Текст книги "Секстет"

3

—…Темза, – проговорила Линдсей, глядя на белое, бескровное лицо незнакомого, невероятно высокого и худого мужчины. Собственно, лица как такового она почти не различала в сигаретном дыму и каком-то странном тумане, наполнявшем весь огромный, битком набитый людьми зал, но особенно плотном в этом углу, куда ее принесло и выбросило наряду с прочими обломками кораблекрушения.

– Что вы сказали? – переспросил ее собеседник.

Бледнолицый мужчина стоял, прислонившись спиной к колонне, к которой его прибило несколько минут назад. К его правому локтю прижимался толстый коротышка с конским хвостом, державший в одной руке бокал, а в другой – огромную креветку. Он нудно разглагольствовал о фильмах Скорсезе.

– Какая съемка! – восхищался он. – Какие планы! Вы помните эти кадры, снятые в движении?

Следующая порция плавучего человеческого мусора ударила Линдсей в спину. Она покачнулась, но устояла. Линдсей приехала сюда с большим опозданием: к тому времени большая часть гостей уже успела поднабраться. Линдсей беспомощно оглядывалась по сторонам. Больше всего это помещение было похоже на палубу авианосца, здесь действительно свободно разместилось бы несколько самолетов, причем авианосец, по-видимому, шел ко дну – палубу уже заливало. До ушей Линдсей долетали брызги несвязных разговоров, то справа, то слева вздымалась очередная людская волна, она не могла даже толком разглядеть, что творится вокруг, поскольку Лулу Сабатьер распорядилась выключить свет. Все это огромное пространство с обескураживающим переплетением железных лестниц, какими-то выступами, верхними галереями, арочными проемами, которые могли вести куда угодно или не вести никуда, было освещено только свечами. В центре палубы стоял огромный диван алого цвета, к которому пытались пробиться все гости, как будто это была спасательная шлюпка. А под своими ногами Линдсей ощущала дрожь и какую-то таинственную энергию, будто там внизу, в чреве гигантского судна, с ревом вращались турбины. Энергия этой гигантской машины почему-то оказывала стимулирующий эффект, Линдсей чувствовала, что эта энергия влечет ее через тьму и дым к какой-то важной, хотя и неведомой цели. Она чувствовала, что скоро обязательно достигнет берега.

А сейчас она напряженно всматривалась в маячившее перед ней худое лицо Дракулы. Ее собеседник только что чудом уклонился от бокала с коктейлем, которым размахивал его сосед-коротышка, и смотрел на Линдсей с выражением полного отчаяния.

– Не слышу! – орал он. – В этом проклятом месте ничего не слышно.

– Темза, – кричала Линдсей с не меньшим отчаянием. – Я говорила, что этот дом очень трудно найти, правда? Я два раза чуть не въехала в Темзу, пока нашла этот дом.

Она чувствовала, что бледнолицему Дракуле это неинтересно. По-видимому, сама Линдсей тоже его не интересовала, но он пока не позволял себе проявлять это слишком уж откровенно.

– Ну и шум здесь! – прокричал он. – И еще этот долбаный туман. Господи, и зачем только Лулу открыла окна? Я хочу сказать, сейчас как-никак октябрь, и только полному кретину может прийти в голову открывать окна в октябре.

– Если бы Лулу не открыла окна, – прокричала в ответ Линдсей, – мы бы тут все задохнулись.

Дракула моментально оживился.

– А-а, значит, вы знакомы с Лулу? Я не ошибся?

– Довольно близко, – без колебаний ответила Линдсей, которая до сих пор в глаза не видела хозяйку. – Мы с Лулу закадычные подруги.

Это заявление явно обрадовало тощего джентльмена. Он вцепился в руку Линдсей мертвой хваткой и заговорил торопливо:

–…Он действительно здесь? – разобрала с трудом Линдсей. – Но вы-то должны знать! Эта чертова Лулу клялась, что он будет… Единственная причина, по которой я сам здесь… Я непременно должен с ним поговорить… Этот человек был моим богом. Я не преувеличиваю, богом.

– Кто должен быть здесь? – не поняла Линдсей. – О ком вы говорите?

– Корт. Томас Корт.

– Где? – завопил коротышка с конским хвостом, услышав магическое имя.

– Он здесь? Вы сказали, Томас Корт здесь?

