Текст книги "Желтая жена"

Глава 8
Снитч

Едва я проснулась на следующее утро, в памяти возник призрачный образ мертвого младенца; затем всплыла другая картина: безжизненное мамино тело, накрытое белой простыней, – и глаза мгновенно наполнились горячими слезами, которые выкатились из-под закрытых век и побежали по щекам, обжигая кожу. Выйдя в холл, я столкнулась с Лавви. Я рассказала ей, как накануне вечером миссис поступила с ребенком. Нижняя губа у экономки задрожала, она покачнулась и застыла на месте; на какой-то миг мне показалась, что Лавви вот-вот упадет в обморок. Из забытья ее вывели сердитые вопли Снитча: как и обещал, надсмотрщик явился с утра пораньше и теперь что есть мочи молотил в заднюю дверь.

– Пойду поговорю с ним. – Я протянула экономке полотенце, которое держала в руках, и побежала вниз по черной лестнице. Миссис Дельфина до сих пор не выходила из своей спальни и не звала меня.

– Мне нужно видеть хозяйку! – рявкнул Снитч. – Доложи, что я пришел.

Пока я стояла на пороге, соображая, как ответить, Снитч отпихнул меня и ввалился в дом.

– Миссис Дельфина! – крикнул он в глубину коридора. – Я должен срочно поговорить с вами!

Миновав служебные помещения, надсмотрщик оказался в главном холле. Здесь он остановился, пытаясь понять, куда идти дальше. Затем повернулся ко мне и тряхнул за плечи:

– Показывай, где ее комната!

Лавви появилась в холле как раз в тот момент, когда я начала впадать в панику.

– Мистер Снитч, чем мы можем помочь? – поинтересовалась экономка.

Но тот уже протиснулся мимо нее и стал взбираться по лестнице на второй этаж, шагая сразу через две ступеньки. Поднявшись на площадку, он снова заорал во все горло, выкликая имя хозяйки. Комнаты наверху располагались одна за другой вдоль полукруглой галереи. Снитч принялся стучать во все двери подряд, пока не добрался до спальни миссис Дельфины.

– Да? – ответила она осипшим голосом. – Что стряслось, из-за чего столько шума?

– Это я, Снитч! Мне нужно поговорить с вами. У вас все в порядке?

Мы поднялись следом за надсмотрщиком и теперь стояли у него за спиной.

– Миссус, как вы себя чувствуете? – спросила Лавви, наклоняясь к закрытой двери.

Снитч снова постучал.

– Я непременно должен сказать вам кое-что, это важно.

– Войдите, – послышалось из комнаты.

Хозяйка лежала в кровати, натянув одеяло до самого подбородка. Ее спутанные волосы были разбросаны по подушке.

– В чем причина вашего столь бесцеремонного вторжения? – прорычала она.

Снитч стянул шляпу и объяснил, что́ привело его в дом: уже несколько дней он не видел Эссекса.

– Девчонка сказала, что вы послали его с поручением, – Снитч кивнул в мою сторону. – Мне нужно подтверждение.

– Это было несколько дней назад.

– Я не знал, что ему выписали пропуск.

– Мой муж платит вам жалованье именно за то, чтобы вы следили за обстановкой на нашей плантации, – парировала миссис Дельфина.

– Я здесь, мэм, именно потому, что уже несколько дней не видел конюха. Подумал, не сбежал ли он.

Хозяйка посмотрела на Лавви, затем перевела взгляд на меня.

– Где Эссекс, растяпа?

– Как вы и сказали, миссис, поехал к доктору узнать, как дела у мастера Джейкоба. Возможно, мастер велел Эссексу остаться с ним, пока он не поправится, чтобы потом вместе ехать обратно.

Хозяйка откинула одеяло, собираясь встать, но передумала и снова натянула его до подбородка.

– Снитч, немедленно извести патруль! – рявкнула она. – Эссекс – мой лучший негр, и я желаю вернуть его домой.

