Текст книги "Темный ангел"

Тут было тихо, но и немного страшновато. Здесь вряд ли рискуешь кого-то встретить. Тем не менее Констанца знала, что кое-кто в силу именно этой причины тоже предпочитает пользоваться этой тропой. Отец гулял по ней; Гвен прогуливалась по ней. Констанца подглядывала за ними – о, да, Констанца видела их.

Здесь было сыровато, и ветки цеплялись за платье; молодая поросль хватала за лодыжки, обжигая крапивными листьями, но Констанца не останавливалась. Никакие иные затерянные тропинки ее не интересовали. Она углублялась в лес все дальше, держа направление на полянку.

Констанца вглядывалась в траву перед собой, потому что в этом лесу могут быть капканы, поставленные отнюдь не на животных. Фредди рассказал ей, что Каттермол расставил капканы на людей, чтобы поймать кого-то из браконьеров. Фредди описал, как они выглядят. Они стальные, с остроконечными зубьями, которые хватают человека за ногу. Тут же есть и ловчие ямы с заостренными кольями, в которые можно провалиться по невнимательности. Констанца сомневалась, можно ли верить Фредди, когда он оживленно рассказывал ей эти истории. Ловушки на людей уже давно были вне закона. Но все равно стоит быть осторожной.

Каждые несколько ярдов она останавливалась, прислушивалась и ворошила носком растительность перед собой, но там ничего не было – только чистотел, запахи дикого чеснока и молчание. И все же Констанца побаивалась: добравшись до поляны, она буквально не могла перевести дыхание. Трава тут была невысокой, и девочка почувствовала себя в безопасности. Отдуваясь, она присела на траву. Придут ли сегодня сюда Гвен и ее отец? Сейчас, должно быть, уже после трех; если они покажутся, то в самое ближайшее время.

Она улеглась ничком на траву, чувствуя, как сырость земли проникает сквозь платье – и тут до нее донеслись какие-то звуки. Шорох веток, молчание, и снова шорох. Встрепенувшись, она села, готовая сорваться с места. Она снова услышала голоса, как раз за собой, и шуршание зарослей ежевики. Она застыла в каменной неподвижности, прислушиваясь к гулкому биению сердца; тут только она поняла, как глупо себя ведет. Никто из людей не может производить такие звуки. Это, должно быть, животное, какой-то небольшой зверек.

Раздвинув листья и ветки, Констанца увидела кролика. Сначала она не могла сообразить, почему он не убегает, почему так дергается, и лишь затем увидела петлю у него на шее, сплетенную из тонкой проволоки. С каждым рывком петля затягивалась все туже.

Констанца разочарованно вскрикнула. Она нагнулась к кролику; тот, полный ужаса, стал биться еще отчаяннее.

– Да тише, тише, – в голос заплакала Констанца. Она никак не могла снять петлю у него с шеи: она была слишком крепкой, и кролик истекал кровью. Первым делом она должна снять ее с ветки, к которой была прикручена проволока, но это было нелегко. Петлю поставили продуманно и умело. Она гнула и ломала ветки. Кролик теперь затих, лишь иногда дергаясь, и Констанца почувствовала прилив надежды и счастья. Кролик все понимает; он знает, что она пришла ему на помощь.

Вот! Она сняла силок. Теперь она может поднять кролика из травы. Она мягко и осторожно взяла его на руки – кролик был совсем маленьким, – принесла его на полянку и положила на солнышке. Встав рядом с ним на колени, она стала гладить его серую шерстку, вытирая с нее кровь оборочками панталон. Кролик лежал на боку, и его миндалевидный глаз смотрел на нее. Сейчас она должна распутать и снять с него петлю, подумала Констанца, распутать ее… Она наклонилась, и крольчонок конвульсивно дернулся.

Констанца отпрянула в испуге. Приподняв голову, крольчонок еще раз дернулся и обмяк. Лапы заскребли по земле. Потекла струйка мочи. В ноздре показалась капелька крови. Затем он застыл на месте. Констанца сразу же поняла, что он мертв. Она никогда раньше не видела ни мертвых животных, ни умирающих, но тут ей все стало ясно. Что-то случилось с глазами крольчонка. Когда она посмотрела в них, то увидела, что зрачки зверька помутнели.

