Текст книги "Секстет"

Слушая его, Лассел, вероятно, воображал, что его берут за профессиональные способности, действительно незаурядные, и, разумеется, это обстоятельство тоже сыграло определенную роль. Перед разговором с Ласселом Корт просмотрел все самые значительные фильмы, в которых тот работал, и поговорил со многими знавшими его режиссерами. Он также собрал самые подробные сведения о Колине – происхождение, привилегированная школа, Оксфорд.

Он узнал, что после смерти старшего брата Лассел стал наследником огромного поместья в Англии. Он узнал также, что в восьмилетнем возрасте, когда умерла его мать-американка, Колин получил в наследство все состояние могущественного клана Ланкастеров, так что в двадцать один год он стал очень богатым человеком и ничто не вынуждало его работать. Но он работал, и работал много. Это обстоятельство чрезвычайно интересовало Томаса, выросшего в бедности.

В первый раз встретившись с Колином Ласселом, Корт обнаружил, что тот решительно избегает каких-либо упоминаний о своем происхождении, состоянии, воспитании, старинном доме «Шют-Корт», принадлежавшем его семье уже четыре века. Корт понял также, что этот немного наивный и обаятельный человек ему нравится. Он заметил, что Лассел старается говорить на международном жаргоне киношников и что это ему не всегда удается. Он отметил также чисто английскую манеру Колина одеваться – вещи на нем выглядели элегантными и поношенными одновременно. Лассел мог носить джинсы и рубашку с обтрепанными обшлагами, но из-под обтрепанного обшлага иногда выглядывали часы от «Патек Филип», а ботинки при ближайшем рассмотрении оказывались ручной работы.

– В первый раз я увидел ее на регистрации, – говорил Лассел. – Я был не в очень-то хорошей форме. Перепил накануне, была годовщина… годовщина смерти брата. Мне удалось занять место рядом с ней, но потом я увидел у нее на руке обручальное кольцо. Вот почему я так с ней и не заговорил. Все эти двенадцать тысяч миль я просто сидел и смотрел на нее. – После паузы он продолжал: – Поэтому, когда я прочел ваш сценарий, я понял, что идея мне очень близка. Я понимаю эту надежду. Думаю, что каждый человек втайне надеется, что когда-нибудь он кого-нибудь встретит. Только в наше время в этом как-то не принято признаваться.

Именно тогда Томас Корт и принял решение поработать с ним. Не за его профессиональные качества, а потому что этот англичанин оказался способен понять, что значит одержимость. Это открытие поразило Корта, который привык считать англичан холодными и рассудочными, особенно англичан круга Лассела.

Корт искоса взглянул на жену.

– Проверить противопожарные системы, – говорил теперь Колин на другом конце провода. Корт снова прикрыл трубку рукой. Он бегло просмотрел присланную по факсу статью, написанную какой-то женщиной по имени Женевьева Хантер, о которой он никогда не слышал.

– Почему ты решила, что это пойдет? Ты даже не прочла ее как следует. – Наташа неуверенно взглянула на него.

– Она короткая, Томас. И неплохо написана. Там нет ничего лишнего. Я была очень внимательна, когда говорила с ней. Она, по-видимому, что-то слышала, потому что упомянула о «Конраде».

– Здесь она о нем не упоминает. – Он с раздражением помахал статьей. – А даже если бы и упомянула, это не имело бы никакого значения. Ты же не собираешься там жить.

– Том, это ты так решил. Я могу думать по-другому. И я не собираюсь снова затевать этот спор.

– Ладно, оставим это.

– Я забеспокоилась, когда она заговорила о «Конраде». Ты же знаешь, пойдут слухи, сплетни. А мне надо быть очень осторожной. – Наташа замялась. Ее голос, в котором на мгновение послышалось упрямство, чего Корт терпеть не мог, к концу фразы снова стал мягким и зазвучал примирительно.

– Томас, если бы ты меня тогда слышал, ты был бы доволен. Я сказала ей, что покупаю дом в окрестностях Голливуда. Я ее немного заболтала, и она все съела. Она написала об этом в статье, и я была уверена, что так и будет. Журналистам очень нравится, когда думают, что им удалось извлечь из тебя какую-то новую информацию. – Она слегка улыбнулась. – Видишь, Томас, когда надо, я могу очень неплохо лгать.

