Текст книги "Дуэль Пушкина. Реконструкция трагедии"
Автор книги: Руслан Скрынников
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Камер-юнкер Пушкин
Пушкин прослужил на царской службе полтора-два года, после чего был пожалован 31 декабря 1833 г. в камер-юнкеры. Поэт неожиданно узнал об этом на балу у графа Алексея Орлова. По словам Льва Пушкина, брат был взбешён526.
Царское пожалование не было столь уж неожиданным для Пушкина. Вопрос о камер-юнкерстве давно обсуждался в кругу его близких друзей. Ещё в мае 1830 г. дочь Кутузова Элиза Хитрово, пользовавшаяся значительным влиянием при дворе, стала деятельно хлопотать о придворном чине для своего друга. По её представлениям, поэт, стремившийся обзавестись семейством, должен был иметь более прочное положение в обществе. Пушкин вежливо поблагодарил Элизу за заботу. «С вашей стороны, – писал он Хитрово, – очень любезно, сударыня, принимать участие в моём положении по отношению к хозяину. Но какое же место, по-вашему, я могу занять при нём? Не вижу ни одного подходящего… Быть камер-юнкером мне уже не по возрасту, да и что стал бы я делать при дворе?»527
Император был личным цензором поэта. От него зависело творчество и доходы Александра Сергеевича. Намерения Хитрово заключались в том, чтобы ввести Пушкина в круг лиц, окружавших «Хозяина». Пушкин был невозмутим, обсуждая возможные решения. Он сознавал, что может рассчитывать лишь на звание камер-юнкера, соответствовавшее его рангу чиновника IX класса.
Друзья живо описали реакцию Пушкина на пожалование ему камер-юнкерского чина528.
Нащокин утверждал, будто Пушкин был взбешён милостью царя и собирался нагрубить самодержцу. Уже Соболевский усомнился в его словах и сделал помету на полях его воспоминаний: «Пустяки: Пушкин был слишком благовоспитан»529. Лев Пушкин не находил удобным повторять всего того, «что говорил, с пеной у рта, разгневанный поэт по поводу его назначения»530. Брат поэта был в Петербурге и, в отличие от Нащокина, мог видеть происшедшее своими глазами. Но его слова дошли в передаче других лиц и в поздней записи.
Пушкин считал, что чин камер-юнкера никак не соответствует его возрасту. Но возраст не имел существенного значения. Среди камер-юнкеров Николая I шестьдесят девять лиц были моложе, зато двадцать три старше Пушкина531.
Дело было не в возрасте. В 1835 г. поэт рассказал Нащокину, что три года тому назад, т. е. в 1832 г., Бенкендорф предложил ему звание камергера. Шеф жандармов был доверенным советником императора и, видимо, рассчитывал на то, что сможет осуществить своё обещание в обход правил. До 1809 г. звание камер-юнкера приравнивали к чину штабс-капитана, камергера – к чину генерала.
Поэт не пожелал воспользоваться покровительством главы секретной полиции и отказал ему, заметив: «Вы хотите, чтобы меня так же упрекали, как Вольтера!»532
Даже высшие сановники империи понимали, что чин камер-юнкера никак не соответствует действительному положению поэта в свете и при дворе. Его слава и авторитет были исключительными. Сам император удостоил его особой чести – своей личной цензуры. Пушкин нисколько не сомневался в том, что в свете его назначение будет воспринято с насмешкой, уронит его человеческое достоинство. Его мнение насчёт реакции света, по-видимому, было близко к истине. Утвердившиеся в обществе представления об особом расположении и дружбе царя с сочинителем оказались мифом. Жалуясь жене, Пушкин писал, что император упёк его «в камер-пажи под старость лет»533.
Реакция поэта на царскую милость была бурной, но запись, сделанная в дневнике, выдержана в спокойных тонах: «1 января. Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). […] Меня спрашивали, доволен ли я моим камер-юнкерством. Доволен, потому что государь имел намерение отличить меня, а не сделать смешным, – а по мне хоть в камер-пажи»534. В марте 1834 г. Александр Сергеевич объяснил Нащокину: «…конечно, сделав меня камер-юнкером, государь думал о моём чине, а не о моих летах – и верно не думал уж меня кольнуть»535.