Констанца откинулась назад, ее колотило. Грудь сжало болью. Она не могла проглотить комок в горле, ей хотелось закричать, и она понимала, что могла бы убить человека, который поставил силок.

Внезапно, обуянная яростью, она прыжком вскочила на ноги. Подобрав ветку, она стала кругами носиться по поляне, колотя палкой по траве, по сплетению кустиков ежевики в поисках скрытых силков. Наконец она увидела его – как раз справа от тропки, по которой она явилась, под ветками, которые только что отбросила в сторону. Она остановилась, палка выпала у нее из руки, и она, не веря своим глазам, уставилась на свое открытие.

Это была ловушка на человека, точно такая, как и описывал Фредди. Металлическая пасть, два ряда острых ржавых зубов, взведенная пружина; челюсти злобно ухмылялись ей на солнце.

Несколько мгновений Констанца стояла в неподвижности. Сработает ли капкан? Он может быть старым и сломанным… Констанца присмотрелась к нему. Нет, не похоже, что он сломан. Окружающая трава была несколько примята, словно ставили его недавно; он был прикрыт свежесломанными ветками, и листья на них не успели пожухнуть.

Потрясенная, она долго смотрела на капкан, чувствуя ужас и отвращение, испытывая желание сунуть в него ветку и боясь этого. Но ей хотелось убедиться, что он исправен. Челюсти продолжали скалиться на нее; порывы ветерка покачивали ветки. Почему-то Констанца сразу же потеряла интерес к капкану. Она вспомнила о времени, наверно, не меньше половины четвертого; в лесу стояла тишина, и, должно быть, отец тут не покажется. Она пойдет его разыскивать.

Но первым делом она должна похоронить кролика. Она не может просто так бросить его.

Вернувшись к крольчонку, она погладила его шерстку, которая еще была теплой. Подтеки крови уже засохли. Бедный милый крольчонок. Она сделает для него хорошую могилку. Она снова подобрала палку, выбрала место под березкой и стала ковырять землю. Несколько весенних недель шли дожди, и земля была еще мягкой, но все равно поддавалась с трудом. Отбросив палку, она стала копать голыми руками. Пальцы сразу же стали болеть, она обломала ногти, но все же справилась с задачей. После пятнадцати минут работы она выкопала в земле вместительную нору. Дно ее Констанца тщательно выложила камушками, закрыв их охапками свежесорванной травы. Могилка теперь прямо приглашала к себе, ибо выглядела как гнездышко с ложем. На краю поляны она сорвала пучок диких цветов: желтый чистотел, фиалку и несколько первых примул.

Разложив их вокруг могилки, она присела на пятки, чтобы полюбоваться трудами рук своих, затем осторожно подняла кролика. Она положила его на бок и всунула между передними лапками чистотел, дабы он сопровождал его в дороге к Богу, и засыпала тельце крольчонка слоем травы. Сначала она клала траву так, чтобы голова у него оставалась на виду, словно крольчонок покоится под зеленым одеяльцем. После чего – она не хотела, чтобы земля попала ему в глаза – прикрыла ему и голову. Бросив ритуальный комок песка, Констанца засыпала могилу и утоптала ее, после чего украсила холмик травой и цветами.

Ее крольчонок. Ее тайный крольчонок. Констанца встала на колени рядом с могилкой, склонив голову. И только убрав прядь волос, упавшую ей на щеку, она поняла, что лицо ее влажно от слез. Милый кролик. Только ли из-за крольчонка Констанца, которая никогда не плакала, заливалась слезами?

* * *

С высокой ветки дуба перед Фредди открывался отличный вид. В одном направлении перед ним тянулась тропинка, которая вилась через лес к деревне; по другую сторону за лужайками виднелся дом. Его самого совершенно не было видно, почему он сюда и забрался. Откинувшись назад, Фредди прислонился к стволу дерева и устроился на ветке поудобнее. Затем, удовлетворенно ухмыльнувшись, он вытащил из кармана сигарету, которую утром похитил из комнаты Окленда. Он развернул бумагу, в которой хранил ее, закурил и вдохнул дым. Он слегка закашлялся, но не очень, и испытал удовлетворение своим прогрессом.

