Текст книги "Сожженные девочки"

Глава 18

Фло спускается вниз, когда я заканчиваю раскладывать покупки. Я тут же замечаю, что она напряжена.

– Привет. Как дела?

– Нормально.

– Чем занималась?

– Прогулялась в магазин.

– Есть что рассказать?

– Неа. – Она отодвигает стул и садится, избегая встречаться со мной взглядом. – А как у тебя все прошло?

– Хорошо.

– Есть что рассказать?

Я замираю с пакетом горошка в руке, размышляя о матери Джой, о фотографии в кармане, встрече с Майком Саддатом. И качаю головой.

– Неа. – Я запихиваю горошек в морозилку. – Думала, может, мы после ланча посмотрим, подходит ли подвал на роль проявочной. Но его необходимо освободить. Судя по всему, там много хлама.

– Ясно. Хорошо.

В ее голосе нет того энтузиазма, который я ожидала услышать.

– Я думала, тебе нужна новая проявочная.

– Нужна. Но я собиралась после ланча пойти еще пофотографировать. Ригли говорит, что тут есть…

Моя голова резко поворачивается в ее сторону.

– А вот тут, пожалуйста, помедленнее. Кто такой Ригли?

Она опускает голову, теребя замок молнии на своем худи.

– Мальчик, с которым я вчера познакомилась.

– Ты вчера не говорила о том, что с кем-то познакомилась.

– Я забыла.

– Ладно. Но теперь мне нужно чуть больше информации.

– Это просто мальчик, ясно?

Нет, ничего мне не ясно. Но сказать этого я не могу. И дело не в том, что я возражаю против дружбы Фло с мальчиками. Мальчик. Друг. Я бы хотела, чтобы эти два понятия у моей дочери как можно дольше не сливались в единое понятие бойфренд.

– Имя Ригли мне кажется немного странным.

– Это фамилия. Его зовут Лукас.

– Хорошо. И как ты с ним познакомилась?

– Я встретила его на кладбище. Он рисует. По-настоящему хорошо.

– Он рисует могилы. Мило.

– А я их фотографирую.

– Ну, значит, это судьба.

– Ма-ам. – Она закатывает глаза, и мне кажется странным, что у нее из ушей не валит дым. – Это совсем не то. Ясно?

– Ясно, – киваю я, не веря ни единому ее слову. – Так что же сказал Ригли?

Она в нерешительности молчит.

– Насчет какого-то места, – подсказываю я.

– Ага… – Снова молчание. – Очень красивые рощи.

– Понятно.

Она хмурится:

– Не говори это таким тоном.

– Ты о чем?

– Ты знаешь.

– Слушай, я не уверена, что хочу, чтобы ты бродила по каким-то рощам с мальчиком, с которым едва знакома.

– Значит, ты предпочитаешь, чтобы я бродила одна?

– Нет.

– Но ты не хочешь, чтобы я шла с другом, который хорошо знает эти места.

О, моя дочь очень проницательна. Я вообще не хочу, чтобы она куда-то шла. Но ей пятнадцать лет. Ей нужна свобода. И ей нужны здесь друзья. Оттого, что я буду что-то запрещать, Фло только сильнее захочется это сделать.

Я тяжело вздыхаю:

– Хорошо. Ты можешь пойти…

– Спасибо, мам.

– Но… будь осторожна. Возьми телефон. На случай, если ты свалишься в канаву или что-то в этом роде.

– Если на меня нападет бешеная корова.

– И это тоже. – Я подозрительно на нее смотрю. – И я хочу познакомиться с этим Ригли.

– О боже, мам.

– Это мое условие.

– Да я только-только сама с ним познакомилась.

– Я не говорю, что это должно произойти прямо сейчас, но мне необходимо знать, с кем встречается моя дочь.

– Я не… о боже, ладно.

– Вот и хорошо.

– Отлично.

– Надеюсь, ты все это не придумала, чтобы отвертеться от наведения порядка в подвале?

– Ты думаешь, что я стала бы тебе врать?

– Тебе пятнадцать. Так что да, думаю.

– Как будто ты никогда не врешь.

– Конечно, нет. Я викарий.

Она качает головой, но я вижу, что она прячет улыбку.

– Викарий или не викарий, все равно тебя ждет ад.

– Этого мы не знаем. А теперь скажи мне, что ты хотела бы на ланч?

