Текст книги "Гёте. Жизнь как произведение искусства"
Автор книги: Рюдигер Сафрански
Жанр: Зарубежная публицистика, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 15 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
На тот момент, когда Гёте познакомился с госпожой фон Штейн, ей было тридцать три года. Она была замужем за обер-шталмейстером Иосиасом фон Штейном и родила семерых детей, из которых выжили только трое. Урожденная фон Шардт, она с юных лет была знакома с тонкостями придворного этикета, умела держать себя и придавала большое значение тому, чтобы и другие строго следовали заведенным правилам. Она много читала, украшала свою речь цитатами и обо всем имела свое непреклонное мнение; среди придворных дам она слыла едва ли не ученым. От природы стройная и миниатюрная, она, несмотря на многочисленные беременности, сохранила девичий облик, а смуглая кожа, угольно-черные волосы и темно-карие глаза придавали ее внешности нечто южное. В свете она держалась уверенно, но старалась не привлекать к себе внимания, в общении была суха и порой иронична и всегда соблюдала дистанцию. Ее немногословных, резких суждений о людях боялись. Любая экзальтация была чужда ее трезвому духу. Некоторым современникам она казалась чересчур меланхоличной. Ее нельзя было назвать красавицей, но в ее облике и манерах присутствовало неотразимое изящество.
Во время своего первого посещения Шарлотты фон Штейн в ее поместье Гросскохберг, до которого из Веймара было несколько часов пути, Гёте после долгого разговора у камина вырезал свое имя и дату этой встречи – 6 декабря 1775 года – на ее письменном столе. В написанном вскоре после этого визита первом из более полутора тысяч писем Гёте к Шарлотте мы читаем: «И коль скоро я никогда не смогу рассказать Вам о своей любви, я не смогу поделиться с Вами и своей радостью»[553]553
WA IV, 3, 14 (начало января 1776?).
[Закрыть]. Эти первые послания написаны в игривом и кокетливом тоне, в них то и дело говорится о любви, но в признаниях Гёте слышны отголоски эпохи рококо, с небольшим смещением в сторону иронии. «Но все мое безрассудство и остроумие подевались бог знает куда!»[554]554
WA IV, 3, 18 (15. или 16. 1. 1776).
[Закрыть] – пишет он в одном из писем и тут же разражается каскадом шуток. В письме, отправленном в конце января 1776 года, он неожиданно переходит на «ты»: «Дорогая, страдай, покуда я люблю тебя так сильно. Если смогу кого-нибудь полюбить сильнее, я тебе непременно об этом скажу»[555]555
WA IV, 3, 24 (28.1.1776).
[Закрыть]. Она, по всей видимости, не потерпела такого обращения, потому что на следующий день Гёте совершенно подавлен: «Я измучился сомнениями, уехать мне или остаться»[556]556
WA IV, 3, 25 (29.1.1776).
[Закрыть]. Вероятно, он говорил с ней и о своей несчастной сестре, и о собственном чувстве вины и встретил с ее стороны понимание, ибо вскоре он пишет: «О, если бы и моя сестра нашла себя брата, как я нашел в тебе сестру»[557]557
WA IV, 3, 34 (23.2.1776).
[Закрыть]. В одном из первых писем он называет ее «умиротворительницей»[558]558
WA IV, 3, 20 (январь 1776).
[Закрыть]. В ней он надеется найти не бурю чувств, а желанный душевный покой, умиротворение. Правда, иногда ему кажется, что она переусердствует в своем стремлении к душевному покою – прежде всего тогда, когда она уклоняется и никак не отвечает на его чувства. С горькой иронией он замечает: «Ты имеешь право сделать из меня святого, т. е. изгнать меня из своего сердца <…>. Вот тебе и урна, если ты хочешь, чтобы от святого остались хотя бы мощи»[559]559
WA IV, 3, 54 (1.5.1776).
[Закрыть]. На следующий день, возвращаясь к почтительному «Вы», он добавляет: «Но раз уж моя любовь для Вас – сплошное разочарование <…>»[560]560
WA IV, 3, 55 (2.5.1776).
