Текст книги "Желтая жена"

Глава 11
Тюрьма Лапье

Пока нас вели по тюремному двору, я внимательно смотрела по сторонам и чутко прислушивалась к звукам вокруг. На небольшом участке земли разместились шесть деревянных построек. Две из них были двухэтажными. Та, что повыше, походила на хозяйскую усадьбу – в точности как у нас на плантации Белл. В других, поменьше, вероятно, находились служебные помещения: кухня, прачечная, контора управляющего и склад. Откуда-то неподалеку доносился собачий лай. Зловоние, которое я почувствовала еще в переулке, усилилось, превратившись в едкий тошнотворный смрад. Нас поджидала команда белых охранников из пятерых человек, у каждого на плече висело ружье, а из-за пояса торчал нож.

Поступила команда:

– Мужчины направо. Женщины налево.

Охранники начали перерезать веревки, которыми были стянуты руки невольников, и снимать болтавшуюся на шее веревочную петлю. Раны у меня на запястьях покрылись коричневой коркой запекшейся крови. Освободившись от пут, я впервые за десять дней смогла расправить плечи и потянуться всем телом, словно пробудившийся кот. Металлические ошейники, замки и цепи, сковывавшие мужчин, со звоном падали на булыжник, которым был вымощен двор. Но прежде чем мы успели насладиться мимолетным чувством свободы, нас погнали к длинному бараку из красного кирпича. Деревянная дверь открылась, и нас затолкали внутрь.

Мы оказались в толпе, плотно стиснутые со всех сторон потными людскими телами. В камере и без нас было полно заключенных – вероятно, больше сотни, – и все же нам пришлось влиться в эту человеческую массу. Дверь быстро захлопнулась, и в тот же миг на меня обрушились духота и ужасающая вонь – запах крови, пота, фекалий и рвоты. Дышать стало невозможно. Я чувствовала, как отравленный воздух заполняет легкие. Под ногами хлюпала какая-то липкая скользкая жижа. Я не понимала, как миссис Дельфина, зная о том, что представляет собой тюрьма Лапье, могла упечь меня в этот ад. Как вообще можно отправить человека в такое страшное место?! Голова закружилась, по телу разлилась слабость – я чувствовала, что вот-вот потеряю сознание. Колени подогнулись, но прежде, чем я рухнула на пол, Матильда подхватила меня под локоть.

– Эй, ты чего?

В полутьме лицо Матильды было едва различимо. Я вздохнула и опустила голову ей на грудь.

– Да, детка, так выглядит тюрьма, – пробормотала женщина. – Нас будут держать в камере до тех пор, пока не выставят на продажу.

– Откуда ты знаешь?

– Случалось бывать у Лапье прежде.

– Здесь вообще когда-нибудь убирают? – прохрипела я.

Матильда похлопала меня по спине – обычно так делала мама, когда хотела утешить.

– Ничего, скоро привыкнешь.

Но я знала, что никогда не привыкну к этому кошмару. Передо мной разверзлась настоящая бездна – я провалилась в самое чрево рабства. Желудок сжало судорогой, к горлу снова подкатила тошнота, на лбу выступил холодный пот: я стояла посреди преисподней, одинокая и испуганная. Немного освоившись, мои спутники начали передвигаться по камере в надежде отыскать родных и знакомых или хотя бы узнать новости о них. Внезапно Матильда издала радостный вопль, вскинула руки и метнулась в толпу. Она подбежала к рослому широкоплечему мужчине и упала в его объятия. Они долго обнимались, целовались, а затем снова обнимались. Когда лихорадка нежданной встречи немного улеглась, Матильда обернулась ко мне.

– Это мой муж. – Она смахнула бегущие по щекам слезы. – Три года назад его продали на другую плантацию.

– Сэм, – представился широкоплечий мужчина.

– Фиби Долорес Браун.

– У нее целая куча имен, – рассмеялась Матильда. Даже впотьмах было видно, как сквозь усталость и боль измученной женщины сияет ее подлинная красота. Наблюдая за счастливой парой, я вспоминала Эссекса. Сердце ныло от тоски и желания обнять любимого.