Однако Пушкин дал понять членам императорской фамилии, что не в восторге от высочайшей милости. 17 января 1834 г. он сделал в дневнике помету о встрече с царём на балу у Бобринских: «Государь мне о моём камер-юнкерстве не говорил, а я не благодарил его»536. Такое поведение при дворе сочли верхом неприличия. При встрече с императрицей Пушкин попытался сгладить впечатление. 8 апреля 1834 г. он записал в дневнике: «Сейчас еду во дворец представляться Царице»537. В камер-фурьерском журнале имеется помета о представлении Пушкина императрице538. Царица сама подошла к Александру Сергеевичу со словами: «Нет, это беспримерно! Я себе голову ломала, думая, какой это Пушкин будет мне представляться. Оказывается, что это вы…», после чего «перевернулась», т. е. стремительно отошла от него. Запись камер-фурьерского журнала вполне объясняет её поведение: «Камер-юнкер Пушкин – благодарил за пожалование в сие звание»539. Как видно, в словах поэта императрица уловила такие ноты, которые заставили её «перевернуться» и поскорее отойти от новоиспечённого придворного.
На поздравление великого князя Михаила по случаю пожалования в камер-юнкеры Пушкин отвечал: «…до сих пор все надо мною смеялись, вы первый меня поздравили». Николай I счёл нужным обратиться к княгине Вере Вяземской со словами, которые предназначались для передачи Пушкину: «Я надеюсь, что Пушкин принял в хорошую сторону своё назначение».
Пушкин был приближен ко двору, что вызвало зависть у его недругов. По словам Льва Пушкина, они стали распускать слух, что «Пушкин интригами и лестью добился этого звания»540. Приятель Пушкина Н.М. Смирнов утверждал, будто «на сей случай вышел мерзкий пасквиль, в котором говорили о перемене чувств Пушкина, будто он сделался искателен, малодушен… Он был огорчён и взбешён»541.
Пушкин чрезвычайно ценил свою репутацию человека независимого и неподкупного. Клевета по поводу искательства тревожила его. Ситуация усугублялась тем, что Пушкин получил чин камер-юнкера в тот момент, когда ухаживания царя за его женой стали приобретать всё более откровенный характер. В столице толковали, что придворный чин дан Пушкину, чтобы «иметь повод приглашать ко двору его жену»542.
Водоворот столичной жизни всё больше затягивал семью Пушкиных. В феврале 1833 г. поэт сообщал Нащокину: «Кружусь в свете, жена моя в большой моде, – всё это требует денег»543. В мае поэт искал сочувствия у П. Осиповой: «Петербург совершенно не по мне, ни мои вкусы, ни мои средства не могут к нему приспособиться. Но придётся потерпеть года два или три»544.
Не будучи ещё камер-юнкером, Пушкин в декабре 1832 г. нанял квартиру в доме купца Жадомирского из 12 комнат с сараем для экипажа545.
Проживание в столице требовало от четы Пушкиных непомерных расходов, и можно сказать, что великосветская жизнь началась для Пушкина задолго до того, как он получил придворный чин.
Перехваченное письмо
Узнав о милости монарха, Пушкин решил не шить мундир камер-юнкера и не ездить ко двору546.
Друзьям большого труда стоило отговорить его. Смирнов, который сам был камер-юнкером, купил по случаю готовый мундир и подарил приятелю547.
В дневниках Пушкина можно обнаружить несколько взаимоисключающих записей по поводу мундира. 26 января 1834 г. поэт пометил: «В прошедший вторник зван я был в Аничков. Приехал в мундире. Мне сказали, что гости во фраках. Я уехал, оставя Наталью Николаевну…» 5 декабря того же года Александр Сергеевич пометил: «Завтра надобно будет явиться во дворец. У меня ещё нет мундира». 18 декабря в дневнике появились строки: «Третьего дня был я наконец в Аничковом. …Придворный лакей поутру явился ко мне с приглашением: быть в 8 1/2 в Аничковом, мне в мундирном фраке […] у меня треугольная шляпа с плюмажем (не по форме: в Аничков ездят с круглыми шляпами…)» «Граф Бобринский, заметя мою треугольную шляпу, велел принести мне круглую»548.