По-видимому, этот ответ доставил мало удовольствия ее мужу, о котором она никогда не могла думать как о бывшем муже. Он снова просмотрел текст и отбросил лист в сторону. – Может быть. Но у тебя это получается лучше, когда тобой руковожу я.

– Ты серьезно так считаешь?

– Да, но ты права, статья действительно хорошая. Обо всем и ни о чем. Смотри. – Он снова нажал кнопку на пульте. – Это твой Уайльдфелл-Холл.

Его жена, о которой он никогда не мог думать как о бывшей жене, медленно подошла и посмотрела на экран. Она внимательно изучала угрюмый фасад, потом пустошь, дорогу и наконец бухту в форме подковы.

– Да, – зачарованно выдохнула она. – Да. Только в романе дом расположен не так близко от моря.

– Мы снимаем не роман, мы снимаем фильм по моему сценарию. Мне нужно море. Так лучше.

– Может быть. Может быть.

Она отошла на несколько шагов и устремила на него спокойный взгляд. Простое серое платье, маленький белый воротничок.

Как монахиня, подумал ее муж и тут же с раздражением осознал, что это двойная цитата – из поэмы Мильтона и из записанного на пленку телефонного разговора преследователя Наташи. Потом в голове у него мелькнуло: «Избранные сочинения Мильтона», «Избранные сочинения Джозефа Кинга». Означало ли это совпадение, что Джозеф Кинг с его явно простонародным акцентом уроженца Среднего Запада, извращенным чувством юмора и несомненным чувством языка мог оказаться образованным человеком?

Этот незнакомец по фамилии Кинг мог быть чувствительным, мог быть грубым. Полиция относила его к разряду обычных психов, маньяков, но Корт был с этим не согласен. Кинг отличался тонкой наблюдательностью и умом, его фразы врезались в память. Например, в одном из записанных телефонных разговоров Кинг говорил именно об этом сером платье, описывал, как под мягкой тонкой шерстью вырисовываются линии тела, и описывал, надо сказать, талантливо и точно.

В глубине сознания Корта шевельнулась какая-то мелкая и злая мысль, одновременно он продолжал слушать Колина Лассела, который теперь объяснял, что им необходимо обсудить некоторые детали, связанные с возможными погодными условиями, и что он прилетает завтра в Нью-Йорк утренним рейсом.

– Приезжайте прямо ко мне, – сказал ему Корт. – У вас есть адрес?

Лассел вновь обратился к вопросам безопасности. Он сказал, что требования Корта поражают владельцев отелей, которые усиленно подчеркивают, что Йоркшир – это не Нью-Йорк или Лос-Анджелес и что преступления там случаются чрезвычайно редко. Их постояльцы, даже американцы, всегда так уверены в собственной безопасности, что не запирают на ночь двери гостиничных номеров.

– Зачем ты так причесалась? – спросил Корт, еще раз прикрыв трубку рукой. – Ты же знаешь, что я этого терпеть не могу. Распусти волосы!

– Сейчас? Но Томас…

– Распусти. Меня не было целый месяц. И не так уж много я прошу. – Он видел, кожей ощущал ее сопротивление. Некоторое время она стояла неподвижно, глядя на дверь, потом неуверенно подняла руки. Длинные волосы были стянуты сзади шелковой лентой. Она медленно развязала ее и стала накручивать на запястье. Щеки, потом все лицо и даже шея залились румянцем, она опустила глаза.

– Томас, Джонатан вот-вот вернется. Они все вернутся.

– Этот новый телохранитель. Сколько ему лет?

– Лет? Я не знаю. Наверное, двадцать пять или двадцать шесть. Он служил у какого-то миллиардера. В агентстве сказали…

– Красивый?

– Томас, при чем тут это? Он выполняет свою работу…

– Он красивый?

– Ну да, можно сказать, красивый. Высокий блондин. В деревенском стиле. Томас, у него есть невеста. Она ждет его в каком-то городишке неподалеку от Форт-Уорс. Он тебе понравится.

