Текст книги "Гёте. Жизнь как произведение искусства"

Глава двенадцатая

«Мое писательство оказалось в подчинении у жизни». Гениальность не уберегает от дилетантизма в жизни. Против литературщины. История с неудачником Ленцем

Прогулки по окрестным деревням, ночевки на сеновале или в охотничьем домике, а в другой раз – в замке или во дворце, катание на коньках, шашни с деревенскими девушками, или Мизелями, как их называл Гёте, праздники при дворе – этим и прочим подобным занятиям Гёте предавался с изрядным удовольствием. Они ему нравились еще и потому, что их любил молодой герцог, которому тоже хотелось испытать прелести бурной студенческой жизни или того, что в те времена под этим понимали. Гёте не просто участвовал в них – он подстрекал и подначивал, но он же и усмирял. По мнению Виланда, особый «врожденный» талант Гёте заключался в том, что он «попирал условности, но при этом ему всегда хватало ума следить за тем, как далеко он может зайти»[595]595
  Grumach 1, 403.


[Закрыть].

Настроение Гёте часто меняется. В начале 1776 года он пишет Мерку: «Что ж, я здесь и вправду не знаю удержу», а всего неделю спустя посылает госпоже фон Штейн «Ночную песнь путника»:

 
Ах, к чему вся скорбь и радость!
Истомил меня мой путь!
Мира сладость,
Низойди в больную грудь![596]596
  СС, 1, 65.


[Закрыть]
 

Но минуты слабости проходят, и его снова охватывает жажда новых ощущений: «Что ж, придворную жизнь я уже попробовал, теперь хочу попробовать себя в правлении, и так без конца»[597]597
  WA IV, 3, 38 (8.3.1776).


[Закрыть]. Он больше не желает быть гостем и сопровождающим лицом, он стремится участвовать в государственных делах.

Его творческая деятельность на какое-то время отходит на второй план. Он рисует акварелью, делает карандашные наброски, которые дарит и посылает друзьям или выбрасывает. Лишь немногое ему хочется сохранить. Он пишет стихи, в том числе самые прекрасные свои строки: это внезапные озарения, чаще всего адресованные госпоже фон Штейн. Амбициозные замыслы, такие как «Фауст» или «Эгмонт», отложены до лучших времен. Когда весной 1776 года Гёте приезжает в Лейпциг, драматург Кристиан Феликс Вайссе спрашивает, когда наконец от него можно ждать новых творений. Гёте отвечает ему коротко и ясно: он хочет «уступить свою литературную карьеру Ленцу – тот осчастливит нас несметным множеством трагедий»[598]598
  Grumach 1, 413 (18.6.1776).


[Закрыть]. Когда в марте 1776 года Гёте отпускает это замечание, он и не подозревает, что Якоб Михаэль Ленц, назначенный им преемником на литературном поприще, в этот момент едет к нему в Веймар, и по возвращении он застанет его у себя. Гёте оказал Ленцу сердечный прием, но через некоторое время стал тяготиться гостем. Ленц напомнил ему о тех темных сторонах писательской жизни, от которых он бежал в Веймар.

Тогда Гёте сделал важный шаг, решительно изменив свою судьбу, но лишь теперь он начинал постепенно осознавать всю его значимость. «Мое писательство оказалось в подчинении у жизни»[599]599
  WA IV, 4, 221 (14.4.1780).


[Закрыть], – напишет он позднее.

Первые месяцы в Веймаре были легкомысленными, эксцентричными, исполненными фантазии, и в этом смысле его жизнь по-прежнему была больше связана с литературой, нежели с серьезными обязанностями и делами. Однако именно такая жизнь его и не устраивала – он ехал в Веймар, чтобы посвятить себя совершенно иным занятиям. Он не искал новых областей для импульсивного самовыражения – ему нужна была опора; оглядываясь назад, в прежнем разгуле воображения, потакании минутным настроениям, невоздержанности он видит лишь пустоту и внутреннюю неустойчивость. Последние месяцы, проведенные во Франкфурте, он называет «бездеятельной жизнью в доме, где я при всем желании не могу ничего делать»[600]600
  WA IV, 3, 28 f. (14.2.1776).