Первая сигарета, которую он выклянчил у Каттермола, точнее самокрутка, произвела на него ужасное воздействие: его тошнило, а Каттермол покатывался со смеху. С тех пор Фредди стал осторожнее: одна в день, самое большее – две, а то Окленд заметит, что его запасы иссякают. Сигареты Окленда из лучшего вирджинского табака были высоко оценены Каттермолом. Они были мягкие и ароматные; Фредди испытывал от них легкое головокружение.

Теперь возиться с сигаретой стало для Фредди настоящим искусством: размять, прикурить, небрежно держать в пальцах, выпуская клубы дыма, и наконец потушить. Он старательно подражал актеру Джеральду дю Морье, которого несколько лет назад видел в пьесе, где тот играл джентльмена-грабителя Раффлза. Дю Морье, человек, которым Фредди восхищался больше всех в жизни, как-то по-особенному держал сигарету, и Фредди пытался в точности скопировать все его движения. Только теперь ему наконец удалось добиться успеха; слегка прищуренные глаза, а сигарету надо держать небрежно и вызывающе…

Он докурил и неохотно потушил окурок. Далеко от него в селении в чистое весеннее небо поднималась тонкая струйка дыма. Со своего наблюдательного пункта Фредди видел, как двое мужчин, разговаривая, стоят на тропе, выходящей из леса. Тот, кто прислонился к воротам, был Каттермолом, а другим – Фредди прищурился – был Джек Хеннеси, сын бригадира плотников, работавших у его отца. У Хеннеси была куча сыновей, все работали в поместье, а этот сын, Джек, гулял с одной из горничных в Винтеркомбе, такой пухленькой красоткой по имени Дженна. Фредди почерпнул информацию от своего камердинера Артура Таббса, тощего, обсыпанного угрями парня-кокни, которого взяли из лондонского дома и который не пользовался большой симпатией среди остальных слуг, ведь большинство из них были местными. Фредди тоже недолюбливал Артура, но тот поставлял ему информацию, особенно относительно девушек.

Осведомленность Артура в этой области носила куда более живой характер, чем те отрывочные и путаные сведения, которые Фредди получал от ребят в своей школе. Замечания, касающиеся Дженны и Джека, он выслушивал без большой радости; несколько лет назад, когда ему минуло тринадцать, Фредди испытывал молчаливую страсть к Дженне, о которой так и не дал ей знать. Но теперь страсть сошла на нет, и Фредди понял, как он был глуп. Не имеет смысла бегать за горничной, пусть даже хорошенькой. Еще год-другой, и Фредди будет одерживать куда более внушительные победы. Однако до сих пор, когда Артур говорил, что она гуляет с Джеком, Фредди испытывал приступ острой ревности.

Он повернул голову: Каттермол и Джек Хеннеси расстались. Каттермол возвращался в деревню, а Джек Хеннеси двигался к лесу. Фредди посмотрел на дом и сад, где Мальчик и женоподобный искусствовед из Лондона, Джарвис, играли в теннис; Мальчик уступил подачу Джейн Канингхэм, и та, стоя на задней линии, как раз врезала мяч в сетку.

Мальчику нелегко приходится с таким партнером, подумал Фредди и ухмыльнулся. Все знали, почему тут сегодня появилась Джейн Канингхэм: Гвен и Дентон хотят выдать ее замуж за старшего сына, что позволит Мальчику обладать поместьем в двенадцать тысяч акров и доходом, самое малое, в пятьдесят тысяч фунтов в год. Конечно, Джейн Канингхэм совершенно не интересует Мальчика, за что Фредди не мог его осуждать.

Он презрительно осматривал фигуру Джейн. Высокая, худая, неловкая. У нее были прямые волосы цвета речного песка и узкое, усыпанное веснушками лицо. Она все время читала. И больше того, эта идиотка даже не могла попасть по мячу. Даже Джарвис на нее смотрел так, словно вот-вот потеряет терпение.

Фредди заскучал в своем укрытии; он испытывал потребность в обществе. Может, стоит вернуться домой? Он скользнул взглядом по террасе. Нет, на ней ничего не изменилось, никаких признаков – лишь старая миссис Фитч-Тенч, которая заснула над своей вышивкой. Мать Фредди только что вернулась в дом – Фредди видел, как она сложила зонтик и скрылась из виду, а Эдди Шоукросс, которого Фредди не особенно любил, рассеянно двинулся вдоль боковой стены дома, пару раз глянув из-за плеча.

