Текст книги "Смерть миссис Вестуэй"

Глава 8

Таро Хэл научила мама, она запомнила изображения на картинках, еще прежде чем начала ходить, – улыбающаяся Жрица, строгий Жрец, жуткая Башня, где томятся погибшие души. И довольно часто, когда не было занятий в школе, а мама не могла найти никого, чтобы с ней посидеть, маленькая Хэл ходила в ее офис на пирс. Она тихо сидела за занавеской с книжкой, слушая, как мама ловко нащупывает верный ответ, и потихоньку, сама того не ведая, стала понимать ее тактику – то, как она задает наводящие вопросы, элегантно подбирает варианты. Брат… – клиент смущенно покашливает. Нет, подождите, кто-то вроде брата. Друг? Родственник?

Она училась, до какого предела можно говорить общо, когда лучше подать назад, если забуксовала. Запоминала, как мама никогда не настаивала на своем, если клиент упорно качал головой, как меняла тактику, как могла вдруг невозмутимо заявить: Впрочем, толкование этого образа я предоставляю вам. Возможно, его значение придет к вам позже, а может быть, это предупреждение на будущее.

Она много впитала, даже не прилагая для этого особых усилий. Но заняться гаданием самой… это, знаете ли, совсем другое дело.

Однако у нее не было выбора. Вскоре после ее восемнадцатилетия, в жаркий летний день, прямо у дома, мама погибла под колесами умчавшегося автомобиля, водителя так и не нашли. Хэл шатало от горя, и она сломалась.

Несколько недель спустя к ней пришел управляющий пирса мистер Уайт с предложением, даже не лишенным любезности: он сказал, что предоставляет ей выбор: отказаться от офиса или вести его самой. Но в разгар сезона место пустовать не может. Если она хочет, чтобы офис перешел ей, нет ничего проще. Однако тогда пора приниматься за дело. Стоял июнь, по пирсу днем и вечером сновало множество народу, и закрытые будки никому не сулили ничего хорошего.

И Хэл взяла мамины карты, включила неоновую вывеску и сама стала мадам Маргаридой.

С постоянными клиентами было легко. Она видела, как мама регулярно им гадала, слышала оброненные фразы о непостоянных мужьях, раздражительных начальниках, трудных детях. Со случайно забредавшими пьянчугами тоже было не так плохо, тут она могла блефовать напропалую, к тому же это, как правило, были отдыхающие, которые скоро уезжали навсегда.

Нет, беспокоили ее те, кто записывался на прием. Кто платил за целый час консультации, звонил заранее удостовериться, что она на месте.

С такими Хэл опускалась до того, чего никогда не позволяла себе мама. Жульничала. Ужас, сколько всего можно узнать в Интернете. До смерти мамы Хэл не пользовалась «Фейсбуком», но в те первые, полные неопределенности дни она создала аккаунт на вымышленное имя, взяв безобидную фотографию блондинки из «Гугл-картинок» и назвавшись Лил Смит.

Имя она выбрала сознательно. Оно могло быть сокращением от Лили, Лайла, Лилиан, Элизабет и множества других имен. Фамилия Смит была проста, как и непритязательная миловидность девушки.

Поразительно, с какой готовностью люди принимают предложение дружить от человека, которого никогда не видели, но часто ей не приходилось делать даже этого, так как режим конфиденциальности был настроен на открытость всем и каждому и она узнавала о семье клиентов, их работодателях, образовании, родном городе, не выходя из дома.

Когда поезд запыхтел на запад, Хэл открыла ноутбук и занялась Вестуэями, правда, живот у нее при этом сводило нервными судорогами.

Первое, что она нашла, было сообщение в «Курьере Пензанса» о смерти Эстер Мэри Вестуэй, родившейся 19 сентября 1930 года и умершей 22 ноября 2016 года в Клауз-Корт, что в Сент-Пиране. В коротком некрологе говорилось, что миссис Вестуэй была вдовой Эразма Хардинга Вестуэя, которому родила троих сыновей и одну дочь. Скорбят сыновья Хардинг, Абель и Эзра Вестуэи, а также внуки, – писала газета.