Я стою у окна спальни Фло и провожаю дочь взглядом. Она бредет через кладбище за домом – тонкие ножки, угрюмо ссутуленные плечи, болтающийся на шее фотоаппарат. Мои внутренности сводит нехорошее предчувствие. Она что-то скрывает. С другой стороны, я не могу осуждать дочь за то, что у нее есть от меня тайны.

Я спускаюсь вниз. Фотография шуршит у меня в кармане. Я вынимаю ее и снова всматриваюсь в лица девочек. Мерри и Джой. У одной белокурые волосы, у другой – темные. Обе худенькие, одеты в мешковатые свитера и легинсы, на шеях блестят цепочки дружбы.

Джой красивее подруги. Синими глазами и льняными локонами она напоминает куклу. Мерри рядом с ней не кажется хорошенькой. У нее настороженный взгляд и не такая открытая улыбка. На ее лице уже читаются безнадежность, страх, подозрительность.

Что с вами случилось?

Я прячу фотографию в свой тайник внутри Библии и останавливаюсь посреди гостиной, растерянно озираясь по сторонам. Мне хочется свернуть сигарету, но я решаю этого не делать. Мне нужно сделать что-нибудь более продуктивное и менее вредное для моих легких. Я сказала Фло, что буду наводить порядок в подвале, так что почему бы не приступить прямо сейчас?

В кухонном шкафу я беру пакеты для мусора и резиновые перчатки и направляюсь к двери в подвал, расположенной под лестницей, – в уголке между кухней и гостиной.

Я смотрю на нее. Как там в «Донни Дарко»? Что-то насчет того, что из всех бесчисленных комбинаций слов в мире самым красивым является словосочетание «дверь подвала».

В точку. Хотя я ни за что не поверю, что кто-либо когда-либо приближался к двери подвала без дурных предчувствий. Дверь, ведущая вниз, во мрак, комната, скрытая под землей. Я приказываю себе не тупить, а просто взять и потянуть за дверную ручку. Что и делаю, впуская в дом запах плесени и тучу пыли. Закашлявшись, я вытираю нос рукавом. Замечаю, что возле двери висит какой-то короткий шнурок, и дергаю за него. Маленькая лужица желтого цвета, больше похожая на мочу, заливает неровные ступеньки.

Я осторожно начинаю спускаться, слегка наклонившись вперед из-за низкого потолка. К счастью, внизу потолок становится выше, и теперь весь подвал передо мной как на ладони. Я озираюсь вокруг.

– Господи Иисусе!

Когда Раштон предостерегал меня относительно того, что здесь полно мусора, он не шутил. Нагроможденные друг на друга помятые картонные коробки, пожелтевшие газеты и поломанная мебель заполняют почти все пространство просторного помещения. Я свечу фонариком вокруг и вижу все новые коробки, а также не поддающиеся описанию силуэты, накрытые старыми простынями. Я не знаю, с чего начать. Возможно, правильнее всего было бы обратиться в клининговую компанию и предоставить им право разбираться с этим.

С другой стороны – размышляю я, возмущенно обозревая коробки, – сколько запросит за вывоз всего этого клининговая компания? Несколько сотен фунтов. Церковь вкладываться не станет, я на мели и не уверена, что идея собрать деньги на то, чтобы очистить от дерьма подвал нового викария, будет встречена приходским советом с воодушевлением.

Я вздыхаю и делаю шаг к наименее угрожающей груде. Первым делом займусь коробками, потому что в них наверняка много такого, что пойдет в переработку. Кроме того, нельзя исключать и вероятность того, что я могу откопать какое-нибудь сокровище стоимостью в тысячи фунтов.

Полчаса спустя становится ясно, что в сколько-нибудь обозримом будущем стать звездой Antiques Roadshow[6]6
  Британская телепрограмма, в которой специалисты едут в различные регионы Соединенного Королевства, чтобы оценить антиквариат, привезенный местными жителями.


[Закрыть] мне точно не светит. Вместо этого я распихиваю по черным мешкам многочисленные древние экземпляры «Черч таймс». Я уже выбросила старые бюллетени и проповеди, пластиковые стаканчики и бумажные тарелки, вне всякого сомнения предназначавшиеся для ярмарок и других мероприятий, но давно покрывшиеся плесенью. Одна из коробок забита старыми рождественскими шляпами, бумажными гирляндами и гниющими хлопушками.