– Возможно.

– Томас, пожалуйста, перестань висеть на телефоне. Мне нужно с тобой поговорить.

– О чем?

Он посмотрел на нее в упор. Томас ждал, заранее зная ответ и чувствуя, как сквозь необъяснимую ярость пробивается острое желание.

– О той вырезке из газеты, что ты мне прислал. О мужчине, которого нашли в Глэсьер-парке. Ты говорил, что полиция еще должна все проверить, и… Мне хотелось бы знать – он правда мертв, Томас? Это был действительно Джозеф Кинг?

– Новые замки, – продолжал Лассел, – и смежная комната для телохранителя. А теперь…

Снова послышался отдаленный грохот. Это какое-то атавистическое английское празднество, вспомнил Корт, символическое сожжение чучела. Он потянул носом – кондиционированный, очищенный и увлажненный воздух отеля показался ему удушливым и едким.

– Мы обсудим это завтра, – сказал Корт в трубку. – Сейчас мне надо уходить, Колин.

Он положил трубку и долго смотрел на жену испытующим взглядом.

Теперь ее густые длинные черные волосы были распущены. Одна прядь, по форме напоминавшая знак вопроса, лежала на округлости левой груди. Под этой грудью, невидимая ни для кого, кроме любовника, была маленькая родинка, бархатная выпуклость на шелковистой коже, которую он так часто ласкал. Его камера никогда не показывала этой интимной детали, он суеверно скрывал ее – гримом, освещением, изменением угла съемки, потому что это была его родинка, составлявшая часть его тайного знания о теле Наташи. И эту родинку подробно и сладострастно описывал Кинг. Наташа, которую старались по возможности оберегать от звонков преследователя, этого не знала, как не знала и многого другого. Все то, что Кинг знал о ее теле, могло иметь лишь одно возможное объяснение. И все же это объяснение казалось невозможным, потому что его жене не были знакомы ни голос, ни почерк Кинга – во всяком случае, так она говорила много раз.

– Ты хотела бы, чтобы он умер? – холодно проговорил Корт.

– Том, ради Бога, – она беспомощно всплеснула руками. – К чему задавать этот вопрос? Ты же знаешь ответ. Да, я хочу. Я молюсь о том, чтобы его не стало, и пусть это бесчеловечно, мне все равно.

– Они еще не пришли к окончательному заключению. – Он не сводил с нее упорного взгляда. – Им нужно время.

– Но зачем? Зачем? – Кровь отхлынула от ее лица, кожа приобрела мертвенный оттенок.

– Нужно, и все. Это сложно объяснять. – Он замолчал, и в голове у него зазвучал голос Кинга – насмешливый, полный издевки. Всего одна фраза из бесчисленных записанных на магнитофон разговоров, но Корт вдруг ощутил такую боль, словно кто-то ударил его в пах.

Не сводя глаз с жены, он протянул к ней руку. Сразу же посыпались отговорки: мало времени, скоро вернется Джонатан, ей пора в театр, она хотела просто поговорить…

Корт почти не различал ее слов из-за все усиливавшегося шума в ушах, шума, похожего на треск рвущейся магнитофонной ленты.

– Подойди ко мне, – хрипло приказал он. Она отшатнулась, и он яростно сжал руку в кулак. Теперь он не слышал ничего, кроме глухих ударов собственного сердца.

– Подойди ко мне, – повторил он. – Мы не виделись целый месяц.

Пятница, тринадцатое ноября

8

– На берегу, – сказал Томас Корт.

– Черт побери, – сказала строго одетая, седовласая дама в очках, сидевшая рядом с Кортом и делавшая пометки в сценарии. Ее звали Талия Наг, она была одним из самых старых соратников Корта и походила на типичную библиотекаршу. За целую неделю переговоров с Кортом Колин так и не привык к ее манере выражаться – настолько резко она контрастировала с ее внешностью.

– На берегу, – повторил Корт, не обращая ни малейшего внимания на слабые попытки возражения. – Первый раз он видит героиню на берегу.

