Текст книги "История и теория литературы"

Юродство – единственный тип святости, освящающий смех. Типологической особенностью житий юродивых становится трансформация абсурдно-смешного в Истинное и Благодатное: юродивый смеется над миром, а ум его пребывает в покое и благодати.

Самое непобедимое, что побеждает юродивый в природе человека – это тщеславие. Прокопий Устюжский (+ 1303) познал всю тщету своего существования настолько, что воскликнул, что им гнушаются даже псы, среди которых он, нагой, хотел согреться в лютую стужу, а они вскочили и убежали.

Он отрекся от всего земного, даже от своего земного ума, поэтому его ум отражает благодатную Истину, которая кажется миру безумной (так, юродивый может целовать двери дома блудницы, объясняя, что к ней прижался ее ангел-хранитель, вытесненный из дома, где лютуют блудные бесы, – и бросать камнями в церковный крест, ибо в храме царит святость, а вся нечисть вытеснена за пределы храма и вьется везде, даже у креста). Отрекшись от себя, от всякого греха и прихоти в себе, юродивый живет ради Бога и спасения безумного мира. В отличие от Преподобного пустынножителя, он – святой экстраверт, готовый спуститься в самую гущу бед человеческих, даже в мир городского дна и порока и освятить его своей молитвой и ревностной любовью, которая внешне может показаться странной блажью юродивого (св. Симеон спасал блудниц, объявляя их своими «женками», выделял им содержание из собранной им милостыни и грозно ревновал к измене). Но его ум и прозорливость всегда прикрыты безумием Христа ради, ибо он подражает Христу в спасении мира и преображении природы человека из страстной в бесстрастную, поэтому это высшее служение прикрыто смиренным безумием.

Юродивый – воплощенная духовная свобода, ибо он оставил все, даже ум – Христа ради – и ему нечего терять и некого бояться. Юродивый воплощает народную мечту о простолюдине, свободно обращающимся с царем. Св. Николай Псковский († 1576) в 1570 г., во время похода опричного войска на Псков, угощал Ивана Грозного куском мяса, тот отказался: была первая неделя Великого поста. На что юродивый заметил, что лучше в пост есть мясо, чем человечину – и тем спас Псков от погрома, как то случилось с Новгородом.

Наконец, нужно сказать о таком типе святости, как бессребреники. Последним прославленным святым с элементами бессребреничества стал св. Лука Крымский.

Страстотерпцы, благоверные князья, и юродивые характерны преимущественно для Русской Православной Церкви, ибо в них воплощен русский тип святости и русская национальная идея.

На Западе центром христианской культуры была Ирландия, откуда в конце VI в. отправляется проповедовать св. Колумбан – в Британию, Германию, Францию, Италию и доходит (по преданию) даже до славянских земель. В Британии творят св. Гильда Премудрый (ум. ок. 569), сетующий в историческом труде «О погибели Британии» на упадок современных ему нравов, св. Беда Достопочтенный (672/673 – 735), наполнивший «Церковную историю народа Англов» историями о подвигах святых, подробностями их повседневного быта и даже стихами в их честь: таков, например, гимн девственности, посвященный королеве Эдильфриде, об обретении нетленных мощей которой св. Беда приводит свидетельство врача, лечившего ее перед смертью: «”Они подняли ткань, закрывавшую ее лицо, и показали мне, что разрез, сделанный моим лезвием, затянулся, и от зияющей раны, бывшей в момент ее смерти, остался лишь едва заметный шрам. <…> ”.

Говорят также, что, пораженная этой опухолью и болью в шее и подбородке, она с радостью принимала эту боль и много раз говорила: ”Я хорошо сознаю, что заслужила тягость этой болезни на своей шее, ибо в юности я носила на шее избыточную тяжесть ожерожерелий…”» (Книга четвертая: XIX).

Важнейшими памятниками культуры стали труды историков – Григория Турского (2 пол. VI) и Саксона Грамматика (XII–XIII).