– Нет, я сказал, что он должен быть здесь. – Дракула сделал попытку отодвинуться. – Я сказал, что Лулу говорила, что он будет.

– А вы тоже слышали, что будет Корт? – обратился коротышка к Линдсей.

– Я не знаю, – пожала плечами Линдсей.

– Между прочим, – тощий мужчина обращался теперь к ним обоим, – я никогда в жизни не видел Лулу. Столько раз здесь бывал и ни разу ее не видел. Вы можете такое представить?

Эта поразительная информация имела странные последствия. Двое мужчин стали трясти друг другу руки.

– Дай пожать твою руку, дружище! Между прочим, – сказал коротышка, – я начинаю сомневаться в том, что Лулу в действительности существует.

– Вот она говорит, что существует. – Дракула устремил на Линдсей обвиняющий взгляд. – Она с ней хорошо знакома. Близкие подруги…

Коротышка с интересом уставился на Линдсей, и она поняла, что пришла пора менять компанию. Коротышка же требовал сказать ему, где Лулу пребывает в данный момент.

– Потому что, – начал он, пошатываясь, как будто действительно стоял на палубе в сильный шторм, – потому что мне обещали знакомство с Кортом.

– Эта ваша приятельница совершенно неуловима. Она отменяет встречи…

– Не отвечает ни на какие распроклятые звонки, прячется черт знает где…

– Но сегодня она здесь. Меня заверили. Лулу здесь… и Томас Корт.

Линдсей попыталась улизнуть, но ее снова вытолкнула вперед группа шумных гостей.

– Вот он, – решилась на хитрость Линдсей, которой уже смертельно надоели эти два балаганных шута. – Он вон там, у входной двери, – повторила она, мило улыбаясь. – Разве вы не видите? Вон там, рядом с Лулу.

Она указала в противоположный конец зала. Там, в самой гуще гостей, стояла высокая и экстравагантно одетая дама в летах, возвышавшаяся над толпой, как мрачный и потрепанный непогодой маяк. Никто из окружавших ее людей не был Томасом Кортом – режиссер пользовался такой известностью, что даже Линдсей узнала бы его, а высокая женщина, кажется, не имела никакого отношения к Лулу Сабатьер, но Дракула и Коротышка заслуживали такого розыгрыша, а дама, без сомнения, была самой скучной особой из всех, с кем Линдсей когда-либо была знакома. При встрече она всегда хватала Линдсей за руку и, пригвоздив ее к стене, начинала рассказывать свой сценарий – сцену за сценой.

– Вон та женщина, – снова указала Линдсей, – в накидке. Это Лулу. Она только что вошла вместе с Томасом Кортом. Кажется, с ними еще Шарон Стоун.

– Бог ты мой! – Дракула и Коротышка вздрогнули и, рассекая волны, устремились в указанном направлении. По залу, подобно порыву свежего бриза, пронеслось: «Томас Корт, Томас Корт», и целый сонм аутсайдеров – два, четыре, десяток, три десятка – пустился вдогонку за лидерами.

Разрозненные течения закрутились в водовороте, слились в единый мощный поток, устремившийся к даме в накидке. Линдсей провожала взглядом эту армаду с величайшим удовлетворением. Женщина-маяк, не избалованная вниманием публики, отреагировала на внезапную популярность очевидным недоумением, а Линдсей благоразумно решила, что пора скрыться за горизонтом.

К тому времени она провела на приеме от силы час, но ей казалось, что время растянулось до бесконечности. Еще в самом начале, когда она только припарковала наконец машину и вошла в здание, она утратила чувство реальности, и время начало выделывать с ней разные фокусы. Усталая сорокалетняя женщина – Линдсей Драммонд – в прохладе лифта вдруг превратилась в тридцатилетнюю.

В лифте было несколько зеркал и необыкновенно удачное освещение. Глядя на хорошо одетую, красивую женщину, многократно отраженную в зеркалах и которая не могла быть не кем иным, кроме как ее собственным отражением, Линдсей ощущала подъем, обычно предшествующий удачному вечеру и пьянящий, как терпкое вино. Однако истинным источником этого возбуждения, как осознала Линдсей несколько мгновений спустя, были не отражения сами по себе, а откровенно восхищенный взгляд высокого темноволосого американца, придержавшего для нее дверь лифта и обладавшего отдаленным сходством с Роулендом Макгиром. Именно это сходство и дало ей шанс почувствовать себя тридцатилетней – возраст, когда жизнь еще многое обещает. Но тут американец небрежно заметил: «Неплохое платьице, детка», в результате чего моментально утратил всякое сходство с Роулендом, а Линдсей сразу стало столько, сколько ей и было на самом деле – тридцать восемь.