[Закрыть]. Так он и мечется между беспокойством, успокоением и желанием покоя. Он кокетливо обыгрывает свое влечение: то смело наступает, то снова отходит назад, то многословен, то лаконичен, порою дерзок, а порой лиричен. Так или иначе, он не может вырваться из власти этой любви и находит в ней возможность играть во всех регистрах своих выразительных средств.
Новое увлечение настолько затягивает, что вести из Франкфурта оставляют его равнодушными. На новость о помолвке Лили он отвечает Иоганне Фалмер: «О Лили больше ни слова, эта история осталась в прошлом»[561]561
WA IV, 3, 50 (10.4.1776).
[Закрыть]. И в тот же день Августе цу Штольберг: «Мое сердце, мой разум – не знаю, с чего начать, столь многообразны мои нынешние обстоятельства, новые и переменчивые, но прекрасные»[562]562
Там же.
[Закрыть].
Теперь же «обстоятельства» его жизни таковы, что ощущение духовной близости с Шарлоттой в нем самом порождает тревожные, едва ли не мистические настроения. В середине апреля 1776 года он откровенно признается в этом Виланду: «Я не могу объяснить себе ту значимость, ту власть, которой эта женщина обладает надо мной, иначе, чем переселением душ. Да, когда-то мы были мужем и женой! И вот теперь мы знаем друг о друге, окутанные духовным туманом. Я не знаю, как нас назвать: прошлое – будущее – вселенная?»[563]563
WA IV, 3, 51 (апрель 1776?).
[Закрыть] В эти дни он просит Шарлотту прислать ему список одного своего стихотворения, которое он не может найти у себя. «Пусть оно будет написано твоей рукой – и я оставлю тебя в покое»[564]564
WA IV, 3, 53 (16.4.1776).
[Закрыть]. Это стихотворение так никогда и не было опубликовано при жизни Гёте:
Эти строки написаны примерно в то же время, что и процитированное выше письмо Шарлотты к Циммерману. Очевидно, он все же не смог постичь ее душу «до конца», как ему этого хотелось. Есть в этом стихотворении и намек на то странное чувство перевоплощения душ, в котором Гёте признается Виланду:
В одном из первых писем Гёте называет ее «умиротворительницей». В дальнейшем он также хочет видеть ее в этой роли. Была ли фон Штейн довольна таким распределением ролей, мы не знаем, так же как не знаем, не показались ли ей слишком нескромными эти строки:
Жар кипящей крови охлаждала,
Возвращала в бурю мне покой,
К новой жизни сердце возрождала,
Прикоснувшись ангельской рукой.
И легко, в волшебно-сладких путах,
Дни текли, как вдохновенный стих.
О, блаженна память о минутах,
О часах у милых ног твоих,
Когда я, в глубоком умиленье,
Обновленный, пил живой бальзам,
Сердцем сердца чувствовал биенье
И глазами отвечал глазам![567]567
Там же.
[Закрыть]
Ей и в самом деле приходилось его усмирять, снова и снова напоминая о границах приличий. Однажды после встречи с ней он пишет: «Когда я пытаюсь закрыть от Вас свое сердце, мне всегда становится не по себе»[568]568
WA IV, 3, 74 (1776).
[Закрыть].
Жена, мать и наперсница высоконравственной и строгой герцогини, Шарлотта очень волновалась за свою репутацию. До сих пор у веймарских сплетников не было поводов судачить о ее любовных приключениях. Ее городская квартира располагалась неподалеку от дома Гёте, но она избегала встреч наедине и предпочитала принимать его у себя в присутствии детей или других гостей. Муж, впрочем, чаще всего отсутствовал. В своем поместье Гросскохберг она могла скрыться от назойливых наблюдателей, и иногда проводила там многие месяцы. Для графини Гёрц причина такого уединения была очевидна: «Говорят, Лотта останется в деревне на всю зиму, чтобы дать утихнуть сплетням и пересудам»[569]569
Цит. по: Leithold, 151.
[Закрыть]. Впрочем, возможно, это, наоборот, служило новым поводом для наговоров.