Итак, Александр Сергеевич в течение целого года действительно не хотел шить «полосатый» мундирный фрак особого покроя (полосатым Пушкин называл его оттого, что спереди на него были нашиты золотые галуны). В первый раз он отправился в Аничков, видимо, в старом парадном мундире чиновника IX класса, явно не подходящем для царского бала. Поэт венчался в нащокинском фраке, и этот фрак также не подходил для дворца. Лишь после 5 декабря он получил от Смирнова мундир, шитый для графа Витгенштейна, но не пригодившийся тому. Оставалось приобрести круглую шляпу к нему.
Золочёный мундир был Пушкину противен. Он унижал достоинство первого поэта России. В 1836 г. он писал в статье о Вольтере: «К чести Фредерика II скажем, что сам от себя король… не стал бы унижать своего старого учителя, не надел бы на первого из французских поэтов шутовского кафтана, не предал бы его на посмеяние свету, если бы сам Вольтер не напрашивался на такое жалкое посрамление»549. Двумя годами ранее в письмах к жене поэт пенял на то, что, умри он, его «похоронят в полосатом кафтане, и ещё на тесном Петербургском кладбище…»; детям будет утешения мало в том, что «их папеньку схоронили как шута, и что их маменька ужас как мила была на Аничковских балах»550. Смысл упрёка Пушкина был не так уж и безобиден. Главное в нём было недоговорено. На Аничковских балах мать семейства (ей было всего 22 года) с увлечением танцевала с царём, отвечала на его ухаживания, а папенька должен был при этом играть роль шута, обряженного в шитый золотом мундир. Не надо забывать, что Пушкин был человеком впечатлительным и ревнивым.
Пушкина раздражали церемонии, в которых он должен был участвовать как камер-юнкер. Они мешали распоряжаться досугом по своему усмотрению. В апреле 1834 г. поэт пропустил обедню во дворце. Царь поручил Жуковскому передать Пушкину своё неудовольствие по этому поводу. Одновременно обер-камергер герцог Литте вызвал его к себе, чтобы «мыть ему голову» по тому же поводу. Пушкин не поехал, но написал письменные объяснения. Сказавшись больным, Александр Сергеевич решил не показываться во дворце. «Все эти праздники, – писал он жене 20–22 апреля, – просижу дома. К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен…» В день присяги наследника Пушкин был в Зимнем у Загряжской, но на торжественную церемонию не пошёл, как и на бал, который дворянство дало в честь совершеннолетия цесаревича – будущего императора Александра II. Два билета на бал семья Пушкиных получила своевременно551. В июне камер-юнкер известил обер-камергера, что не сможет быть на праздновании дня рождения царицы 1 июля в Петергофе. О том же самом он дважды писал жене. Но ему всё же пришлось принять участие в семейном празднике царской семьи. Соллогуб видел его в придворной карете и запомнил, что «из-под треугольной шляпы» лицо поэта «казалось скорбным, суровым и бледным». Другой очевидец, В.В. Ленц, заметил Пушкина, «смотревшего угрюмо» из окна «дивана на колёсах» – придворной линейки552.
6 декабря 1834 г. был день именин Николая I. Накануне Пушкин записал в дневнике: «Ни за что не поеду представляться… Царь рассердится, – да что мне делать?» Император, действительно, был сердит и говорил, что пошлёт к Пушкину лейб-медика Арендта для его излечения (поэт опять сказался больным)553.
Николай I был человеком военным и любил порядок. Он очень сердился, когда его придворные уклонялись от исполнения своих прямых обязанностей. Монарх не раз грозил наказать нерадивых. Его угрозы распространялись на всех приближённых. Но поведение Пушкина вызывало его особое негодование. Поэт был у всех на виду. На него смотрели, ему подражали.