[Закрыть]. Разумеется, за это время он сделал очень многое, в частности, многое написал, но именно литературные занятия кажутся пус тыми и никчемными, ему не хватает тяжести практических действий. Прошлая жизнь кажется Гёте колесом, которое, оторвавшись от земли, крутится все быстрее и быстрее. Все то, что делает его непохожим на других и чем он гордится – его изобретательность, способность к сопереживанию, эмоциональная отзывчивость и подвижность, – весь этот фейерверк души имеет и обратную сторону. Гёте страдает от несовпадения скоростей: его внутренняя жизнь настолько стремительна, что внешняя реальность за ней не поспевает.

На окружающих Гёте производил впечатление человека гордого и уверенного в себе, и где бы он ни находился – при дворе или в бюргерском кругу, всегда оказывался в центре внимания. Однако в глубине души его мучила постоянная неуверенность; он осознавал, что ему еще многого недостает, чтобы играть достойную роль в реальной жизни. Этот баловень судьбы, которому многое давалось легко, стремился к солидности и основательности, чувствуя слабые стороны своего характера. Над ними он хотел работать, а крылья для свободного полета фантазии у него уже были. О них не нужно было беспокоиться, тогда как обустройство реальной жизни требовало усилий. Произведения искусства давались ему легче, чем искусство жизни. Здесь он еще чувствовал себя учеником и знал: гениальность не защищает от дилетантизма в жизни. Весьма сомнительными казались ему притязания литераторов на моральное превосходство. В этом смысле устрашающим примером для него было поведение Клопштока, который, не зная фактов и их подоплеки, вызвался судить о нравственности молодого герцога и Гёте. Автор «Мессиады», возможно, разбирается в делах божественных, но ничего не знает о ситуации в Веймаре. Чтобы обращаться к великим темам, не нужно быть великим человеком. Однако «писательство» делает литературу мерилом для человека, тогда как, по убеждению Гёте, наоборот, достоинства литературы должны измеряться человеческими масштабами, ибо правда рождается в практической жизни, а не в литературе. Поэтому любое высокомерие писателя по отношению к человеку, умудренному самой жизнью, беспочвенно. Мудрость же состоит в том, чтобы находить в жизни искры поэзии, но не путать поэзию и жизнь. У жизни своя упрямая логика, а у поэзии – своя, и Гёте хочет стать знатоком и того, и другого.

Решение Гёте «подчинить» литературу жизни было в то же время его протестом против возвеличивания литературы. Оно по-прежнему имело место среди его друзей и знакомых, охваченных движением «Бури и натиска», т. е. среди тех людей, о которых он впоследствии напишет, что именно литература подтолкнула их к тому, чтобы заживо похоронить себя вместе с «преувеличенными требованиями» к себе и общественной действительности, вместе с «неудовлетворенными страстями», каковым они в своей ипохондрии стремились придать все новые выражения, и «выдуманными страданиями»[601]601
  СС, 3, 492 и далее.


[Закрыть]. В приступе недоверия к литературе в письме к Якоби он однажды признается в том, что у него «всегда появлялось неприятное чувство, когда вещи, занимавшие одну-единственную душу в неких особых обстоятельствах, становились достоянием широкой публики»[602]602
  WA IV, 7, 243 (12.7.1786).


[Закрыть].

И вот 4 апреля 1776 года, в то время, когда Гёте уже решил для себя, что его писательство должно находиться «в подчинении» у жизни, на пороге его дома появляется Якоб Михаэль Рейнхольд Ленц, словно посланник его собственных юношеских устремлений. Ленц, которого он когда-то называл своим «мальчиком», утверждая, что любит его, «как свою собственную душу», теперь кажется ему пришельцем из непрочного и беспомощного по человеческим меркам мира – писательства. Ленц и в самом деле приходит к Гёте после того, как рухнули все его надежды. У веймарского двора и своего друга и «брата» – так они когда-то называли друг друга и иногда продолжают называть и сейчас – он ищет убежища и поддержки.

В 1774 году Ленц приобрел некоторую литературную славу благодаря своей комедии «Гувернер, или Преимущества домашнего образования», а также «Заметкам о театре» – претенциозному и весьма самоуверенному по тону опусу о современной драматургии, подражающей Шекспиру. Первое время авторство изданного анонимно «Гувернера», равно как и анонимных «Заметок», приписывали Гёте. Казалось бы, для Ленца такая реакция, в которой, безусловно, выражалась высокая оценка его произведений, могла стать началом счастливой литературной карьеры. Однако этот молодой человек, то застенчивый и робкий, то дерзкий и задиристый, словно притягивал к себе неудачи: после того как стало известно, что он является автором этих еще вчера восхваляемых всеми сочинений, его тут же обвинили в подражании Гёте.