Фредди смотрел ему вслед, пока Шоукросс тоже не скрылся в доме – скорее всего направился в библиотеку, – и затем стал слезать с дерева. Он пойдет искать Окленда, решил он. Скорее всего тот предпочтет оставаться в одиночестве, но Фредди было ужасно тоскливо. Фредди, мальчик общительный, нуждался в разговоре с кем-то. Кроме того, он прикидывал, стоит ли рассказать Окленду правду о его сигаретах, может, Окленд, расщедрившись, даст ему еще одну. Он не сомневался, где найти Окленда. В березовой роще, у церквушки. Он прогуливался там почти каждый день.

Окленд в самом деле оказался в часовне. Фредди, издалека увидев его, прикинул, что Окленд, наверно, находится здесь уже давно. Тем не менее, войдя в часовню, он удивился. Во-первых, Окленд, похоже, совсем не обрадовался его появлению. Во-вторых, он тяжело дышал, словно недавно совершил пробежку, а в-третьих, книгу – роман сэра Вальтера Скотта – держал вверх ногами.

Фредди никак не мог понять, что все это означает, но решил, что никаких особых загадок тут нет. У Окленда была своя слабость: он терпеть не мог, если кто-то следил за ним. «Главная беда в этом чертовом доме, – случалось, говорил Окленд, – то, что тут ты никогда не можешь побыть один».

Фредди шлепнулся на каменное сиденье и вытер лоб. Он чувствовал, что набрал за зиму лишнего веса, и пояс его новых брюк заметно сдавливал ему живот. Ему не стоило бы брать за завтраком два лишних куска пудинга. Мысли о завтраке вызвали в памяти сцену с отцом, и Фредди тяжело вздохнул.

– Господи. Ну и денек. Сначала я продул тебе в крокет. Потом этот тип Шоукросс надоел мне до смерти. Папаша устроил ужасную сцену. Я думал, что сквозь землю провалюсь. Ты обратил внимание?

– Не очень. – Окленд наконец привел книгу в правильное положение, перевернув ее. Он склонился к странице.

– Черт побери, до чего неудобно… И чего ради Бог нас наделил таким папашей? Я спрашиваю тебя – ведь ни у кого из знакомых во главе семьи нет психа…

– Психа? – Окленд оторвался от книги. – Почему ты так думаешь?

– Да, думаю, – твердо сказал Фредди. – Я думаю, что он чокнутый. Сходит с ума, как мартовский кот. Вечно орет на полных оборотах, заводится без причины. Что-то бормочет про себя. Как-то утром он выпил лосьон для бритья, рассказывал мне Артур.

– Вряд ли твоего камердинера можно считать надежным источником информации.

– Это правда. Откровенно говоря, я думаю, что Дентон выживает из ума. Он стар, как Мафусаил, и уже слюни пускает – ты заметил? Когда пьет вино. И еще пердит. Как-то вечером прямо громыхнул. Я играл с ним в бильярд, он нагнулся над столом – и ба-бах! Все наружу. Словно кто-то из ружья пальнул. А он глянул на собаку, словно это она была виновата, и пинком выставил ее. Будто может обмануть кого-то… Он груб с мамой. Груб с Мальчиком. Он всех унижает. Всучил Мальчику эти дурацкие ружья, хотя знает, что тот терпеть не может стрелять и никакого толка от них не будет. А его пальба… ну ты сам видел. Даже Каттермол беспокоится. Ружье так и ходит кругами, когда он стреляет. Он чуть не уложил Шоукросса в прошлом ноябре. Я понимаю, что Шоукросс напялил дурацкую шляпу, но вряд ли это может быть предлогом, не так ли? Ты не имеешь права стрелять в человека только из-за того, что он не умеет одеваться. Говорю тебе, он сумасшедший. Вспомни ту сцену за ленчем. Я думал, он прямо взорвется. Ну ладно, это было грубо по отношению к Шоукроссу, но вот что касается картин – ты видел, как Эдди смотрел на них? Я лично не понимаю, чего в них такого неправильного. По-моему, гончие чертовски точно выписаны, веселые, жизнерадостные, но…

– Все это не имеет ничего общего с картинами. Или с замечанием Шоукросса. – Окленд захлопнул книгу. Он смотрел на Фредди со смешанным выражением раздражения и насмешки. Порывшись в кармане, он посмотрел на часы, а потом вытащил золотой портсигар.

