакова, моя же?»²⁴⁰ После появления поэта в Москве завсегдатай дома Ушаковых В.А. Муханов сообщил брату 27 марта 1830 г.: «Ушакова меньшая идёт за Киселёва… О старшей не слышно ничего, хотя Пушкин бывает у них всякий день почти»²⁴¹. Частые посещения породили убеждение в том, что Пушкин наконец решил жениться на Ушаковой. М.П. Погодин писал из Москвы С.П. Шевырёву 23 марта 1830 г. по поводу Пушкина: «Говорят, что он женится на Ушаковой-старшей и заметно степенничает»²⁴². Даже П.А. Вяземский сообщил жене 20 марта 1830 г. о близкой помолвке Пушкина и Ушаковой²⁴³. Однако 6 апреля поэт вторично сделал предложение Гончаровой и получил согласие невесты и её матери. Сговор решено было держать в тайне. Не зная обо всём этом, Катерина IV после визита Александра Сергеевича писала брату 28 апреля 1830 г.: «Говорят, что он женится, другие даже, что женат. Но он сегодня обедал у нас и, кажется, не имеет сего благого намерения»²⁴⁴.

Пушкин оставил множество портретных зарисовок Катерины. Он продолжал рисовать её профили после помолвки, будучи женихом Гончаровой²⁴⁵.

Увлечение Ушаковой было для Пушкина необычно длительным. Оно продолжалось с конца 1826 до весны 1830 г. Поэт посвятил Катерине несколько стихотворений.

Ушакова обладала насмешливым складом ума и была по-мальчишески резкой. Глядя на сестру Лизу и её жениха, девушка не удержалась от язвительного комментария. 14 марта 1830 г. Пушкин писал Вяземскому из Москвы: «Киселёв женится на Л. Ушаковой, и Катерина говорит, что они счастливы до гадости»²⁴⁶.

На склоне лет Ушакова собралась написать воспоминания. «Моё повествование о Пушкине, – подчёркивала она, – будет очень любопытно, в особенности описание его женитьбы»²⁴⁷. Однако Ушакова не успела осуществить своё намерение. По настоянию мужа она сожгла девичьи альбомы, исписанные и разрисованные рукою Пушкина.

Воображаемое сватовство к Зизи, мистификация в отношении Софи Пушкиной и ухаживания за Ушаковой подготовили почву для первого настоящего сватовства. Вслед за Катериной IV в «Дон-Жуанском списке» Пушкина записана Анна Оленина. Пушкин стал частым гостем в доме Олениных с весны 1828 г.

Столичная барышня Аннета Оленина, двоюродная сестра Анны Керн, выделялась среди сверстниц. Она получила хорошее образование и уже в 17 лет была пожалована во фрейлины. Девица писала стихи и занималась сочинением романтических повестей, прекрасно танцевала, любила верховую езду. В доме Олениных собирался цвет образованного столичного общества. Тут царила атмосфера непринуждённости, постоянно звучала музыка. Михаил Глинка был частым гостем Олениных. Дочь брала у него уроки музыки. За исключением карт допускались любые игры, например – детская игра в «кошки-мышки»²⁴⁸.

Поклонение Пушкина придало красоте Аннеты особый блеск. Однако друзья, хорошо знавшие поэта, с некоторой долей иронии описывали его чувства к барышне. 7 мая 1828 г. князь П.А. Вяземский писал жене: «Пушкин думает и хочет дать думать ей и другим, что он в неё влюблён»²⁴⁹. Сам князь был в то время неравнодушен к девятнадцатилетней девице Александре Россети. Мимолётные увлечения рождали мимолётные стихи. Вяземский воспел глаза Россети («Южные звёзды! Чёрные очи!»), Пушкин сложил мадригал в честь очей Олениной:

 
…сам признайся, то ли дело
Глаза Олениной моей!
…Потупит их с улыбкой Леля —
В них скромных граций торжество;
Поднимет – ангел Рафаэля
Так созерцает божество.
 

В глазах Аннеты Пушкин находил детскую простоту, лицо сравнивал с ликом ангела. Однако в рисованных портретах Олениной, торопливо набросанных рукой поэта, ангельские черты начисто отсутствуют²⁵⁰. Оленина обладала своенравным характером, за что получила прозвище «Драгунчик»²⁵¹.