Теперь же, по прошествии часа, ей было не то шестьдесят пять, не то восемьдесят два. Она никогда не курила, но сейчас ей очень хотелось сигарету. И глоток алкоголя. Возможно, тогда все эти лягушки вдруг превратились бы в принцев, женщины-василиски обратились бы к ней с приветственными улыбками, а воздух стал бы источать дружелюбие и остроумие. Но, поскольку это чудесное превращение было невозможным, следовало срочно найти Маркова и Джиппи и бежать отсюда прочь.

Уверенность и спокойствие, повторяла про себя Линдсей, пробираясь между тесными группками людей, не обращавших на нее ни малейшего внимания. Она успела взять бокал шампанского с подноса спешившего мимо официанта и нашла относительно спокойное и тихое пристанище в оконной нише. Половину бокала она выпила с той скоростью, с какой обычно принимают лекарство. Ей казалось, что здесь, за этой огромной тяжелой портьерой, сооруженной из простой парусины, но отделанной роскошным шелком, она может спрятаться от надоедливых и неинтересных собеседников.

Она смотрела в окно на черный, размытый наплывами тумана рукав Темзы. Внизу под окном раскинулся сад, подсвеченный как театральная сцена, с темным прудом в центре, подстриженным кустарником и бледными статуями. Это был волшебный сад, а плавный изгиб окаймлявшей его реки прибавлял ему очарования, и это зрелище, а может быть, шампанское наконец внесли в ее душу некое подобие успокоения. Перегнувшись через чугунную балюстраду, Линдсей вдыхала насыщенный влагой городской воздух. Неужели она в Лондоне? Ей казалось, что с ней происходит что-то странное. Так должна была чувствовать себя Алиса, когда она стала совсем крошечной, сделав несколько глотков из бутылки с надписью «Выпей меня», что и позволило ей проникнуть в Страну чудес.

Линдсей вдруг вспомнила, как она читала вслух эту историю семилетнему сыну. Это было время постоянной подспудной боли, время, когда ее бывший муж, которого покинули удача и последняя любовница, вернулся к Линдсей.

Это было время, когда она вдруг осознала, что больше не любит его, что он ей не нужен. Она помнила, как смотрела на него, стоявшего в дверях, и удивлялась, что вышла замуж за человека, который в действительности ей не нравился, которого она не уважала и на которого потратила столько времени понапрасну. Надо же было быть такой идиоткой, думала она тогда.

Да, все это было, но эти болезненные воспоминания ничего не значили по сравнению с живой памятью о тех вечерах, которые она проводила наедине с сыном. Эта память приковывала ее к прошлому прочнее якорной цепи. Эти благословенные часы, мирные вечера, когда они, Том и Линдсей, сидя в круге света от настольной лампы, были поглощены удивительной историей Алисы, остались с ней навсегда.

С тех пор прошло больше десяти лет. Линдсей снова ощутила знакомый болезненный укол сожаления. Подобные блаженные состояния не могут длиться долго, детство уходит, и даже самые мудрые детские книги навсегда откладываются в сторону. Дети растут, и теперь сын все меньше и меньше нуждался в ее обществе.

Глядя на реку, она думала о том, что было бы большим утешением знать, что кто-то все еще нуждается в ней и ее любви – мужчина, муж, человек, с которым прожиты вместе долгие годы. Линдсей иногда думала, что ей было бы гораздо легче приспособиться к нынешнему состоянию, если бы она была не одна. Она ущипнула себя – испытанный прием – и дала сама себе хороший нагоняй. Потом она решительно отвернулась от реки и прекрасного сада, располагавших к ностальгии и жалости к себе.

Она снова бросилась в бурные воды приема, пытаясь убедить себя, что ей здесь нравится.