– Почему? – спросила Талия Наг.

– Потому что я так хочу, – обаятельно улыбнулся ей Корт.

– Лично я считаю, – ядовито-нежно проговорила Талия, – что Гилберт Маркхем – полный болван, а Элен – фригидная сучка. В общем-то мне решительно наплевать, где они встречаются, но…

Взгляды Марио, главного ассистента Корта, и Колина скрестились. Талия Наг пока отставала от них обоих по количеству произнесенных «но» и теперь быстро набирала очки.

– Они не встречаются, – Корт бросил на нее холодный взгляд. – Я сказал, он ее видит. Она у самой воды, он наверху, на скалах. Он следит за ней. Она только недавно появилась в этих местах, и он не знает, кто она такая. На случай, если ты не заметила – обрати внимание, в этом романе очень много подслушивания и подглядывания.

– Да, а в твоем сценарии еще больше. Ладно, черт с ним, я это переживу, но ты уже четыре раза передумывал. Четыре раза, Томас. Сначала они у тебя встречались на пустоши, и это было… Да, это было снято в 1939 году у Сэма Голдуина.

– Совершенно верно, Талия, – вежливо заметил Томас Корт.

– Потом, – продолжала Талия, – потом ты передумал, и они у тебя стали встречаться в доме Маркхэма, как в самом романе. Обалденная скучища. Потом – я говорю об идее номер три, Томас, мне ведь приходится вести счет всему этому дерьму, – потом ночь, она в доме, в Уайльдфелл-Холле, а этот придурок Маркхэм шастает по саду, пытаясь в окно взглянуть на нее. И вот очередная великая идея. Встреча происходит, видите ли, на каком-то дурацком пляже. Этот пляж мне тоже кое-что напоминает, Томми. Как насчет «Женщины французского лейтенанта»? Самого говенного фильма всех времен и народов. Поэтому, может быть, прежде чем снова переворачивать с ног на голову весь график, я услышу хоть что-нибудь вразумительное? Ты это серьезно насчет пляжа? Ты уверен?

Томас Корт сухо улыбнулся. Колин не мог понять, злится ли Корт на Талию или восхищается ею. В его душе крепло подозрение, что все эти споры между Кортом и Талией были просто небольшой пьесой для двоих, и что и тот, и другая от души наслаждались игрой. Он подозревал даже, что сцена была отрепетирована.

Марио Шварц неожиданно ткнул Колина локтем в бок. Он, видно, был того же мнения, что и Колин, и таким образом выражал ему свою поддержку.

– Талия, график все равно приблизительный, – говорил Корт, – поэтому перестань спорить и просто запиши, что я сказал, ладно?

Талия испустила презрительный вздох и что-то нацарапала в сценарии. Корт с хрустом потянулся.

– Хорошо. Идем дальше. Сцена номер восемь, – сказал он. Колин ждал, пока его режиссер как следует увязнет в построениях по поводу сцены восемь, и тогда можно будет вставить следующее «но», если у него, конечно, хватит на это сил. Когда он удостоверился, что никто не смотрит в его сторону, он осторожно пристроил запястье на краешек стола, а потом миллиметр за миллиметром отодвинул обшлаг, чтобы бросить взгляд на часы.

Было почти шесть вечера. Он сидел за этим длинным столом с восьми утра. Предыдущие встречи с Кортом были ужасны, но эта не шла с ними ни в какое сравнение. Корт начал с сообщения, что Ник Хикс наконец подписал контракт и будет играть главную роль – Гилберта Маркхэма. Ника Хикса Колин ненавидел больше всех людей на свете. Он с отвращением вспоминал последнюю встречу с ним в театральном баре и с ужасом думал, что ему придется провести почти год съемок в теснейшей близости с этим человеком. Ник Хикс обладал безграничным самомнением и непрерывно рассуждал об искусстве.

Не успел он оправиться от этого первого удара, нанесенного Кортом с дьявольской усмешкой, как Талия Наг объявила, что звонит Ник Хикс, он вылетает в Нью-Йорк и просит передать Колину Ласселу, что они очень скоро увидятся. Колин решил, что если в мире есть справедливость, то в этот день ничего худшего произойти уже не может. Оказалось, что он ошибся. Теперь он чувствовал себя совершенно вымотанным, опустошенным, ничтожным и страстно мечтал о сигарете.