– Насколько я понимаю, ты уже приобщился, Фредди?

Фредди оцепенел, снова зарделся. Он замялся.

– Похоже, что тебе нужна пока только одна в день, может, две. Одну ты стащил утром, так что, думаю, можешь взять еще одну.

– Окленд…

– Ради Бога. Если тебе нужно, бери. Может, будешь поменьше молоть языком. А если мне повезет, ты вообще унесешь ноги.

Наступила пауза. Фредди прикурил, надеясь, что Окленд обратит внимание, насколько он безукоризненно подражает дю Морье; может, так оно и было, поскольку Окленд сдержанно усмехнулся, но никак не комментировал. Он тоже закурил и, вдохнув и выдохнув дым, задумчиво откинулся к стене.

– Вот что вызвало вспышку, – после паузы продолжил Окленд, – предлогом для нее стало замечание Мальчика. Ты заметил?

– Мальчика? Нет. Я слушал этого педика Джарвиса. А Мальчик говорил с дурочкой Джейн. Да, думаю, с ней он и болтал.

– Конечно, так и было. Мальчик ничего такого не сказал, но дал понять, что не послушался. – Встав, Окленд подошел к дверям и выглянул из них. – Мальчик говорил с Джейн, а та – у Джейн доброе сердце – спросила его о фотографии. Я должен был предупредить ее, чтобы она этого не делала. Как только Мальчик садится на эту тему, его не остановить. Так что мы выслушали детальный перечень всех снимков, которые он успел сделать между завтраком и ленчем. Последний был в Королевской спальне. У него не хватило сообразительности промолчать, а наш отец услышал его. Вот и все.

Окленд произнес слова «Королевская спальня» с отвращением. Фредди уставился на него.

– Из-за этого? Но почему?

– Потому, Фредди, потому, что сегодня вечером эта комната будет занята в первый раз за последние пять лет. И занята Шоукроссом! И папа предпочел бы, чтобы ему не напоминали об этом. Он очень пристрастно относится к этой комнате, как ты знаешь.

– И к тому же не любит Шоукросса.

– Верно.

– На деле он его просто не выносит. Мне Артур рассказывал. Артур говорит: потому, что Шоукросс не джентльмен.

– А ты сам что думаешь, Фредди? – Окленд повернулся, спрашивая. Фредди, удивленный новыми нотками в голосе брата, нахмурился.

– Ну, я толком не знаю. Может, и так. Шоукросс невоспитан, он высокомерен и тщеславен, и у него крохотные белые ручки – ты обратил внимание? Кроме того, он носит просто ужасные костюмы, – засмеялся Фредди. – Ты помнишь тот случай, когда он к синему костюму надел коричневые туфли? А уж шляпы…

Окленд растянул губы в улыбке. Хотя он повернулся к нему, у Фредди появилось ощущение, что мысли Окленда заняты вовсе не разговором.

– Конечно, – самым любезным голосом сказал Окленд. – Конечно, Фредди. Как умно с твоей стороны. Я не сомневаюсь, что ты прав. Эти костюмы. Абсолютно верно. И шляпы. – Он помолчал. – А теперь отчаливай, Фредди. Я собираюсь пройтись. В одиночестве.

Фредди знал, когда брат подшучивает над ним; чувствовал он и когда его не хотят видеть. Он сердито и подозрительно посмотрел на брата и, расставшись с ним, направился к дому.

Как только он исчез из виду, Окленд бросил книгу, огляделся по сторонам и, выйдя из часовни, бегом бросился к березовой роще.

Дженна опередила его и уже была там. Как только она увидела его, то сразу же поняла – что-то случилось. Окленд не мог держать в узде эмоции: старание скрыть чувства, которые вызвал у него разговор с Фредди, заставило его побледнеть от гнева, а зеленые глаза блестели от злости.