В «Гувернере» Ленц изобразил унижения, какие он сам терпел в должности домашнего учителя у благородных господ. Тема и в самом деле настолько мелкая, что вряд ли могла заинтересовать Гёте, и остается лишь удивляться, почему авторство пьесы публика приписывала именно ему. Скорее всего, это было связано с тем, что в комедии Ленца, как и в «Гёце», образы персонажей виртуозно создаются через характерную для них манеру речи. Ленц, вне всякого сомнения, был очень талантлив, и Гёте сразу же заметил его талант; как и он, Ленц писал легко, изобретательно, остроумно, сочинял поэтические, сатирические и лирические экспромты и каламбуры. Однако же это ничуть не добавляло ему уверенности в себе – он видел в своих способностях лишь проявление собственной натуры и не считал себя вправе ими гордиться. Ему мешало жить чувство вины: в молодости он пошел против воли своего авторитарного отца, церковника высокого ранга в Лифляндии, и забросил теологию, избрав полную лишений жизнь поэта. В те времена это не могло привести ни к чему хорошему. Отец отказался поддерживать его деньгами, и Ленц на крайне невыгодных для себя условиях поступил на службу к молодым баронам фон Клейст, которых сопровождал в Страсбург, где они начали военную карьеру в полку французской армии. Обращались с ним немногим лучше, чем с конюхом. Позднее впечатления от этой полной унижений жизни он отразил в своей драме «Солдаты».

Ленц был маленького роста, тщедушный и всем своим видом больше походил на ребенка, чем на взрослого. Гёте называл его «маленьким диковинным созданием»[603]603
  WA IV, 3, 49 (5.4.1776).


[Закрыть]. Однако он был не просто маленького роста – он и в поведении старался всячески принизить или даже унизить себя. Гёте он писал: «Довольно <…> о моей писанине – позволь мне выбраться из этой кучки грязи, коей являюсь я, и найти – Тебя»[604]604
  Lenz 3, 306.


[Закрыть]. В драматической сатире Pandaemonium Germanicum, посвященной литературной жизни того времени, Ленц среди прочих выводит на сцену и Гёте: оставляя всех далеко позади, он взбирается на крутую гору – энергично, стремительно, легко. Ленц «ползет» за ним из последних сил. Оказавшись на вершине, они слышат снизу гомон назойливых критиков. Ленца они обзывают «подражателем», которому вообще-то не место там наверху. Ленц послал рукопись Гёте, у того сатира вызвала лишь чувство неловкости. Он посоветовал Ленцу отказаться от публикации. Ленц воспринял его совет как приказ, так было и в нескольких других случаях, когда он посылал Гёте рукописи и или не получал их обратно, или следовал его рекомендации не отдавать рукопись в печать. Когда однажды Ленц взял на себя смелость распоряжаться рукописью Гёте, это привело к разладу в их отношениях. В 1774 году Гёте отправил Ленцу свою сатиру «Боги, герои и Виланд», а тот передал ее издателю – как впоследствии утверждал Гёте, не спросив перед этим его согласия. Но, как бы то ни было, оба поэта обменивались рукописями, чувствуя духовное родство.

Гёте относился к Ленцу как к младшему брату, которому в жизни приходилось тяжелее, чем ему самому, и которого он время от времени выручал из беды. Ленц же видел в Гёте своего двойника, с той существенной разницей, что в нем все казалось как будто крупнее, удачнее, ярче, а боль и страдания словно растворялись в красоте и изяществе. Те же женщины и девушки, что обращались с Ленцем как с игрушкой, восхищались Гёте и влюблялись в него без памяти. Однако и в любовных делах Ленц старался не отставать от своего почитаемого друга. Он оказывал знаки внимания Фридерике после внезапного исчезновения Гёте из Зезенгейма, писал ей стихи, которые она хранила вместе с гётевскими стихотворениями. Когда позднее их нашли собранными в одном альбоме, большей частью без подписи, то уже невозможно было отличить, какие из них сочинил Гёте, а какие – Ленц, настолько близки они были по духу и чувствам.