Лавви проводила Снитча к выходу, а я осталась в комнате. Хозяйка молча уставилась на меня.

– Моя мама умерла вчера вечером, – сказала я.

Миссис Дельфина прикрыла рот ладонью. Не знаю, оттого ли, что известие повергло ее в шок, или просто намереваясь спрятать улыбку.

– Господи, помилуй нас! – воскликнула она. – Столько несчастий, и все в один день! У кого хватит сил выдержать такое?

– Да, миссис.

Миссис Дельфина внимательно посмотрела на меня.

– Послушай, я с трудом могу представить, что ты сейчас чувствуешь. Но у нас нет времени на хандру, так что помоги мне одеться. Я должна выйти из дома: пора приниматься за дело, пока все на этой плантации не пошло прахом.

Хозяйка велела затянуть корсет потуже, но я видела, что живот у нее все еще выпирает. Это заставило меня вспомнить о темнокожем младенце и о том, что миссис сделала с ним и с моей мамой, когда отказалась послать за врачом. В душе у меня поднялась волна горечи и презрения к этой женщине. Причесывая ее, я сжала щетку для волос в кулаке и сильно дернула спутанную прядь.

– Ой! – взвизгнула миссис Дельфина и попыталась выхватить у меня щетку, но я еще крепче стиснула пальцы.

– Извините.

– Смотри поаккуратнее, растяпа! – Она толкнула меня плечом.

Я отложила щетку, собрала волосы в незатейливый валик на затылке и помогла госпоже одеться. Изучив себя в зеркале, миссис Дельфина решила, что вид у нее достаточно приличный, чтобы показаться на людях, и направилась к выходу. Я последовала за ней. Выйдя во двор, хозяйка поманила к себе Снитча и приказала надсмотрщику ударить в колокол.

Я принялась считать: один, два, три, четыре, пять. Пять ударов означает, что с плантации сбежал раб. Заслышав колокол, невольники устремились вверх по холму к большому дому. В считаные минуты двор был полон. Низкое, затянутое рыхлой облачной массой небо нависло над нашими головами. Хозяйка остановилась на верхней ступеньке крыльца и, сложив руки на животе, окинула взглядом собравшихся. Тридцать шесть человек – столько нас осталось после ухода Рейчел, мамы и Эссекса.

– Эссекс Генри сбежал, – объявила миссис Дельфина. – Если кому-либо из вас что-то известно о его исчезновении, сделайте шаг вперед.

Парротт снял шляпу и откашлялся.

– Миссус, он, наверное, уже на пути домой. Возможно, его задержал патруль. Они и меня несколько раз останавливали, пока я вез Рут.

Одно упоминание имени мамы заставило меня прикусить губу, на глаза сами собой навернулись слезы.

– Еще есть идеи?

Снитч сжал рукоять хлыста, висевшего у него на бедре.

– Этой девчонке точно что-то известно, – он кивнул в мою сторону. – Они были неразлучной парочкой. Позвольте забрать ее ненадолго. Уверен, я сумею выбить из нее правду.

– Вы же знаете, мастер Джейкоб запретил бить ее.

– Есть немало других способов развязать ей язык, помимо порки, – фыркнул надсмотрщик.

– Спасибо, мистер Снитч. Кто-нибудь еще желает высказаться?

Ответом было глухое молчание.

– Отлично. – Хозяйка вцепилась обеими руками в балюстраду крыльца. – Значит, еды вы больше не получите до тех пор, пока не вернется Эссекс. Не желаете говорить – дело ваше, но тогда умрете с голоду вместе с вашими тайнами.

Она развернулась на каблуках и ушла в дом, хлопнув дверью.

Потрясенные люди остались стоять во дворе. Лишение еды было жестоким наказанием. Рабы и так жили впроголодь. Даже тех жалких крох, которые тетушка Хоуп отправляла работающим на плантации, было недостаточно, чтобы наесться вдоволь. Постепенно невольники начали расходиться. Я наблюдала, как они спускаются с холма, понуро опустив голову. Многие шли, тяжело шаркая ногами.

