Текст книги "История и теория литературы"

С. В. Герасимова
История и теория литературы

1. Знакомство с литературоведческими категориями в контексте изучения истории античной литературы

1.1 Синкретическое искусство. Формирование современной системы жанров на примере древнегреческого искусства

Глобальный процесс распада синкретического искусства в древних культурах, в частности в Древней Греции, завершается зарождением литературы и системы родов и жанров. Родов литературы три: эпос, лирика и драма. Есть и четвертый, промежуточный, – лиро-эпический.

Первым появляется эпос. (Кроме эпоса к эпическому роду литературы относятся такие жанры, как роман-эпопея, роман, повесть, рассказ, новелла, очерк).

Создатель эпических поэм «Илиада» и «Одиссея» Гомер (VIII в. до н. э.) творит, опираясь на мифы. Он и сам полумифическое лицо. За честь называться его родиной спорили семь городов: Смирна, Колофон, Итака, Пилос, Аргос и даже Афины, но родным был, видимо, Хиос. Отец Гомера – речное божество Мелет, мать – нимфа Крефеида.

Генрих Шлиман на холме Гиссарлык (Турция) искал археологические доказательства существования Трои, но знаменитая золотая маска Агамемнона могла бы принадлежать лишь его предку – Шлиман изучал слишком древний культурный слой, что не отменяет важности его находок – место, где, возможно, была расположена Троя, было установлено.

Из переплетения мифологии, истории и фольклорных плачей над погибшими воинами возникает герой гомеровского эпоса – это внешний человек, «шлемоблещущий», «быстропоножный», за именем которого тянется долгий перечень его прародителей (характерная черта родоплеменного строя с его культом предков), почти лишенный психологизма, ибо воля героя чаще определяется божественным промыслом, но не воспринимающий его как насилие над собой, ибо его душа находится в гармонии с обществом, божественной волей и космосом. Это внешний человек, не познавший сладких томлений и сомнений духа, которые известны герою Библейского предания. Ибо в нем действует внутренний человек, наделенный скорее волей и голосом, нежели скульптурно прописанной внешностью.

Гомеровский мир ассоциируется с гомерическим хохотом. Так возможен ли непсихологический смех? Оставался ли смех непсихологическим, когда боги на пиру смеялись над хромым Гефестом? Прокл Диадох (философ-неоплатоник, руководивший в V в. Платоновской Академией) так отвечает на этот вопрос: «Говоря кратко, смех богов следует определить как щедрую энергию, направленную на все, и причину порядка того, что находится в мире»[1]1
  Прокл Диадох// Цит по Лосев А.Ф. Гомер. – М.: Молодая гвардия, 2006. – С. 367.


[Закрыть]. Словом, смех обладает не психологическим, а сакральным характером. Вместе со смехом на землю изливается энергия, поддерживающая устойчивость космоса в борьбе с силами хаоса. Аналогичный случай описывает Пропп, говоря о погребальном смехе, который должен сообщить энергию усопшему.

Гомер не только пересказывает эпос, но и творчески перерабатывает его. Так, важнейшая причина смерти Ахиллеса у Гомера – его неистовость: он терзает себя в плаче, узнав о смерти своего друга Патрокла; и не может остановить свою ярость, когда мстит за него, издеваясь над трупом Гектора, убившего его в честном поединке. При этом характерен контраст между неистовым Ахиллом и величественным Гектором, тело которого сохраняет красоту, даже после того, как билось о камни, волочась за конем – такой дар получил Гектор от Зевса за то, что чтил его при жизни. Лицо Ахилла постоянно искажается страстными гримасами. Итак, мифологический Ахилл умирает в силу добровольного выбора славы, а не долголетия, а гомеровский – в результате нарушения внутренней гармонии, ибо лишь в этом состоянии человек может жить в союзе с обществом, космосом и богами.