Я бреду к очередной коробке. Она оказывается полна старых видеодисков, вероятно, принадлежавших преподобному Флетчеру. «Звездные войны» (оригинал), «Бегущий по лезвию», трилогия «Крестный отец», «Охотники за привидениями». У Флетчера был хороший вкус. И тут я замечаю притаившихся на дне «Ангелов и Демонов» (что ж, наверное, у всех есть свои маленькие позорные тайны). В следующей коробке – диски с музыкой. По большей части соул. Несколько стандартных подборок попсы. Немного музыки из восьмидесятых. Элисон Мойе, «Бронски Бит», «Эрейже». Ясно. Эклектика. Но я сама слушаю в машине «Май кемикал ромэнс», так что не мне его судить.

Третья коробка набита книгами. Мне приходит в голову, что, по словам Клары, она выбросила почти все вещи преподобного Флетчера. Похоже, она не особо старалась.

Я вынимаю из коробки несколько книг. Массивные издания в твердых переплетах. К. Дж. Сэнсом, Хилари Мэнтел, Кен Фоллетт, Бернард Корнуэлл, огромные тома по истории, сборники местных легенд и суеверий.

Мне становится совершенно ясно, чем интересовался Флетчер. Впервые за все время у меня появляется ощущение, что я представляю себе своего предшественника. Возможно, затруднительно судить о книге по ее обложке, но судить о человеке по его книгам вы можете наверняка. Мне кажется, Флетчер был бы мне симпатичен. Будь он жив, нам, наверное, было бы о чем пообщаться за чашкой кофе.

Я вытаскиваю несколько книг в мягком переплете, и они заставляют меня нахмуриться.

Урок ведьмовства. Град заклинаний. В поисках шабаша.

Эти книги плохо вяжутся с предыдущими. Я переворачиваю одну из них, изучаю задник. Серия книг для подростков о школе ведьм – Мэллори Тауэрс знакомится с искусством ведьмовства.

Автора зовут Саффрон Уинтер. Что-то смутно знакомое. Кажется, это молодежный автор, по книгам которой даже снимали фильмы (хотя я не уверена).

Я открываю книгу на последней странице и смотрю на маленькое черно-белое фото женщины приблизительно моего возраста с копной темных волос и многозначительной улыбкой. Интересно, почему авторы на фотографиях всегда выглядят такими самодовольными? Смотрите, я написала книгу. Правда, я молодец?

И тут я вижу клочок бумаги, который торчит из книги явно в качестве закладки. Я вынимаю этот листок. Это перечень дел.

Летняя ярмарка – волонтеры?

Кофейный утренник, новый чайник

Поговорить с Раштоном относительно планов

Аарон

Сейнсбери. Покупка и доставка

Я смотрю на этот список, и внезапно меня охватывает грусть. Это всего лишь заурядный список необходимых дел. Но именно такие вещи зачастую оказываются самыми щемяще-трогательными. Я вспоминаю, как одна прихожанка после смерти мужа рассказывала мне, что самую острую боль она испытала не на похоронах, и не во время отпевания, и не тогда, когда ей сообщили о его кончине. Она потеряла самообладание, когда ей доставили книги, которые он заказывал на Амазоне.

Он так мечтал их прочесть, но так и не увидел и уже никогда не увидит.

Эти нетронутые страницы. Именно они заставили ее с воем рухнуть на пол.

С другой стороны, все мы делаем подобные небольшие вклады в свое будущее. Билеты на концерт, заказ столика в ресторане, забронированный отпускной тур. Мы не допускаем мысли, что не сможем всем этим насладиться, потому что нас здесь уже не будет, потому что некое случайное событие или встреча выдернет нас из этого мира. Мы всегда делаем ставку на завтра. Хотя на самом деле каждый день – это прыжок в неизвестность.

Я вытираю лоб предплечьем. Воздух здесь, внизу, спертый и влажный одновременно. Где-то должны быть вытяжки, но они наверняка забиты пылью или заслонены вездесущими коробками. Я уже набила три мусорных мешка, но на размерах здешнего картонного мегаполиса это почти не отразилось.

Пора сделать перерыв. Я отнесу мешки наверх, сварю себе кофе и чуть позже поработаю еще немного. Поднимаю два мешка. Чувствую себя грязной, и пыльной, и…

Проклятье.