Когда я закончила обычные утренние дела по дому, Лавви отправила меня заниматься консервированием овощей и фруктов. Заготовка припасов не входила в мои обязанности, но сейчас эта монотонная работа, не требующая особого напряжения, была как нельзя кстати. На столе в судомойне выстроились корзины с клубникой, черникой, горохом, стручковой фасолью и огурцами. Я тщательно промыла плоды и залила сиропом или рассолом, затем перетаскала бочонки в подвал, где они будут храниться до зимы. В подвале было темно и холодно. Едва дверь захлопнулась за мной, я повалилась на колени и уткнулась лбом в земляной пол. Боль подступила к горлу, а легкие, казалось, отказывались дышать. Рот открылся в беззвучном вопле, я захрипела, а затем из глубины моего существа вырвался крик. Я кричала, выла, стонала и плакала до тех пор, пока внутри не стало пусто. Затем я открыла дверь в коридор, и меня вырвало.

Лежа на тюфяке в чулане подле хозяйской спальни, я чувствовала себя раза в три старше моих семнадцати лет. Впервые за долгое время я уснула почти мгновенно. Мне приснилась мама. Она звала меня, но голос звучал едва слышно. Я всем телом подалась вперед, стараясь разобрать слова. И когда была близка к тому, чтобы расслышать маму, в лицо мне полетели какие-то брызги. Я очнулась и распахнула глаза. Надо мной стояла миссис Дельфина, сжимая в руке пустой ночной горшок. От неожиданности меня бросило в жар: не верилось, что она и правда вылила мне на голову содержимое горшка.

– Это ты помогла ему сбежать!

Хозяйка с размаху пнула меня ногой в бок, но я продолжала лежать в луже мочи, не в силах пошелохнуться.

– Не прикидывайся дурой! Джейкоб вечно хвастался, какая ты умная и сообразительная и как его сестричка научила тебя тому и сему. Считаешь себя особенной? Да Салли просто забавлялась с тобой, как с комнатной собачкой!

Я не могла говорить и лишь отрицательно качнула головой.

– Мне надоело постоянно жить в чужой тени! – рявкнула хозяйка и швырнула горшок об стену. Остатки мочи растеклись по деревянному полу.

Она неистовствовала, выкрикивая всевозможные обвинения, а я лежала в вонючей луже и старалась не дышать. «Только не открывай рот, – мысленно уговаривала я себя, – иначе ее моча окажется у тебя на языке».

Затем я заставила себя подняться. Миссис так долго ругала меня, что я начала тонуть в потоке ее брани.

– Нет, ты не рабыня, ты жалкая шлюха! Такая же, как твоя мать! – заорала миссис Дельфина и занесла руку, намереваясь влепить мне пощечину. Но я схватила ее за запястье и стиснула изо всех сил. Хозяйка выглядела ошеломленной. Это придало мне храбрости.

– Не смейте говорить плохо о моей маме! Она была бы жива, если бы вы послали за доктором. Ее смерть на вашей совести! – заявила я таким уверенным тоном, что это напугало даже меня саму. – И вы больше никогда не поднимете на меня руку!

На пороге чулана появилась Лавви.

– Пойдемте, миссус, я уложу вас в постель, – мягко произнесла экономка.

– Ты видела, как эта девка напала на меня? – взвизгнула миссис Дельфина. – Я прикажу пороть ее до тех пор, пока кожа не слезет. Она еще будет умолять о пощаде. И плевать, что там говорит Джейкоб. Ты пожалеешь, что осмелилась перечить мне!

Лавви взяла под локоть разбушевавшуюся хозяйку, повела по коридору в спальню и плотно затворила дверь. А я сбежала вниз по лестнице, вышла во двор и направилась к кухне.

– Что стряслось? – спросила тетушка Хоуп, зажигая свечу и наполняя водой таз для умывания.

Я смыла с себя отвратительную жижу и рассказала кухарке о том, как меня окатили мочой.