«Одиссея» является эпическим вариантом сорокодневного сказочного путешествия в загробное царство, где возращение на Итаку к верной Пенелопе становится символом воскресения. Сказку и эпическую поэму «Одиссея» сближает мотив смертельно опасных испытаний. Морская стихия, по которой странствует Одиссей, у многих народов символизирует царство смерти, вспомним, например, кельтских Фоморов, выходцев из моря, враждующих со всем живым, или вслушаемся в русский (индоевропейский) корень «море», в котором слышатся и «мор», и «смерть».

В «Одиссее» использован прием рассказа в рассказе, ибо Одиссей повествует о своем странствии на пиру у феаков, к которым привела его влюбившаяся в него Навсикая – принцесса, отправившаяся стирать к морю, – интересная деталь патриархального мира, с общим для царей и простолюдинов бытом и культурой.

В отличие от романного героя, эпическому – никогда не бывает скучно, поэтому не столько сюжетные перипетии, сколько пафос величественности бытия, сквозящей даже в самых обыденных заботах, увлекает слушателя поэмы, сюжетные отступления в которой служат не нагнетанию ожидания развязки, а являются следствием авторской установки на последовательное описание всех видимых подробностей. Гомеровский мир лишен таинственности: в нем все объяснимо, ничего беспричинно не происходит, поэтому в самый напряженный момент, когда нас интересует, не выдаст ли Евриклея невольным восклицанием Одиссея, и сможет ли он, узнанный, отомстить женихам, Гомер делает отступление, повествуя о шраме на ноге, по которому Евриклея узнала своего воспитанника.

Гомеровский эпос щедро оплодотворил мировую культуру такими архетипическими образами, как лотофаги, верная Пенелопа, которую Одиссей предпочел влюбленной в него и обещавшей даровать бессмертие нимфе Калипсо; мы говорим «пройти между Сциллой и Харибдой» и называем Москву третьим Римом, а следовательно, четвертой Троей, а кто-то, как и Мандельштам, «список кораблей прочел до середины».

Таким образом, мы переходим от эпоса к лирике, которая сформировалась следом за эпическими поэмами Гомера – в VII в до н. э. Древнегреческая элегия воспевала воинский подвиг и не содержала размышлений на лоне природы, подобно современной элегии. (У жанров есть своя история). Спартанцы объясняли появление у них элегического поэта Тиртея (VII в до н. э.) тем, что он был одним из трофеев, полученных ими после победы над Афинами. Правда, спартанцы просили полководца, а получили в насмешку хромого учителя, но его песни вдохновляли больше, чем отвага военачальника. Позже поэтов в Спарте не было.

Благодаря творчеству Алкея (VI в до н. э.) и Феогнида (VI в до н. э.) в мировую культуру вошла метафора гибнущей цивилизации в образе тонущего корабля, которая воплотилась также в фильме Ф.Феллини (1894 – 1956) «И корабль плывет…» (1983 г. выхода). «Памятник» (вспомним Горация, Державина и Пушкина) восходит к творчеству Солона («Народ созвал я.»), одного из семи мудрецов, (ок. 635 – ок. 559) который освободил поля крестьян от долговых камней – и тем воздвиг себе памятник. Его же перу принадлежат «Седмицы человеческой жизни», где серединой жизни назван возраст 35 лет, – эту традицию развил Данте, который тоже в 35 лет, то есть «земную жизнь пройдя до половины.» сошел во ад. Если у Солона середина жизни – духовный и физический подъем, то у Данте и Пушкина – кризис среднего возраста.

В V в. происходит расцвет трагедии. Она представлена творчеством Эсхила (525–456), Софокла (496–406) и Еврипида (480–406). По преданию, в день Саламинской битвы (480) с персами Эсхил доблестно сражался в качестве гоплита (тяжеловооруженного пешего воина), Софокл был в хоре юношей, приветствовавших победителей, а Еврипид родился. Аристотель в «Поэтике» отметил, что Софокл изображает людей, какими они должны быть, а Еврипид – какие они есть.