– Рад знакомству, – кивнул Сэм.

Я отошла, чтобы дать им возможность побыть наедине. После всего, что довелось пережить Матильде, она заслужила толику счастья, пусть и недолгого. Переступая через лежащих на полу людей и зловонные лужи, я вернулась в переднюю часть камеры, поближе к двери. Мама часто говорила, что отдых идет человеку на пользу – голова начинает лучше соображать. Я прикрыла нос и рот рукавом платья, надеясь хоть немного уменьшить смрад, и привалилась плечом к грязной стене.

* * *

Я узнала, что наступил рассвет, лишь после того, как открылась дверь, впустив в камеру немного света. Стоявший в проеме охранник предусмотрительно обвязал нос и рот шейным платком.

– Женщины, на выход, – скомандовал он.

Матильда протиснулась ко мне сквозь толпу.

– Нас поведут на аукцион, – сказала она. – Некоторым повезло гораздо меньше: беглецов оставляют в камере дожидаться порки.

Я вновь содрогнулась и призналась: хозяйка велела наказать меня за то, что я подняла на нее руку.

– Вряд ли они захотят исполосовать кнутом такую красотку, – усмехнулась Матильда. – Без шрамов ты стоишь намного больше. Держись поближе ко мне и ничего не бойся.

Я шагнула следом за Матильдой на солнечный свет. После ночи, проведенной в аду, воздух снаружи казался почти свежим. Я смогла наконец вдохнуть полной грудью.

– Сюда. Пошевеливайтесь! – прикрикивали охранники, грубо толкая нас, будто гнали стадо свиней. Нас привели во дворик, где были установлены четыре водяных насоса, и разделили на группы по пять человек.

Прозвучала новая команда:

– Всем как следует вымыться.

Женщины мылись по двое возле каждой колонки. Дожидаясь своей очереди, я заметила, что у некоторых были с собой небольшие холщовые сумки со сменой одежды. Я же прибыла в тюрьму с пустыми руками, если не считать дневника в кожаном переплете, спрятанного в потайном кармане нижней юбки, да самодельного ожерелья с половинкой сердечка, подарка Эссекса. К сожалению, переодеться мне было не во что. Поэтому, подойдя к крану, я смогла за отведенные несколько минут только ополоснуть лицо и смочить водой растрепанные волосы. Затем нас отвели в тесное подсобное помещение, где несколько чернокожих служанок раздали невольницам миски с тушеной капустой и индийским горошком, а также кукурузный хлеб. Получив блюдо, пригодное для еды, я почувствовала такое облегчение, что на миг забыла, где нахожусь.

– Можно мне ложку? – попросила я одну из служанок.

Женщина была чисто одета и аккуратно причесана: на макушке у нее красовался замысловатый узел волос.

– Ложку? – Она смерила меня презрительным взглядом. – Ты больше не хозяйская горничная в большом доме.

Женщина цокнула языком и двинулась дальше. Смущенная глупой ошибкой, я уткнулась в миску и принялась за еду: приходилось отхлебывать овощное рагу через край, а остатки выскребать со дна пальцами. Конечно, не помешало бы добавить немного соли, но в целом это был лучший завтрак, который мне предложили с тех пор, как я покинула плантацию. Когда группа поела, нам выдали проволочные гребни вроде тех, что используют для вычесывания овечьей шерсти, льна и пенькового волокна.

Некоторые женщины повязали голову косынкой, я же просто расчесала спутанные пряди. Приятно было снова поухаживать за собой. Справившись с колтунами, я убрала волосы назад, чтобы они не падали на лицо. Нарядное мамино платье покрылось пятнами и сальными разводами, подметки на туфлях едва держались, но я не собиралась прихорашиваться, чтобы понравиться новому хозяину. Если мастер Джейкоб отправится за мной в карете, он довольно скоро доберется до Ричмонда и положит конец этому безумию. Я лишь молилась, чтобы травмы, полученные при крушении повозки, не помешали его путешествию. После стольких дней унижения и страданий я почти мечтала вернуться на плантацию Белл, даже если снова придется жить под одной крышей с миссис Дельфиной.