Примечательно, что Гёте после визита к Шарлотте нередко наведывался к Анне Амалии, словно стараясь соблюсти некое важное для него равновесие. Есть также основания полагать, что Шарлотту это не радовало. Однажды, в очередной раз вернувшись из замка Эттерсбург, где проживала Амалия, Гёте пишет Шарлотте: «Теперь я вижу, что мое присутствие ей в тягость»[570]570
WA IV, 3, 114 (7.10.1776).
[Закрыть], и в дневнике под символом солнца (обозначавшим Шарлотту) помечает: «затмение»[571]571
Tgb I, 1, 27 (7.9.1776).
[Закрыть]. В то же время о визите в замок Эттерсбург он пишет: «Волшебная ночь»[572]572
Tgb I, 1, 26 (3.9.1776).
[Закрыть]. Действительно ли у Шарлотты были причины для ревности, и у Гёте был роман с Анной Амалией, мы не знаем, хотя уже тогда находились люди, дававшие понять, что им обо всем известно.
Слухами была окружена и жизнь Короны Шрётер – красавицы-актрисы, которая, поддавшись уговорам Гёте и герцога, переехала из Лейпцига в Веймар. Она тоже очень дорожила своей репутацией и появлялась в свете в сопровождении камеристки. Герцог безуспешно добивался ее расположения. Не устоял перед ее чарами и Гёте, который впоследствии специально для нее напишет роль Ифигении. В ней Шрётер сможет показать себя так, как видит ее он: обольстительной и страстной, но при этом чистой и целомудренной. Поначалу ему приходится прилагать огромные усилия, чтобы побороть свое влечение к ней. В дневнике 2 января 1777 года он пишет, что был у нее, добавляя: «ночью как в лихорадке»[573]573
Tgb I, 1, 35 (2.1.1777).
[Закрыть], а 6 января, снова после встречи с Короной: «Не спал. Сердцебиение и жар»[574]574
Там же.
[Закрыть]. Корона его возбуждает. 8 мая он пользуется отсутствием Шарлотты и проводит целый день наедине с Короной в своем садовом домике. Возможно, слухи об этом дошли и до Шарлотты – несколько дней спустя она тоже посетила Гёте в его жилище, что случалось очень редко.
В то самое время, когда Гёте, несмотря на отдельные разногласия и недоразумения, все сильнее привязывался к Шарлотте, переживала расцвет и его дружба с молодым герцогом. Мерк, хорошо знавший герцога, писал об их отношениях с Гёте Лафатеру: «Герцог – один из самых странных людей из всех, кого я когда-либо видел… Гёте любит его, как не любит никого из нас, наверное, потому, что никто не нуждается в нем так сильно, как он, и связь эта продлится вечно – Гёте не сможет его оставить, иначе он не был бы Гёте, а герцог не сможет порвать с ним – как любой из тех, кто дружит с Гёте»[575]575
VB 1, 223 (9.1.1778).
[Закрыть].
Герцог был воспитан в духе Просвещения, больше всех на свете любил Вольтера и восхищался своим двоюродным дедом, прусским королем Фридрихом II. Следуя его примеру, он хотел иметь рядом с собой человека блестящего ума – прежде всего в качестве советника и соратника, однако, познакомившись с Гёте, он уже при первой встрече был настолько очарован его личным обаянием, что искал и личной дружбы с ним. По характеру Карл Август был человеком решительным, энергичным и уже в молодости отлично разбирался в людях. Это его качество было, пожалуй, главным его талантом. С юных лет он заразился идеями «Бури и натиска», в людях ценил открытость, естественность и даже грубость. Любые проявления сентиментальности он находил смехотворными. Религии он большого значения не придавал, если только из нее нельзя было извлечь непосредственной пользы для управления государством. Он обладал врожденным стремлением к независимости и с нетерпением ждал своего совершеннолетия, чтобы наконец забрать бразды правления из рук матери. Вдохновленный примером двоюродного деда, он собирался учредить разумное, просвещенное управление, пока не зная толком, что это значит. Он любил командовать солдатами и ходить в военные походы, выезжать на охоту и завоевывать девичьи сердца.