От обрядовых игр и песен в честь Диониса берут начало три драматических жанра: это не только трагедия, но также комедия и сатировская драма. До нас не дошло ни одной трагедии, сюжет которой был бы связан с мифом о Дионисе, – память о нем сохранилась лишь в виде жертвенника на орхестре. Аристотель различает трагическую и комическую перипетию, то есть переход от несчастья к счастью – и наоборот. Катарсис предполагает очистительное сострадание герою, поэтому Аристотель в «Поэтике» утверждает, что в центре трагедии может быть лишь невинный герой, сострадание которому очистит зрителя. Трагическая вина героя предопределена богами, роком и случайностью, но не его порочным характером.

Но можно ли считать невинным Ореста? Перед нами трилогия Эсхила «Орестея» со сквозным сюжетом, объединяющим трагедии «Агамемнон», «Хоэфоры», «Эвмениды», – чаще части трилогии писались на разные сюжеты. Уже в первой части Орест по внушению Аполлона убивает родную мать, отомстив тем за смерть отца, Агамемнона, который не был убит в честном поединке под Троей, а подло погиб от рук собственной жены. Столь негероическая смерть героя определяется роком: отец Агамемнона Атрей убил детей своего брата Фиеста, – в древнегреческой трагедии рок всегда является следствием греха, совершенного самим героем или его предками. Еще в VI в. греческие поэты предчувствовали, что под напором творящихся в мире несправедливостей корабль цивилизации готов пойти ко дну, поэтому богинями, поддерживающими космический порядок, станут Эринии, наказывающие порок, – они-то и обрушат свой гнев на Ореста. Эринии – аллегории совести, которая мучит Ореста, как позже она будет мучить Раскольникова, являясь ему во сне в образе уродливой смеющейся старухи процентщицы. Однако Орест совершил убийство невольно. В трилогии зафиксирован сдвиг от матриархата, основанного на власти Эриний, к патриархату, освященному авторитетом Аполлона. Орест оказался заложником цивилизационного сдвига, который состоял не только в том, что во главе рода теперь должен стать отец (например, Агамемнон) – и его жизнь неприкосновенна. – Но и в том, что ценности полисной цивилизации должны стать выше родовых, что человек должен чувствовать себя, прежде всего, гражданином, а не частью своего рода. – Что роковые силы, привязывающие человека к прародительскому греху, могут быть уравновешены общественными законами, которые сами станут гарантом космической устойчивости мира, так что Эриниям остается лишь одно – превратиться в Эвменид, милующих богинь. А судить отныне будет ареопаг, оправдавший Ореста благодаря участию в нем Афины, которая подала решающий двойной голос в пользу героя.

Греческие трагики не просто следуют за мифом, но переосмысляют его. Культурному герою, приносящему, например, огонь – основу человеческой культуры, в мифе часто присущи черты трикстера (обманщика). Так, мифологический Прометей добывает огонь хитростью, украв его у Зевса и вынеся в полом тростнике. У Эсхила Прометей («Прикованный Прометей») превращается в тираноборца, страдающего за спасение рода человеческого, прозябавшего, подобно животным, во тьме. Зевс рано или поздно и сам вспомнит о человечестве и облагодетельствует его, но каждая жизнь бесценна – Прометей спас те поколения людей, от которых за непочтение к богам отвернулся Зевс, томя их во тьме невежества. Прометей вернул людям человеческое достоинство и подарил огонь разума. Мы знаем античную литературу благодаря средневековым скрипториям: монахи переписывали то, что было им созвучно, и в пригвожденном к скале Прометее видели прообраз распятого Христа, страдающего ради спасения рода человеческого. В Новое время Прометея чаще воспринимают как богоборца, противника Зевса, а Луков видит в нем даже сатанинскую гордыню. Однако Прометей страдает не только за служение людям, но и за то, что он знает тайну судьбы Зевса и не хочет ее раскрыть.