– Почему она так ненавидит меня? Я ведь не сделала ей ничего плохого.

– Ты дочь мастера Джейкоба. И она знает, что хозяин заботится о тебе. Этого более чем достаточно для ненависти.

– Но я ведь не виновата, что он мой отец.

– Белые женщины слишком заняты своими переживаниями и не понимают, что мы не просили о такой милости. Но мы берем то, что предлагает нам жизнь и, как можем, стараемся устроить свою судьбу. Как раз это и делала твоя мама, а теперь то же самое предстоит делать тебе.

Тетушка Хоуп достала из сундука одно из своих платьев. Оно было велико мне, но я с благодарностью переоделась в чистую одежду. Кухарка отрезала кусок оставшегося после ужина пирога и поставила передо мной тарелку. Сладкий пирог и чашка чая помогли мне прийти в себя и немного успокоиться.

– Как ужасно то, что она сделала с невинным младенцем, – пробормотала тетушка Хоуп, вороша тлеющие угли. – Это большой грех. Ей придется отвечать, когда наступит время предстать перед Создателем.

Мы смотрели на разгорающееся в очаге пламя.

– Я не могу вернуться в большой дом. Можно сегодня переночевать у тебя?

– Конечно, детка.

Я соорудила себе постель из старых ковриков и тряпок в углу кухни, и тетушка Хоуп задула свечу.

Глава 9
Похороны

Тетушка Хоуп разбудила меня на рассвете и отправила обратно в большой дом. Лавви старалась, чтобы я лишний раз не попадалась на глаза хозяйке, и придумывала различные поручения, которые позволяли мне оставаться внизу, в служебных помещениях: стирка белья в судомойне, чистка ковров на заднем дворе и столового серебра в комнатушке под черной лестницей. Когда я заканчивала полировать ножи и вилки, небо разразилось дождем – казалось, оно горько оплакивает мою маму. Тяжелые капли молотили по деревянным ставням, а порывистый ветер шуршал дранкой на крыше. Если днем шел дождь, миссис Дельфина предпочитала вздремнуть часок-другой. Как только она легла, я выскользнула через боковую дверь и побежала к швейной – забрать кое-что из дорогих моему сердцу вещей, прежде чем наш домик передадут кому-нибудь другому.

Поскольку мой день рождения приходился на сочельник, у мисс Салли вошло в привычку дарить мне один подарок утром, когда мы вместе с мамой приходили в большой дом, а второй – вечером, на Рождество. В мой двенадцатый день рождения я получила дневник в кожаном переплете с тонким ремешком-застежкой – изящную вещицу размером чуть больше ладони. Мягкие шелковистые страницы бледно-кремового цвета были украшены вдоль обреза крохотными зубчиками. Мисс Салли объяснила, что книжечку привезли из Англии, и показала на карте, где находится эта страна. На внутренней стороне обложки моя наставница написала: «Дорогая Фиби! Держись за свою мечту и не отступай, пока она не осуществится. С любовью, мисс Салли».

А вечером в качестве рождественского подарка мисс Салли вручила мне пузырек с чернилами и ручку с металлическим пером. Мама рассердилась, когда я принесла подарки в швейную: «Рабу отрубают пальцы и выкалывают глаза, если застают за чтением и письмом».

Бутылки и склянки, в которых мама хранила снадобья, покрылись тонкой пленкой пыли. Я подошла к полке и провела по ним пальцем. Казалось, рецепты настоек сами собой всплывали в памяти, и мне хотелось записать их как можно подробнее. Я извлекла из-под матраса дневник в кожаном переплете. Прикоснувшись к мягкой коже, я словно почувствовала, как исхудавшие пальцы мисс Салли касаются моей руки. Обшарив полки в буфете, я отыскала среди посуды высокий желтый кувшин, на дне которого под слоем конопляных семян был запрятан пузырек с чернилами. Ручку с металлическим пером, завернутую в плотную бумагу, я вытащила из набитой сеном подушки.