Через некоторое время ей удалось захватить маленького официанта с огромным и основательно нагруженным подносом. Он откупился от нее крошечными, но изысканными подношениями – бекасиными яйцами с черными трюфелями и блинами, на которых поблескивала икра – как выснилось, настоящая. Линдсей безуспешно оглядывалась вокруг в поисках Маркова, но не видела ни его самого, ни его друга Джиппи. Все люди, с которыми ей приходилось перебрасываться дежурными фразами, упивались рассказами о себе: моя компания, мой роман, моя роль, мой сценарий, мой доход, мой агент, мой имидж, моя жена, мой муж, моя любовница… Линдсей снова пришлось спасаться бегством.

Ей пришло в голову, что из зала должен быть ход в этот манящий сад. Она стала осторожно пробираться в направлении, которое казалось ей правильным.

Наконец она оказалась в длинном белом коридоре, где стены были почти сплошь увешаны афишами знаменитых фильмов и кадрами из них: «Касабланка», «Унесенные ветром», «Жюль и Джим», «Смертельный жар», «Похитители велосипедов». Линдсей смотрела их все – многие с сыном, который любил кино и хорошо его знал. Она замедлила шаги у плаката с кадром из третьего и самого известного фильма Томаса Корта «Смертельный жар».

Кадр был так известен, что он уже вошел в коллективное сознание и был запечатлен в умах множества людей вне зависимости от того, смотрели они фильм или нет. Этот образ, воспроизведенный на миллионах футболок, Линдсей впервые увидела восемнадцать месяцев назад на фасаде кинотеатра на Мэдисон-авеню. Тогда он произвел на нее сильное впечатление интригующим сочетанием красоты и порочности, и, глядя на него сейчас, она снова испытала необычайное волнение.

Наташа Лоуренс была снята со спины, с мастерски решенной подсветкой. Тогда она еще была женой Томаса Корта, но сразу за премьерой последовал развод. Ее обнаженная спина слева была обрамлена ниспадающим белым полотенцем, а фон впереди и справа образовывала белая стена. Изумительного лица Наташи не было видно, а ее волосы были коротко пострижены. Поднятой правой рукой она опиралась о стену, а левая была вытянута вдоль тела, тень углубляла впадину на слегка изогнутой спине.

Этот образ вызывал явные ассоциации с некоторыми набросками Энгра, воспевающего красоту и выразительность женской спины, хотя Наташа Лоуренс, разумеется, ничуть не походила сложением ни на одну из Энгровых натурщиц. Внимание привлекали в первую очередь изысканная матовая белизна кожи и изгиб тонкой шеи, а ощущение мощной сексуальности создавалось отнюдь не за счет буйства плоти. Потом постепенно взгляд зрителя фиксировался на том, что поначалу воспринималось просто как родинка на левой лопатке. Однако при ближайшем рассмотрении пятно оказывалось не родинкой и не татуировкой, а пауком – настоящим пауком, не особенно крупным, с тонкими лапками и черной выпуклой спинкой. Поняв, что это такое, многие женщины вскрикивали, а Линдсей, которая в общем-то спокойно относилась к паукам, почувствовала тем не менее некоторое отвращение. Именно этого и пытался добиться Томас Корт, по мнению Роуленда Макгира, считавшего Корта великим мастером манипулировать чувствами зрителей.

Линдсей уже собиралась двинуться дальше по коридору к лестнице, которая, как она надеялась, могла привести ее в сад, но тут случилось небольшое происшествие. Сделав шаг назад, она налетела на кого-то и, быстро обернувшись, извинилась. Женщина, так же, как и Линдсей, вздрогнувшая от неожиданности, все же умудрилась удержать в руках четыре больших блюда.

– Вот это да, – произнесла она с сильным австралийским или новозеландским акцентом, когда с блюда упала одна-единственная оливка и, покатившись по полу, остановилась у стены.

Линдсей виновато взглянула на женщину. Она была высокой и сухопарой, с крупным носом и крупными передними зубами. Старушечьи очки в круглой оправе производили странное впечатление рядом с пышными и длинными волосами, почти совершенно седыми. Седина вводила в заблуждение, но, присмотревшись, Линдсей поняла, что женщине лет сорок, не больше. Ее одежда наводила на мысль об униформе – аккуратное черное платье с белыми воротничком и манжетами, но без фартука. Официантка? Линдсей посмотрела на четыре блюда, которые женщина так ловко держала.

– Здесь есть неплохие вещи, – сказала женщина, проследив за взглядом Линдсей.