Когда Мерк познакомился с герцогом, он сразу же понял, что в нем ценил Гёте. «Скажу Вам честно, – пишет он Николаю, – из всех, кого я когда-либо встречал, герцог – человек, который в наибольшей степени внушает уважение и почтительный страх. И Вы только вдумайтесь – таким человеком и правителем он стал в двадцать лет![576]576
VB 1, 220 (3.11.1777).
[Закрыть]» Карл Август рано повзрослел, но не утратил юношеской удали и беззаботности. Окружающие опасались за его здоровье, так как он в любую погоду и непогоду бродил по лесам, скакал на лошади во всю прыть, лазил по деревьям и спал в стогу сена или же вовсе под открытым небом. В первые «безумные» недели Гёте участвовал почти во всех его затеях, не забывая, впрочем, высказать своему августейшему другу обеспокоенность «излишней горячностью», «вследствие каковой Вы пребываете в опасности совершить если не дурной, то по меньшей мере никчемный поступок и напрасно напрягаете свои силы и силы Ваших подданных»[577]577
WA IV, 3, 57 (4.5.1776).
[Закрыть]. Однажды Карл Август упал с дерева. В другой раз он боролся с одним из камергеров и вывихнул себе плечо. Попав в снежную бурю, он попросился переночевать на крестьянском дворе, где чуть не получил обморожение. Его влекли приключения и опасности, а над «искусственными господами», как он называл своих изнеженных придворных, он только насмехался. Вскоре он окружил себя людьми, которые охотно участвовали в его веселых и не очень веселых проделках: Айнзидель, Ведель, Бертух, художник Краус и, конечно же, Гёте.
Первое Рождество после приезда в Веймар Гёте герцог охотно провел бы с друзьями, но был приглашен герцогом Саксен-Готским, и приятели отправились праздновать одни в удаленный от светской суеты, занесенный снегом домик лесника в деревне Вальдек под Бюргелем. Написанные в этом домике письма Гёте герцогу дают представление о том беззаботном, приятельском тоне, который уже успел установиться между ними. Вот после дружеской попойки Гёте остается один в своей комнате и собирается «намарать» герцогу письмо. «Они еще сидят внизу, окончив ужин, дымят и болтают так, что мне все слышно здесь наверху». В трактирах, куда они заглядывали по пути, висят портреты герцога, и приятели приветствовали их поклонами и расшаркиваниями, почувствовав при этом, «как сильно мы Вас любим». Им хорошо в этом тихом, заснеженном домике, в то время как за окном завывает вьюга и мерцают звезды. В мыслях Гёте стремится к герцогу, который в этот момент изнывает от скуки на торжественном приеме в честь своего вступления в управление страной:
Герцог посылает к Гёте гонца сказать, что он страшно соскучился по другу, и просит, чтобы тот приехал к нему и составил ему компанию, тем более что в Готе его личность вызывает живейший интерес. Гёте отправляется в путь и через некоторое время прибывает во дворец герцога Саксен-Готского, где производит большое впечатление на придворных. Однако еще большее впечатление он произвел несколько дней спустя в доме семьи Келлер, которым Виланд на все лады расхваливал нового жителя Веймара. Виланд уже давно забыл свою обиду на гётевскую сатиру и говорил о нем в самых восторженных тонах. «Буквально влюбился» в него, признается он Якоби, а Лафатера просит «уничтожить»[579]579
VB 1, 145 (10.11.1775).
[Закрыть] свое последнее письмо, в котором плохо отзывался о Гёте. В одном из писем Мойзелю он высказывает свое отношение коротко и ясно: «Гёте, который вот уже десять дней находится в нашем распоряжении, – величайший гений и самый прекрасный, самый любезный человек, которого я знаю»[580]580
VB 1, 146 (16.11.1775).
[Закрыть].