2.2 Литература Киевской Руси (XI – первая треть XII)

Подобно древнегреческой, литература Древней Руси начинается с памятника высочайшей художественной ценности. Всего спустя полстолетия после крещения Руси Иларион, первый русский писатель, создает текст, исполненный изысканной символики, сложных тропов и риторических приемов. Иларион был священником в «загородной резиденции» Ярослава Мудрого – в Берестове. Здесь для уединенных молитв он вырыл пещеру, в которой позже – но до основания Киево-Печерской лавры – поселится и будет подвизаться св. Антоний Печерский. А свое знаменитое «Слово о Законе и Благодати» (торжественная проповедь) Иларион произнес над гробом князя Владимира. Она-то, видимо, и стала причиной избрания его в митрополиты. (Илларион – первый русский митрополит на Киевском престоле). «Слово» состоит из трех частей. Заимствованная у св. Иоанна Златоуста символическая образность первой части, основана на сопоставлении Агари (рабы, Закона), породившей раба Измаила, и Сарры (свободной, Благодати), родившей Исаака, – от которого произойдут все народы во исполнение пророчества, данного праотцу Аврааму, отцу всех верующих. Во второй части Иларин восхваляет Владимира, крестителя Руси. Третья часть – молитва Богу за Отечество.

С проблемы происхождения народов, точнее, с истории Ноя, начинается и «Повесть временных лет» (хотя традиционно летопись ведется от сотворения мира: в результате Священная история переходит в земную и освящает ее). Св. летописцу Нестору, по одной из версий постригшемуся в монахи Иллариону, принадлежит недошедшая редакция 1113 г., в которой излагалась история славян, потомков Иафета – словом, судьба детей Ноя: Сима, Хама и Иафета, от которых произошло послепотопное человечество.

Святой Нестор небеспристрастен: он с плачем рассказывает, например, о муках ослепленного братом Василька и скорбит о княжеской усобице.

Две древнейшие редакции «Повесть временных лет», сохранившиеся в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях, были составлены в княжем Выдубецком монастыре, куда Владимир Мономах – после смерти Святополка в 1113 году – перенес летописание.

С «Хождения игумена Даниила в Святую землю» начинает на Руси развиваться жанр хожения. Само паломничество в Святую землю стало возможным благодаря тому, что в результате первого крестового похода был завоеван Иерусалим (1099) и основано Латинское королевство, первым королем которого стал Балдуин Бульонский (1110–1118), – именно при нем совершает свое хожение игумен Даниил и даже встречается с ним – что служит знаком особого статуса игумена. Даниил – не частный паломник – от лица всей русской земли он повесил и затеплил (среди множества фряжских, то есть католических) православную лампаду в храме Гроба Господня. Игумен Даниил был первым русским очевидцем схождения Благодатного Огня в Великую Субботу накануне Пасхи – рассказ об этом чуде становится кульминацией его повествования.

София Киевская:

Богородица в Софии Киевской:

София Новгородская:

1. Иконография святых.

http://www. izograf. com.ua/ikonografiva_svvatyh.html

Святые – это люди, стяжавшие особую благодать, очищенные от греха. Когда происходит канонизация, т. е. прославление святого всей церковью, то обязательно пишется его образ.

На иконах изображают: праотцов, пророков, мучеников, святителей, преподобных, блаженных (юродивых), праведных, бессеребренников, благоверных и др.

Святые праотцы – первые праведники в человеческой истории. На иконах их изображают со свитками, содержащими тексты из Священного Писания; праотца Ноя иногда изображают с ковчегом в руках.

Святые пророки

К пророкам относятся святые люди, Ікоторьіе по внушению Святого Духа предсказывали грядущие события и в особенности появление обетованного Мессии. В иконографии пророков обязательно присутствует изображение нимба как символа святости и особого избранничества Божия; на головах – пророческие шапочки или корона, иногда еще их изображают и с непокрытой головой. Свитки в руках содержат выдержки из текстов их пророчеств. Они одеты в хитон и гиматий, на плечах некоторых милоть – накидка из овчины (рис. 1).