Усевшись за кухонный стол, за которым мы так часто сидели вдвоем с мамой, я открыла дневник и принялась писать. Мамин хрипловатый голос звучал у меня в ушах, помогая успокоиться и собраться с мыслями: целебные чаи и лечебные травы, где они растут и в какое время лучше собирать те или иные растения, какие листья следует измельчить, а какие засушить целиком. Количество мяты, которое надо смешать с коровьим навозом, чтобы получить настой от чахотки. Где найти дурман-траву от боли в суставах и как заварить лист каштана для облегчения дыхания при кашле. Какие побеги следует использовать, чтобы приготовить припарку для больного водянкой, и сколько потребуется корня сассафраса для очищения крови.

Солнце клонилось к закату. Я знала, что меня хватятся в большом доме, но не могла остановиться. Мамины рецепты – все, что осталось у меня от нее. Я писала и писала, пока не исчерпала собственную память.

Мама всегда пришивала к моим платьям и юбкам потайные карманы, куда можно было положить какую-нибудь полезную вещицу, не предназначенную для чужих глаз. Я решила, что буду носить дневник в кармане нижней юбки, и бережно завернула книжку в лиловый мамин платок, хранивший ее запах, – так мне будет казаться, что мама по-прежнему рядом. Не желая, чтобы мамин кропотливый труд пропал даром, я собрала все склянки, какие только нашла в домике, и отнесла в лазарет, где им найдут должное применение. Лекарств набралось так много, что пришлось несколько раз бегать туда и обратно. Часть травяных сборов я отнесла на кухню тетушке Хоуп, зная, что они придутся ей по душе.

Фонари на крыльце большого дома не горели, в окнах тоже было темно – миссис Дельфина поужинала и легла спать. На следующее утро она не проронила в мою сторону ни единого слова, все приказания я получала через Лавви. Не знаю, напугало ли хозяйку наше столкновение в ту ночь, когда она ворвалась ко мне в чулан, однако ни сил, ни желания размышлять на эту тему у меня не было. До похорон мамы оставалось два дня, а я до сих пор не сшила траурное платье, да и материала для него у меня не было. Днем тетушка Хоуп попросила отнести корзину с провизией на плантацию, а на обратном пути я решила снова заглянуть в швейную – посмотреть, не удастся ли подобрать что-нибудь подходящее из маминых вещей.

Поднимаясь по лестнице, я почувствовала легкий запах лимона и уксуса и подумала, что, вероятно, тетушка Хоуп приходила к нам в домик и навела тут порядок – точно так же, как это сделала бы мама. На крючке за дверью висело красное поплиновое платье, в котором мама была в тот день, когда они с мастером Джейкобом уезжали в Чарльстон. Я не заметила его, когда была здесь накануне, но сейчас оно сразу бросилось мне в глаза – цвет был насыщенным и ярким. Я зарылась лицом в платье и вдохнула знакомый запах, затем сняла с крючка и стала внимательно рассматривать, держа на вытянутых руках. Это был лучший мамин наряд, и он идеально подходил для того, чтобы почтить ее память.

Следующие две ночи я тайком убегала из большого дома, пробиралась в швейную и принималась за дело: подгоняла платье под свою фигуру, чинила кружево на лифе. Наступило утро субботы, мне оставалось только подшить подол, но я все равно переживала, что не успею закончить в срок. Видимо, Лавви почувствовала мою тревогу: увидев, что я ползаю в холле, натирая паркет воском, экономка сказала, что займется этим сама, а мне велела идти готовиться к похоронам.

Я скинула домашнюю одежду, налила в таз воды и обтерлась губкой. Затем туго обмотала талию куском ткани – получилось нечто вроде корсета. Дневник в кожаном переплете я спрятала в потайной карман нижней юбки, а после, стараясь действовать как можно аккуратнее, надела кринолин из виноградной лозы. Когда я застегнула последнюю пуговицу на лифе красного маминого платья и взглянула на себя в небольшое настенное зеркало, я ахнула: на меня смотрела точная копия мамы, только моложе и с гораздо более светлой кожей. Я обхватила себя руками за плечи, из груди вырвался тяжелый вздох, словно я выдохнула все мое горе: мама часто говорила, что однажды увидит, как ее дочь станет свободной, но теперь этому не суждено случиться.