И вот, поддавшись на уговоры Виланда, Гёте едет к Келлерам в Штедтен, что недалеко от Готы. Виланд не стал обещать слишком многого собравшимся посмотреть на Гёте и в особенности хозяйским дочкам. Однако Гёте был в хорошем расположении духа и в отличной форме, он блистал остроумием, читал свои произведения, рассказывал и шутил. Свои впечатления от этого вечера Виланд отразил в стихотворении «К Психеям», где легкая ирония почти бесследно исчезает под лучами восхищения:
Сияньем угольных очей
Пронзил прекрасный чародей,
Взгляд гром и молнии метал,
И убивал, и воскрешал.
Таким он предстал – бог и герой,
Да, настоящий духов король!
Никто не спросил: кто там лезет на трон?
Все поняли сразу: да, это – Он!
Мы чувствуем это и духом, и телом,
И кровь нам о том же уже прошумела.
В подлунном мире он один
Богов и человеков сын.
<…>
Объемлет природу всю целиком,
Проникнуть в суть вещей спешит,
Но чутко слышит и голос души!
Не иначе – колдун, чародей!
<…>
Кому подвластны наши чувства?
Кто превращает радость в грусть?
Кто мучит и томит искусно
Волшебной песней сладких уст?
Кто сердцем осветит горячим
И извлечет из глубины
Те наши чувства, что иначе
И нам бы были не слышны?[581]581
Wieland IV, 623.
[Закрыть]
Карл Август тоже присутствовал на этом памятном вечере, исполненный гордости за «чародея»: Гёте как-никак был его первым завоеванием.
В кругу молодых людей, сплотившихся вокруг герцога, Гёте, безусловно, играл роль лидера, идейного вдохновителя и инициатора в том числе весьма сомнительных проделок. Однажды летом 1776 года из Ильменау, куда герцог вместе со своими приятелями приехал, чтобы осмотреть на месте рудники и понять, возможно ли их восстановление, они отправились в близлежащую деревеньку Штютцербах. Их сопровождал надворный советник по горному делу фон Требра, который оставил воспоминания о «жизнерадостном кружке», где «всем все дозволено». «Необузданная веселость здесь если не требовалась от каждого, то, по крайней мере, не осуждалась и, более того, приветствовалась»[582]582
Gespräche 1, 220 (25.1.1813).
[Закрыть]. Однажды после очередной веселой попойки друзья решили остричь себе волосы. Гёте отговорил их от этой затеи, заметив, что «состричь» волосы – дело нехитрое, а чтобы «вырастить их», понадобится время.
Свои воспоминания Требра писал уже много лет спустя и, рассказывая о всевозможных глупостях и бесчинствах, явно старался подчеркнуть усмиряющее воздействие «дружелюбного гения»[583]583
Там же.
[Закрыть]. Госпожа фон Штейн, поначалу строго осуж давшая «бурных гениев», со временем тоже нашла оправдание для поведения Гёте: «Гёте устраивает здесь страшный пере полох; что ж, если он сможет и восстановить порядок, тем лучше для его гениальной натуры! У него, безусловно, добрые намерения, но слишком много молодости и слишком мало опыта – впрочем, подождем и посмотрим, чем все это кон чится!»[584]584
В письме к Луизе фон Дёринг: VB 1, 180 (10.5.1776).
[Закрыть]
Гёте, впрочем, немного не по себе от мысли, что слухи о его проделках в Веймаре могли дойти и до его родителей во Франкфурте. Весной 1776 года обер-шталмейстер Иосиас фон Штейн, супруг Шарлотты фон Штейн, собирался во Франкфурт по служебным делам и хотел, пользуясь случаем, нанести визит родителям Гёте. В связи с этим Гёте заранее дает некоторые указания «тетушке» Фалмер: следует оказать радушный прием этому «славному человеку», но нужно быть готовыми к тому, что он, возможно, будет рассказывать малоприятные вещи о здешней жизни. Лучше всего не расспрашивать его ни о чем и отмалчиваться, «стараясь не проявлять излишнего восторга в связи с тем, как я здесь устроился». Кроме того, Штейн «не очень доволен герцогом, как почти и весь его двор, поскольку он отказывается плясать под их дудку, а вину за это тайно и явно приписывают мне; если он станет говорить что-то в подобном духе, то и здесь его слова надо пропускать мимо ушей. Вообще лучше больше спрашивать, чем говорить, и давать высказаться ему, чем самим участвовать в беседе»[585]585
WA IV, 3, 30 (19.2.1776).