И что, предполагается, что она дочь одного из этих господ?

Ни Абель, ни Хардинг не оказались большими любителями «Фейсбука», но найти их сложности не представляло. Всего по одному результату на каждого. Хардинг с готовностью указывал своим родным городом Сент-Пиран и теговал своего брата Абеля. Когда Хэл пролистывала его аккаунт, разглядывая фотографии свадеб, крестин, семейных праздников и школьного детства, ком стоял у нее в горле. Она рассмотрела также жену Хардинга Митци Вестуэй (урожденную Паркер) и троих детей – Ричарда, Катерину и Фредди, от двенадцати до пятнадцати.

Абель был значительно моложе, приятный мужчина с аккуратной русой бородкой и волосами цвета темного меда. Его матримониальный статус был не очень понятен, но, просматривая фотографии в аккаунте, на многих Хэл заметила симпатичного голубоглазого мужчину, который именовался Эдвардом. В теге была фотография, где друзья гуляют по Парижу на День святого Валентина в 2015 году, и еще одна с какого-то торжественного мероприятия, где они, оба в черных галстуках, держатся за руки. Абель улыбался другу с какой-то затаенной гордостью. Прием в пользу сирот с Филиппин, – гласила подпись.

Оба аккаунта прямо-таки сочились уверенностью и благосостоянием, и у Хэл от тоскливой зависти заныло сердце. Она не увидела ничего сногсшибательного – никаких яхт, круизов по Карибскому морю. Но вскользь упоминались поездка в Венецию, лыжи в Шамони, частные школы, налоговое планирование; на слайд-шоу мелькали дети верхом на пони, внедорожники и снаряжение для поло, а в избранном пестрило от ресторанных блюд и семейных встреч.

Об Эзре не было ни слова.

Судя по «Фейсбуку», и у Абеля, и у Хардинга могли быть дети старше двадцати, но внимание Хэл привлекла отсутствующая дочь. Скорбят сыновья. А что случилось с дочерью?

Не зная имени, выяснить это было невозможно, а ни Хардинг, ни Абель сестру не упоминали. Коротко подумав, Хэл, а точнее, Лил Смит отправила предложение о дружбе старшему сыну Хардинга, Ричарду Вестуэю. Она сознательно выбрала не Абеля. У того всего девяносто три друга, и он не производил впечатления человека, который принимает непрошеные предложения о дружбе от незнакомых девушек. С Хардингом дело обстояло еще хуже – у него было всего девятнадцать друзей, и, похоже, он не заглядывал в «Фейсбук» почти четыре месяца. А вот у Ричарда было пятьсот семьдесят шесть друзей, и он только что запостил последнюю фотку на автозаправке под Эксетером.

Хэл только открыла другое окно, как замигало сообщение: Ричард принял ее предложение. Она вошла в его аккаунт и лайкнула первую попавшуюся фотографию – чумазый Ричард размахивает какой-то чашкой. Под фотографией написано: ОПЯТЬ обули Св. Варнаву в регби. Не иначе как у них блуждающий полузащитник – девчонка с волосатым лицом [задумчивый эмодзи]. Хэл закатила глаза и вернулась к поиску.

В кадастровом реестре она не нашла ничего об имении Трепассен, а в списках Регистрационной палаты там не значились никакие фирмы. Такого названия не было также ни в списке домов престарелых, ни в списке инспектируемых заведений общепита. Все говорило за то, что Трепассен – просто частная собственность. Но в «Картах» «Гугла» Хэл его нашла и открыла сначала в «Гугле» «Планета Земля», а потом в режиме просмотра улиц. Последний оказался малоинформативен, она разглядела лишь сельскую дорогу, вдоль которой тянулась длинная кирпичная стена, сзади облепленная тисовыми деревьями и рододендронами, заслонявшими все остальное. Хэл «прошлась» по дороге пару миль в обоих направлениях и в конце концов наткнулась на кованые железные ворота, которые высились прямо посреди дороги, но снимок был сделан не под тем углом, и дома вообще было не увидеть. Она вернулась на «Планету Земля».