Где-то на столе, заставленном ингаляторами, без которых Корт не мог обойтись, погребенный под грудой цветных карточек с какими-то пометками, исковерканный до неузнаваемости, лежал безупречно продуманный план натурных съемок, который он с гордостью привез из Англии. И там же лежал черновой график съемок, составленный им в первые дни пребывания в Нью-Йорке, когда он еще не утратил оптимизма.

Этот аккуратный документ, где все было предусмотрено и рассчитано, теперь переделывали, исправляли, кромсали и дополняли. Уже в первые два дня Корт внес весьма существенные изменения, сегодня же он превзошел сам себя. Он менял места натурных съемок – для пятнадцати основных сцен и десяти менее важных. Функции Талии Наг – помимо пререканий с Кортом и взаимных оскорблений – заключались в фиксировании вносимых им изменений, и каждое из них казалось Колину едва ли не катастрофическим. Исполнители, техника, обслуживающий персонал, транспорт, затраты – все это рушилось, как ряд домино в милю длиной, в котором кто-то толкнул первую фишку. Колин уже давно потерял представление о том, где и когда должна происходить та или иная сцена, у него кружилась голова, и его подташнивало, словно он стоял на скале и смотрел вниз, в пучину отчаяния.

Висконти был еще хуже, говорил он себе. Висконти, этот гений, был истинным мегаломаньяком, но все же он сумел к нему приспособиться. Он работал с раздражительным, стареющим, мелочным Дэвидом Лином над фильмом, который так и не вышел на экран. Он выдержал Лина, Трюффо, корейца, поклонника кун-фу, сумасшедшего Поула, не менее сумасшедшего австралийца, нескольких невменяемых британцев и двоих немцев новой волны. Я могу с этим справиться, угрюмо уговаривал он себя. Он на собственном опыте убедился, что режиссер, обладающий трезвым умом и здравым смыслом, – большая редкость, так что ему ничего не оставалось, кроме как пытаться справиться. Однако справляться было бы гораздо легче, имей он возможность закурить.

– Прошу меня извинить, – пробормотал он, вставая.

Томас Корт все так же продолжал свой монолог, и Талия Наг похлопала его по руке.

– Колин хочет пописать, – громко объявила она.

– Разве Талия вам не показала? До конца коридора, потом направо, потом первая дверь налево. Так вот, Талия, в этой сцене, о которой ты упоминала, – где Гилберт Маркхэм ночью в саду. Я хочу это оставить, только надо ее перенести…

Из груди Колина вырвался сдавленный стон. Он быстро вышел. Сегодня в половине восьмого он должен был увидеться с этой удивительной Линдсей Драммонд. Он пригласил ее на обед, и лишь мысль о предстоящей встрече позволяла ему сохранить остатки рассудка.

Ничего страшного, думал он, продвигаясь по длинному неуютному помещению, где Корт жил и работал. Здесь все оскорбляло искушенный взгляд Колина, все казалось заброшенным и неухоженным, все выглядело так, словно Корт только что сюда въехал или собирался съезжать. Сигарета, и он вернется к жизни, почувствует уверенность, мысленно подбадривал он себя. Он вернется к столу и внесет свой вклад, что, вероятно, всех поразит, потому что за весь день он практически ни разу не открыл рта.

А потом он просто объявит, что ему пора уходить. Остальные могут торчать здесь до полуночи, если пожелают, а он будет сидеть в тихом ресторане, есть вкусную еду и давать советы очаровательной Линдсей. А она будет его внимательно слушать и жалеть, когда он пожалуется ей на этого сумасшедшего Корта.

Всю прошлую неделю он только и делал, что давал ей советы – по поводу ее будущего, новой работы, финансовых трудностей и возможности их устранения путем продажи лондонской квартиры и приобретения чего-нибудь подешевле в пригороде.