Кусок шелкового кружева, служившего окантовкой для скатерти, я использовала в качестве траурной вуали. Выйдя на закате из нашего домика, я направилась к кухне. На пороге меня встретили Лавви и тетушка Хоуп.

– Ты настоящая красавица! – восхитилась кухарка, смахивая бегущую по щеке слезу.

– Мама гордилась бы тобой, – добавила Лавви, сжимая мне руку.

Втроем мы отправились на большую поляну, где должно было состояться прощание. Поляна служила местом проведения воскресных богослужений, брачных церемоний с прыжками через метлу[8]8
  Поскольку закон запрещал рабам заключать гражданско-правовые акты, в том числе вступать в брак, символический прыжок через метлу позволял паре почувствовать себя женатыми. Официально они считались мужем и женой после получения разрешения от рабовладельца на совместное проживание.


[Закрыть] и общего сбора обитателей плантации по выходным дням. А чуть дальше, за старым амбаром, находилось кладбище, где нам предстояло похоронить маму.

Люди приходили поодиночке и группами, все хотели отдать Рут последний долг памяти. Невольники, работающие на плантации, постарались, как могли, привести себя в порядок, но у многих не было запасной одежды и попросту не во что было переодеться для участия в похоронах. Некоторые девушки вплели в прическу сорванные по дороге цветы, а мужчины вместо галстука повязали на шею стебли полевых растений. Когда все собрались, мы встали вокруг разложенного на поляне костра. Я стояла между тетушкой Хоуп и Лавви, обе держали меня за руки. Слово взял Джонни Уайт, наш проповедник.

– Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам. Да не смущается сердце ваше и да не устрашается[9]9
  Ин. 14: 27.


[Закрыть].

Я взяла одну из маминых вышивок и положила поверх грубо сколоченного самодельного гроба, чтобы мама могла любоваться своей работой в загробной жизни. Тетушка Хоуп поставила на гроб чашку и блюдце, Парротт – бутылочку с маминой любимой травяной настойкой, Лавви положила шерстяные носки, чтобы покойная могла согреть ноги. Затем я вынула из прически белую орхидею и бросила ее в глубокую могилу. Последовавшие за мной женщины и дети тоже положили на гроб цветы. Затем мужчины взялись за лопаты и начали засыпать яму. Запах влажной земли напомнил о новорожденном мальчике, которого я похоронила несколько дней назад, чтобы скрыть грех миссис Дельфины. Женщины запели госпел.

Голоса один за другим начали присоединяться к ним, и вскоре все вокруг пели. Дети хлопали в ладоши, отбивая ритм. Пока засыпали мамину могилу, мы молились и пели, раскачиваясь из стороны в сторону.

По такому случаю миссис Дельфина позволила устроить пиршество. Тетушка Хоуп пригласила собравшихся к длинному деревянному столу, накрытому с невиданной щедростью: тушеная курица со сладким картофелем, клецки, блины, кукуруза и пирог со шпинатом. Рабочие прихватили с плантации свои миски, и я наблюдала, как тетушка Хоуп зорко следит за тем, чтобы их наполняли до краев. У меня же совсем не было аппетита, я ограничилась поданным на десерт яблочным пюре. Когда люди насытились, заиграла музыка и начались танцы. Гриоты[10]10
  Представители отдельной социальной касты профессиональных певцов, музыкантов и сказочников у народов Западной Африки.


[Закрыть] достали самодельные инструменты – банджо, барабан, бубны, свирели и балафон[11]11
  Ударный музыкальный инструмент.


[Закрыть].