Разворачиваясь вместе с мешками, я цепляю одним из них шаткую колонну из коробок. Я понимаю, что они рухнут, за мгновение до того, как это происходит, но бессильна это предотвратить. Я роняю мешки и подпираю вибрирующие коробки, но тщетно. Они обрушиваются, сбивая меня с ног, и я падаю на кучу мусора. К счастью, подо мной оказываются набитые журналами мешки, но все же я с силой врезаюсь локтем в твердый пол подвала. Громко выругавшись, растираю пылающий болью сустав.

– Проклятье.

Выругавшись еще раз, я приподнимаюсь, продолжая растирать ушибленный локоть, и озираюсь вокруг. К счастью, по большей части в рухнувших коробках не было ничего хрупкого или способного проломить череп – все те же старые газеты и журналы. Поднявшись на ноги, я начинаю распихивать их по черным мешкам. И тут кое-что привлекает мое внимание. Еще одна коробка. Она выделяется, потому что более новая и не затронута плесенью. Она опечатана липкой коричневой лентой. Наверное, ее запихнули в одну из старых коробок. Спрятали? Я подтаскиваю коробку к себе и запускаю свои слишком короткие ногти под края коричневой ленты. Несколько секунд спустя мне удается ее отклеить и открыть коробку.

Первое, что я вижу, – это папка на резинке с надписью «Сассекские мученики». Я вынимаю ее. Она битком набита бумагами, которые торчат из нее во все стороны. Под ней лежит еще одна папка, гораздо легче, с надписью «Мерри и Джой». Преподобный Флетчер действительно интересовался историей деревни. Он явно проделал огромную исследовательскую работу.

Я снова заглядываю в коробку. На дне лежит что-то еще. Что-то маленькое, прямоугольное и черное. Я достаю предмет из коробки.

Это портативный магнитофон с кассетой внутри. Я смотрю на него, ощущая, как к горлу подступает тошнота. На ярлычке аккуратным разборчивым почерком написано:

«Экзорцизм Мерри Джоан Лейн».

Глава 19

Ригли уже здесь. Его тощее тело раскачивается взад-вперед на шине. При виде Фло он поднимает вверх дрожащую руку. Она подходит к нему, продираясь сквозь спутанную траву.

– Привет.

– Ты пришла.

– А почему бы нет?

– Ты могла передумать встречаться с местным сумасшедшим.

– Ты слишком высокого о себе мнения. Тебя надо познакомить с моей мамой.

Он спрыгивает с «качелей».

– Как она может быть сумасшедшей? Она же викарий, верно?

– Вот именно.

Они идут рядом. Дорожка выводит их в поле, посреди которого виднеется небольшая рощица.

– А как насчет твоей мамы? – спрашивает Фло.

Он пожимает плечами:

– Что насчет моей мамы?

– Просто спрашиваю.

– Она в общем ничего, но иногда бывает слишком напористой.

– Да?

– В предыдущей школе мне доставалось. Из-за этого мы и переехали. Мама склонна к гиперопеке.

– Я думаю, это ее долг.

– Она ставит меня в неловкое положение.

– Все мамы такие.

– Да уж.

Они подходят к заросшему травой перелазу. Несмотря на свои странные подергивания, Ригли свободно его преодолевает. Непривычная к перелазам и обремененная тяжелым фотоаппаратом на шее, Фло карабкается дольше. Ригли подает ей дрожащую руку, и она нерешительно принимает помощь. Спрыгнув по другую сторону забора, она поспешно отнимает пальцы.

– Так что, тебе приходится иногда выгребать дерьмо из-за того, что твоя мама викарий?

Фло вспоминает граффити на стенах их старого дома. Разбитые окна в церкви. Сообщения в социальных сетях.

Сука. Тварь. Убийца детей.

– Да, в общем, нет. До этого почти никому нет дела.

– Понятно. Ну, здесь будьте осторожнее.

– Почему?

– Маленькая деревня. В некоторых частях света люди орут: «Революция, революция!» Здесь они орут: «Эволюция, эволюция! Мы требуем наши большие пальцы!»

Фло удивленно смотрит на него:

– Билл Хикс?

Он с улыбкой оборачивается к ней:

– Ты знаешь.

– Мама увлекается его творчеством. Она подсадила меня на кучу всякой всячины из восьмидесятых и девяностых.

– Круто. Любимый фильм?