Охранники выкрикивали все новые и новые приказания, и в конце концов нас выгнали во двор и повели к задней двери одной из построек, над входом в которую висело красное полотнище. Я чувствовала плывущий изнутри запах табачного дыма, слышала мужские голоса и громкий смех. Нашу группу из пяти человек сопровождали четверо белых. Впереди шла женщина с ребенком на руках, она прижимала девочку к груди и с беспокойством поглядывала по сторонам. Я молилась, чтобы люди, от которых зависит судьба невольниц, не разлучили мать с дочерью.

В помещении, куда нас привели, толпился народ и было нестерпимо душно. Белые мужчины сидели плотными рядами на стульях, а те, кому не хватило мест, стояли возле задней стены. Все были одеты с иголочки, в точности как на картинках в модных журналах миссис Дельфины: шелковые жилеты, крахмальные галстуки; некоторые, несмотря на жару, были в сюртуках. В центре комнаты возвышался деревянный помост в форме куба. Наша группа выстроилась у его подножия. Первому из невольников велели подняться на помост. Аукционист, толстый коротышка с румяными щеками, откашлялся и начал читать по бумаге, которую держал в руках:

– Чистокровный негр. Имя – Артур. Родом с Мадагаскара. Опытный кузнец и плотник. Также может работать в поле. Идеальное здоровье.

Пока коротышка представлял товар, один из потенциальных покупателей оттянул губы Артура и взялся разглядывать зубы. Другой пощупал бицепсы и велел согнуться в поясе, проверяя мышцы спины. Я не понимала: они ищут изъян в предлагаемом «товаре» или просто хотят еще больше унизить стоящего перед ними человека. Как будто самого факта, что он находится в их полной власти, было недостаточно.

– Сними штаны, повернись задом и присядь, – велел покупатель.

Я видела муку в глазах Артура, но он изо всех сил старался сохранять невозмутимое выражение лица.

– Его осматривал один из лучших докторов, – объявил аукционист. – Болезней, хромоты, слабости не обнаружено. Стартовая цена сто пятьдесят долларов.

Начались торги между двумя мужчинами, которые заинтересовались Артуром. Взгляд самого невольника метался между ними: вероятно, он безмолвно молился, чтобы уйти с аукциона с тем из них, кто окажется более милосердным хозяином.

Следующей настала очередь Матильды. Она успела шепнуть мне, что надеется попасть к тому же хозяину, что и Сэм, находившийся в мужской группе позади нас.

– Разденься, – велел коротышка, когда Матильда взобралась на помост. Верхняя губа у нее задрожала, но женщина безропотно подчинилась; высвободив плечи из платья, скроенного из куска грубой холстины, Матильда позволила одежде соскользнуть на пол. Нижнего белья на ней не было. Рабыня осталась обнаженной. Ее руки взметнулись к полной груди, чтобы скрыть сочащиеся молоком соски. Я потупилась, не в силах смотреть на эту унизительную сцену.

– Повернись спиной к залу и присядь на корточки, – велел розовощекий коротышка.

Матильда повиновалась. Когда она присела, по ноге у нее потекла струйка крови.

– Я хотел бы рассмотреть товар поближе, – крикнул из последнего ряда рослый мужчина.

– Да, пожалуйста, – кивнул аукционист и добавил, обращаясь к Матильде: – Спускайся и следуй за этим господином.

Она сошла с помоста, прижимая к животу скомканное платье. Прежде чем пойти за белым господином в заднюю комнату, Матильда покосилась в мою сторону. Наши взгляды встретились, и сердце у меня оборвалось: эта женщина только что потеряла ребенка, встретилась с мужем, с которым их разлучили три года назад, и вот теперь ее уводит незнакомец. И все лишь потому, что у покупателя есть право распоряжаться жизнью Матильды, а у самой Матильды такого права нет.

– Следующая, – розовощекий поманил меня пальцем.

Забираясь по крутым ступенькам, я зацепилась подолом за носок ботинка и едва не упала. Руки машинально взметнулись в воздух, ища опору.