[Закрыть].
Однако слухи доходили не только до родителей, но и до широкой франкфуртской общественности. Переезд Гёте в Веймар наделал много шума, и теперь всем было любопытно узнать, что из этого вышло. Окружающие и сам герцог сравнивали их дружбу с духовным союзом, связавшим Вольтера и Фридриха Великого. В Гёте видели нового представителя духа, который ради благой цели соединил свою судьбу с властью. Теперь же во Франкфурте стали узнавать о сумасбродной «неразберихе в Веймаре»[586]586
VB 1, 189 (19.6.1776).
[Закрыть] и о том, что, как, ссылаясь на слухи, пишет Иоганн Генрих Фосс, герцог, «как простой гуляка», кутит с Гёте в окрестных деревнях, где они «напиваются и по-братски делят одних и тех девушек»[587]587
VB 1, 191 (14.7.1776).
[Закрыть]. Подобные сплетни доходят и до Клопштока, и поскольку он чувствует себя главой «республики ученых», он пишет Гёте, симпатию которого ему удалось завоевать своей одой катанию на коньках, письмо, где по-дружески журит его и предостерегает от последствий: «каков же будет успех, если это будет продолжаться? Если герцог и дальше будет напиваться до бесчувствия, то, вместо того чтобы тем самым укрепить свой организм, как он говорит, он заболеет и проживет недолго. <…> До сих пор немцы всегда жаловались, что их князья ничего общего не имеют с их учеными. Сейчас герцог Веймарский и Вы составляете исключение. Но разве не будет у других князей, живущих и правящих на старый лад, безусловного подтверждения их правоты, если случится то, что, как я опасаюсь, неизбежно случится?»[588]588
BranG 1, 58 (8.5.1776).
[Закрыть]
Гёте две недели тянул с ответом, чтобы дать улечься гневу, посвятив себя выращиванию спаржи в своем саду. По прошествии двух недель он написал Клопштоку: «Вы и сами чувствуете, что я не обязан Вам отвечать. Как мне следовало поступить – затянуть pater peccavi, подобно провинившемуся школьнику, или придумывать изощренные оправдания, или, как честному человеку, защищать свою честь, чтобы в итоге вышло смешение всех трех, а к чему? Стало быть, ни слова больше об этом! Поверьте, в моей жизни не осталось бы ни одной свободной минуты, вздумай я отвечать на все подобные письма и все подобные предостережения»[589]589
WA IV, 3, 63 (21.5.1776).
[Закрыть]. Клопшток незамедлительно шлет ответ: «Насколько велико было до казательство моей дружбы, настолько слепы оказались Вы; <…> и настоящим я объявляю Вам, что Вы недостойны того, что я дал Вам это доказательство». На этом их дружба закончилась.
Герцогу было восемнадцать, когда он выбрал Гёте своим другом и приложил все усилия для того, чтобы заманить его в Веймар. Он просто хотел, чтобы Гёте был рядом, пока еще не имея никаких конкретных планов. Однако чтобы удержать его рядом с собой, через три месяца он, несмотря на недовольство отдельных придворных и чиновников, уже посулил ему должность, а кроме того не скупился на подарки и среди прочего весной 1776 года подарил Гёте садовый дом. 16 марта 1776 года герцог составил завещание, в котором определил Гёте пожизненную пенсию, пока без указания должности. В первые месяцы жизни в Веймаре Гёте время от времени задумывался над тем, чтобы прервать этот затянувшийся эксперимент. Ему было важно чувствовать, что он может уйти, когда захочет, чувст вовать себя свободным. По своей свободной воле он решил остаться при дворе молодого герцога. Его тесная привязанность к августейшему другу сохранится на протяжении многих последующих лет. Сам он часто говорил о своих сильных дружеских чувствах. В одном из поздних писем к Шарлотте он рисует странный, идеализированный и стилизованный образ-символ, в котором раскрывается значение этой дружбы: «И тогда <…> пришел герцог, и мы, не будучи ни бесами, ни сынами Господними, поднялись на высокие горы и на башни храма, чтобы увидеть царства этого мира, его тяготы и опасность в одночасье сорваться вниз. <…> и такое просветление снизошло на нас, что прошлые и будущие беды и лишения, все жизненные заботы легли у наших ног, словно пустые породы, а мы, пока еще в земных одеждах, через оголенные стволы перьев уже чувствовали легкость будущего благословенного оперения»[590]590
WA IV, 4, 296 (21.9.1780).