В борениях прошёл год. Когда же Александр Сергеевич обзавёлся мундирным фраком и 16 декабря явился в Аничков, он вернулся с бала с лучшими впечатлениями: «Вообще бал мне понравился, – записал он в дневнике. – Государь очень прост в своём обращении, совершенно по домашнему»554.
Пушкин перестал писать верноподданнические стихи, отчего мундирная фронда должна была выглядеть в глазах властей как поведение, недопустимое для верноподданного.
Весной 1834 г. поэт в письме к жене принялся полушутливо обсуждать свои отношения с царской семьёй. «К наследнику, – писал он, – являться с поздравлениями и приветствиями не намерен… Видел я трёх царей… третий… упёк меня в камер-пажи под старость лет. […] Посмотрим, как-то наш Сашка (годовалый сын поэта. – Р.С.) будет ладить с порфирородным своим тёской (шестнадцатилетним цесаревичем Александром. – Р.С.); с моим тёской (императором Александром I. – Р.С.) я не ладил. Не дай Бог ему идти по моим следам, писать стихи да ссориться с царями! […] плетью обуха не перешибёт. Теперь полно врать; поговорим о деле»555.
Послание к жене было сугубо личным, не подлежавшим оглашению. Свою вольную болтовню с Натальей сам автор письма называл враньём. Но с точки зрения приличий света и правил двора выпады поэта были верхом дерзости в отношении царской фамилии.
Пушкин забыл об осторожности и немедленно поплатился за свою беспечность. Его письмо, отосланное 24 апреля, было без промедления скопировано на московской почте и отослано Бенкендорфу. Последний не упустил случая и доложил о крамоле императору.
10 мая 1834 г. Пушкин записал в дневнике: «Несколько дней тому получил я от Жуковского записочку… Он уведомлял меня, что какое-то письмо моё ходит по городу и что государь об нём ему говорил»556.
Итак, официальная версия заключалась в том, что крамольное письмо распространяли по столице в списках и таким путём (помимо полиции) оно попало к властям.
Когда Николаю I надо было воздействовать на поэта, он прибегал к услугам либо Бенкендорфа, либо Жуковского. Александр Сергеевич, услышав сообщение друга, почти поверил ему и заподозрил жену. Своё письмо к ней от 12 мая он начал словами: «Какая ты дура, мой ангел!»557
В письме от 18 мая он разъяснил причину своего раздражения: «…надеюсь, что ты моих писем списывать никому не даёшь… Никто не должен знать, что может происходить между нами… Без тайны нет семейственной жизни»558. В то время Пушкин ещё не знал, что в перехваченном письме речь шла не о семейных тайнах, а об императорской фамилии.
В III Отделении были люди, симпатизировавшие Пушкину и пожелавшие предупредить его о беде. Бывший лицеист – секретарь Бенкендорфа П.И. Миллер – обратился к другому бывшему лицеисту, М.Д. Деларю, с просьбой предупредить Пушкина. По словам П.И. Миллера, он изъял копию пушкинского письма из ящика с бумагами, предназначенными для доклада государю, из-за чего письмо не попало на стол к императору и автор его избежал кары559. Рассказ Миллера неточен. Ранние, достоверные источники не оставляют сомнения в том, что пушкинское письмо было показано Бенкендорфом императору, а кроме него – также Жуковскому. Со слов Жуковского Пушкин записал в дневнике, что «полиция, не разобрав смысла, представила письмо Государю, который сгоряча также его не понял», после чего «письмо было показано Жуковскому, который и объяснил всё»560.
В письме Бенкендорфу Жуковский уточнил, что ему было показано не всё письмо Пушкина, а выписка, которую он тогда объяснил наугад, не зная письма в целом. Императору также были представлены лишь «некоторые места» из письма561.
Секретная полиция оказалась в деликатном положении. Если бы Бенкендорф предъявил полный текст перехваченного письма, он скомпрометировал бы почт-директора и себя. Поэтому дело ограничилось туманными указаниями на копии письма, якобы ходившие по городу. Императору положили на стол некоторые отрывки из «копии». Текст перлюстрированного письма, заверенный почт-директором, оказался ненужным, что и позволило Миллеру изъять документ из стола Бенкендорфа и передать Деларю для ознакомления поэта с этой историей.