Новая волна печали затопила сердце: обычно на праздниках моим партнером по танцам был Эссекс. Но сегодня вечером Парротт подал мне руку, и мы пошли в общий круг. Я прикрыла глаза и представила, что меня ведет Эссекс. Половинка деревянного сердечка – наш с ним талисман – висела у меня на шее, при каждом шаге я ощущала ее теплое прикосновение. Танцующие хлопали в ладоши; я присоединилась к их ритму и начала двигать бедрами в такт хлопкам и притоптывать ногами в надежде избавиться от боли, сковывающей тело. Казалось, движения очищают душу, освобождая ее от тяжести и, словно дождем, омывая истерзанное сердце. Впервые за последние несколько недель я почувствовала себя свободной и легкой.

Музыка смолкла, танец завершился. Делая финальный реверанс перед партнером, я уловила доносящийся из темноты стук копыт – какие-то всадники поднимались вверх по холму. Однако никто не обратил на это внимания: люди были слишком расслаблены, чему немало способствовало вино, которое передавали по кругу. Я поискала глазами тетушку Хоуп. Она стояла неподалеку и смотрела в сторону большого дома. Стало понятно: кухарка тоже слышала шум. Выскользнув из толпы, я побежала к ней, снедаемая тревогой: неужели явились патрульные сообщить, что напали на след Эссекса?

Мы с тетушкой Хоуп продолжали смотреть вдоль склона холма, но в потемках за густым кустарником трудно было что-либо разобрать. Затем послышались шорох и треск ломаемых веток, а в следующий миг из зарослей появился Снитч. Его темные глаза уставились на меня. Прежде чем чувство самосохранения успело подсказать, что нужно спасаться бегством, надсмотрщик сгреб меня в охапку. Лицо Снитча придвинулось так близко, что в нос мне ударил тяжелый запах виски, которым надсмотрщик, казалось, пропитался насквозь. Я принялась кричать и брыкаться, но мучитель только усиливал хватку.

– В чем дело? – коршуном налетела на него тетушка Хоуп. – Как ты посмел сорвать похороны? Имей хотя бы каплю уважения к нашему горю!

– Занимайся своей стряпней, старая ведьма! – прогремел Снитч. – А на плантации я главный.

– Только к Фиби это не относится. Она работает не на плантации, а в большом доме. Миссус знает о твоем самоуправстве?

– Заткнись, старуха!

– Бедная девочка только что похоронила мать! Неужели у тебя совсем нет сердца?

Снитч развернулся и свободной рукой ударил тетушку Хоуп по лицу. Та покачнулась, но устояла на ногах. Затем надсмотрщик вцепился мне в плечо и потащил к большому дому. Меня охватил ужас: я вспомнила Джаспера, сына тетушки Хоуп, и то, каким истерзанным приволокли его назад после попытки сбежать, и уже приготовилась увидеть Эссекса таким же избитым и окровавленным. Когда Снитч тащил меня мимо швейной мастерской, я бросила взгляд на окно второго этажа и вспомнила наш с мамой уговор о свече на подоконнике. Отчаянно захотелось увидеть мерцающий за стеклом огонек, показывающий, что я могу возвращаться домой.

Когда мы приблизились к главной усадьбе, я заметила при свете фонаря на крыльце стоящую возле перил миссис Дельфину, а посреди двора – шаткую повозку. В повозке сидели две полуодетые женщины, привязанные друг к другу веревкой, и трое закованных в кандалы мужчин. К счастью, Эссекса среди них не было. Но если его не поймали, что же в таком случае понадобилось работорговцам у нас на плантации? Прежде чем я успела сообразить, что к чему, Снитч ухватил меня за талию, поднял в воздух и потащил к повозке. Я закричала и принялась молотить ему кулаками в грудь. Надсмотрщик вынужден был поставить меня на землю. Я тут же бросилась бежать, но Снитч в два счета нагнал меня, вцепился в волосы и резко дернул назад. А затем последовал сокрушительный удар кулаком в затылок, и перед глазами все поплыло. Я снова почувствовала, что меня куда-то несут, и поняла: повозка работорговцев пришла за мной.