[Закрыть].
Менее велеречиво Гёте высказался в одном из писем к герцогу через четыре месяца после прибытия в Веймар: «И Вы, стало быть, никогда не перестанете чувствовать, что я люблю Вас»[591]591
WA IV, 3, 46 (25.3.1776).
[Закрыть]. К этому моменту Гёте уже определился – по крайней мере, на какое-то время. Мерку он пишет: «Положение мое весьма благоприятно, а герцогство Веймарское и Эйзенахское – подходящее поприще, чтобы проверить, к лицу ли мне роль исторического деятеля <…>, хотя сейчас я отчетливее, чем когда-либо прежде, вижу паршивую суть этого преходящего великолепия»[592]592
WA IV, 3, 21 (22.1.1776).
[Закрыть].
Прежде чем вступить в свою первую должность, Гёте использовал все свое влияние, чтобы добиться для Гердера, который к тому времени изрядно приуныл в своем Бюкебурге, должности суперинтенданта. Герцога он быстро склонил на свою сторону, но столкнулся с упорным сопротивлением духовенства и чиновников. «Дорогой брат, – пишет Гёте Гердеру, – мы давно уже не в ладах с этими мерзавцами, а они повсюду у кормила. Герцог хочет и ждет тебя, но остальные все против»[593]593
WA IV, 3, 17 (15.1.1776).
[Закрыть]. Гердер слыл вольнодумцем – герцога это не пугало, но, с другой стороны, ему вовсе не хотелось портить отношения с консисторией. Решено было запросить заключение одного из ортодоксальных протестантских теологов. По настоянию Гёте герцог отказался от этой процедуры и своей высочайшей волей пригласил Гердера в Веймар. Гёте тотчас же занялся организацией ремонтных работ в служебном помещении и квартире, куда должен был въехать Гердер.
Эта история еще больше настроила правительственные службы против Гёте. Когда 11 июня 1776 года он был назначен тайным советником и посланником с жалованьем в размере 1200 талеров, а также членом Тайного консилиума, председатель последнего, заслуженный вельможа барон фон Фрич подал в отставку. Помимо Гёте, пишет он в своем прошении, есть и другие, более опытные специалисты, которые за годы верной службы приобрели необходимые знания и, безусловно, заслуживают повышения. Фрич дает понять, что видит в назначении Гёте проявление фаворитизма. Герцог, однако, остается непреклонен, а суждения Фрича о Гёте называет оскорбительными для себя как для друга. Тем не менее он не хочет терять этого умудренного опытом человека и настойчиво просит его остаться в Консилиуме. В конце концов, в том числе и благодаря ходатайствам Анны Амалии, Фрич меняет свое решение. Что касается Гёте, то ему хватает ума, чтобы приложить все усилия к установлению хороших отношений с Фричем.
Итак, летом 1776 года Гёте окончательно обосновался в Веймаре. Что бы там ни говорили, а из автора «Вертера» все же вышло что-то стоящее – с этой мыслью он сообщает о своем назначении Кестнеру: «Я остаюсь – будучи здесь и таким, каков я есть, могу наслаждаться жизнью и во многих отношениях быть полезным одному из благороднейших людей. Герцог, с которым я вот уже почти девять месяцев связан самым подлинным и искренним родством душ, наконец вовлек меня в свои дела, и наш роман перерос в супружество, благослови его Господь»[594]594
WA IV, 3, 81 (9.7.1776).
[Закрыть].
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