Пушкин получил точную информацию разом от Жуковского и от чинов секретной полиции. Поэт уяснил себе, что Наталья тут ни при чём. Не позднее 29 мая он упомянул в письме жене о полиции, «которая читает наши письма»; 3 июня – о «свинстве почты».
Получив документальные доказательства доносительства почт-директора Булгакова, Пушкин решил проучить его. В Москве, – писал он жене, – «состоит почт-директором н[егодя]й Булгаков, который не считает грехом ни распечатывать чужие письма, ни торговать собственными [дочерьми]»562. Поэт предвидел, что его письмо жене будет перехвачено и, скорее всего, уничтожено Булгаковым. Поэтому он познакомил с текстом письма своих приятелей. Цель заключалась в том, чтобы обличить чиновника как агента секретной полиции563.
В ожидании новых перлюстраций Александр Сергеевич писал 3 июня 1834 г.: «Без политической свободы жить очень можно; без семейственной неприкосновенности (inviolabilite de la famille) невозможно: каторга не в пример лучше. Это писано не для тебя»564. Фраза предназначалась царю и жандармам.
Подробности, сообщённые поэту доброхотами из секретной полиции, произвели на него удручающее впечатление. Он и прежде сталкивался с такими происшествиями. В 1824 г. перлюстрация одного из пушкинских писем дала повод властям сослать его на несколько лет в Михайловское. Но всё это происходило в минувшее царствование, при Александре I. С новым монархом у Пушкина сложились особые отношения, казалось бы, исключавшие подобный образ действий. Доверие поэта к порядочности и честности императора стало рушиться.
10 мая 1834 г. Пушкин записал в дневнике: «…какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться – и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! Что ни говори, мудрено быть самодержавным»565.
Некоторые личные обстоятельства усугубляли гнев Пушкина. Весна 1834 г. была временем настойчивого ухаживания Николая I за Натальей.
Пушкина задело то, что император, как офицеришка, волочится за его женой и через полицию следит за интимной перепиской супругов. «Никто (включая самодержца. – Р.С.), – сердито писал поэт, – не должен быть принят в нашу спальню»566.
Скандал по поводу перлюстрированного письма вспыхнул и улёгся в начале мая. Дерзкие рассуждения историографа по поводу его взаимоотношений с царями были оставлены без последствий. К началу июня 1834 г. раздражение поэта улеглось. В письме к жене от 11 июня поэт писал: «На Того (царя. – Р.С.) я перестал сердиться, потому что, в сущности говоря, не он виноват в свинстве, его окружающем. А живя в нужнике, поневоле привыкнешь к говну, и вонь его тебе не будет противна, даром что gentelman. Ух кабы мне удрать на чистый воздух»567.
Письмо было написано не без дальней цели. Наталья рвалась в столицу, где её ждали балы и успех. Пушкин старался внушить жене, что двор со всем его блеском и роскошью – настоящий нужник. Наименование Того джентльменом звучало как горькая насмешка.
Отставка
Придворный мундир, по мнению Пушкина, неизбежно превращал подданного в холопа: «…я могу быть подданным, даже рабом, – писал он в дневнике, – но холопом или шутом не буду и у царя небесного»568. Как дворянин Пушкин претендовал на равенство во взаимоотношениях с государем. Он не скрывал этого от членов династии. Говоря о старинном дворянстве, он сказал младшему брату Николая Михаилу Павловичу: «Мы такие же родовитые дворяне, как Император и вы…»569
Никто из подданных царя, включая природных князей Рюриковичей, не смел говорить подобные вещи членам царской фамилии. Такие речи сами по себе были фрондёрством.
Положение придворного историографа лишало поэта свободы. Чин камер-юнкера скреплял зависимость от двора.