Святые апостолы – правовестники слова Божия, посланные Самим Иисусом Христом во все концы земли (рис. 2). Их традиционно изображают со свитками или книгой в форме кодекса, с нимбами вокруг голов; одежда апостолов – хитон и гиматий. Апостол Петр изображается со связкой ключей. Четыре иконы святых евангелистов всегда помещают на Царских Вратах.

Равноапостольные – святые, особенно прославившиеся обращением народов в христианскую веру и жившие в последующие за первыми апостолами времена. Отличия могут быть в изображении одежды, которая характерна для их времени и народа. Их также изображают с крестом в руках – символом крещения и спасения от вечной смерти.

Святые мученики – святые, прославленные Церковью за мученическую смерть, принятую за веру. Мученики до новомучеников нашего времени – продолжатели апостольского служения, и поэтому на их иконах присутствует крест (рис. 3). В их иконографии активно используется красный цвет как символ пролитой крови за веру.

Христиане, открыто исповедовавшие веру во Христа и претерпевшие за это гонения, мучения и пытки, но оставшиеся в живых, именуются исповедниками. Начиная с 6 века, исповедниками называют святых, которые особой праведностью своей жизни засвидетельствовали христианскую веру.

Бессеребренники – целители, которые лечили людей во славу Божию безвоздмезно. Характерной деталью их иконографии является изображение ящичка с лекарственными снадобьями.

Святители – священнослужители, которые своей святой жизнью и ревностным пастырским служением осуществляют промысел Божий о Церкви как о Теле Христовом. На иконах святители изображаются в богослужебном епископском облачении. На голове может быть митра – особый головной убор, украшенный небольшими иконами и драгоценными камнями, символизирующий терновый венец Спасителя; саккос – верхняя одежда, знаменующая багряницу Спасителя; на плечах – омофор – длинный лентообразный плат, украшенный крестами, который является обязательной частью облачения епископа, – без него он не имеет права совершать богослужение. Святители изображаются с книгой в левой руке; правая рука – в благославляющем жесте. Фигуры их изображаются в полный рост и по пояс; оглавные же встречаются крайне редко (рис. 4).

Преподобные – святые из монашествующих. Они изображаются в полный рост и по пояс, в монашествующем облачении. Правая рука в именном благославляющем перстосложении; в левой руке может быть развернутый или, чаще всего, скрученный свиток. Характерная деталь иконографии преподобных – четки – символ монашеского молитвенного подвига. Фоном для икон этого типа зачастую служит панорамное изображение обители, в которой подвизался святой.

Стоящими на столбах изображаются святые преподобные столпники, избравшие для себя этот вид крайней аскезы.

Блаженные (юродивые). Внешнее безумие, соединенное с даром предвидения, поведение, идущее вразрез с общепринятым, но позволяющее, не взирая на лица, обличать грешников и призывать ко спасению через осознание собственного несовершенства и покаяние. Блаженые на иконах изображаются в том виде, в каком они совершали подвиг: обнаженными или с легкой повязкой на чреслах, в ветхих одеждах, с веригами на плечах. Фоном иногда служит панорама города или обители, где жил или подвизался святой (рис. 8).

Святые праведники – святые миряне, т. е. люди, жившие в миру, не имевшие монашеского звания и не принявшие мученическую смерть за Христа. Будучи семейными или одинокими людьми, они удостоились святости за особо благочестивый и угодный Богу образ жизни. На иконах праведных изображают в одеждах той же эпохи, в которую они жили (рис. 9). Основными элементами их иконографии служат: нимб, свиток, наименование святого, вид местности, где жил святой.

Благоверными называют святых мирян, которые имели княжеский титул или были правителями и которые, пользуясь своим положением, защищали и отстаивали Православную веру, а также своим личным примером являли образец смирения, незлобливости и кротости нрава. Их изображают или в царских ризах, или в воинских доспехах (рис. 10).