Нечеткое изображение было к тому же слишком мелким, чтобы рассмотреть что-то, кроме крыши с фронтонами и обширной огражденной территории имения, где газонное покрытие перемежалось деревьями. Больше ничего увидеть не удалось, но во всяком случае, Хэл поняла, что имение большое. Очень большое. Скорее дом-музей. У этих людей есть деньги. Серьезные деньги.

– Ваш билет, пожалуйста, – ворвавшись в мысли, произнес голос над плечом, и, подняв голову, в соседнем отсеке Хэл увидела кондуктора в форме. Она достала из кошелька билет. – Домой на выходные? – поинтересовался кондуктор, компостируя билет, и Хэл, собравшаяся было покивать, вдруг передумала. Рано или поздно ей придется войти в эти воды.

– Нет, я… я еду домой на похороны.

– О, простите. – Кондуктор протянул билет. – Кто-то близкий?

Хэл сглотнула. Под ней разверзалась земля. Это просто игра, роль, сказала она себе. Ничем не отличается от того, что ты играешь каждый день. У нее перехватило горло, но она сумела выдавить:

– Бабушка.

В первую секунду эти слова показались тем, чем и являлись, – враньем. Но затем она соорудила на лице выражение… не скорби – это было бы слишком, – но некоей торжественной печали. И по телу прошла волна озноба, такой же озноб она чувствовала, когда впервые включила вывеску на офисе и начала представляться гадалкой.

– Весьма соболезную вашей утрате, – сказал кондуктор и, прежде чем пройти в следующий вагон, строго кивнул.

Хэл засунула билет в почти пустой кошелек, и тут поезд нырнул в туннель, отчего погас свет, так что какое-то время единственным источником освещения был экран ноутбука, да еще искры, выбиваемые колесами, шарашили молниями по почерневшим кирпичам туннеля.

Экран ноутбука светился изумрудом: необъятные газоны, узкая петляющая дорога… И вдруг Хэл захлестнуло бешенство. Как у одной семьи, у одного человека может быть так много? На территории Трепассена можно поселить не только целый дом Хэл, но всю улицу, да еще почти всю соседнюю. Подстричь газон стоит, наверно, больше, чем она зарабатывает за месяц. Да только ли это. Пони, поездки… И легкое отношение ко всему, как к чему-то само собой разумеющемуся. Разве правильно, что у одних людей так много, когда у других так мало?

Помигав, снова зажегся свет, и выскочило еще одно сообщение с «Фейсбука». Еще одно обновление Ричарда. Хэл нажала, и на весь экран открылась фотография: Ричард с семейством на фоне стены, выстеленной деревянными панелями, все гордо сияют. Хардинг с такой силой обнимает сына, что тот даже слегка скособочился.

Ричард разместил в избранном, гласила надпись, и, приблизив глаза, Хэл прочла: Вручение премий в Сент-А. У ма так зашкаливает гордость за сына, што как бы чево ни расколошматила. Па только што потвердил што наша сделка в силе – пять сотен за сданную математику и – ПРИВЕЕЕЕТ, Ибица!

Когда поезд выехал из туннеля на дневной свет, у Хэл опять свело живот, но теперь она знала, что назад уже не повернет.

Потому что спазмы свидетельствовали не только о переживаниях. И не только о зависти. Это было своего рода возбуждение.

Глава 9

Было около трех, когда поезд почти бесшумно затормозил в Пензансе. Хэл остановилась под большими часами, что висели над перроном, и, погрузившись в вокзальную гулкость, попыталась понять, что делать.

Наверху она увидела знак такси и, повесив на плечо сумку, двинулась по стрелочке к очереди перед зданием вокзала. Но в нескольких футах от надписи Очередь здесь остановилась и залезла в кошелек.

После сандвича, купленного в поезде – самого дешевого: яйца и кресс-салат, один фунт тридцать семь центов, – у нее осталось тридцать семь фунтов и пятьдесят четыре цента. Хватит этого, чтобы доехать до Сент-Пирана? А если да, как она доберется обратно?