Аукционист начал читать, поглядывая в свою бумагу:

– Девушка-мулатка родом из Чарльз-Сити. Домашняя прислуга. Опытная швея, умеет работать на ткацком станке. Находится в подходящем репродуктивном возрасте, также отлично подойдет в качестве девочки для увеселительного заведения. – Коротышка произносил слова глубоким задушевным тоном, словно описывал ценную вещь. – Разденься, чтобы мы могли оценить твои формы и убедиться, что ты здорова. – Он уставился на меня.

Я не шелохнулась.

– Раздевайся, да поживее, – повторил аукционист.

Крепко стиснув переплетенные пальцы, я произнесла как можно тверже:

– Нет.

Зал ахнул, по рядам пробежал удивленный шепот. Злобные глаза коротышки потемнели, жирные щеки налились краской. Он стал похож на вареного кальмара.

– Раздевайся, шлюха, или прикажу высечь! – рявкнул он.

Внутри все всколыхнулась. Ни разу в жизни меня не пороли. Но совсем недавно я потеряла маму и лишилась возлюбленного, по приказу хозяйки меня силком увезли из дома, несколько дней я брела пешком со стертыми в кровь ногами и связанными руками, голодала и спала в грязном загоне, как скотина, по щиколотку утопая в фекалиях. Чего еще мне страшиться? Нет, я не стану раздеваться перед этими мужчинами и не пойду покорно, как Матильда, в заднюю комнату с одним из них. Я оказалась на самом дне позора и унижения и не позволю себе скатиться еще глубже. Сначала им придется убить меня. Я крепко уперлась ногами в пол, готовясь дать отпор.

– Прошу избавить меня от осмотра. Описания, прочитанного вами, вполне достаточно, – заявила я и посмотрела прямо в заплывшие жиром свиные глазки аукциониста.

Коротышка подал знак двум вооруженным охранникам:

– Снимите с нее платье!

Громилы, топтавшиеся возле двери, направились ко мне. Я приготовилась биться насмерть – кричать, визжать, кусаться и пинаться ногами. Но прежде, чем охранники успели приблизиться, раздался голос:

– Стойте!

Охранники замерли и обернулись к говорившему. Это был осанистый мужчина в модном сюртуке с пышным шелковым галстуком. Светло-русые волосы свободно падали ему на уши, челка была небрежно откинута назад. Человек уверенно двинулся сквозь толпу. Судя по виду, незнакомец не привык дважды повторять свои приказы. Подойдя к помосту, он подал мне руку:

– Спускайся.

Публика в зале захихикала. Ладонь у моего избавителя была мягкой и гладкой. Если не считать мастера Джейкоба, я впервые прикасалась к белому человеку.

– Я забираю ее, – заявил мужчина.

– Но… – Аукционист запнулся. – Мы должны сделать ставку.

В зале повисла тишина. Я сжалась.

– Она моя. – Мужчина уставился на коротышку, дожидаясь его возражений, но тот предпочел промолчать.

У входа в зал стоял чернокожий мальчик-слуга. Мужчина подал знак, и ребенок мгновенно оказался возле нас.

– Отведи ее к Элси. Скажи, чтобы хорошенько накормила и переодела.

Он отпустил мою руку.

Мне не оставалось ничего другого, как только последовать за парнишкой. Мы пересекли тюремный двор и подошли к приземистой постройке. Кухня! Стало ясно, что это еще не конец, скорее начало, какой-то новый поворот моей жизни. Но я понятия не имела, как следует относиться к тому, что случилось на аукционе: вздохнуть с облегчением, радуясь неожиданному появлению доброго господина, или умирать от ужаса.

Глава 12
Элси

За время нашего короткого перехода через двор я успела узнать, что моего провожатого зовут Томми, он родился в тюрьме, мать свою не помнит, вырос здесь, служит кем-то вроде мальчика на побегушках – выполняет разные мелкие поручения хозяина. Томми был темноволосым и худощавым, с непомерно большой головой, которая, казалось, с трудом держится на слишком тонкой шее, и узкими, как щелки, глазами. Парнишка привел меня к деревянному домику, построенному в форме буквы «А», с высокой трубой на остроконечной крыше, откуда валил дым. Когда мы вошли, меня обдало жаром – точь-в-точь как на кухне у тетушки Хоуп. В нос ударил запах специй, такой резкий, что я не удержалась и чихнула.