– Ну, «Пропащие ребята» – это классика. А у тебя?

– «Подозрительные лица».

– Кайзер Созе?

– Величайший трюк дьявола заключается в том, чтобы убедить мир в том, что его не существует.

Они улыбаются друг другу. Затем оба поспешно отводят глаза.

– Как бы то ни было, – заключает Ригли, – я просто хотел тебя предупредить. Многие детишки здесь – полные выродки.

– Суровый приговор.

– Но справедливый.

– Что ж, я способна за себя постоять.

Он снова пожимает плечами, и все его тело сотрясает конвульсия.

– Предупрежден – вооружен.

Дорожка, по которой они бредут между деревьями, такая узкая, что порой им приходится шагать друг за другом. Фло ловит себя на том, что наблюдает за Ригли, двигающимся рывками, и пытается понять, кого же ей это напоминает. И тут до нее доходит – Эдвард Руки-ножницы. Его движения тоже напоминают заводной механизм. В этом присутствует свое странное очарование.

Прекрати. Никаких странных очарований. Ты вообще ничего о нем не знаешь.

И это, вероятно, означает, что прогулка с ним по темному лесу к заброшенному дому – не самая лучшая идея.

– Сюда, – показывает Ригли. – Тут есть мостик через ручей.

Они проходят по мосту, тропинка карабкается вверх, и роща заканчивается перед очередным перелазом. Ригли перепрыгивает через стену, а Фло перебирается через нее по лестнице, что на этот раз ей удается сделать с бо́льшим достоинством. Она спрыгивает на землю.

– Ух ты!

Прямо перед ними – скорлупа старого здания. Потемневшая кирпичная кладка, пустые глазницы окон – все это придает строению угрюмый и отстраненный вид. Если бы кто-то подыскивал жуткий дом для съемок ужастика, ничего лучше и представить себе было бы невозможно.

– Круто, правда? – говорит Ригли, останавливаясь рядом с ней.

– Ага.

Фло поднимает камеру и начинает щелкать. В здании есть что-то по-настоящему зловещее, это ощущается даже сквозь объектив фотоаппарата. Если часовню окутывает некая готическая меланхолия, то это место распространяет вокруг себя…

Зло.

Это слово осколком льда соскальзывает ей за шиворот. Тупо. Безумно. Она вообще не верит в силы зла. Их на самом деле не существует. Просто конченые люди совершают конченые поступки.

– Это единственная дорога сюда? – спрашивает она, пытаясь побороть смятение.

– Еще сюда ведет грунтовка, – он машет рукой куда-то в сторону полей. – Но она почти полностью заросла. И к тому же кто-то поставил с той стороны ворота – чтобы ребятишки не могли пробираться на территорию.

Он ухмыляется.

– Ясно.

– Пойдем. Ты еще не видела его внутри.

– Внутри?

Но он уже неуклюже ковыляет вперед.

– Там до сих пор есть мебель и прочая ерунда. Как если бы люди просто встали и ушли.

Перемахнув через осыпающуюся каменную стену, он оказывается в саду. Это всего лишь здание, – говорит себе Фло. – Заброшенный дом жутковатого вида. Она пускается вдогонку, тоже перепрыгивает через стену и озирается вокруг.

Трава по колено перемежается с бурьяном и какими-то колючими кустарниками. В углу сада виднеются перекошенные ржавые качели. Древний трехколесный велосипед торчит из зарослей крапивы. Когда-то здесь жили дети. Семья. Сейчас это трудно себе представить. Фло поднимает голову и всматривается в запущенное здание. Она пытается увидеть его с целыми окнами, ярко выкрашенной входной дверью, возможно, фиолетовыми цветами, карабкающимися по стенам.

Она снова поднимает фотоаппарат. Ей никак не удается выбрать нужный ракурс. Она пятится назад. Два шага. Затем еще два. Внезапно Ригли хватает ее за руку и с такой силой дергает в сторону, что она спотыкается и едва не падает на землю.

– Господи Иисусе! Какого хрена ты делаешь?

Она выдергивает руку и испепеляет его взглядом. Сердце едва не выскакивает у нее из груди.

– Колодец!

– Что?

– Ты чуть не провалилась в долбаный колодец.