Художественная литература:

1. 2–3 русских жития (из хрестоматий, патериков или собрания житий св. Димитрия Ростовского)

2.3 Героический эпос средневековья

Героический эпос раннего средневековья представлен сагами. Древнейший пласт эпических преданий – языческий. Принципиальное отличие исландского (скандинавского) эпоса от ирландского состоит в установке на историческую достоверность. Из исландских (скандинавских) саг мы узнаем о судебных полномочиях тинга и альтинга, о нравах «эмансипированных» женщин: о Халльгерд – жене Гуннара, не пожелавшей из злопамятства дать ему во время последнего боя прядь волос, чтобы смастерить тетиву для лука, но потом со зловещим смехом отомстившей за смерть мужа («Сага о Ньяле»). В главе V «Саги об Эйрике Рыжем» рассказывается об открытии Америки до Колумба: «Лейв[6]6
  Лейв – сын Эйрика Рыжего, выступает в саге как креститель Гренландии.


[Закрыть] вышел в море, как только снарядился. Долго его носило по волнам и, наконец, пригнало к странам, о существовании которых он и не подозревал. Там были поля самосеянной пшеницы и виноградная лоза. Там были деревья, которые называются мёсур. Они взяли с собой образчики всего этого…»,[7]7
  Сага об Эйрике Рыжем // Исландские саги. Ирландский эпос. – М.: Художественная литература, 1973. – С. 113.


[Закрыть] – пшеницей, видимо, назван дикий рис. Фарли Моуэт в книге «От ариев до викингов» собрал археологические свидетельства о таких плаваниях. В частности, он сообщает об американских длинных вигвамах странной формы, сужающихся к краям, остатков крыши которых археологам не удалось найти, ибо крышей, как считает Моуэт, служила сама перевернутая лодка. «Сага о Гисли» повествует о братской любви: Гисли берет на себя роль изгоя за убийство, совершенное его братом – Торкелем, сыном Кислого. Важнейшими событиями «Саги о Ньяле» стали крещение Ньяля с семьей и общая смерть в пылающем доме, приравнявшая Ньяля к христианским святым. Язык саг, в противовес скальдической поэзии, предельно прост.

Впрочем, скандинавская поэзия представлена не только усложненной по форме, но довольно бедной по содержанию скальдической поэзией, но и поэзией эдической, ясной, близкой к фольклору и эпосу.

Мифологические сказания исландцев зафиксированы в «Старшей Эдде» (м.б., священника и писателя Сэмунда Мудрого (1056–1133)) и «Младшей Эдде» Снорри Стурлусона (1178–1241), в которой кроме сюжетов сообщаются сведения по поэтике: говорится о кеннингах (аллитерационной метафоре[8]8
  Метафора – перенос названия с одного предмета на другой, основанный на сходстве этих предметов (скрытое сравнение). «Младшая Эдда» написана в эпоху двоеверия. Так, в ней приводится кеннинг Христа – «конунг Иордана», где конунг – правитель, король.


[Закрыть]: «корабль карлов» – поэзия (игра слов: «корабль» и «пиво» звучат одинаково); «волк волн» – корабль; или «метафоре с отклонением»: Тюр победы – Один (Тюр – сын Одина, который вкладывал руку в пасть волка Фенрира, когда его связывали цепью гномов, за что поплатился рукой; поскольку сходства между Тюром и Одином нет – это метафора с отклонением), о хейти и «видкеннингах» (замене имени), также о «санкеннингах» (эпитете). Эти тропы (хейти, кеннинги и др.) используются также и скальдами. Центральным образом мифологии является Один («Одноглазый»). Желая обрести мудрость, он 9 дней висел на мировом древе – ясене Иггдрасиле, принесенный в жертву самому себе. Предварение христианских сюжетов звучит и в эсхатологическом мифе скандинавов: в день рагнарёк гигантский волк Фенрир, до времени скованный волшебной цепью гномов, убьет даже Одина и сам будет убит его сыном – Видаром. Цепь же, удерживающая мир от апокалипсиса, сделана из шума кошачьих лап, женской бороды, корней гор, медвежьих жил (т. е. нервов), рыбьего дыхания и птичьей слюны, – поэтому всего этого нет больше на земле.