Даже над Зевсом тяготеет рок: он может взять на ложе богиню, от которой родится сын, что превзойдет его силой. У Зевса плохая наследственность – он потомственный отцеубийца, поэтому логично, что роковые события могут повернуться так, что Зевс, как и его отец, падет от руки собственного сына. Если бы «донжуанский» список Зевса не был бы столь велик, то ему не страшно было бы роковое предсказание, что от неведомой богини родится сверхсильный герой. Рок – космическая сила, приводящая мир к гармонии и наказывающая несправедливость. Но знание рока – условие свободы от рока. И Зевс смог воспользоваться знанием своей судьбы, которую в итоге открыл ему Прометей. Громовержец выдал богиню Фетиду за смертного Приама. И она действительно родила ему сына, превосходящего отца силой – Ахиллеса. А Эдип («Царь Эдип» Софокла) знанием рока воспользоваться не смог. Чтобы не убить своего отца (а Эдип не уверен, что воспитавший его как сына коринфский царь Полиб – действительно его отец) нужно вообще никого не убивать, чтобы случайно не взять в жены мать – не следует жениться. Словом, нужно жить свято. Человеку не под силу справиться с роком, человек страстен и немощен. Только богам знание рока дает свободу от рока.

Нужно отметить также, что Эдип не страдал Эдиповым комплексом, ибо Иокаста выступает в роли первопредка периода матриархата (логично, что первопредок ассоциируется с матерью). Борьба за первопредка – это борьба за источник жизни, энергии, сытой жизни и благоденствия. Мы уже сталкивались с первопредком на примере Елены Троянской. Борьба за женщину-первопредка – архетипический для мировой литературы сюжет, который позже воскреснет в средневековом рыцарском романе.

Царь Эдип – трагедия самопознания, а история примирения человека с небом в результате покаяния и страдания будет изложена в следующих частях трилогии. Конфликт с отцом – бытовой аналог конфликта с небом (вспомним нигилиста и атеиста Базарова). И Эдип действительно стремится доказать небу, что пророчество не сбудется, ибо Полиб умер, а Эдип не убивал его (впрочем, может быть Полиб скончался от тоски по покинувшему Коринф приемному сыну). Эдип уверен в своей непорочности и готов доказывать небу свою чистоту. Но подлинно величественен Эдип становится, когда ему хватает великодушия принять вину за смерть отца на себя, не оправдываясь незнанием или случайностью. Эдип берет на себя вину, из-за которой страдают весь город, ибо в Фивах лютует мор. Миссия Эдипа – принятием страдания очистить мир от чумы, а учитывая, что у Эдипа пронзенные ножки, нетрудно догадаться, почему эта трагедия переписывалась в средневековых скрипториях: Эдип воспринимался в контексте христианской мессианской идеи страдания и искупления вины. Эдип несравненно великодушнее Гамлета, ибо возлагает ответственность за чуму на себя, а не превращает сюжет искупления вины за смерть отца и очищения мира, который у Шекспира тоже хотя и не зачумлен, но с вывихнутыми суставами, в детективный сюжет поиска виновного на стороне.

В «Медее» Еврипида (философа на сцене) интересно противопоставление варварского характера Медеи, страстного и неистового, – уравновешенному аттическому характеру Ясона. Медея воплощает греческий страх перед язычниками, в которых иррациональные глубины духа выплескиваются в непредсказуемые своенравные поступки. Эллин не должен придаваться чрезмерно – ни скорби, ни радости, – этому идеалу воздержанности следует Ясон. Но как он слаб и бледен в сравнении с безумствующей Медеей! Однако Еврипид не является женоненавистником, он создал возвышенные жертвенные образы женщин в таких трагедиях, как «Ифигения в Авлиде», например, или «Алкеста», которая также является первой в мировой литературе трагикомедией.

Что же касается комедии в полном смысле слова, то она делится на древнеаттическую, среднеаттическую (от нее ничего не осталось) и новоаттическую комедию.