– Ты на такси, сынок? – услышала она голос сзади и подскочила, но, обернувшись, никого не увидела. Только когда из машины высунулась голова, она поняла, что вопрос был задан таксистом.

– О, простите. – Она засунула кошелек обратно в сумку и подошла к машине. – Да, на такси.

– Извини, любовь моя. – Водитель покраснел, когда она подошла поближе. – Не разобрал. Это все твои короткие волосы, понимаешь.

– Ничего страшного, – честно ответила Хэл. Такое случалось слишком часто, чтобы расстраиваться. – Послушайте, вы можете мне сказать, сколько будет стоить доехать до церкви в Сент-Пиране? У меня при себе не очень много наличных.

И не при себе тоже, подумала она, но вслух не сказала. Водитель, отвернувшись, принялся вбивать что-то в экран на панели приборов – то ли в навигатор, то ли в телефон, решила Хэл, хотя уверена не была.

– Примерно четвертной, дорогуша, – довольно быстро ответил он.

Хэл вздохнула. Так и есть. Если она сейчас сядет в такси, то окажется на мели – пути назад не будет, если только не найдется какой-нибудь благодетель на том конце маршрута. Ее опять одолели сомнения. Неужели она действительно пустится в эту авантюру?

– С третьего пути отправляется поезд четырнадцать сорок девять в Лондон-Паддингтон. Поезд следует с опозданием, – произнес металлический голос диспетчера, ворвавшись в ее мысли подобно высшей силе, еще раз напоминающей о том, что не обязательно ступать на этот путь, что можно просто развернуться и сесть на поезд, который отвезет домой.

Где через шесть дней ее будет ждать мистер Смит…

Если кто и выцарапает эти деньги, так это ты.

– Эй, ты меня слышишь? – спросил таксист. Благодаря корнскому выговору прозвучало не так резко, как у какого-нибудь брайтонского водителя. – Примерно четвертной, говорю, устраивает?

Хэл еще раз глубоко вздохнула и обернулась на здание вокзала. Вспомнила картинки из «Фейсбука» и «Гугла» – раскинувшееся имение, поездки за границу, машины, дизайнерская одежда… А потом – изуродованную каблуком фотографию. Разбитые безделушки в офисе, страх, который охватил ее, когда зажглась лампа с красным абажуром… Задумалась, что бы она отдала за пару тысяч фунтов из наследства, всего пару тысяч, которых не хватило бы ни на одну из этих машин – может, только на колеса.

У них уже все есть. Им не нужно больше денег.

Опять появилось ощущение, что внутри сжимается что-то острое и твердое, причиняя пылающую боль, которая, остывая, переходит в шаткую решимость.

Если она проиграет, то останется ни с чем. Значит, нужно постараться не проиграть.

– Хорошо.

Водитель потянулся назад и открыл заднюю дверь. С чувством, будто она прыгает со скалы, Хэл запихнула мамин чемодан и забралась следом.

– Похоже на похороны, – произнес голос с переднего сиденья, и Хэл, вздрогнув, подняла голову.

– Простите, вы что-то сказали?

– Я говорю, похоже на похороны, – повторил водитель. – В церкви. Вам туда? Родственник, да?

Сквозь сильный дождь, зарядивший, когда они выехали из Пензанса, Хэл всмотрелась в окно. Ей удалось с трудом различить небольшую каменную церковь, угнездившуюся с края поля на фоне серых туч, и немногочисленную стайку участников погребения у входа на кладбище.

– Да, – еле слышно ответила она, а когда водитель приложил руку к уху, громче повторила: – Да, мне туда. Это… – Хэл помедлила, но во второй раз вышло легче. – Это моя бабушка.

– А-а, соболезную, дорогая, – сказал таксист, снял плоскую кепку и положил на соседнее сиденье.

– Сколько я вам должна? – спросила Хэл.

– Двадцати хватит, милочка.