Он указывает туда, где она только что стояла. Теперь и Фло видит чуть приподнятый над землей круг неровных камней, почти полностью скрытых травой и сорняками. Она подходит и осторожно заглядывает внутрь. Колодец настолько глубок, что его дно скрывается где-то далеко внизу, в кромешной тьме. Еще один шаг, и она могла бы туда рухнуть. Она оглядывается на Ригли, чувствуя себя полной дурой.

– Извини. Просто ты меня напугал…

– Почему? Что я, по-твоему, собирался сделать?

– Ничего.

– Ты думала, я хочу на тебя напасть? Убить тебя?

– Конечно нет.

– Именно этим и занимаются психи вроде меня, верно?

– Не пори чушь. Я уже сказала – прости. Устраивает?

Он смотрит на нее из-под своей длинной челки непроницаемым взглядом. Затем улыбается.

– Если бы я хотел тебя убить, я не предупредил бы тебя насчет колодца. – Он отворачивается и бредет к дому. – Пойдем.

Фло в нерешительности мнется на месте. Оглядывается на колодец. Вот дерьмо. И она идет вслед за своим спутником.

Глава 20

Кровь стучит у меня в ушах, сердце расширяется и сжимается, расширяется и сжимается. Экзорцизм. Мерри Джоан Лейн. Имя в Библии. Мерри Дж. Л. Старый кожаный портфель. Я нажимаю на кнопку, чтобы извлечь кассету, но она застряла внутри. Я пытаюсь поддеть ее ногтем, но у меня ничего не выходит. Здесь нужна маленькая отвертка или ручка.

Я выпрямляюсь. Грохот у меня в ушах становится все громче. И тут до меня доходит – он доносится сверху. Я поднимаю голову. Кто-то стучит во входную дверь. Вот дерьмо.

Я неохотно закрываю магнитофон и опускаю его обратно в коробку, туда же возвращаю и папки. Затем бегу вверх по лестнице и распахиваю дверь.

Снаружи стоит Аарон, как всегда одетый в черный костюм и серую рубашку. Его жирные волосы сверкают в лучах солнца.

– Аарон. Что вы здесь делаете?

– Я проходил мимо и решил заглянуть, чтобы… Вы в порядке?

Я вдруг осознаю, как, должно быть, выгляжу: запыхавшаяся и вся в пыли. Я отряхиваю ладонями халат, пытаясь привести себя в более пристойный вид.

– Да, все хорошо. Просто я разбирала коробки в подвале.

– Понятно. Видите ли, преподобный Раштон попросил меня кое-что вам передать.

– Он не мог позвонить?

– Я как раз проходил мимо.

Похоже, Аарон постоянно мимо кого-то проходит. Я снова вспоминаю слова Раштона: «Кроме вас, ключи от часовни есть только у меня и у Аарона».

– Я заметил, что вандалы поцарапали вашу машину, – добавляет он. – Это очень неприятный инцидент.

– Да, я знаю, – нетерпеливо киваю я. – Что хотел передать мне Раштон?

– Преподобный Раштон должен был завтра утром встречаться с молодой парой, чтобы поговорить о браке, который они собираются вскоре заключить. Но он забыл о том, что уже назначил на это же время другую встречу. Поскольку сочетать их браком все равно предстоит вам, он подумал, может, вы могли бы побеседовать с ними вместо него?

– Хорошо. У вас есть информация о них?

– Да, я все вот тут записал.

Он вынимает из кармана сложенный листок бумаги и подает его мне.

– Спасибо.

Мы смотрим друг на друга. Я жду, когда он уйдет. Он продолжает терпеливо стоять, как будто тоже в ожидании чего-то – возможно, Второго пришествия.

Я вздыхаю:

– Вы не хотите войти на чашечку кофе?

– Спасибо, боюсь, я не употребляю кофеин.

– А, ясно. Но у меня нет кофе без кофеина. – Потому что в нем нет никакого смысла. – Но, возможно, где-то есть немного мятного чая.

– Тогда с удовольствием, спасибо.

Потрясающе. Он идет за мной в кухню.

– Садитесь, – говорю я.

Он отодвигает от стола стул и присаживается на самый краешек, как будто боится катапультироваться, сев чуть-чуть глубже.

Я ставлю чайник на плиту и достаю из шкафчика кружки.

– Нам ведь до сих пор так и не представилась возможность поболтать?

– Пожалуй.

– Как давно вы занимаете пост старосты?

– Официально около трех лет.

– Простите мне мое замечание, но вы слишком молоды для этой роли.