Не то чтобы он мог удовлетвориться ролью советчика, но надо же было с чего-то начинать, и он постоянно совершенствовал исполнение. Спокойствие, забота, мудрость, благоразумие – именно эту линию, по его мнению, следовало разрабатывать. Колин знал, что роль не совсем ему подходит – спокойствие давалось ему с трудом, а благоразумие было неестественным состоянием, – но он старался изо всех сил. Опыт Колина в отношении прекрасного пола, гораздо более обширный, чем представляли себе большинство женщин, знакомившихся с ним, подсказывал, что с Линдсей надо обращаться с осторожностью. Она была и сама по себе достаточно странной (это ему в ней нравилось), а кроме того, в данное время, по всей видимости, находилась в стрессовом состоянии. Именно поэтому было особенно важно не торопиться.

Принимая во внимание, какое впечатление могло у нее сложиться от первой встречи с ним в Оксфорде, Колин понимал, что путь предстоит нелегкий, но он весело катил вперед на разумной скорости. Он решил, что сегодня вечером можно будет отпустить тормоз и прибавить газу.

Он дошел до грубой кирпичной стены в дальнем конце помещения. Колин открыл дверь и оказался в темном узком коридоре. Он повернул направо, согласно инструкции, и стал шарить рукой по стене, пытаясь нащупать выключатель. Перед тем как у него над головой вспыхнул омерзительный неоновый свет, он успел пройти еще несколько шагов и вдруг замер как вкопанный.

Когда утром Талия вела его этим коридором, все остальные двери, кроме двери в туалетную комнату, были заперты. Теперь же дверь напротив туалета, явно ведущая в спальню Корта, была распахнута. «Частная жизнь. Неприкосновенно», – произнес в его сознании голос, порожденный воспитанием и всеми устоями класса, к которому принадлежал Колин, но было уже поздно.

Он заглянул в спальню, слабо освещенную мертвенным неоновым светом из коридора и уличным фонарем, свет которого проникал в комнату сквозь зарешеченные окна. В комнате стояла чудовищных размеров кровать, задрапированная покрывалом цвета темной запекшейся крови. Рядом с постелью на столике на колесиках, наводившем на мысль об операционной, стоял старомодный магнитофон – не с кассетами, а с бобинами. Колину уже давно не приходилось видеть таких допотопных приспособлений. По бокам от него громоздились горы пленок. На стене за постелью, увеличенный до таких размеров, что он напоминал алтарь, висел знаменитый черно-белый снимок – Наташа Лоуренс в «Смертельном жаре». Колин уставился на него, не в силах оторвать глаз от разреза, идущего по диагонали и рассекающего тело Наташи от левого плеча с маленьким черным пауком до нежной впадины на правом бедре.

– О Боже, – пробормотал Колин себе под нос, отступая. Нетвердо ступая, он двинулся вперед, намереваясь закрыть дверь и спрятать за ней увиденное. Как только он пересек невидимую линию в дверном проеме, зажегся свет – маленькая красная лампочка над кроватью. Колин нервно поглядывал на нее, потому что она могла оказаться частью системы сигнализации, вроде инфракрасных датчиков, которые его отец установил за огромные деньги в большом зале своего дома. С другой стороны, принимая во внимание профессию Томаса Корта, можно было подумать, что лампочка связана с камерой, которая теперь запечатлевает Колина Лассела, вторгающегося в чужую спальню.

Он покраснел до корней волос. Он будет выглядеть шпионом, да он и чувствовал себя шпионом. Сделай вид, что ошибся, посоветовал внутренний голос. Колин постарался придать лицу беспечное выражение, просвистел какую-то мелодию, захлопнул дверь, бросился через коридор к туалетной комнате, распахнул окно, высунул наружу голову и очень быстро выкурил спасительную сигарету.

Через час, к удивлению Колина, Корту вдруг надоело обсуждение. Он объявил, что хочет навестить сына, и даровал всем свободу. Колина мутило от усталости и тревожного предчувствия, все бесконечные разговоры прошедшего дня крутились у него в голове, словно исполняя ритуальный танец, и он отчетливо слышал звуки тамтама, возвещавшие опасность.