Подобно тому как трагедия при своем зарождении колебалась, быть ли ей злободневно-политической (таковы «Персы» Эсхила) или основанной на мифе, так и греческая комедия представлена и древнеаатическими политическими сатирами Арситофана (ок. 445–386), и мелодрамами Менандра (342–292), сюжет которых, отшлифовываясь, превращается в бытовой аналог мифа о победе любви, добра и счастья. Новоаттическая комедия порождает комедию дель арте со строго заданными сюжетными ходами.

Аристофан – редкий в мировой литературе мастер изобретать сюжеты. Сторонник мира в период Пелопонесских войн, он создал сатиру на демагога Клеона, выведенного во «Всадниках» под именем Кожепафлагонца. Она была столь язвительной, что никто не отважился сыграть эту роль или сделать для нее маску, так что играл сам Аристофан, измазав лицо краской.

В комедии «Облака» Аристофан высмеивает философию Сократа как софистическую, свидетельствуя, что демократическая культура перестала принимать элитарную. Доведенный Аристофаном до абсурда принцип мышления по аналогии действительно был присущ Сократу. Подобно тому как сын, Фидиппид, объясняет отцу, Стрепсиаду, что имеет право бить его по аналогии с тем, как петух задирает кур, так в платоновском диалоге «Федон», описывающем последний день жизни Сократа, Симмий спрашивает Сократа, не подобна ли душа гармонии, которую издает лира, так что со смертью тела-лиры гибнет и душа-гармония, опираясь на идею врожденных представлений (например, о равенстве (конгруэнтности), которого нет в природе) Сократ доказывает бессмертие и предсуществование души, объясняющее знание ниоткуда. Впрочем, возможно, что под именем сократической Аристофан высмеивает философию софиста Антифонта с облачной расплывчатостью его суждений – отсюда название пьесы «Облака» (т. е. не мысли, а бесформенные образования). Облака символизируют также новых божеств, которым якобы учил поклоняться Сократ, и напоминают о стремлении греческих философов найти стихии – первоосновы бытия.

Древнегреческая культура достигла расцвета в условиях, когда в полисах возник человек общественный, а не заботящийся исключительно о хлебе насущном. Лишь у ограничившего свои потребности человека может появиться свободное время, необходимое для создания произведения искусства. Грек съедал на завтрак горсть оливок и предпочитал лишить себя изобилия всяческих яств, нежели общения и ежедневно отправлялся на Агору:

 
Они не пили реки
Вина. Не ели всласть.
Культура древних греков
В аскезе родилась.
 

Впоследствии в результате походов Александра Македонского греческая культура распространяет свое влияние на Ближний Восток и Переднюю Азию. Эпоха Эллинизма длится со смерти Александра Македонского (323) до времени утверждения на этих землях Рима и падения птолемеевского Египта (30 до н. э.). На смену полисному человеку, осознающему свою значимость в мире, приходит человек, затерянный в шуме империи. Теперь процветают не величественные жанры, а малые, вместо эпоса появляется эпиллий (малый эпос Каллимаха (ок.310 – ок.240)). Интересны идиллии Феокрита (ок.300 – ок.260). Как придворный поэт сицилийского царя Гиерона, Феокрит стремится уйти от аристократической вычурности, насладиться красотой простых естественных отношений, увиденных им за пределами дворца. Идиллии станут чисто пастушескими благодаря Вергилию, который изобрел саму Аркадию – пастушеский рай. В идиллиях Феокрита звучат голоса простонародья, шум толпы, многоголосие города или исповедь сердца, такова, например, знаменитая идиллия «Сиракузянки». В эллинистическую эпоху греческая культура расширяет круг влияния, утрачивая свой масштаб.

Кносский дворец:

Голова Парижанки. Кносс. 16–15 вв.

Парфенон:

Эрехтейон (реконструкция):

Фидий. Кентавр и Лапиф:

Пракситель. Аполлон Сауроктон (т. е. убивающий ящерицу, символизирующую Пифона):

Поликтет. Раненая амазнка:

Художественная литература:

1. Гомер. Илиада. (песни I, XXIV) Одиссея. (песни I,XXIII) Троянская война и ее отражение в археологических находках Г.Шилмана.