По большей части церковные старосты уже пенсионеры. Аарону же, несмотря на его старомодную одежду, не может быть больше тридцати пяти или тридцати шести лет.

– Возможно, и так, но я помогал во время службы в часовне с самого детства.

– Ваша семья активно участвовала в церковных делах?

Он как-то странно на меня смотрит.

– Мой отец был здесь викарием больше тридцати лет.

– Ваш отец?

– Преподобный Марш.

Марш. Я так и не поинтересовалась фамилией Аарона. Но теперь я вижу его сходство с мужчиной на фотографии в офисе. Те же темные волосы, заостренные черты лица.

– Вас это, похоже, удивляет? – говорит Аарон.

– Меня, эм-м, нет, просто я не знала.

Я отворачиваюсь и опускаю пакетик чая в одну из чашек, а во вторую слегка дрожащей рукой насыпаю кофе.

– Так, значит, в этом доме жила ваша семья.

– Да. Пока мой отец не вышел на пенсию.

От мысли, что Аарон здесь вырос, что у него об этом месте есть свои собственные воспоминания, мне становится не по себе, как если бы я вторглась в чужое жилище.

– Ваши родители все еще живут в деревне?

– Моя мама умерла, когда мне было шесть лет. Рак шейки матки.

– Мне очень жаль. А отец?

– Отец очень болен. Именно поэтому он и ушел на пенсию.

– Ясно. Он в больнице?

– Я ухаживаю за ним дома. У него болезнь Хантингтона. Ему ничем не могут помочь в больнице.

– О, это ужасно.

И это действительно так.

Болезнь Хантингтона – жуткое, жестокое заболевание, которое лишает людей возможности двигаться, мыслить, говорить, есть и, в конце концов, дышать. Она неизлечима и неумолима. Хуже того – она передается по наследству, и вероятность того, что ребенку передастся поврежденный ген родителя, равняется пятидесяти процентам.

– Вы ухаживаете за ним в одиночку?

– К нам приходят медсестры. Но да, в основном я справляюсь сам.

Я уже с бо́льшим сочувствием смотрю на Аарона. Быть сиделкой – тяжелая ноша. Собственную жизнь приходится откладывать в сторону. Человек, ухаживающий за тяжелобольным родственником, оказывается изолирован от людей, не может себе позволить даже пойти на работу. Видимо, в силу этих обстоятельств Аарон и стал церковным старостой. Он может заниматься этим в свободное от ухода за отцом время, и это наполняет его жизнь смыслом. Я осознаю, что мне его жаль, и тут же думаю о том, что, скорее всего, моя жалость ему не нужна.

– Что ж, я очень благодарна вам за помощь и преданность часовне, тем более с учетом вашей загруженности.

– Спасибо. Часовня всегда была частью моей жизни.

– И жизни вашего отца.

– Да.

– Должно быть, вы хорошо знаете ее историю.

– Вы имеете в виду «сожженных девочек»? – Он еле заметно улыбается. – О них знают все жители деревни. Хотя, вероятно, новому человеку этот обычай должен казаться странным.

– О, я даже не знаю. Мне приходилось сталкиваться и с более странными обычаями.

– Моему отцу никогда не нравилась традиция сжигания чучел. Он считал ее языческой. Но невозможно изменить то, что происходило на протяжении столетий.

– Если бы это было так, мы до сих пор сжигали бы «ведьм» и лечили душевнобольных при помощи пиявок.

Он странно на меня смотрит и молчит.

– Простите, – машу рукой я. – Я просто считаю, что понятие «традиция» часто пускают в ход, чтобы защитить нечто такое, что в противном случае следовало бы заклеймить. – Особенно в церкви. Я переношу полные чашки на стол и сажусь напротив него.

– Вообще-то, я кое о чем хотела у вас спросить.

– Спрашивайте.

– Та коробка, которую вы мне отдали, когда я приехала. У вас есть какие-нибудь догадки относительно того, кто мог ее оставить?

– Нет. А что? Что в ней лежало?

– Набор для экзорцизма.

– Что?

Похоже, Аарон искренне шокирован, тем более что он не производит впечатления талантливого актера.

– Он показался мне довольно старым. Хотелось бы знать, откуда он взялся.

– Понятия не имею. Вы спрашивали преподобного Раштона?

– Нет. А он может это знать?