– Будь здорова, – сказала полная широкобедрая женщина, по-видимому кухарка. Она обернулась, и лицо оказалось знакомым – это у нее я попросила ложку сегодня утром. Кухарка села к столу и принялась чистить кукурузу. Похоже, мое появление не особенно удивило ее. Судя по тому, как насмешливо кривились губы толстухи, она знала нечто такое, о чем я не догадывалась.

– Масса[14]14
  Искаж. «мастер».


[Закрыть] Рубин велел накормить ее и переодеть, – объявил Томми.

Женщина вложила в ладошку мальчика сочное яблоко.

– Держи. И сбегай за водой для ванны.

Томми выскользнул наружу.

– Как тебя зовут? – спросила кухарка. Она была круглолицая, с пухлыми щеками и цепким взглядом, по возрасту явно за сорок, примерно как Лавви. Выражение лица женщины трудно было назвать дружелюбным. Когда она открывала рот, становилась видна большая щель между передними зубами.

– Фиби, мэм. – Я надеялась, что вежливое обращение сгладит не самое благоприятное впечатление от нашего знакомства.

– Элси, – коротко бросила женщина.

Она поднялась из-за стола, повернулась ко мне спиной и стала помешивать в кипящем котелке.

– Мы не обязаны нравиться друг другу. Достаточно просто ладить, – добавила кухарка.

Она поставила на стол миску, до краев наполненную дымящейся солониной с тушеной капустой и рисом, а затем демонстративным жестом протянула мне ложку. Я уселась на высокий табурет и принялась за еду.

– Как вкусно, – похвалила я, молниеносно разделавшись с угощением.

– Хочешь добавки?

– Да, если можно. Путь был долгим.

– Хм, ты говоришь как белая. Откуда ты родом?

– Чарльз-Сити.

Элси снова наполнила миску. Вторую порцию я тоже проглотила в два счета и запила стаканом вкуснейшего лимонада.

Кухарка сняла котелок с огня, отставила в сторону и вытерла плиту тряпкой.

– Ну, с этим покончено, – заявила она. – Теперь можешь подняться наверх и принять ванну. У Томми, должно быть, все готово.

Я предложила Элси помочь убрать со стола и помыть посуду, но она велела отправляться наверх. Совершенно очевидно, что кухня была ее вотчиной, где посторонним не место.

Я поднялась по узкой деревянной лестнице. Поскольку весь жар от плиты шел наверх, на втором этаже стояла ужасная духота. Комната была не такой просторной, как та, в которой жили мы с мамой в нашем швейном домике. Однако оказаться под крышей, после того как я больше недели брела по дорогам, привязанная веревкой к незнакомым людям, и ночевала под открытым небом, слушая свист ветра и вой койотов, – уже казалось настоящим счастьем.

Ванна – большое металлическое корыто, – полная исходящей паром воды, стояла посреди комнаты. Стянув с себя заскорузлую одежду, я погрузилась в ванну. Тот мужчина, который спас меня на аукционе, наверняка захочет получить ответную благодарность. Мама любила повторять: ни одно доброе дело белого человека не делается просто так, от тебя непременно потребуют расплаты. Я провела смоченным в воде полотенцем по плечам и шее, а затем сползла чуть ниже и запрокинула голову, позволяя влаге пропитать волосы. Как только тело погрузилось в горячую воду, слезы сами собой хлынули из глаз. Внутренности свернулись в тугой клубок. Боль была невыносимой. Я разрешила себе плакать всего одну минуту – столько времени мама отводила на то, чтобы предаваться горю. Одна минута печали, а затем вновь невозмутимый вид, прямая спина, расправленные плечи – и за работу. Но минута превратилась в десять. Я не заметила, как они пролетели, но, придя в себя, поняла, что своим горем остудила воду.

Торопливый стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Элси влетела в комнату, на локте у нее висели два платья.

– Это для дома. А в этом можешь работать. Масса хочет, чтобы ты прислуживала ему вечером.