Можно отметить любопытный парадокс. Никогда поэт не чувствовал столь остро своё одиночество, тщетность надежд, как в свой день рождения 26 мая 1828 г., когда увлечение Олениной, казалось бы, достигло высшей точки. В тот день были написаны строки:

 
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
…Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум…
 

Анна Алексеевна была девушкой добродетельной, спокойной и рассудительной. Она отдавала дань совершенству посвящённых ей стихов, но поклонение поэта не тронуло её сердца.

 
Тебя страшит любви признанье,
Письмо любви ты разорвёшь,
Но стихотворное посланье
С улыбкой нежною прочтёшь.
 

Пушкин писал Аннете комплиментарные стихи:

 
…Что ваши взоры – сердцу жалы,
Что ваши ножки очень малы,
Что вы чувствительны, остры,
Что вы умны, что вы добры,
Что можно вас любить сердечно…
 

Может быть, увлечению поэта недоставало глубины. Зато намерения его были самыми серьёзными. В черновиках Пушкина 1828 г. можно обнаружить фамилию Pouchkine, написанную поверх имени Annete, и в другом случае Annete Pouch.²⁵² По словам П. Губера, Пушкин то ли получил отказ, то ли сам отступил в последнюю минуту наподобие гоголевского героя²⁵³. Сочинения Олениной проясняют историю сватовства поэта. Образованная барышня поначалу писала роман из своей жизни, а потом обратилась к жанру дневника. Её записи отличались искренностью и прямотой.

Предметом тайных вздохов барышни был немолодой фат вдовец полковник князь А.Я. Лобанов-Ростовский, но это её увлечение оставалось тайной для всех. Она питала чувства также к юному хорунжему Чурину. Но к матримониальным планам её увлечения не имели никакого отношения. Рассуждения барышни о браке отличались трезвостью. «Я сама вижу, – писала она в дневнике, – что мне пора замуж: я много стою родителям»; «И так как супружество есть вещь прозаическая, без всякого идеализма, то рассудок и повиновение мужу заменит… пылкость воображения» и пр.²⁵⁴ 18 июля 1828 г. Оленина записала: «Пушкин и Киселёв – два героя моего настоящего романа».

«Браки заключаются на небесах». Поговорка означала, что вопрос о замужестве юной дочери решали родители, положась на Бога и руководствуясь земными заботами. В глазах чиновной семьи Олениных поэт был незавидным женихом. Свет питает почтение к поэту, писала в дневнике девушка, не за его гений, а ввиду расположения к нему царя, «который был его цензором»²⁵⁵. У родителей невесты не было иллюзий по поводу царской милости к Пушкину. Помимо двух официальных постов – директора Публичной библиотеки и президента Академии художеств – А.А. Оленин был облечён ещё и саном государственного секретаря. Жандармское расследование о крамольных стихах Пушкина завершилось 28 июня 1828 г. решением Государственного совета об учреждении секретного надзора над стихотворцем, а точнее об ужесточении такового надзора. Протокол совета был подписан отцом Аннеты.

В соперничестве с Киселёвым у Пушкина не было шансов на успех. В июле 1828 г. Оленина записала в дневнике о своём намерении выйти замуж за Киселёва в случае его сватовства. В том же месяце она объявила И.А. Крылову, что вышла бы за двух людей – за Мейендорфа или за Киселёва, хотя и не влюблена в них²⁵⁶. Сорокалетний генерал П.Д. Киселёв был вдвое старше невесты. Он был женат на графине Софье Потоцкой, но не жил с женой.

Рассуждая о браке с ним, девица задавала себе вопрос: «Буду ли счастлива? Бог весть! Но сомневаюсь. …Буду ли я любить своего мужа? Да, потому что перед престолом Божьим я поклянусь любить его и повиноваться ему»²⁵⁷.

Аннета ждала форменного предложения. Но Киселёв, разъехавшись с женой, уведомил девушку, что «расстроенное его состояние не позволяет ему помышлять о женитьбы». Невеста прекрасно понимала, что это отговорка²⁵⁸. Генерал не развёлся со своей женой, но и не вернулся к ней по той причине, что жил с сестрой жены Ольгой. Модест Корф хорошо знал Киселёва и называл его человеком бессердечным и неспособным к любви²⁵⁹.