Дружба с Гёте окрыляла и одновременно угнетала Ленца. Рядом с ним он чувствовал себя ничтожеством. Те, кто хорошо его знал и отличался независимостью суждений, не скупились на похвалу. Лафатер, Софи фон Ларош, Фриц цу Штольберг, Мерк – все они писали ему восторженные письма. Гердер, обычно строгий в оценках и совершенно не склонный восторгаться чужими сочинениями, просил Ленца прислать ему «Солдат»: «Ты первый человек, который заслуживает моей похвалы, ибо ты способен удивительным образом видеть суть вещей, прощать, понимать, советовать. Пришли же мне свою пьесу»[605]605
  Lenz 3, 440 (конец апреля 1776).


[Закрыть].

Осенью 1774 года Ленц уходит от баронов фон Клейст и снова пытается жить как вольный писатель. К тому времени он уже написал множество драм, комедий и небольших пьес, а также трактатов и статей по моральной философии, теологии, драматургии и филологии. Многое из этого так и осталось неопубликованным. На протяжении нескольких месяцев он пребывал в состоянии творческого подъема, однако жизнь его омрачали материальные трудности. Часто он не знал, на что будет жить завтра. В Страсбурге у него не было средств для оплаты квартиры. Чтобы расплатиться со старым долгами, он влезал в новые. Дорого обошлась ему и очередная любовная история: девушка, в которую он влюбился, держала его при себе до тех пор, пока не встретила более подходящую партию. Ему пришлось пройти через «помои и нечистоты» и, как он писал Гердеру, снова вспомнить о том, «что мы остаемся животными, и лишь ангелы Клопштока, Мильтона и Лафатера несутся по небу верхом на солнечных лучах»[606]606
  Lenz 3, 416 (конец марта 1776).


[Закрыть].

Весной 1776 года Ленц наконец решает искать спасения в Веймаре, надеясь, что его удачливый друг поможет ему получить должность. Он хочет приносить пользу. В его саквояже – проект реформы военного образования, плод раздумий над собственным горьким опытом солдатской службы в Страсбурге. Он намерен донести до герцога свои идеи о человечном отношении к солдатам. «За что сражается наш солдат? – пишет он в докладной записке для герцога. – За короля, за отечество? Но чтобы сражаться за них, не жалея живота, он должен любить их, должен быть облагодетельствован ими. <…> Достаток и самозащита — вот единственные еще сохранившиеся зародыши, из коих может произрасти храбрость. Задушите их – и все будет потеряно. Сражаясь за своего короля, солдат должен сражаться за самого себя»[607]607
  Lenz 2, 794/798.


[Закрыть].

Условия солдатской жизни и труда волнуют его так сильно, словно речь идет о его собственном благополучии. Незадолго до отъезда он пишет Гердеру: «Сейчас я работаю над заметками о солдатских браках, надеясь представить их одному правителю, а когда завершу их и пристрою – скорее всего, преставлюсь»[608]608
  Lenz 3, 400 (март 1776).


[Закрыть]. Ленц не хочет, чтобы в Веймаре к нему относились как к просителю, он верит, что и сам может что-то дать тамошним правителям. Своему великому другу он тоже не желает быть в тягость. Однако именно задуманный Ленцем проект армейской реформы тяготит Гёте. Для него это очередной пример далекой от жизни литературщины, возомнившей, что своими идеями она способна исцелить больной мир, тогда как на самом деле авторы этих идей не могут позаботиться даже о себе самих. «Недостатки гарнизонного быта он подметил более или менее зорко, – многие годы спустя пишет Гёте в ”Поэзии и правде“, – но средства, предложенные им к их устранению, были смехотворны и неприменимы»[609]609
  СС, 3, 508.


[Закрыть]. Он советовал Ленцу воздержаться от необдуманных шагов в продвижении своего проекта, несмотря на то что и его самого ужасали сцены публичной порки солдат на рыночной площади. Несколько лет спустя Гёте в качестве председателя Военной комиссии будет вынужден решать проблемы крохотной веймарской армии, а в 1782 году, уже возглавляя Финансовую комиссию, сумеет добиться ее резкого сокращения с целью уменьшения государственных долгов. Что ж, воплощение человеколюбивых устремлений из соображений экономии тоже заслуживает похвалы.