Ирландский (кельтский) эпос имеет исключительно мифологическую основу. Некоторые исследователи полагают, что, подобно Ахиллу и Гераклу, Кухулин – персонификация солнца, ибо когда он достиг зрелости, то никто не мог выдержать сияния его лица, а жар, исходивший от него, был столь велик, что в радиусе тридцати футов таял снег. Очевидно сходство саги «Сватовство к Эмер» со сказкой, зашифровывающей путешествие Кухулина в загробное царство. Эпос сообщает о чудесном рождении Кухулина, а его имя («пес Куланна») связывает его с зооморфными культами.

В ирландской мифологии часто звучит тема превращения в лебедя. Им становятся либо дети (например, дети Ллира – и виной тому злоба мачехи), либо девушка (например, Кэр, в которую влюблен Оэнгус, тоже превращающийся в лебедя из любви к ней). Эта тема переосмысляется и получает развитие в «Лебедином озере» (1877) П.И. Чайковского (1840–1893). Также часто появляется образ короля Артура и мотив взыскания чаши Грааля, которую чаще всего находит сэр Галахад (а в Германии – Парцефаль). По преданию, св. Иосиф Аримафейский принес в Гластонбери не только чашу Грааль, но и частицу тернового венца Христа, которая пустила корни и разрослась в знаменитый гластонеберийский терновник, цветущий на Рождество и Пасху по юлианскому (старому) стилю.

Важнейшим жанром эпохи зрелого феодализма стала эпическая поэма, в которой часто действуют рыцари, но в отличие от рыцарского романа в поэме нет мотива куртуазной любви к прекрасной даме. Декламаторами этих поэм были странствующие певцы-жонглеры.

Легендарная и реальная история и христианские мотивы тесно переплелись в «Песни о Роланде» (ок. 1100) из старофранцузского эпического цикла chanson de geste (песен о деяниях/подвигах). Историограф Карла Великого Эгинхард рассказывает, что в 778 г. Карл (еще не будучи императором) перешел Пиренеи, чтобы помочь одному мусульманскому царю Испании в войне против другого. Карл взял некоторые города и несколько недель вел осаду Сарагосы. Вынужденный ни с чем вернуться домой, он вел войска через поля и села христиан-басков, которые были раздражены появлением чужеземных войск и в Ронсевальском ущелье разгромили арьергард, которым командовал погибший в этом бою племянник Карла и маркграф Бретани (не путать с Британией!) Хруотланд. Баски же разбежались, покарать их не удалось.

Историческая основа эпической поэмы была переосмыслена в соответствии с духом эпохи крестовых походов: баски превратились не просто в мусульман, но в язычников. Карл стал оплотом православной веры, а Роланд (Хруотланд) воином-мучеником, погибшим от руки сарацин.

В своей неистовости Роланд подобен Ахиллу. Ничего не видя вокруг себя, он в ярости опускает свой Дюрандаль на шлем друга – Оливье, который позже трижды предложит ему затрубить в волшебный рог Олифант, чтобы позвать на помощь Карла и тем спасти двадцатитысячное войско франков с двенадцатью пэрами во главе. Но Роланд, как и Ахилл гневом на Агамемнона, невольно губит своих, считая, что честь – дороже жизни, а позвать на помощь – значит утратить честь. В неистовости Ахилла, как уже говорилось, его ущербность: подвластность силам рока и смерти.

Католическое средневековье переосмысляет тип сверхсильного и яростного героя как высшее воплощение жертвенности: Роланд рад погибнуть не только за Карла и Отечество, но и за Веру, поскольку свою перчатку перед смертью в знак вассального служения он протягивает Богу. В результате служение королю приобретает сакральный смысл. В неистовости Роланда его духовная красота. Православие предлагает постепенное, смиренное, бесстрастное, но неуклонное духовное совершенствование, а католицизм – грандиозный прорыв в небеса, в этом смысле Роланд – воплощение духа католицизма, столь же страстного в молитве и служении, как сам Роланд, к тому же у него есть свой Иуда – его отчим Ганелон, а двенадцать пэров сопоставимы с апостолами. Сподвижник Роланда епископ Турпин и исповедует воинов перед смертью, и продолжает разить подданных Марсилия – в этом тоже выражается дух католицизма и крестовых походов, ибо в Православии священник, даже невольно совершивший убийство, лишается права совершать таинства, а католические рыцари совмещали военное ремесло с духовным служением.