Сознание зависимости было мучительно для Пушкина. В его голову всё чаще приходила мысль об отставке: «…плюнуть на Петербург, да подать в отставку… Неприятна зависимость; особенно когда лет 20 человек был независим», – писал он жене 18 мая 1834 г.570
Наталья Николаевна поняла слова мужа как упрёк себе. Пушкин поспешил успокоить её: «Никогда не думал я упрекать тебя в своей зависимости. Я должен был на тебе жениться… но я не должен был вступать в службу и, что ещё хуже, опутать себя денежными обязательствами. Зависимость жизни семейственной делает человека более нравственным. Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать как угодно» (8 июня 1834 г.)571.
Поэт понимал, что стоит на пути, гибельном для его дара, и настойчиво искал выход, который позволил бы ему порвать с зависимостью по службе и избавиться от придворных обязанностей.
Мечтания о новой жизни отчётливо звучали в стихах:
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —
Летят за днями дни, и каждый день уносит
Частичку бытия – а мы с тобой вдвоём
Предполагаем жить – И глядь – как раз умрём.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег.
В 1830 г. поэт решил искать счастье на проторённых путях – в семейной жизни. Четыре года спустя он написал «на свете счастья нет». Стихи «Пора, мой друг, пора!» должны были получить концовку. Пушкин набросал план дальнейшей работы: «Юность не имеет нужды в at home, зрелый возраст ужасается своего уединения. Блажен, кто находит подругу – тогда удались он домой. О, скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню – поля, сад, крестьяне, книги: труды поэтические – семья, любовь etc. – религия, смерть»572. Последние слова наброска – пророческие: «религия, смерть». Смерть примиряет с Богом, смерть как венец жизни – эта тема начинает громко звучать в творчестве поэта в последние годы.
Последнее мирское пепелище,
Таинственный, приветливый приют,
Поклон тебе, печальное кладбище…
(Черновик. 1834).
Страшен хлад подземна входа,
Вход в него для всех открыт…
(Черновик. 1835).
Сладкой жизни мне не много
Провожать осталось дней…
(1835).
… Но как же любо мне
Осеннею порою, в вечерней тишине,
В деревне посещать кладбище родовое…
(1836).
Нет, весь я не умру…
(1836).
Сама жизнь рождала трагическое сознание. Причиной были не одни беды, преследовавшие поэта после 1834 г., – цензурные притеснения, ссора с царём, бедность, долги. Пушкин обладал потрясающей интуицией и, может быть, предчувствовал близость смерти. Он достиг возраста, который, по понятиям того времени, был порогом старости. Близилась пора, отмеченная духом смирения. Его литературные персонажи заговорили новым языком.
Мой идеал теперь – хозяйка,
Мои желания – покой,
Да щей горшок, да сам большой.
Герой готов довольствоваться совсем немногим. Но он глава семьи и хозяин Дома. Он ведёт достойную и независимую жизнь, а потому может сказать о себе «сам большой».
Житейские размышления героя Пушкин выразил нарочито незамысловатой фразой, заимствованной у Антиоха Кантемира: «Щей горшок, да сам большой, хозяин я дома»573. Крылатые слова «сам большой» в Пушкинское время успели превратиться в поговорку.
О чём он думал? О том,
Что был он беден, что трудом
Он должен был себе доставить
…Я устрою
Себе смиренный уголок
…Кровать, два стула, щей горшок
Да сам большой…
Отставка и переезд в деревню должны были открыть Пушкину путь в деревенские пенаты, путь к независимой жизни.
Наталье Николаевне поэт сообщил о своей отставке задним числом, когда всё было позади: «На днях хандра меня взяла; подал я в отставку»574. За этим шутливым извещением скрывался эпизод, едва не перевернувший жизнь поэта.
25 июня 1834 г. Пушкин вручил Бенкендорфу прошение об отставке. Решение это далось ему с большим трудом. Автограф письма поэта имеет дату – 15 июня. Десять дней письмо лежало в столе у Пушкина, и лишь после этого попало в руки шефа жандармов575.