2. Эсхил. Прометей прикованный

3. Софокл. Царь Эдип

4. Еврипид. Медея

5. Аристофан. Облака

1.2 Историческое значение древнеримской литературы

На смену человеку полисному и трагическому приходит человек-триумфатор, – так с большого исторического расстояния видится перемещение центра античной культуры из Греции в Рим, цивилизация которого складывалась под влиянием греков, осков (комедия-ателлана), этрусков (у них заимствован ритуал основания города, институт гаруспиков, все символы власти (фасции, курульное кресло, институт ликторов), эмблемы патрицианского достоинства (золотая булла, тога с пурпурной каймой), обычай празднования триумфа, музыка, гладиаторские бои, техника строительства ирригационных систем, крепостных сооружений и т. д.). А также под влиянием собственных идеалов благочестия, воинской верности и доблести. Греческий язык в Риме казался столь же престижным, как французский в России в начале ХІХ в. Победители часто оказываются в плену у культуры побежденных. Несмотря на это, римская культура неповторима в своем стремлении к историческому торжеству. Она породила архетип Рима как вечной цивилизации.

 
Рождалась в муках войн, мытарств
Идея вечного, как небо, Рима,
И ей царить в веках неколебимо
Среди руин погибших царств.
 

Как донесло до нас предание, Рим был основан 21 апреля 753 г. – Ромулом, убившим своего брата-близнеца Рема, когда тот хотел перепрыгнуть через стену города.

Во время Первой (264–241) и Второй (219–202) Пунических войн Рим разгромил Карфаген и впервые ощутил себя мировой державой. В нем строятся греческие храмы, устраиваются театральные представления.

«Такова была эпоха, выдвинувшая трех первых римских поэтов: Ливия Адроника, Нея Невия и Макция Плавта»[2]2
  Гаспаров М.Л. Римская литература III–II вв. до н. э. // История всемирной литературы в 8 тт.; т. 1. – М.: Наука, 1983. С. 425.


[Закрыть], но сохранились только комедии Тита Макция Плавта (ок.254 – ок.184). Греческая демократия не доверяла даже самым прославленным архистратигам, архонтам, стратегам и демагогам: Перикл после первых неудач в Пелопонесской войне (431–404) утратил доверие народа и не был избран в стратеги после почти пятнадцатилетнего руководства Афинами. Но Римская республика была аристократической и не доверяла скорее народу. Если комедия «Всадники» в 424 г. получила первое место (хотя страх играть в ней был), а ее автор Аристофан не был наказан за сатиру на Клеона, то Невий, живший между 274 и 200 гг. и позволявший в своих комедиях намеки на разгульную молодость победителя Ганнибала – Сципиона Африканского (235–183) – или на угасание духа свободы, попал в тюрьму и, вынужденный уехать из Рима, умер на чужбине.

Плавт отказывается от сатиры. Новоаттическая комедия в его переделках утрачивает свой психологизм и лиризм, сюжет упрощается. Исполненная грубоватого народного юмора, она превращается в буффонаду. Вместо греческого мимесиса мы сталкиваемся с полуфантастической реальностью, полной гиперболы и гротеска. Так, вернувшийся на родину из Египта Феопропид, отец спутавшегося с гетерой, но, впрочем, искренне ее любящего юноши, не просто встречает у двери собственного дома раба-плута Траниона, который уверяет, что касаться двери опасно – в доме объявилось привидение, но и верит ему («Привидение»), – а юноша тем временем продолжает пировать в отцовском доме и транжирить его богатство. Впрочем, любимым героем Плавта стал слуга-плут, который часто умнее и находчивее своих хозяев. Но у Плавта, как у Теренция и Менандра, не плутовство слуги, но мудрость и прощение отца становятся причиной счастливой развязки.