4 апреля 1776 года Ленц прибыл в Веймар и послал Гёте, который только что вернулся из Лейпцига, записку со стихами: «Обессиленный журавль прилетел и ищет, где приклонить голову». К тому моменту Гёте еще не поселился в своем садовом домике, а квартировал у придворного казначея Кёнига неподалеку от жилища герцога. Он не мог приютить Ленца у себя, но позаботился о том, чтобы ему было где остановиться. Уже на следующий день Гёте представил его в доме госпожи фон Штейн и при дворе. В кружке любителей литературы и изящных искусств, сплотившемся вокруг Анны Амалии, о нем уже были наслышаны – слава Ленца-драматурга дошла и до Веймара. Виланду тоже не терпелось поскорее познакомиться с автором дерзких сатир на него самого. Каково же было его удивление, когда он увидел перед собой человека тихого и застенчивого. Как он писал после первой встречи, он всей душой полюбил этого юношу. Ленца передавали из рук в руки, и повсюду он имел успех. Однако четыре недели спустя, по всей видимости, произошел некий смешной и одновременно досадный случай: «Глупая выходка Ленца вчера ночью вызвала гомерический хохот. Я до сих пор не могу прийти в себя»[610]610
  WA IV, 3, 54 (25.4.1776).


[Закрыть], – пишет Гёте Шарлотте фон Штейн.

Сегодня трудно сказать наверняка, к какому именно происшествию относится это замечание. Возможно, речь идет о событии, о котором многие годы спустя в своих воспоминаниях писал Фальк. По его словам, Ленц в костюме домино явился на придворный бал-маскарад. Он или не знал о закрытом характере этого бала, или не счел нужным обращать на это внимание. Как бы то ни было, его появление вызвало настоящий скандал. Дамы в испуге отпрядывали от него, когда он пытался пригласить их на танец, кавалеры стояли или сидели поодаль, словно окаменев. Наконец Гёте выставил Ленца за дверь[611]611
  Gespräche 1, 198.


[Закрыть].

Впрочем, волна неудовольствия быстро улеглась, и Ленца снова стали привечать при дворе. «Я здесь целиком захвачен приятным водоворотом придворной жизни, который не позволяет мне собраться с мыслями»[612]612
  Lenz 3, 427 (14.4.1776).


[Закрыть], – пишет он Лафатеру. Придворные, в частности, Кальб и Айнзидель, брали его с собой на конные прогулки и вовлекали в развлечения удалой компании вокруг герцога и Гёте. Госпожа фон Штейн тоже полюбила Ленца. Его называли «милым мальчиком» и так же к нему и относились – немного свысока. Бывало, во время игры в жмурки его бросали, словно тюфяк с соломой. Впрочем, нельзя сказать, чтобы Ленца не воспринимали всерьез: его охотно слушали, когда он читал свои произведения, а Анне Амалии он давал уроки древнегреческого. Герцог поддерживал его из своих личных средств, однако пообещать ему должность при дворе он не мог или не хотел. После эйфории первых недель наступает разочарование. Вначале он проводил много времени с Гёте, теперь же они постепенно отдалялись друг друга. Казалось бы, только что Ленц был в самом центре событий, теперь же он чувствовал себя всеми покинутым. Недолго думая, он решает уехать из Веймара, но не очень далеко. Он пишет Гёте: «Еду в деревню, потому что у Вас не могу ничего делать»[613]613
  Lenz 3, 472 (27.6.1776).


[Закрыть].

Именно в это время Гёте был назначен советником и принят в Тайный консилиум, несмотря на сопротивление чиновников-старожилов, недовольных тем, что опытным и заслуженным бюрократам предпочли какого-то эстета. Для Гёте это было достаточным основанием, чтобы постараться дистанцироваться от сомнительного «эстетства». Ленц поселился в Берке – крошечном городке неподалеку от Веймара. Здесь он пишет повесть «Лесной брат», своеобразную вариацию на тему Вертера, запутанную любовную историю в письмах. В центре повести – чувствительный молодой человек по фамилии Герц[614]614
  Herz (нем.) – сердце. – Прим. пер.


[Закрыть]. Его соперник – самовлюбленный, но в целом весьма трезвомыслящий, почти циничный Роте – персонаж, имеющий явное сходство с Гёте. В интонации повести трудно не заметить чувства разочарования или даже ощущения предательства, которое, по-видимому, тяготило Ленца. Роте – совершеннейший «эпикуреец». «Любовь к себе» вытеснила в его душе почти все прочие добродетели. В погоне за собственной выгодой он готов приспосабливаться, но при этом всегда сохраняет чувство собственного достоинства. Он ничему не отдается всей душой и не выдает своих истинных намерений, а с окружающими людьми играет, словно с марионетками. Герц теряет почву под ногами: с болью в сердце он осознает, что не способен поставить себя в обществе. Он подумывает о том, чтобы уехать в Америку и поступить на военную службу. Он то опускает руки, то вновь пытается бороться за себя. Не в силах преодолеть обиду и жажду мести, он пишет в последнем своем письме: «Роте – предатель <…>, ему не уйти от меня»[615]615
  Lenz 2, 411.