Кивнув, Хэл отсчитала на маленький подносик между сиденьями одну десятифунтовую банкноту, две по пять и замялась. А может она позволить себе чаевые? Затаив дыхание, она пересчитала оставшиеся в кошельке монеты, соображая, как доберется от церкви до имения. Но с ее места был виден счетчик, и на нем светилось – 22.50. Черт, он берет с нее меньше. Чувствуя себя виноватой, она положила на подносик еще один фунт.

– Большое спасибо, – сказал таксист, сгребая деньги. – Осторожнее под дождем, дорогуша. В такой день недолго и собственную смерть подхватить.

Слегка вздрогнув от этих слов, Хэл в ответ лишь кивнула, открыла дверь и вылезла под проливной дождь.

Когда такси отъехало, выбивая из-под колес фонтаны брызг, Хэл с минуту постояла, пытаясь справиться с чемоданом. Дождь залепил стекла очков, и она в конце концов сняла их, чтобы рассмотреть сквозь ливень кладбищенские ворота и маленькую серую церковь, сгорбившуюся у подножия скалы. Кладбище огораживала низкая каменная стена, за которой Хэл, конечно, очень смутно, но разглядела темный пролом в земле. Судя по форме, почти наверняка это открытая могила в ожидании гроба женщины, которую она собиралась обмануть.

На какой-то момент Хэл овладело почти непреодолимое желание развернуться и бежать – не важно, что до ближайшего вокзала тридцать миль, не важно, что у нее нет денег, а дешевое черное пальто и туфли совсем не по погоде.

Но пока она раздумывала, ее похлопала по плечу чья-то рука, и, резко обернувшись, она увидела перед собой невысокого человека с аккуратной седой бородкой, который смотрел на нее сквозь запотевшие от дождя очки.

– Здравствуйте, – сказал он со странной смесью робости и уверенности. – Я могу помочь? Мое имя Тресвик. Вы на похороны?

Хэл торопливо нацепила очки, но они не помогли ей узнать лицо. Правда, при имени Тресвик прозвенел звоночек, и Хэл лихорадочно принялась перебирать в голове имена, но потом с облегчением и одновременно тревогой вспомнила.

– Мистер Тресвик! Вы мне писали! – воскликнула она, протягивая руку. – Я Хэл, то есть Хэрриет Вестуэй. – В конце концов, в таком виде это не вранье.

Повисла пауза. Живот у Хэл опять свело спазмом. Наступил момент истины – или первый из множества. Если искомой Хэрриет Вестуэй тридцать пять, или она блондинка, или шести футов ростом, все было кончено, не начавшись. Тогда она может попрощаться даже с мыслью зайти в церковь, не говоря уже о наследстве, и отправится обратно в Брайтон тем же поездом, с прохудившимся кошельком и заметно уязвленным самолюбием.

А мистер Тресвик все молчал, только качал головой, и в животе у Хэл что-то оборвалось. Господи, все пропало. Все-все-все пропало.

Но вдруг, прежде чем она успела сообразить, что сказать, адвокат заключил ее руку в свои руки, окутанные теплыми кожаными перчатками.

– Ну вот и славно, вот и славно… – Он качает головой, потому что не верит, решила Хэл. – Вот чудеса так чудеса! Как я рад, как рад, что вы приехали. Я не был уверен, что письмо дойдет вовремя. Должен признаться, вас непросто было найти. Ваша мать… – Вдруг адвокат решил, что разговор заходит не туда, и, осекшись, попытался скрыть смущение, сняв и протерев очки. – Ну, впрочем, теперь это уже не имеет значения, – продолжил Тресвик, снова водрузив очки на нос. – Скажем просто, нам здорово повезло, что мы вовремя вас отыскали. И я так рад, что вы нашли возможность приехать.

Ваша мать… В океане неизвестности эти слова показались Хэл чем-то, на что можно опереться, деталью, на которой она может попытаться что-то выстроить. Значит, она думала в правильном направлении: связующим звеном является дочь миссис Вестуэй.

– Разумеется, – ответила она и даже выдавила улыбку, хотя челюсти у нее намертво сцепило от холода. – Я тоже оч-чень р-рада.