– Масса? – повторила я. Она имеет в виду «мастер»?

Элли выглядела удивленной.

– Да, масса Рубин Лапье. Владелец тюрьмы. Разве в ваших краях к хозяину обращаются как-то иначе?

Кухарка сгребла в охапку мое ярко-красное платье.

– Это мы вынесем на задний двор и сожжем.

– О нет, пожалуйста! – воскликнула я, протягивая руку. – Это платье моей мамы.

– Воняет ужасно. Ну, дело твое, можешь оставить, – пожала она плечами.

Когда Элси собиралась положить платье обратно, под руку ей попался дневник, спрятанный в потайном кармане. Я замерла, вспомнив предостережение мамы: рабам, которые умеют читать и писать, отрубают пальцы и выкалывают глаза. Элси ничего не сказала, лишь отвела взгляд и аккуратно развесила платье на спинке стула. Я от души надеялась, что молчание кухарки означает, что мы поладили.

– Одевайся, – велела она. – Пока отдохнешь, а к вечеру зайду за тобой, объясню, что делать дальше.

Элси ушла. Я снова осталась одна. Мебели в комнате было немного: три деревянных топчана, покрытых тонкими тюфяками, два стула и стол в углу, вместо гардероба – вбитые в стену крючки, на которых болталось несколько юбок. На столе стоял масляный фонарь. Выбравшись из ванны, я оделась в домашнее платье и как подкошенная рухнула на один из топчанов. Напротив лежанки находилось открытое окно, из которого время от времени тянуло прохладой, со двора долетали приглушенные звуки – голоса людей, заключенных в недрах адской бездны, где совсем недавно томилась и я. Лежать под колючим шерстяным одеялом было жарко. Я откинула его, но вскоре почувствовала холод и натянула до самого подбородка, а еще через минуту вновь отбросила в сторону, изнывая от духоты. Так продолжалось некоторое время, пока меня не сморил сон. Когда я снова открыла глаза, то увидела склонившуюся надо мной Элси.

– Что с тобой? – спросила кухарка.

Я попыталась заговорить, но не сумела произнести ни слова пересохшими губами. Элси поднесла флягу с водой, я сделала несколько жадных глотков и без сил упала обратно на подушку. Следующие дни я спала, просыпалась, пила воду, потом меня рвало, и я вновь погружалась в беспокойную дрему, из которой выныривала, разбуженная собственным криком. К исходу третьих суток Элси попыталась накормить меня тушеным мясом, но я едва смогла проглотить пару кусочков.

– Да ты, видать, не хочешь поправляться, – покачала головой кухарка.

Ее голос звучал укоризненно, и я заставила себя отхлебнуть немного бульона. Но стоило мне оторваться от миски, как все проглоченное тут же хлынуло наружу. По полу растеклась желтая лужа.

– Какого дьявола! – взорвалась Элси. – Почему я должна убирать за тобой? Ты ведь не миссус какая, и мы уж точно не на плантации в большом доме.

Мне стало ужасно стыдно. Я переживала, что разозлила кухарку. Поэтому попросила дать мне тряпку, сползла с тюфяка и начала вытирать лужу, но продержалась не больше минуты – в глазах потемнело, колени подломились, и я без сил рухнула на пол, после чего с трудом перебралась обратно на топчан. Единственным утешением был сон, и я отдалась его благодатной власти. Во сне я видела маму. И не только видела, но ощущала ее присутствие и даже чувствовала запах. Мы снова лежали рядом, свернувшись калачиком, на большой скрипучей кровати у нас в швейной, и на душе у меня было спокойно и тихо. Мама протянула руку, погладила меня по голове и отвела назад волосы. Я услышала над ухом ее ласковый шепот: «Пусть она приготовит тебе чай с белой ивой и таволгой. Пей три-четыре раза в день. Положи нарезанную половинку луковицы возле кровати. Это поможет сбить жар».

Я повернулась на бок, чтобы обнять маму, но она исчезла. Когда я попросила Элси приготовить травяной чай, она принялась ворчать, что ей придется искать нужные растения.