В отличие от Ахилла, гневающегося на Агамемнона, Роланд верно служит своему сюзерену – королю Карлу. Он не только идеальный христианин, но и идеальный вассал.

За бесстрашием перед лицом смерти у Ахилла и Роланда кроются различные духовные состояния. Ахилл мыслит себя частью рода и вселенной, жизнь в памяти людей для него сродни бессмертию, ибо она сохраняет его личность в привычном состоянии невычлененности из социума. Роланд, как позже Сид, самоотверженно идет навстречу смерти, ибо верит в бессмертие своей души. А «вечная память», воспеваемая по усопшем, предполагает, что подлинно вечной памятью обладает Бог, а бессмертие – бытие в Его памяти. Верой в личное бессмертие христианство преодолевает позднеатичный невротический страх смерти.

Исторический Карл преображается в двухсотлетнего старца – мудреца, видящего пророческие сны, предвещающие гибель Роланда, но не спешащего вернуться в Испанию, ибо мавры обещали принять крещение, если Карл останется верен своему слову. Кроме того, Карл предстает в роли великого воина, мстящего за гибель Роланда, двенадцати пэров и всего войска. Он становится персонификацией великой христианской империи Запада.

За Роланда мстит также и его друг, граф Тьерри, вышедший на поединок против богатыря Пинабеля, родственника Ганелона, и победившего в этом неравном бою, – так реализуется древний архетипический мотив победы над великаном, одержанной не при помощи физической силы. Вспомним, например, Давида, убившего из пращи Голиафа, филистимлянского воина, потомка великанов Рефаимов. Сам Бог является противником рода великанов-обров, которые «телом велици и умомъ горди, и Богъ потреби я» (имеются в виду жители Аварского каганата, VIPIX), и в ПВЛ приводится пословица: «Погибоша, аки обре», а род дулебов, над которым они издевались (например, запрягали их женщин вместо коней или валов), выжил, разветвившись на волынян, древлян, дреговичей, а, возможно, и полян. Св. Александр Невский вступает в неравный бой против шведов (Невская битва, 1240), произнеся: «Не в силе Бог, а в правде». Средневековая культура осмысляет бой с превосходящей силой противника как борьбу с мировым злом, которому противостоит не столько физическая, сколько духовная сила.

Отдельные фрагменты «Песни о Роланде» дописывались уже после первого крестового похода, – об этом свидетельствует упомянутое в Песни копье Лонгина, которое, по преданию, крестоносцы обрели в первом походе.

«Песнь о Роланде» складывалась почти четыре века, а «Песнь о Сиде» (записана между 1195 и 1207 гг.) появилась примерно век спустя после подвигов Сида (т. е. «Господина», – так прозвали этого героя Реконкисты арабы, ибо его настоящее имя – Родриго (Руй) Диас де Вивар (1040–1099)), поэтому его образ более реалистичен. Так, неизвестный певец-хуглар повествует, как Сид обманул евреев-ростовщиков, получив от них за сундуки с песком деньги, нужные ему, чтобы завербовать и вооружить войско. Сиду необходимо вернуть расположение короля Альфонса VI, с этой целью он освобождает Валенсию, отбивает атаки альморавидов и – с предложением объединить усилия – отсылает часть трофеев королю.

«Песнь о Сиде» состоит из трех частей, повествующих об изгнании Сида, о свадьбе дочерей Сида (длившейся две недели) и об оскорблении в лесу Корпес.