Дженна была знакома с этим выражением. Она также знала, кто вызвал его. Они много раз говорили на эту тему.

– Ох, Окленд, Окленд. – Она обняла его. – Не надо. Остынь, не думай о нем.

– Не думать? – взвился Окленд. – Как я могу? Он тут. Я должен общаться. Он у меня перед глазами. Сидеть с ним за столом. Делать вид, что он просто гость, как все остальные. Делать вид, что я не замечаю те улыбочки… те прикосновения, которыми они обмениваются, когда думают, что их никто не видит. У меня появляется желание…

– Окленд…

– Ты обращала внимание на его руки? У него крошечные белые ручки. Он кичится ими. Я думаю, он их мажет каким-то кремом – от него противно несет гвоздикой. Я смотрю на его руки… они никогда не бывают в покое… Он вечно жестикулирует ими, размахивает… и думаю: «Должно быть, они ей нравятся. Моей матери должны нравиться такие руки». Как она может быть такой слепой? Почему они все слепы? Шоукросс. Друг дома. Писатель. Я читал его книги – она меня заставила прочесть. Мелкая дешевка, мне от них захотелось вырвать…

– Окленд, не надо. Только не сейчас.

– Ты понимаешь, что я могу убить его? Прикончить, как бешеного пса.

– На самом деле ты так не думаешь.

– Не думаю? Ты ошибаешься. Это будет очень легко: один выстрел – и все. Или, может, вместо меня это совершит отец – прошлой осенью мне показалось, что он сделал такую попытку, но промахнулся, к сожалению.

– Это был несчастный случай, Окленд…

– Так ли? Или предупреждение? Во всяком случае, он предупрежден еще полгода назад, но продолжает ошиваться здесь. Самодовольно ухмыляться. Подмигивать. Вонять дешевыми духами. Опять намеки на высокие титулы. Он использует нас и в то же время презирает. Он презирает даже мою мать. Он не любит ее – она ему даже не нравится. Он всегда говорит с ней свысока. Этот художник, этот писатель… «О, но моя дорогая леди Каллендер, разве вы не читали?..» Мне хочется взять его за глотку и вытрясти из него душу, чтобы никогда больше не слышать этот омерзительный писклявый голос. Как только она терпит его?

Дженна сделала шаг назад. Окленда трясло от гнева. Имитация Шоукросса – Окленд отлично подражал людям – была полной.

– Ты не должен так говорить. – Она помолчала. – Я тебя не узнаю, когда ты такой.

Окленд не ответил. Он продолжал стоять в окружении берез, и тени их веток голубоватыми пятнами падали ему на лицо. Казалось, что он даже не видит ее.

– Мне лучше уйти, – сказала Дженна. Она двинулась было уходить. Ее движение наконец заставило Окленда очнуться.

– Нет. Не надо. Дженна… – Он перехватил ее, резко притянул к себе и, не отрывая глаз от ее лица, стал касаться его, после чего – все еще полный гневного возбуждения – зарылся у нее в волосах.

– О Господи, о Господи, о Господи. Не уходи. Дай мне прикоснуться к тебе. Держи меня, Дженна. Прогони всех и вся. Сделай так, чтобы все ушло.

* * *

– Боже, спаси меня. Куда же все подевались?

Древняя миссис Фитч-Тенч с трудом приподнялась. Распрямив спину, насколько это ей удалось, она вытерла глаза платком, извлеченным из кожаной емкости, которую продолжала называть ридикюлем, и наконец стала осматривать сад. Миссис Фитч-Тенч могла быть глуховата, но зрение у нее было отменным, особенно на дальнее расстояние. Сад был пуст.

– Не знаю, миссис Фитч-Тенч, – мрачно ответил Фредди.

– Что ты говоришь, мой дорогой мальчик?

– Сказал, я не знаю, миссис Фитч-Тенч! – гаркнул Фредди. – Думаю, все пошли переодеваться. Скоро наступит время чаепития.

– Чаю? Чаю? Конечно же, нет. Мы только что встали из-за ленча.

– Уже почти четыре часа, миссис Фитч-Тенч! – завопил Фредди. – Чай подадут в половине пятого. Ленч был несколько часов назад. Вы уснули.