Комедии Публия Теренция Афра (ок. 190–159) несравненно изысканнее и сложнее в плане психологизма, стиля и сюжета. Комедиограф следует не только вслед за сюжетами Менандра (часто соединяя – контаминируя его комедии), но стремится передать специфику греческого стиля и языка. В комедиях «Самоистязатель» и «Братья» поднимается актуальная в то время проблема воспитания, – каким оно должно быть: мягким или жестким. Теренций на стороне гуманного отношения к детям, что идет в разрез с авторитарным самосознанием отцов в большинстве римских семейств, поэтому в комедиях эта идея звучит мягко, ненавязчиво. Так, Менедем (отец-тиран из комедии «Самоистязатель») обретет сбежавшего от его тирании сына, а вместе с тем и счастье, и успокоение совести, когда станет добрым отцом.

Типичным становится для Теренция сюжет с двойной счастливой развязкой: свадьба оказывается возможной благодаря чудесному изменению статуса невесты, которая находит своего подлинного отца (звучит мотив узнавания по атрибутам или приметам).

Вся мировая литература написана на обозримое число сюжетов (по Борхесу – на 4, Польти вслед за Гоцци называет 36), и сказочно-комедийный сюжет оказывается особенно устойчивым, свидетельствуя о своей архетипической природе, выражающей полноту счастья как обретение жениха благодаря нахождению отца, который один может благословить на счастливый брак. Сакральный смысл сказочного архетипа становится ясен в контексте Евангельских слов Христа, называемого в притчах женихом: «Никто не может придти ко Мне, если то не дано будет ему от Отца Моего» (Ин., 6, 65). Сам феномен «бродячих» и «вымышленных» сюжетов связан с тем, что они подсознательно воспринимаются нами как бытовые аналоги сакральных истин. Можно даже сократить количество мировых сюжетов до двух: с комическим пафосом и трагическим. Комический сюжет основан на сакрально-архетипической метафоре обретения отца, жениха, родины, искомого предмета, спасения жизни, то есть на обретении рая. В центре трагического сюжета – герой терпящий фиаско на этом пути. Точнее есть и третий сюжет – реалистический, где утрачивается четкое различение пафосов. Если в развязке комедии часто герой обретает отца, то в трагедии он мертв – и развивается сюжет мести за отца или покаяния в его смерти.

Реальная жизнь Рима была лишена сказочно-комедийного оптимизма, ибо Рим переживал эпоху гражданских войн, самой известной из которых была война между Юлием Цезарем и Помпеем Великим (40-е гг. до н. э.). В эпоху гражданских войн Цицерон (100 – 44) размышляет о «согласии сословий», а Гай Саллюстий Крисп (85–35) развивает концепцию нравственного вырождения общества, а поэтам оказывается чуждой социально-философская проблематика современных им прозаиков – они образуют самобытное направление «неотериков», или новых поэтов, склонных к эпикуреизму и погруженных в личную жизнь, ученость и эстетство. Неотерик Катулл (ок.87 – ок.54) воспевает Лесбию, скрыв под этим именем Клодию из рода Пульхров – жену сенатора Квинта Цециляй Метелла Целера.

В поэме «О природе вещей» неотерик Тит Лукреций (ок. 95–55) провозгласит: три порока терзают Рим – честолюбие, алчность и похоть. Позже именно эти три страсти в образе животных (льва, волчицы и рыси) будут преграждать дорогу Данте, развивавшему в «Божественной комедии» традиции Лукреция. Причиной же этих пороков Лукреций называл суеверный страх смерти, с которым и призвана бороться его поэма, провозглашающая, что смерть – перераспределение материи в космосе, которым правят не боги, а естественные законы. У Данте, конечно, иная концепция смерти.

Вергилия (70–19) и Горация (65 – 8) тоже задела гражданская война: Гораций сражался в войсках Брута против Антония а Октавиана, а Вергилий едва не лишился своих земель, которые после победы над Брутом при Филиппах (44) военачальник Марк Антоний и племянник Цезаря Октавиан раздавали ветеранам, а затем Антоний и Октавиан сами сделались злейшими врагами.