Он, Марио и Талия в полном молчании вошли в мрачноватый лифт. Внизу Марио помахал рукой и вприпрыжку удалился.

Талия, которая, несмотря на свою фамилию, была итало-американкой и выросла в Бронксе, смерила Колина взглядом с головы до ног. Колин покорно снес этот взгляд. Где-то вдали, как всегда в этом городе, завывали сирены полицейских машин, из здания напротив доносились тяжелые глухие удары. Никогда Колин не чувствовал себя более англичанином, которому здесь не место, и никогда еще он не чувствовал себя таким подавленным.

Ему очень хотелось спросить Талию, видела ли она разрезанную пополам картину в спальне Корта, но ему мешало прочно укоренившееся в сознании представление о приличиях. Не было ли у Корта какого-либо особого извращения? Мысль о подобной возможности вызывала у Колина испуг и смятение. Ему хотелось выкрикнуть: «Что все это означает?» Колин шел по коридору рядом с Талией и стонал:

– О Боже, Боже, Боже!

– Ничего страшного, скоро привыкнете, – с неожиданной теплотой ответила Талия.

– Декабрь! – простонал он. – Сейчас декабрь. Он собирается начать меньше чем через месяц! Интересно, он представляет себе, что такое Йоркшир в декабре? А в январе? Или ему все равно? Там дожди. Льет как из ведра почти без перерыва. Или идет снег. Деревни отрезаны от мира…

– Спокойно, спокойно, – повторяла Талия.

– Если мы вообще когда-нибудь начнем! Я не удивлюсь, если он перенесет место действия в Калифорнию. Калифорния? Что я говорю! Почему не Индонезия? Бронте в Эквадоре. А как насчет Замбези? Или пусть все происходит в бассейне Амазонки. Почему нет?

– Да успокойтесь вы наконец, – сказала Талия. – Вы ему нравитесь. Он ценит вас.

– Нравлюсь? Я ему нравлюсь? Да он просто хочет меня раздавить. Он пустил псу под хвост несколько месяцев работы.

– Он всегда так делает. И со всеми.

– Этот негодяй сводит меня с ума. Я сижу здесь двенадцать часов, и что я сделал за все это время? Говорил все время «но». Только «но», и ничего больше.

– Послушайте, – заговорила Талия, когда эхо его негодующих возгласов замерло вдали, – если вы хотите выжить, помните одно. Я работаю с ним десять лет, и я знаю…

– Что же вы такое знаете? – вскричал Колин.

– Что он самый лучший, ясно? – Талия похлопала его по руке. – Невозможный, это да, но лучший из всех.

– Он со мной играет. Я это знаю. Я чувствую.

– Ну и что? – Талия улыбнулась. – Черт возьми, вы ведь тоже можете с ним играть. Привет, Колин. – Она покровительственно помахала ему рукой. – Желаю приятно провести вечер. Увидимся завтра. О-о, чуть не забыла. Он хочет, чтобы завтра мы собрались на час раньше. Будем переделывать концовку. Значит, в семь утра, запомнили?

В номере «Пьера» Линдсей готовилась к обеду с Колином. Она сидела на кровати в бюстгальтере и трусиках, а ее приятельница и помощница Пикси накладывала ей на волосы гель с противным запахом. Пикси прониклась симпатией к Колину, чрезвычайно интересовалась предстоящей встречей и возлагала на нее большие надежды. Она решила, что в честь этого события Линдсей должна полностью преобразиться. Для процесса преображения требовалась горячая ванна, а потом великое множество всевозможных масок, мазей, кремов, духов, спреев. У Линдсей, побывавшей в этот день на шести показах, не было сил ни спорить, ни сопротивляться. Пикси, от природы склонная командовать, в полной мере воспользовалась несвойственной Линдсей пассивностью.

– Сиди спокойно, – говорила она, больно впиваясь зубьями расчески в голову Линдсей. – Не забывай, что я тебя преображаю, и, если ты будешь все время крутиться, у меня ничего не получится.

– Пикси, лучше бы ты от меня отстала. Кому какое дело, как я буду выглядеть? Я пытаюсь прочесть эти проклятые телефонные сообщения, а это не так-то просто, когда с тебя снимают скальп.