[Закрыть].

Повесть так и осталась неоконченной. Передал ли Ленц ее Гёте, или же ее нашли среди оставленных им бумаг после его отъезда из Веймара, и Гёте сам взял ее себе, нам уже не узнать; но, как бы то ни было, эта и прочие рукописи находились у Гёте, когда более двадцати лет спустя Шиллер спросил о ней, намереваясь напечатать какое-нибудь произведение уже забытого всеми Ленца в «Орах». В 1797 году Гёте передал ему все сохранившиеся рукописи Ленца. Ознакомившись с ними, Шиллер написал: «В бумагах Ленца, насколько я успел до сих пор просмотреть их, много совершеннейшего вздора, однако напоминание о таком способе восприятия в наше время может, очевидно, вызвать определенный интерес, тем более что смерть и несчастная жизнь автора вытравили любую зависть к нему, а эти фрагменты всегда будут иметь некую биографическую и патологическую ценность»[616]616
  Переписка, 1, 315.


[Закрыть]. Оба они решают опубликовать «Лесного брата» в журнале. Со стороны Гёте это была большая уступка: до сих пор он не только отказывался печатать что-либо из произведений Ленца, но и запрещал произносить его имя в своем присутствии. В его душе по-прежнему сохранились болезненные воспоминания о Ленце, которые он не хотел бередить. Лишь многие годы спустя в «Поэзии и правде» Гёте мог уже в спокойном тоне писать об этом друге юности.

Когда Ленц вернулся из Берки в Веймар, между ним и Гёте, по всей видимости, имело место какое-то значительное происшествие, о котором до нас не дошло никаких свидетельств, кроме туманной записи Гёте в дневнике от 26 ноября 1776 года: «Глупая выходка Ленца». Это происшествие заставило Гёте просить герцога незамедлительно выслать Ленца из Веймара. Герцог колеблется, но в конце концов идет навстречу Гёте. Ленц через Гердера просит дать ему день отсрочки, его просьбу удовлетворяют. На следующий день он уезжает. Все участники этой истории – Гёте, герцог, Анна Амалия, госпожа фон Штейн, Гердер, Кальб – упорно хранят молчание о том, что же, собственно, произошло. Возможно, всему виной был «пасквиль» с оскорбительными намеками в отношении Гёте, госпожи фон Штейн или Анны Амалии. В своем прощальном письме к Гердеру Ленц пишет, что он чувствует себя «изгнанным из рая, как какой-нибудь бродяга, бунтарь, пасквилянт. И все же были в этом пасквиле два места, которые бы очень понравились Гёте, поэтому я посылаю его тебе»[617]617
  Lenz 3, 517 (29 или 30.11.1776).


[Закрыть]. Конверт этого письма с адресом Гердера хранится в Архиве Гёте и Шиллера. В нем ничего нет. Фраза Ленца дает основания полагать, что в момент изгнания Ленца из Веймара Гёте даже понятия не имел о существовании этого одиозного пасквиля. И поскольку в том же самом письме Ленц выражает надежду, что Гёте поймет «чистоту» его намерений, «как бы сильно я его ни оскорбил», по всей вероятности, здесь имело место еще одно оскорбление, причем такого рода, что все вовлеченные в эту историю лица приняли обет молчания. Покинув Берку, Ленц по приглашению госпожи фон Штейн поселился в ее поместье Гросскохберг, где давал ей уроки английского языка. Занятия проходили весьма успешно, о чем Ленц спешил сообщить Гёте: «Моя метода, по мнению госпожи фон Штейн, лучше твоей»[618]618
  Lenz 3, 495 (середина сентября 1776).


[Закрыть]. Ленц находится у госпожи фон Штейн как раз в то время, когда ее отношения с Гёте становятся напряженными. В начале сентября 1776 года Гёте пишет ей: «Мы не можем быть друг для друга ничем, а значим так много. <…> Я не хочу тебя больше видеть. <…> Что бы я ни сказал, все это одни глупости»[619]619
  WA IV, 3, 103 (1776).