Без всяких объяснений Оленину покинул другой её жених – тридцатишестилетний граф Матвей Виельгорский. Дело не дошло до официального сватовства. Разрыв последовал в начале 1830 г. В дневнике появилась запись о «последнем ударе – сердечном горе»²⁶⁰.

Пушкин, писала Оленина в дневнике, «довольно скромный. Я даже с ним говорила и перестала бояться, чтобы не соврал чего в сентиментальном роде». Так описала свои первые впечатления Аннета. В дальнейшем попытки поэта вызвать её ревность, а также и его нежные речи нисколько не нарушили её спокойствия²⁶¹. Объяснение произошло после 11 августа, когда девушке исполнилось 20 лет. Родители дали понять поэту, что они не дадут согласия на его брак с Анной. Даже близкие порицали «маминьку [Оленину] за суровость к Пушкину, говоря, что это не способ успокоить его»²⁶².

Получив отказ, Пушкин не сразу смирился с неудачей. Анна Оленина была в ярости, когда ей передали слова жениха: «Мне бы только с родными сладить, а с девчонкой я уж слажу сам»²⁶³.

Летом 1828 г. на страницах дневника Олениной появился словесный портрет поэта, подправленный после разрыва. Юная дева, которую Пушкин боготворил, не преминула отметить его непривлекательную наружность, злость и насмешливость, затемнявшую ум в его стеклянных глазах, арапский профиль, ужасные бакенбарды, ногти как когти, маленький рост, жеманство в манерах, странность нрава природного и принуждённого²⁶⁴. Гротескный портрет, нарисованный Олениной, показывает, каким видели Пушкина нелюбившие его женщины.

Невеста осмеяла Пушкина, и он не остался в долгу. В конце декабря 1829 г. поэт, работая над черновым наброском (описание бала в VIII главе «Евгения Онегина»), посвятил Аннете и её родителям прочувствованные строки:

 
Annete Olenine тут была,
Уж так жеманна, так мала!
[…]
Так бестолкова, так писклива,
Что вся была в отца и мать…
 

Из окончательного текста поэмы этот стих был вычеркнут.

Соперничество двух выдающихся людей на время сделало Аннету кумиром света. Разрыв с поэтом лишил её былого ореола. Красоту барышни перестали замечать. Аннета вышла замуж лишь в 1840 г., будучи уже немолодой.

По словам внучки Олениной, она видела в её альбоме стихи «Я вас любил, любовь ещё, быть может…» Стихи сопровождала надпись, сделанная рукою Пушкина в 1833 г.: «Plusqueparfait» (давно прошедшее)²⁶⁵. Свидетельство это не поддаётся проверке ввиду утраты альбома с автографом.

При последних визитах в дом Олениных Пушкин донимал Аннету толками о графине Закревской. Невеста подозревала, что он хотел вызвать её ревность²⁶⁶. В Петербурге графиня прославилась своей красотой и скандальными похождениями в свете. В кругу друзей П.А. Вяземский называл её «Медной Венерой». «Я пустился в свет, – писал Пушкин Вяземскому, – потому что бесприютен. Если б не твоя медная Венера, то я бы с тоски умер, но она утешительно смешна и мила»²⁶⁷. Утешительно-смешная Закревская сделала поэта своим сердечным поверенным и тем самым помогла ему забыть своенравного Драгунчика. Имя графини попало во вторую, менее важную половину Дон-Жуанского списка поэта.

Отвергнутый Аннетой, поэт, как полагают, пытался возобновить ухаживания за Екатериной Ушаковой, но узнал о её помолвке с другим²⁶⁸.

Сёстры Ушаковы знали о неудачном сватовстве Пушкина к Олениной и осмеяли его, когда он решился вновь посетить их дом в конце 1829 г. Именно в это время в Альбоме Елизаветы Ушаковой (л. 50 об.) появился рисунок с изображением барышни, отвергающей молодого человека. Комментарием к рисунку служили стихи:

 
Прочь, прочь отойди
Какой беспокойный
Прочь, прочь отвернись
Руки недостойный.
 

Полуотвернувшееся лицо очень похоже на портрет Олениной, набросанный Пушкиным. Рисунок в альбоме помечен цифрой 9, но к ней приписана ещё одна цифра 10000. Пушкин скромно писал о сотне увлечений, Ушаковы дразнили его тысячами.