Почему король изгнал из Кастилии столь доблестного и верного вассала, как Сид, – неизвестно, ибо начало поэмы утрачено. Народные певцы-хуглары объясняют немилость короля завистью знати, испанское романсеро и Гильен де Кастро (1569–1627) в драме «Молодость Сида» – проблемами любви и чести, – именно такая трактовка конфликта легла в основу трагикомедии Корнеля (1606–1684) «Сид» (1636).

Родриго удалось не только вернуть любовь короля, но и счастливо выдать своих дочерей замуж за инфантов Наварры и Арагона (хотя не сразу: ибо их первые мужья, инфанты де Каррион, мстят женам за собственное унижение тем, что избивают их в лесу Корпес и бросают, – трусость всегда самоутверждается на слабых). Сид же стал символом любви к Отечеству, семье и верности вассальному долгу.

Самой сложной по структуре является «Песнь о Нибелунгах» (ок. 1200 г.), в которой соединены столь разнородные пласты, как германоскандинавская мифология, историческое предание и даже куртуазная поэзия. Образ Брюнхильды восходит к преданиям о валькириях, а сам корень «хильд» переводится как «воительница». В древнейших преданиях Один лишает валькирию Брюнхильду за непослушание (не тому воину даровала победу) божественного статуса и осуждает ее на повиновение мужу. Так валькирия превращается в великаншу, которая должна лишиться мощи в замужестве. Кроме того, Один погружает ее в сон, от которого ее сможет пробудить только Сигурд, ее несостоявшийся муж (в сказках герой обычно вспоминает свою первую невесту). Но Сигурд, выпив вино забвения, находит себе другую супругу (Гудрун/Кримхильду) – так что Брюнхильде в древнем предании остается лишь мстить. Кроме того, в «Старшей Эдде» есть прототипы королевича из Нидерландов Зигфрида (Сигурд), старшего из трех братьев – бургундских королей из Вормса – Гунтера (Гуррар) и его преданного слуги Хагена (Хегни).

Сокровища нибелунгов связаны со скандинавским преданием о карлике Андвари и его золотом кладе, который отобрал у него силой Локки, поскольку ему было нечем заплатить выкуп Хрейдмару за невольное убийство его младшего сына – Отра, превратившегося в выдру, чтобы было удобнее ловить рыбу, и лакомившегося лососем. Андвари просил Локки оставить ему изо всех его сокровищ – одно кольцо, способное умножать богатства, но Локки не послушал карлика, и тот наложил проклятие: отныне кольцо вместе с золотом будет приносить своему обладателю смерть. Клад становится причиной гибели Локки, Фафнира, Зигфрида. Наконец, золотой клад нибелунгов оказался в собственности у бургундских королей, старшего из которых звали Гунтер – в результате вместе с королями гибнет и все бургундское королевство. Так, отголоски скальдической поэзии доносят до нас запрет на богатство. Жизнь – свобода от золота, но все герои стремятся завладеть им, как архетипическим источником бытия. Жажда золота убивает и Кримхильду, не насытившуюся местью своим братьям за убийство мужа – Зигфрида – и продолжающую кровавые расправы, чтобы вернуть себе золото нибелунгов, которое и ныне, по преданию, покоится на дне Рейна, погребенное там бургундскими королями Гунтером, Гернотом и Гизельхером, а также их венным слугой Хагеном.

Однако исторически Бургундское царство разрушено в 437 г. не страстью к богатству, но гуннами во главе а Атиллой (Этцелем). Это событие из эпохи переселения народов дало сюжет скандинавской исторической саге, легшей в основу «Песни о Нибелунгах». Атилла представлен в песни отнюдь не злодеем, но идеальным королем и рыцарем, ибо в основе трактовки его образа лежит отношение к нему не бургундов, но остготов, входивших в разноплеменное воинство гуннов. Остготский король Теодорих, основавший государство в Италии, превратился в изгнанного из своих владений Дитриха, который до последней авентюры не вмешивался в распрю бургундов и гуннов, а в конце вместе с Эрцелем оплакивал всех погибших.