– Он знает все, что имеет отношение к церкви. Он уже очень давно служит викарием в Уорблерс-Грин.

– Как давно?

– Да лет тридцать, наверное.

– Он знал вашего отца?

– Да, мой отец готовил его как курата после того, как…

Его голос срывается, и он замолкает, как будто опомнившись.

– После чего? – напоминаю я.

– После того, как ушел предыдущий курат.

Я вспоминаю свободное место на стене офиса. Там как будто раньше висело фото, которое сняли, а заменить другим так и не удосужились.

– Вот как? И куда же он ушел?

– Честно говоря, я не знаю. Прошу прощения, но какое это все имеет значение?

– Я всего лишь хочу понять, зачем кому-то понадобилось оставлять мне старый набор для экзорцизма. Я это восприняла как некое сообщение.

– Как я уже сказал, понятия не имею. Никто из нас до последнего дня не знал, что вас сюда пришлют. Все было сделано довольно поспешно. Хотя, с другой стороны, эта история стала для всех настоящим потрясением.

Мне вдруг приходит в голову, что все твердят о том, каким шоком стало для них самоубийство преподобного Флетчера. Но они также заверяют меня в том, что он страдал от какого-то нервного расстройства. Что-то тут не сходится.

– Вы были близки с преподобным Флетчером?

– Мы с Мэтью были коллегами.

Коллегами? От моего внимания не ускользает то, что Аарон назвал его по имени.

– Это вы его нашли?

И без того бледное лицо Аарона становится белым как мел.

– Простите, – спохватываюсь я. – Не хотела…

Он машет рукой:

– Все нормально. Просто это было очень… неприятно.

И это еще наверняка мягко сказано, – думаю я и быстро говорю:

– Я бы хотела знать о нем чуть больше. Каким он был?

Я чувствую, что мой собеседник немного смягчается.

– Он был хорошим человеком. Добрым, щедрым. Полным жизни. Все в деревне его любили, а он просто горел делами прихода и часовни.

– Насколько я поняла, он очень интересовался ее историей.

– Да. Преимущественно мучениками.

– Он когда-нибудь упоминал имена Мерри и Джой?

– Тех исчезнувших девочек?

– Вы о них слышали?

– Это маленькая деревня. – В его голосе слышится раздражение. – И такие события происходят не каждый день.

– Но это было очень давно. Вы тогда, наверное, были совсем юным.

Он вздыхает:

– Преподобная Брукс… мы с Мэтью обсуждали церковные дела. Обо всем остальном вам будет лучше пообщаться с Саффрон Уинтер.

Саффрон Уинтер. Через секунду я вспоминаю. Имя на книгах. Автор.

– Это писательница, – поясняет Аарон, по моему лицу заключив, что это имя мне незнакомо. – Она переехала сюда сравнительно недавно. Мэтью сдружился с ней в последние месяцы своей жизни.

В его голосе явно сквозит неодобрение. Что тут же наводит меня на мысль, что мне Саффрон Уинтер должна понравиться. Те книги в подвале… Я мысленно делаю заметку поискать информацию об этой женщине… когда у нас появится Интернет.

Я делаю глоток кофе и пытаюсь задать следующий вопрос как можно мягче:

– Аарон, вы позволите мне спросить? Мэтью производил на вас впечатление человека, склонного к суициду?

По его лицу пробегает выражение, которое мне не удается истолковать.

– Я думаю, – медленно произносит он, – что ему незачем было… делать то, что он сделал.

– Возможно, Мэтью казалось, что ему не к кому обратиться за помощью.

– Он мог обратиться к Богу.

– Бог не отвечает на все вопросы.

– От этого самоубийство не становится правильным ответом.

– Да, это решает далеко не все проблемы.

Он вызывающе вздергивает подбородок.

– Преподобная, мой отец умирает. Он не может говорить. С трудом ест. Скоро его нервная система окончательно откажет. Он знал, что его ожидает. Но ему никогда и в голову не приходило себя убить.

– Не все настолько сильны.

Или эгоистичны. Марш на долгие годы обрек сына на заботу о себе, заперев его в ловушке. Что, если Аарон так зол на Флетчера за самоубийство именно потому, что его отец на это не пошел?

– Аарон…

Он демонстративно смотрит на часы:

– Прошу прощения. Я вынужден с вами попрощаться. Мне, пожалуй, пора вернуться домой.