Вергилия называют «пророком от язычников», ибо в четвертой эклоге из книги «Буколик» средневековые переписчики видели предсказание о Рождестве Христа, хотя эклога посвящена патрону Вергилия – Азинию Поллиону (76 до н. э. – 5/4 н. э.) и написана по случаю получения им в 40-м году высшей государственной должности – консульства. В его правление Рим должен вернуться к процветанию Золотого века. За покровительство клиенту следует восхвалять своего патрона.

В Риме были широко распространены отношения патроната-клиентелы. Так, императоры часто усыновляют своих племянников, объявляя их наследниками престола. А писатели оставляют послания и наставления не своим сыновьям, а духовно близким им юношам. Сенека (стоик, учитель Нерона), например, пишет «Нравственные письма к Луцилию». А его греческий предшественник Феогнид (VI в. до н. э.) поучает в стихах Кирна почитать аристократию и чураться черни.

Ужасы войны и чувство исторической перспективы превратили Вергилия и Горация в сторонников Августа и членов придворного кружка Гая Цильния Мецената (ок. 70 – 8), своеобразного министра культуры при дворе Августа и его друга, не занимавшего никакой официальной должности.

Октавиан Август (63–14) в 31 до н. э. одержал победу над римским полководцем Марком Антонием и египетской царицей Клеопатрой, завершив тем самым гражданские войны (43–31), начавшиеся после смерти Цезаря. Приняв в 27 г. почетное прозвище «Август» («священный», «величественный») и став императором, Октавиан нуждался в пропаганде монархической идеи, которая была непопулярна настолько, что в одной из строк своей оды «Памятник» Гораций лишь зашифровал слово «гех»– царь, разорвав его паузой-цезурой (окончания с кратким слогом в латинских стихах не читались):

Regnavit populor(um), ex humili potens…

Гораций чувствовал себя царем поэтов, но не смел это сказать прямо, ибо в Риме еще была жива вера в демократию. «Памятник» написан Первой Асклепиадовой строфой, – Гораций не изобрел ни одного размера, используя древнегреческие логаэды (смешанные размеры). По-русски эта строфа звучит так: «Я воздвиг монумент, // бронзы литой прочней…».

В «Послании к Пизонам» («Науке поэзии») Гораций излагает эстетическую систему, которая хорошо вписывается в культуру имперского классицизма, ибо Гораций выдвигает эстетический принцип золотой середины и отрицает право поэта на гротеск, ассоциирующийся с народной культурой, частью которой является демократия.

В 17 г. по поручению Августа для «вековых игр» Гораций пишет сапфической строфой «Юбилейный гимн», воспевающий Рим. А в 13 году появляется 4 книга од, прославляющая воинскую доблесть пасынков Августа – Тиберия и Друза. Творчество Гораций значительно шире политической проблематики: в его стихах, например, появляется прекрасно проработанный образ отца, созданный благодарным сыном.

Наибольший вклад в популяризацию имперской идеи внес Вергилий, создавший «Энеиду», цель которой – воспеть божественное происхождение рода Августа. Сюжет «Энеиды» архетипичен – это своеобразный поиск Земли Обетованной троянцами, покидающими горящий город. Энею в плавании («Одиссее» Вергилия) покровительствует мать – Венера. Над головой сына Энея, Юла, виден нимб – знак того, что мальчика следует обязательно спасти из Трои, ибо от него, внука Венеры, произойдет славный род – то есть род Юлиев. Август – внучатый племянник Юлия Цезаря, усыновленный им по завещанию, а значит, тоже Юлий. – Так доказывается божественное происхождение Августа и сакральный статус его императорской власти.

Нужно отметить, что и сам Август хотел передать власть своему племяннику (сыну сестры) – Марцеллу, но тот скончался двадцати лет отроду, так что Эней видел в Аиде

Юношу дивной красы в доспехах блестящих, который Шел с невеселым лицом, глаза потупивши в землю…,