[Закрыть]. Через несколько дней, когда Ленц возвращается из Берки в Веймар и через Гёте получает приглашение в Гросскохберг, Гёте пишет Шарлотте еще более странное письмо: «Посылаю Вам Ленца, наконец-то смог побороть самого себя. О, Вы мучаете меня не хуже злой судьбы. <…> Пусть он взглянет на Вас, и измученная душа впитает в себя капли целительного бальзама, за которые я отдал бы все на свете. Он должен быть с Вами – он был ужасно растерян, когда я поведал ему о свалившемся на него счастье – быть рядом с Вами в Кохберге, вместе гулять, учить Вас, рисовать для Вас, а Вы будете рисовать для него, будете рядом с ним. Я же – впрочем, речь не обо мне, что обо мне говорить. Он живет словно во сне с тех пор, как я ему это сказал, просит лишь, чтобы с ним были терпеливы и позволили ему оставаться таким, каков есть. И я сказал ему, что просьба его исполнена еще до того, как он ее высказал. <…> Прощайте. Обо мне Вы отныне ничего не услышите, но и я не желаю знать о том, как дела у Вас или у Ленца»[620]620
  WA IV, 3, 105 (10.9.1776).


[Закрыть]. Это письмо Гёте отправляет через два дня с припиской: «Я сомневался, отправлять ли Вам предыдущую страницу, но пусть Вы увидите, что порой творится в моем сердце и что я тоже могу быть несправедлив к Вам»[621]621
  WA IV, 3, 106 (12.9.1776).


[Закрыть].

Гёте или испытывает, или изображает муки ревности. Желание Шарлотты на какое-то время приютить у себя Ленца «мучает» его. Гёте казнит самого себя, рисуя «счастье» Ленца и доверительную близость его и Шарлотты, а о себе самом говорит как о человеке, о котором «нечего и говорить». Если так оно и есть, то и от них он не хочет получать никаких вестей. Он «не желает знать», как у них дела. В постскриптуме он признает, что «несправедлив» к Шарлотте. Что это значит? Разумом он понимает, что у него, скорее всего, нет причин для ревности. Ленц в этом письме предстает как его собственное творение. «Я посылаю Вам Ленца», – пишет он и подробно рассказывает, как он сообщил Ленцу о его счастье, как развеял его сомнения и придал ему мужества. Для чего? Очевидно, чтобы тот не побоялся воспользоваться предоставленной ему возможностью. Гёте буквально подталкивает Ленца к любовной авантюре. Должно быть, Шарлотте это письмо, где Гёте признается в муках ревности и в то же время выступает в роли сводника, показалось оскорбительным.

Понял ли Ленц, что за игру затеял с ним Гёте? Уже через несколько дней он пишет своему другу – он на седьмом небе от счастья и исполнен самых радужных надежд. «Я слишком счастлив, мой дорогой, чтобы не нарушить твой наказ никоим образом не давать о себе знать <…>; чтобы описать ту волшебную сказку, в которой я сейчас живу, мне нужно быть больше поэтом, чем я есть на самом деле»[622]622
  Lenz 3, 494 (середина сентября 1776).


[Закрыть]. «Волшебная сказка» с Шарлоттой? Это все же выводит Гёте из равновесия. Прийти в себя помогают купания в холодной воде. «Тогда я зашел в воду и утопил Старого Адама измышлений»[623]623
  WA IV, 3, 117 (3.11.1776).


[Закрыть], – пишет он Шарлотте.

В ноябре Ленц снова возвращается в Берку. С Шарлоттой он прощается стихотворением: «Где в моем сердце воцарился рай, // Подаренный ее очами – о, блаженство, // Сиянием божественных ланит!»[624]624
  Lenz 3, 205.


[Закрыть] Ленц полон благих намерений и решимости изменить свою жизнь: теперь он не позволит обращаться с собой как с шутом, не позволит играть как с игрушкой. В «Лесном брате» он цитирует Руссо: «Человек не должен требовать от себя того, что ему не по силам, иначе он навсегда останется бесполезным, слабым и неполноценным человеком»[625]625
  Lenz 2, 382.


[Закрыть]. Шарлотта пообещала ему похлопотать о месте у герцогини, возможно, в качестве чтеца. Такая работа ему по плечу.