– Если бы не масса, который с утра до ночи изводит меня расспросами о тебе, и пальцем бы не шевельнула!

На следующее утро ко мне в комнату явилась девочка-подросток с чашкой травяного чая и нарезанной луковицей.

– Я Джули, – представилась она. – Масса велел присмотреть за тобой, пока не поправишься.

– Спасибо.

Ее милая улыбка действовала успокаивающе. Девочка была симпатичной, с длинными густыми волосами, заплетенными в тугую косу, блестящей кожей, напоминавшей по цвету имбирный пряник, и большими глазами, похожими на две спелые вишни. В тот день она четыре раза подавала мне чай и оставалась рядом, пока я спала. Сквозь дрему я слышала, как Джули подметает пол и тихонько напевает. Мотив был знакомый: Лавви часто мурлыкала эту песенку, работая по дому. К вечеру мне стало гораздо лучше, я даже смогла сесть в постели и проглотить немного овощного рагу. Лихорадка прошла, и утром я проснулась почти здоровой.

Элси посмеивалась, раздвигая занавески на окнах:

– Отдохнула на славу. Поди, никогда в жизни столько не спала. Слышала, ты умеешь шить?

Я кивнула.

– В таком случае тебе будет чем заняться: у нас накопилась уйма одежды для починки. Так что хватит валяться. Принимайся за работу.

Слабость все еще не отпускала меня, но я решила, что пора приносить пользу. Когда я оделась и сползла вниз, мы с Элси вышли во двор. Дневной свет ударил в глаза, едва я переступила порог. Пришлось зажмуриться: после полумрака комнаты требовалось время, чтобы привыкнуть к столь яркому освещению. Мимо нас пошла вереница скованных цепью рабов – такая же скорбная процессия, как та, с которой прибыла я. Голодные измученные люди едва передвигали сбитые ноги, некоторые оставляли на булыжной мостовой кровавые следы. Пока мы с Элси шагали через двор, нас преследовало звяканье невольничьих цепей. Стоны, доносившиеся из тюремного барака, не стихали ни на миг. Я зажала уши, не в силах выносить страшную какофонию.

– Ничего, скоро привыкнешь, – бросила через плечо Элси. – Радуйся, что ты не на их месте, ясно?

Мы дошли до помещения, где находился склад. Элси показала мне небольшой уголок, отгороженный от остального пространства, – швейная мастерская, крошечная по сравнению с просторным домиком у нас на плантации, но здесь я могла свободно расположиться и хотя бы ненадолго избавиться от постоянного присутствия сердитой кухарки. Снитч так быстро скрутил меня и отдал работорговцам, что я не успела прихватить наши с мамой швейные инструменты. Как будто прочитав мои мысли, Элси водрузила на стол большую рабочую корзину.

– Вот, глянь, надеюсь, тут найдется все необходимое. Эбби, наша экономка, раз в неделю ходит на рынок. Если что-то понадобится, она купит.

Порывшись в корзинке, я отыскала хорошую иглу и стала подбирать нитки. Привычное занятие помогало отвлечься и успокаивало: продеваем нитку в иголку, делаем стежок, затягиваем узелок и вновь втыкаем острие в ткань. В голове крутилась незатейливая мелодия. Я принялась напевать вполголоса. Песенка помогала заглушить воспоминания о доме и звуки, долетавшие с тюремного двора, отгоняла отчаяние, которое диким зверем притаилось за углом, готовое в любой момент броситься вперед и поглотить меня. Я закончила подрубать манжеты мужской рубашки и потянулась за следующей вещью, когда в дверном проеме возникла чья-то фигура. Подняв глаза, я увидела того самого белого господина, который забрал меня с аукциона. Он был слегка полноватый, с выпирающим брюшком; на кончике тонкого носа плотно сидели очки в металлической оправе.

– Рад, что тебе лучше, – сказал мужчина, переступая порог. Его пальцы коснулись золотой цепочки от часов на жилетном кармане. От господина исходили приятный запах туалетной воды с бергамотом и аромат дорогих сигар.

– Да, сэр. Благодарю.