– О, да вы дрожите, – с беспокойством заметил Тресвик. – Позвольте мне провести вас в церковь. Совершенно несносный день, и, боюсь, в Святом Пиране не топят, так что внутри ненамного лучше. Но по крайней мере там сухо. Вы уже?.. – начал он, но в этот момент они дошли до ворот, адвокат открыл их и, отойдя в сторону, пропустил Хэл.

– Я уже – что?.. – переспросила она, когда они на секунду остановились под навесом.

Тресвик опять надумал протереть очки – зря, решила Хэл, посмотрев на дорожку, по которой им предстояло пройти до церкви.

– Вы уже виделись с дядьями? – осторожно спросил адвокат, и, несмотря на промозглый день, Хэл вдруг стало тепло у сердца. Дядья. У нее есть дядья.

Да нету у тебя никого, строго сказала она себе, пытаясь отогнать возникшее ощущение. Они тебе не родственники. Но думать так было нельзя. Если она хочет чего-то тут добиться, нельзя только делать вид, надо хоть чуть-чуть поверить.

Однако что же ей сказать? Как ответить на вопрос? Хэл замерла, стараясь что-нибудь придумать, а потом вдруг до нее дошло, что она уже довольно долго таращится на мистера Тресвика. Невысокий человек тоже смотрел на нее – озадаченно.

– Нет, – произнесла она наконец. В общем, чего тут ломать голову? Никакого смысла делать вид, будто знаешь людей, которые в двух шагах и изобличат тебя в ту самую секунду, как увидят своего адвоката. – Нет, мы не встречались. Если честно… – Хэл закусила губу, соображая, все ли делает правильно, но, несомненно, по возможности лучше говорить правду. И она быстро закончила: – Если честно, я и не знала, что у меня есть дядья, пока не получила ваше письмо. Моя мать никогда о них не рассказывала.

Мистер Тресвик ничего не ответил, только опять покачал головой, и Хэл не поняла, означает ли этот жест спокойное принятие к сведению или смущенное сомнение.

– Двинулись? – спросил он наконец, подняв глаза на свинцово-серое небо. – Не думаю, что дождь вообще пройдет, так что придется пробежаться.

Хэл кивнула, и они торопливо прошли расстояние от ворот до церкви.

У входа Тресвик, пропуская Хэл, опять протер очки и потуже затянул пояс макинтоша, но, уже проходя за ней следом, по-собачьи повел головой и обернулся на звук мотора.

– А-а, простите меня, Хэрриет, кажется, это погребальный кортеж. Присядьте. Я могу вас здесь оставить?

– Конечно, – ответила Хэл, и адвокат нырнул в дождь, предоставив ей зайти в церковь самостоятельно.

Дверь лишь приоткрыли, чтобы не впускать в помещение проливной дождь и ветер, но Хэл первым делом обратила внимание не столько на холод, сколько на то, что церковь почти пуста. На скамьях вразброс сидело несколько человек. Хэл сначала решила, что те, кого она увидела еще из такси, – опоздавшие, торопящиеся присоединиться к остальным, но теперь поняла, что больше-то никого и нет.

На второй скамье спереди сидели три весьма пожилые женщины, подальше мужчина лет сорока, похожий на бухгалтера, а у входа, словно чтобы проще было улизнуть, если служба затянется, женщина в облачении патронажной сестры.

Хэл осмотрелась, пытаясь сообразить, куда лучше сесть. Существует какой-то особый похоронный этикет? Она попыталась вызвать в памяти панихиду по маме в брайтонском крематории, но вспомнить ей удалось только маленькую капеллу, забитую коллегами с пирса, соседями, благодарными клиентами, старыми друзьями, людьми, которых она даже не знала, но жизнь которых пересеклась с жизнью мамы. Они теснились сзади, вжимаясь в стену, чтобы дать место тем, кто приходил еще, и Хэл увидела, как Сэм, торговавший фиш-энд-чипс, уступил место пожилой соседке с Живописных вилл. Кто-то придержал для Хэл место впереди, но, в общем-то, она понятия не имела, по какому принципу они расселись и существует ли на похоронах какая-то иерархия.