Пока Ленц в Берке в одиночестве коротает дни, строит планы, тешит себя надеждами, а потом снова падает духом и приходит в отчаяние, Гёте вновь пребывает в прекрасном расположении духа. «Как здесь все снова наполнилось жизнью! – пишет он Шарлотте фон Штейн 8 ноября 1776 года. – Ах, эти восемь недель все же многое перевернули в моей душе, и я навсегда остаюсь всецело чувственным человеком»[626]626
  WA IV, 3, 119 (8.11.1776).


[Закрыть]. Он охвачен жаждой деятельности, с головой погружается в пока еще новые для него государственные дела, ездит по герцогству, часто бывает при дворе, регулярно навещает госпожу фон Штейн, герцогиню и Анну Амалию, работает в саду, сажает липы и «разную всячину»[627]627
  WA IV, 3, 118 (6.11.1776).


[Закрыть], между делом продолжает работать над пьесой «Брат и сестра» для любительского театра. В середине ноября начинаются репетиции.

Этот период вдохновения и энтузиазма прерывается роковым событием 26 ноября 1776 года. Ленц снова приезжает в Веймар. Между ним и Гёте происходит конфликт, в ту же ночь Ленц возвращается в Берку, а на следующий день Гёте, судя по записи в дневнике, отправляется к нему, по всей видимости, чтобы потребовать от Ленца объяснений. Однако уладить возникшие разногласия не удается, и утром следующего дня Гёте просит герцога выслать Ленца из города. Придворному Айнзиделю эта мера, должно быть, показалась излишне строгой, ибо Гёте пишет ему, не скрывая раздражения: «Ленц уедет из Веймара. Я привык действовать по велению сердца, не думая ни об осуждении, ни о последствиях. Мне, как и любому человеку, дорого мое нынешнее положение, но меньше всего я готов ради него изменить что-либо в своем поведении»[628]628
  WA IV, 3, 123 (конец ноября 1776).


[Закрыть].

Как уже было сказано, причина столь резкого решения Гёте неизвестна: в чем заключалась суть нанесенного ему оскорбления, так и осталось тайной. Если вспомнить о переживаниях Гёте во время пребывания Ленца у госпожи фон Штейн, можно предположить, что такое развитие событий было как-то связано с их «любовным треугольником». Возможно, она жаловалась Ленцу на Гёте, и во время ссоры Ленц использовал ее слова как аргумент. Как бы там ни было, скорее всего, эта история разгорелась вокруг сердечных дел, иначе как объяснить непреклонное решение Гёте действовать «по велению сердца»? Выдворяя Ленца из города, он действует так, как если бы на карту была поставлена его жизнь в Веймаре: или я, или он.

Жизнь Ленца теперь действительно разбита. Ему предлагают денежную компенсацию, он отказывается. Он хочет не милости, а «справедливости»; унизительное требование «признать себя виновным в неизвестном мне преступлении»[629]629
  Lenz 3, 516 (29.11.1776).


[Закрыть] он отвергает. В глубоком отчаянии покидает он Веймар и направляется в сторону Страсбурга. Однако окончательно вычеркнуть Гёте из своей жизни ему не удается. Он заезжает в Эммендинген, супруги Шлоссер предлагают ему пожить у них. Он ведет долгие задушевные беседы с Корнелией. Так проходит полгода. Охваченный внутренним беспокойством, он колесит по Швейцарии и Эльзасу. С ним случаются приступы безумия. В эльзасской деревушке Вальдербахс он находит приют и заботу у пастора Оберлина. Несколько десятилетий спустя этот эпизод опишет в своем знаменитом рассказе «Ленц» Георг Бюхнер. В начале 1778 года Ленц снова возвращается в Эммендинген. Корнелии к тому моменту уже нет в живых. В доме Шлоссера он получает поддержку и уход, но летом 1779 года приезжает брат Карл, чтобы забрать его с собой в Лифляндию. В Риге, в доме отца, занимающего пост генерал-суперинтенданта, Ленц долго не выдерживает. Он едет в Россию и там, сначала в Петербурге, а потом в Москве, перебивается частными уроками и переводами. У него случаются приступы помрачения рассудка. Он пишет философские трактаты, наброски для пьес, меморандумы, проекты реформ, однако ничего из написанного им не попадает в печать. Для литературного мира он давно уже умер. 22 апреля 1792 года его находят на одной из улиц Москвы мертвым.