Хотя Элси и говорила, что теперь он мой «масса», я не воспринимала этого человека как хозяина. Я наблюдала, какова будет реакция на обращение «сэр», однако выражение его лица ничуть не изменилось.

– Кажется, у нас не было возможности познакомиться. Я Рубин Лапье.

– Фиби Долорес Браун.

– Как обычно к тебе обращаются – Фиби? Или Фиби Долорес? Или Фиби Долорес Браун?

Я видела, что он подтрунивает надо мной: мужчина слегка улыбался, на щеках у него появились ямочки. На вид Рубину Лапье было лет сорок. Конечно, он был не такой старый, как мастер Джейкоб, но точно старше мамы.

– Фиби будет вполне достаточно.

– Ну что же, Фиби, я принес кое-что для тебя.

Он сделал несколько шагов вперед, приблизился и протянул руку – на раскрытой ладони я увидела наперсток. Чудесный серебряный наперсток! Надо признать, никогда в жизни мне не дарили ничего красивее.

– Спасибо, сэр!

– Пожалуйста. – Рубин Лапье кивнул, затем развернулся и покинул мастерскую.

Убедившись, что он ушел, я надела блестящий наперсток на палец и впервые за несколько недель улыбнулась.

* * *

В последующие дни я погрузилась в ежедневную рутину: сразу после завтрака отправлялась в крошечную швейную мастерскую и до самого ужина занималась починкой и штопкой. Работа полностью поглотила меня, не оставив времени для тревожных раздумий. Симпатичная черноглазая Джули поведала, что в той ужасной камере, где я провела первую ночь в тюрьме, содержались невольники, предназначенные для продажи на аукционе, а также смутьяны, которых хозяева отправили сюда для наказания. Заправлял этим предприятием Рубин Лапье (мысленно я звала его Тюремщиком). Судя по тому, что я видела из моего укромного уголка, Тюремщик вел дела, сидя в таверне: одноэтажная постройка, в которой располагался аукционный зал, в остальное время служила ему конторой, а также увеселительным заведением для покупателей, пожелавших выпить и немного развлечься. За деятельностью Тюремщика я наблюдала издалека – с тех пор, как Рубин Лапье подарил мне серебряный наперсток, наши пути больше не пересекались.

Я любила мою мастерскую. Хоть она и представляла собой лишь закуток в помещении склада, мне казалось, что все здесь принадлежит мне. Бо́льшую часть времени приходилось подрубать подолы юбок и платьев, чинить рубашки и брюки, штопать носки, иногда латать одеяла и подшивать портьеры. Днем Элси передавала обед через Джули. Но меня постоянно тошнило, и почти все, что я проглатывала, тут же выходило обратно. Я делала вид, будто съедаю присланные кухаркой блюда, а сама отдавала их Джули.

Изучая жизнь тюрьмы из своего укрытия, я выяснила, что на ее территории постоянно проживают шестеро: Бэзил, камердинер Тюремщика, экономка Эбби, юные Джули и Томми – эти двое были на побегушках, делали все, что им прикажут, – и кухарка Элси. Шестой в этой компании была я. Но в мои намерения не входило сближаться с кем-либо из них. Единственная моя задача – работать, не вызывая нареканий, и дожидаться, когда мастер Джейкоб приедет за мной. Однако это не означало, что сами обитатели тюрьмы не захотят познакомиться поближе. В первое же воскресенье Элси прислала Джули с приглашением присоединиться к ним за обедом, который слуги устраивали под открытым небом на задворках кухонного домика.

– Мы обедаем вместе по воскресеньям, нечто вроде общего выходного дня, – пояснила Элси.

Первое, на что я обратила внимание, – ваза с яркими маргаритками, украшавшая длинный стол из гладко обструганных досок. Из маленького садика, который Элси разбила позади кухни, доносился свежий запах мяты и шалфея. Аромат напомнил мамины травяные чаи: каждое воскресенье она давала мне перед сном чашку теплого напитка: «Чтобы очистить кровь и поддержать работу внутренних органов».

– Добрый день, – вежливо поздоровалась я, вытирая вспотевшие от волнения ладони краем рабочего фартука.