– Колину есть дело. А эти сообщения ты уже прочла раз пять. Поверни голову налево, мне нужно посмотреть, что у тебя с затылком.

Линдсей, вздохнув, послушно повернула голову. Она действительно знала все эти сообщения наизусть. Во время ее отсутствия звонили Марков и Джиппи. Теперь они были на Крите. «Вот-вот отправимся прямо в объятия Минотавра», – говорилось в послании. Звонила Джини Ламартин-Хантер, так как до сих пор было неясно, собирается ли к ним Линдсей на День Благодарения. Звонил какой-то печальный человек из офиса Лулу Сабатьер (седьмой раз за неделю). Звонили разные скучные люди по поводу ее работы, звонила даже мать Линдсей и заказала сотни две вещей, которые Линдсей должна была непременно купить в Нью-Йорке.

А Роуленд Макгир не звонил ни разу. Ни разу за всю неделю. Возможно, он раздумал проверять ее интуицию, а возможно, его что-то отвлекло. Все та же интуиция подсказывала Линдсей, что именно его отвлекло. Учитывая прошлые победы Роуленда, можно было предположить, что объект его внимания значительно моложе Линдсей, имеет идеальные размеры и в ближайшем будущем будет отвергнут – такова жизнь и таков Роуленд.

– Не знаю даже, зачем я это делаю, – недовольным тоном проговорила Линдсей.

– Ты просто нервничаешь. Что значит «зачем»? Ты собираешься пообедать с очень красивым и сексуальным мужчиной. Тебе повезло. Расслабься.

– Красивым? Сексуальным? Ты о ком?

– Ты что, слепая? – Пикси мечтательно улыбнулась. – Один взгляд этих голубых глаз, и у меня набухают соски. Он восхитителен, этот Колин!..

– Он приятный, – поправила Линдсей. – Добрый, воспитанный, несколько старомодный…

– В постели это не имеет значения. Он не покажется тебе старомодным, уж поверь мне на слово. Вот так всегда, все самое хорошее достается вам, старухам.

– Да мне даже идти не хочется, – вздохнула Линдсей. – Я хочу остаться здесь, лежать в постели и есть шоколад. Из чего все-таки сделана эта штука для волос? Она пахнет пороком.

– Пахнет она просто волшебно. – Пикси с удовольствием потянула носом. – На самом деле это ямс. Не беспокойся, запах скоро выветрится. Это самое последнее слово, новейшее средство. Экологически чистое, только натуральные ингредиенты, препятствует образованию свободных радикалов.

– Ты хочешь сказать, что у меня есть свободные радикалы в волосах?

– В твоем возрасте, Линдсей, у тебя полно свободных радикалов везде. Смотри правде в глаза.

Линдсей смотрела. Она чувствовала, как по всему ее телу ползают свободные радикалы. Они давно уже перестали заниматься такими мелочами, как цвет лица, морщины, думала Линдсей, теперь они взялись за ее голову и сердце.

– Держи голову вот так. – Пикси придирчиво изучала свое творение. – Да, великолепно! Я попыталась воспроизвести изящество причесок тридцатых годов с легким налетом берлинского ночного клуба. Вспомни прическу Марлен Дитрих. Страсть и изысканность одновременно – вот к какому имиджу я стремилась. И, надеюсь, достигла желаемого.

– Никогда в жизни я не выглядела страстной и никогда не чувствовала себя менее изысканной, чем сейчас. Отпусти меня на минутку, Пикси. Я всем этим сыта по горло. От этой дряни у меня голова кружится, а от этой натирки ноги одеревенели.

– Так и должно быть. Это спрей с экстрактом папайи. Подожди немного, скоро ты почувствуешь, что не идешь, а летишь. Слушай, а ведь у тебя очень хорошая кожа. Ты случайно не проходила курс гормональной терапии?

– Дашь ты мне хоть немного передохнуть или нет? И никакого курса гормональной терапии я не проходила. А до климакса мне еще далеко. Имей в виду! – Я только спросила. Нечего обижаться, ты просто слишком чувствительна.