Текст прошения был предельно кратким: «Поскольку семейные дела требуют моего присутствия то в Москве, то в провинции, я вижу себя вынужденным оставить службу и покорнейше прошу ваше сиятельство исходатайствовать мне соответствующее разрешение»576. Документ не заключал в себе никаких серьёзных аргументов в пользу отставки. Ссылка на Москву и провинцию была неубедительной, поскольку семья Пушкиных жила в Петербурге, и поэт беспрепятственно ездил в старую столицу и в провинцию в течение двух с половиной лет службы. Предположить, что Пушкин рассчитывал на то, что его прошение оставят без внимания, трудно.
15 июня Пушкин составил прошение об отставке и не позднее 19 июня сообщил жене: «Здесь меня теребят и бесят без милости. И мои долги и чужие мне покоя не дают»577.
Одно обстоятельство имело особое значение. С начала июня столица стала готовиться к главному празднику империи – дню рождения императора, 25 июня578. Пушкин пренебрёг приглашением монарха и не пошёл на праздник, хотя обязан был в качестве камер-юнкера присутствовать на всех церемониях в Зимнем дворце.
Александр Сергеевич долго колебался, прежде чем вручил прошение Бенкендорфу.
25 июня поэт остался дома, вместо того чтобы ехать на приём к царю. Он жалел время и не хотел видеть Николая I, хотя больше и не сердился на него. Неизбежными были расспросы, почему Пушкин, получив приглашение на двух персон, не вызвал жену из деревни и лишил государя удовольствия танцевать с ней. Все знали, что Наталья Николаевна была желанной гостьей в Аничковом дворце. Пушкин не виделся с царём длительное время и теперь должен был поблагодарить его за крупный заём из казны. Однако весь город толковал об огромном проигрыше сочинителя, и тот не знал, уведомили ли жандармы о его игре императора.
В перлюстрированном письме Пушкин писал, что к наследнику с поздравлениями по случаю его совершеннолетия идти не намерен. Эти строки должны были сильно задеть Николая I. Поэт не захотел явиться во дворец для поздравлений в день рождения наследника. Теперь камер-юнкер отказался поздравить монарха с его праздником, нарушая не только обязанности придворного, но и правила приличия. Пушкин нимало не сомневался, что после праздника его ждёт «мытьё головы», и желал избежать унижения.
Тягостная зависимость от службы (прежде всего придворной) и только что предоставленный казённый заём – вот что более всего тяготило поэта в июньские дни. В письме от 8 июня Пушкин дважды упомянул о деньгах, завершив исповедь фразой: «Денег тебе не посылаю». Без денег и без согласия Пушкина его семья не могла отправиться из деревни в Петербург.
С января 1834 г. Пушкин выражал крайнее негодование по поводу своего камер-юнкерского чина. После беседы с ним Алексей Вульф записал в дневнике 19 февраля 1834 г.: «…поэта я нашёл… сильно негодующим на царя за то, что он одел его в мундир, его, написавшего теперь повествование о бунте Пугачёва… Он говорит, что он возвращается к оппозиции»579.
Оппозиция Пушкина не имела политического характера. Политической оппозиции в России после разгрома тайных обществ не существовало. Однако нет никакого сомнения в том, что решение Пушкина выйти в отставку и покинуть столицу было воспринято властями как прямой вызов.
Мысль об отставке была следствием глубокой неудовлетворённости поэта. Речь шла, конечно же, не о шитом придворном мундире, а о несравненно более важных вещах. Перед Пушкиным встал вопрос, как жить дальше.
В Древней Руси бояре выражали несогласие с царём, принимая постриг в монастырях. Отставка камер-юнкера означала примерно то же – разрыв с государем. Но в Российской империи подданный не имел права порвать отношения с монархом. Таким правом обладал лишь сам монарх.
30 июня 1834 г. Бенкендорф сообщил Пушкину: «…Его Императорское Величество, не желая никого удерживать против воли, повелел мне сообщить вице-канцлеру об удовлетворении вашей просьбы»580.
В своём послании поэт просил в качестве последней милости не отнимать у него право работать в архивах, дарованное ему его величеством. Однако Бенкендорф уведомил Пушкина, что работать в архивах могут лишь доверенные люди правительства. Потому вход в архивы не будет ему разрешён, – в решении императора таилась прямая угроза.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?