Однако каковы бы ни были правила, несомненно, ранг незнакомого с усопшим скорбящего не мог быть высоким. И она села поближе к выходу, хотя и не столь явно, как бухгалтер и медсестра – на пару рядов впереди них, справа. По очкам еще ползли высыхающие капли дождя, и она сняла их, чтобы протереть, стараясь унять дрожь и прислушиваясь к шороху ног, стуку дождя по крыше, покашливанию женщин впереди.

У Хэл имелось всего два пальто – потертое кожаное она практически не снимала, а темный мамин макинтош был ей велик. Кожаное пальто, конечно, черное, но для похорон оно не годилось, и Хэл взяла макинтош. В поезде она не мерзла, но в какой-то момент продолжительной жизни пальто его водонепроницаемость приказала долго жить, и за короткую пробежку из такси ткань вся пропиталась влагой. Теперь она сидела в холодной церкви и чувствовала, как ей затекает за шиворот. Хэл посмотрела на посиневшие руки, лежавшие на коленях, и засунула их в карманы тонкого пальто, чтобы пальцы не тряслись от холода. В глубине одного кармана занемевшая рука нащупала что-то круглое и шершавое. Хэл вытащила комок из кармана и улыбнулась. Перчатки. Будто подарок от мамы.

Она как раз надевала их, когда невидимый органист издал первый громоподобный звук и двери церкви распахнулись, впустив порыв ветра, разметавший по нефу тонкие листы с богослужебными текстами. Первым шел священник, или викарий, Хэл не поняла, а за ним четыре человека в черных костюмах несли узкий темный деревянный гроб.

Мужчину сзади слева она узнала сразу, это был Тресвик. Он снял плащ, под которым оказались костюм и галстук. Ему досталось, так как он был ниже ростом трех других мужчин, и, чтобы гроб не перекосило, ему приходилось держать свой угол выше, чем, очевидно, было удобно.

Спереди справа шел лысеющий человек лет пятидесяти, и Хэл узнала Хардинга Вестуэя. Она пристально всмотрелась в круглое щекастое лицо, бесцветные тонкие волосы, силясь запечатлеть их в памяти. У него был вид человека, который плотно поел, но не может остановиться и продолжает забрасывать в рот орешки, сыр, фрукты, чтобы потом жаловаться на скверное пищеварение. В нем было какое-то самодовольство и одновременно неуверенность. Странное сочетание. Хардинг чуть застенчиво поправил волосы, словно почувствовал на себе оценивающий взгляд Хэл.

Слева от него шел бородатый человек с каштановыми волосами, уже седеющими на висках. Этот был слишком похож на Абеля Вестуэя, чтобы Хэл поняла: четвертый из несущих гроб – третий сын, Эзра.

Он был моложе остальных и в отличие от светлокожих и светловолосых братьев имел темную шевелюру и смуглую кожу. Он единственный во всей церкви удосужился надеть на лицо маску старательной скорби, однако, проходя мимо Хэл, улыбнулся кривой улыбкой Чеширского кота, что ее потрясло, настолько эта улыбка была не к месту и не ко времени. Смутившись, она отвернулась, сделав вид, что не заметила, и стала смотреть вперед, чувствуя, что щеки запылали.

Дело не просто в улыбке, хотя уже одно это скверно. Но в ухмылке, в сморгнувших – а может, даже и подмигнувших – глазах было что-то… какое-то кокетство. Он не знает, что он твой дядя, подумала Хэл. Он понятия не имеет, кто ты такая.

Да он просто-напросто не твой дядя, резко огрызнулась совесть.

У нее в голове будто шло сражение. Руками в перчатках Хэл сдавила лоб – шерсть была пропитана холодом дождя. Она прекрасно понимала, что если не совладает с собой, то недотянет даже до поминок; ее изобличат как мошенницу, еще прежде чем она выйдет из церкви.

Узкий гроб медленно пронесли вперед, поместили перед алтарем, и несшие гроб с подобающей торжественностью расселись на передних скамьях, как и шедшие за ними немногочисленные члены семьи. Началась служба.