Миссис Фитч-Тенч укоризненно посмотрела на него:

– Чушь, мой дорогой Фредди. Я никогда не засыпаю. Просто я немного отдохнула. Но я уже иду, уже иду. Ох, дорогой мой, да… Если скоро подадут чай, как ты говоришь, то мне надо пойти к себе…

Фредди встал. Он помог миссис Фитч-Тенч подняться, собрать ридикюль, зонтик, пяльцы с вышивкой, футляр лорнета, томик стихов и шаль. Когда миссис Фитч-Тенч наконец добралась к себе, Фредди вернулся на террасу.

Он еще больше впал во мрачность. Он был обеспокоен и испытывал чувство вины, потому что, несмотря на недавнюю решимость воздерживаться, снова проголодался. Также он маялся от тоски, что не могло улучшить его настроения, все как-то проходило мимо него. Нигде не было ни следа матери, и никого из гостей. Мальчик куда-то провалился. Фредди мельком заметил, что Окленд нырнул в дом через боковые двери, словно бы стараясь никому не попасться на глаза.

Отец тоже вернулся. Фредди видел, как он вывалился из леса, подобно слоноподобному быку; лицо его снова было багровым, он размахивал руками и орал на бедного старого Каттермола. Затем он забухал по террасе и исчез в доме. Он прошел вплотную к Фредди, не потрудившись даже обратить внимание на присутствие собственного сына.

Псих! Фредди уставился на мирный пейзаж перед собой и посмотрел на часы – десять минут пятого, чай будет через двадцать минут – и решил вернуться к себе в комнату, чтобы помыть руки. Он почистит зубы новым зубным порошком – да, лучше избавиться от запаха табака до встречи с матерью.

Приготовления к чаю заставили его оживиться. Насвистывая, он вошел в дом. Он погладил по голове чучело оленя, которого Дентон застрелил в своем шотландском поместье десять лет назад. Поскольку к нему вернулось хорошее настроение, он взбежал по лестнице, прыгая через две ступеньки, и повернул по коридору в западное крыло.

Его мать практиковала раздельное размещение мужчин и женщин: западное крыло предназначалось для размещения холостяков, хотя, это Фредди хорошо знал, никто и не предполагал, что холостяки будут послушно оставаться в нем. Их старания найти комнату женщины, которая им нужна, облегчались тем, что Гвен пришпиливала карточки с именами к дверям спален. Таким образом поиски не занимали много времени.

Проходя мимо дверей, Фредди читал имена на них. Он бросил взгляд в конец коридора, где, отделенная от всего остального дома небольшим холлом, размещалась Королевская спальня, лучшая комната в доме. Фредди ухмыльнулся: сегодня вечером Эдвард Шоукросс будет кататься, как сыр в масле.

Собственная комната Фредди была на втором этаже, почти прямо напротив Королевской. По-прежнему насвистывая, он стукнул в дверь к Окленду, открыл ее и убедился, что в помещении пусто. Побарабанив по дверям Мальчика, он тоже не получил ответа и, полный дружелюбия, открыл ее.

Распахнувшись, она представила его взгляду Мальчика, сидящего на кровати. Руками он обхватил голову и не отрывал взгляда от пола. На кровати рядом с ним валялись штатив и камера.

– Чай! – заорал Фредди. – Идем! Через пятнадцать минут подадут чай. Разомни ноги! Говорю тебе… – Фредди остановился, глядя на брата. – Что-то случилось? Ты прямо зеленый.

– Мне не хочется чаю. – Мальчик поднял глаза на Фредди. Лицо у него было залито бледностью. Его украшали какие-то потеки, и на мгновение у Фредди зародилось подозрение, что его самый старший брат плакал.

– Черт побери! Ты в самом деле какой-то странный. С тобой все в порядке?

– Совершенно. – Мальчик встал. Он повернулся спиной к брату и стал подчеркнуто возиться со штативом. – Тут что-то жарковато. Нечем дышать. Черт бы побрал эту проклятую штуку.

Эти слова изумили Фредди, потому что брат никогда не чертыхался.

– Винт пропал, – растерянно сказал Мальчик. – Один из винтов для ножки. Теперь без него они не будут стоять прямо и…

– Наверно, ты его где-то уронил. Хочешь, я поищу?