Куртуазная культура проявилась, например, в любви Гунтера к неведомой красавице, любовь которой нужно завоевать (далее звучит архаический мотив: могучую воительницу предстоит победить в бросании копья и камня и в дальности прыжка). В готовности мужчин услужить женщинам: «На лошадей вельможи им пособили сесть» (786), – «им», то есть Брюнхильде с придворными дамами, отправляющимися навстречу Зигфриду с Кримхильдой (Авенюра XIII).

Средневековые эпические поэмы еще не знакомы с принципами психологизма, в них личность предстает скорее как производное социального статуса. Так, Кримхильда первой части соответствует статусу верной супруги королевича с нижнего Рейна Зигмунда, готовой постоять за честь своего мужа и поэтому проявляющей в ссоре с Брюнхильдой гордость – причину всех ее дальнейших несчастий. Во второй части ее роль определяется статусом мстительницы за мужа – она исполнена демонического героизма и жажды вернуть золото нибелунгов. Переход от женщины средневекового феодального этикета – к фурии-мстительнице – связан с перемещением героини в пространстве: из Вормса, столицы Бургундии, – в мир гуннов, коим правит ее второй муж Этцель, используемый ею для мести. Психологические мотивы, лежащие в основе изменения ее характера: любовь к Зигфриду, чувство вины перед ним – ибо она необдуманно выдала его «ахиллесову пяту», место между лопатками, оставшееся уязвимым после его купания в крови дракона Фафнира, чем невольно погубила мужа, – все это остается за рамками текста. Психологизм заменен изменением хронотопа, в котором живет героиня, то есть перемещением ее во времени и пространстве.

Роланд, Сид и Зигфрид – великие воины, видящие смысл своей жизни в проявлении воинской доблести. Роланд и Сид – идеальные вассалы, защищающие отечество от иноземных врагов (арабов). В русской культуре им подобны былинные витязи: Святогор, Микула Селянинович, Алеша Попович, Добрыня Никитич и, наконец, Илья Муромец – богатырь и киевопечерский святой, чья память отмечается 1 января, а мощи покоятся в Антониевых пещерах Киево-Печерской лавры.

Месть Карла за Роланда обретает масштаб вселенского утверждения христианства и торжества Его над неверными. Эпические песни исполнены патетики.

Судьба Зигфрида скорее является предупреждением об опасности феодальной раздробленности и вражды между родственниками. «Песня о Нибелунгах» заканчивается мировым апокалипсисом для гуннов и бургундов, истребивших друг друга. Теме раздробленности посвящено и «Слово о полку Игореве», но атмосфера «Слова» совсем иная, в нем нет вселенского размаха событий, оно более лирично.

Русское историческое сознание отличается от европейского тем, что земная история, как бы ни проникал в нее фольклор, остается продолжением священной истории. Следовательно, она сама священна. Исторический пласт «Слова о полку Игореве» предстает в незмененном виде, без гиперболизации и героизации. Героическая гипербола – достояние русских былин, донесших до нас фольклорный и во многом еще языческий тип мышления. Словом, православие и католичество формируют разные принципы историографии. Католическая идея стремится увидеть историю во всем размахе ее катаклизмов, восторженно гиперболизирует, драматизирует и героизирует действительность. Православная историография стремится усмотреть мистический и богословский смысл истории в скрупулезном следовании фактам. Православие ищет не героического в истории, а мистического, ибо историей движет Промысле Божий, который стремится постичь русский писатель, поэтому его тексты остаются в высшей степени историчными и сохраняющими трезвенную верность фактам.

Так, автора «Слова о полку Игореве» с летописцем Нестором объединяет стремление найти первопричину княжеских усобиц. «Злато слово», оброненное киевским князем Святославом, перерастает в обращение самого автора «Слова» к русским князьям с призывом объединиться против половцев. А. В. Соловьев предполагает, что автор «Слова» был придворным певцом Святослава Всеволодовича (Ольговича), который в 1180 г. пришел с князем из Чернигова в Киев, но существует масса других претендентов на авторство «Слова».