Я обернулась в сторону большого дома. Хозяйка по-прежнему стояла на крыльце, сверкая гневным взором.

– Это тебе за то, что посмела поднять на меня руку. – Рот миссис скривился в злобной ухмылке.

– Мастеру Джейкобу не понравится, что вы продали меня! – крикнула я, глядя ей прямо в лицо.

– Эй, да ты никак собралась диктовать, как мне следует поступать с моей собственностью?

– Я не ваша собственность. Отпустите немедленно!

Она запрокинула голову и расхохоталась.

– Тебе придется многому поучиться, детка. Отправьте ее в тюрьму Лапье. Пусть эту маленькую мерзавку хорошенько накажут за то, что помогла сбежать моему лучшему негру. А потом продадут в увеселительное заведение: жизнь шлюхи – единственное, чего она заслуживает.

Миссис подала знак рослому работорговцу, стоявшему возле повозки. Тот кивнул и, шагнув ко мне, сгреб в охапку. Я изо всех сил пыталась освободиться, но руки у мужчины оказались проворными и крепкими, он затащил меня в повозку и привязал к сидевшим там женщинам. Одна из них, с опухшим лицом и всклокоченными волосами, выглядела пугающе, исходившее от нее зловоние напоминало запах гниющей раны, – точно такой же запах ударил мне в нос, когда я подошла к кровати умирающей мамы. Платье несчастной было перемазано кровью, блуждающий взгляд устремлен в пространство.

Невольники с плантации, которые несколько минут назад пели и танцевали на поминках моей мамы, собрались перед хозяйским домом, чтобы посмотреть, как увозят ее дочь. Те, кто посмелее, подходили к повозке и тянули ко мне руки. Я слышала голос Лавви, выкрикивающей мое имя. А затем тетушка Хоуп опустилась на колени, вскинула раскрытые ладони к небесам и запела:

 
В моих печалях, Господи, иди со мной,
В моих печалях, Господи, иди со мной.
Когда мое сердце страдает, Господи, иди со мной[12]12
  Популярный христианский гимн.


[Закрыть].
 

Люди последовали ее примеру: один за другим они опускались на колени и подхватывали песнопение. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой беспомощной. Но даже теперь знала, что не доставлю миссис Дельфине удовольствия: она не увидит ни одной слезинки, выкатившейся из моих глаз, и не услышит ни единого слова мольбы о пощаде. Вместо этого я обратила ужас в ярость и, обернувшись к своей мучительнице, уставилась ей прямо в глаза.

– Я проклинаю вас и ваших будущих детей. Именем моей бабушки, королевы Винни Браун, проклинаю! Пусть все ваши худшие страхи сбудутся и зло, которое вы творите, десятикратно вернется к вам. Эта плантация станет для вас подлинным адом! Запомните мои слова. – Я сплюнула на землю, внутренне готовая к тому, что хозяйка сейчас сорвется с крыльца, подлетит ко мне и залепит пощечину. Но миссис Дельфина не двинулась с места, застыв с окаменевшим лицом.

Повозка тронулась. Чувствуя устремленные на меня взгляды собравшихся во дворе людей, я старалась держать спину прямо и не отрываясь смотрела на дорогу. Когда мастер Джейкоб оправится от травмы, он непременно разыщет меня, заберет у работорговцев и отправит, как и обещал, в Массачусетс, в школу для девочек. Там мы встретимся с Эссексом, чтобы никогда больше не разлучаться. Мастер Джейкоб – хороший хозяин, и когда ему станет известно, что его жена нарочно дала маме умереть, а меня продала, словно обычную рабыню, его возмущению не будет предела, потому что после смерти мисс Салли я единственная его родня, других кровных родственников у него не осталось.

– Ну, пошевеливайтесь! – прикрикнул на лошадей мужчина на козлах.

Старая, рассохшаяся повозка стала набирать ход. Я оказалась прижата к женщине в окровавленном платье. Ветви деревьев низко свисали над дорогой, пыль из-под колес летела в лицо. Я пригнула голову и закрыла глаза.