– Нет. Не хочу. Ради Бога, оставь ты это дело, ладно, Фредди? – К удивлению Фредди, брат повернулся к нему едва ли не с яростным выражением лица. – Я сам найду его. И помощи мне не надо. И я не нуждаюсь, чтобы ты объяснил мне, как устанавливать штатив…

– Хорошо, хорошо. Я всего лишь хотел тебе помочь. Не стоит сносить мне голову с плеч. Да что вообще с тобой?

– Я говорил тебе. Душно. Голова болит. Слушай, оставил бы ты меня в покое, а?

Скорчив гримасу в спину Мальчика, Фредди послушался.

Оказавшись в своей комнате, он снова стал насвистывать. Сначала у Окленда был приступ плохого настроения, потом – у Мальчика; ну и черт с ними обоими и с их настроением. Фредди направился к умывальнику. Он уже потянулся за зубной щеткой, но вдруг замер.

На постели лежал его вечерний костюм. Брюки, фрак, пластрон рубашки и… то, на что уставился Фредди. На белоснежной глади рубашки лежало… лакомство: один из марципановых птифуров, что мать подавала к кофе. Он был в маленькой бумажной вощеной коробочке и – к счастью – не оставил пятна на рубашке, хотя уже слегка подтаял.

Фредди отнюдь не обрадовался. Это Артуру пришла в голову идея так пошутить?

Он дернул шнур колокольчика, а потом вышел на площадку лестницы.

– Артур, – крикнул он, – что это, черт возьми, значит?

Не последовало ни ответа, ни звука шагов. Он уже был готов вернуться в комнату, как услышал – и совершенно отчетливо – вскрик.

Он удивленно остановился, на мгновение, подумав, что, должно быть, ошибся. Но нет, он услышал его снова, во второй раз. Женский или, может быть, детский вскрик. Фредди прислушался, стоя на площадке. За вторым вскриком наступила тишина. Что бы это ни было – Стини с Констанцей во время игры? – и кто бы его ни издал, больше никаких звуков не последовало.

* * *

– Готовься, – через плечо, даже не глядя на нее, сказал Шоукросс, когда Гвен вошла в Королевскую спальню. Он закрыл на засов дверь, выходящую в западное крыло.

Гвен замялась и, когда Шоукросс повернулся, протянула руку, словно желая или привлечь его, или приласкать. Шоукросс отбросил ее; Гвен, чье неумение держать себя в руках Шоукросс презирал, издала легкий стон.

– И поторопись, – чтобы усилить впечатление, добавил Шоукросс. У него была причина для спешки, единственная и простая: в их распоряжении оставалось чуть больше часа, и Шоукросс хотел как можно насыщеннее использовать его. Гвен же провозится половину этого времени, если он даст ей волю. Без помощи горничной раздевалась она медленно, так же медленно, как делала все остальное; она была медлительна в движениях, в ответах, нетороплива даже в мыслях. Большая, стройная, неловкая, глупая Гвен: порой Шоукросс удивлялся, что именно привлекает его в этой женщине.

Нетрудно было догадаться, что ее обидел его тон.

– О, Эдди, – сказала она, и Шоукросс, обеспокоенный тем, чтобы не терять время на глупые вопросы и заверения, неохотно повернулся к ней. Он знал, как быстрее всего можно добиться сотрудничества от Гвен. Он и раньше пускал в ход этот прием, и Гвен была готова к нему. Без всяких предисловий, глядя сверху вниз ей в глаза, он прижал ладонь к ее груди.

Гвен переодевалась, как минимум, четыре раза на дню, и легкий наряд устричного цвета, в котором она была утром, уже уступил место светло-синему крепдешиновому кимоно. Материал был тонкий, и под ним он почувствовал тяжесть ее крупной груди, ощутил, как в ожидании ласки затвердели соски. Вздохнув, Гвен приблизилась к нему; зрачки ее расширились, губы приоткрылись.

Когда он видел ее такой, преисполненной любви и возбуждения, то начинал откровенно презирать. Это выражение, которое придавало ей и красоту и одухотворенность, просто выводило его из себя. Оно вызывало у него желание наказать ее.