По-видимому, она совершила удачный налет на буфет, потому что на блюдах громоздились сыры и виноград, куски пирога, блестящая пирамидка икры. Линдсей заметила также клешню омара, а на самом большом блюде были аппетитно разложены крошечные тартинки, пирожные, меренги, марципановые фигурки и шоколадные птифуры. Сверху там лежало замечательное зеленоватое марципановое яблоко с розовым бочком и гвоздикой вместо черенка, очень похожее на настоящее. К немалому удивлению Линдсей, сухопарая женщина вдруг протянула ей это яблоко.

– Правда, прелесть? – Яблоко действительно казалось очень соблазнительным. – Миссис Сабатьер очень довольна своими поставщиками кондитерских изделий.

– Наверно, мне не следовало бы быть здесь, – пробормотала Линдсей. Она вынула из яблока черенок-гвоздику и ввиду отсутствия более подходящего места сунула ее в карман.

– Ничего, все в порядке.

– Видите ли, раньше я неплохо переносила приемы, но, видно, утратила сноровку.

– Вы тут ни при чем, здесь кто угодно спятит. – Женщина улыбнулась и стала похожа на кролика.

Она двинулась дальше по коридору, а Линдсей последовала за ней.

– Я просто думала… Мне захотелось попасть в сад.

– В сад? – Женщина резко остановилась.

– Миссис Сабатьер не будет возражать? Я смотрела на сад сверху. Там так красиво. И такие замечательные статуи…

Женщина слегка задумалась, потом пожала плечами.

– Думаю, все в порядке. В любом случае миссис Сабатьер уже давно в постели. Она бегает от этих своих вечеров, как от чумы. А вы…

– Мое имя Линдсей Драммонд. Я работаю в «Корреспонденте».

Женщина смерила ее испытующим взглядом.

– Да, я думаю, миссис Сабатьер не стала бы возражать. Лестница вон там. Если вас кто-нибудь остановит, скажите, что Пат разрешила.

– Пат? Я сегодня слышала это имя. Вы, кажется, помощница миссис Сабатьер?

– Да, это я. – Она ободряюще кивнула. – Все в порядке. Все двери открыты. Ключи не понадобятся.

С этими словами она снова быстро двинулась по коридору с Линдсей по пятам. Около лестницы она свернула к книжным полкам у стены, без единого слова открыла потайную дверцу и исчезла. «Как в кино», – подумала Линдсей, внимательно изучая фальшивые корешки книг. В полках не было заметно ни малейшей щели. Она стала спускаться по лестнице и на последнем повороте наконец-то обнаружила Маркова и Джиппи. Все вместе они вышли в сад.

– Прелестное местечко, не правда ли? – заметил Марков. – Там, наверху, сущий ад. Кретин на кретине, и ни малейших признаков Томаса Корта. Мы видели, как ты стояла у окна. Мы помахали, но ты нас не заметила, и тогда мы укрылись здесь.

Линдсей не слушала. Она как завороженная оглядывалась по сторонам. Тайный сад, невидимый с улицы, невидимый из всех остальных зданий, кроме того, где она только что находилась. Туман стлался над живыми изгородями, стоял над темной и неподвижной поверхностью пруда. Здесь было тихо, как за городом – до ее ушей доносился только плеск воды, а шум приема здесь превращался в глухое жужжание невидимых пчел. Здесь не было слышно транспорта и не было видно города, только на противоположном берегу Темзы возвышалось какое-то промышленное здание, но в темноте и тумане его очертания напоминали скорее очертания собора. Сначала она шла рука об руку с Марковым и Джиппи, но теперь бродила сама по себе, прикасалась к каменному одеянию богини, источенному временем, к пьедесталу, на котором стоял пылающий страстью бог, потом она встала на цыпочки и коснулась слепых глаз нереиды.

– Марков, Джиппи, посмотрите, – сказала она. – Разве она не прекрасна? Днем она, конечно, слепа, но луна дала ей зрение. Она смотрит за реку. Марков, который час?

– Почти полночь, Линдсей.

Линдсей пошла дальше по дорожке, ведущей к реке. Она рассеянно гладила ровно подстриженную живую изгородь и думала о том, что, может быть, Джиппи привел ее в этот сад и именно здесь она в первый раз за весь вечер ощутила спокойствие.

Она прошла через проем в живой изгороди, подошла к деревянной балюстраде и стала смотреть вниз, на медленно текущую реку. Туман то почти полностью заволакивал воду, то расступался, вода была гладкой и черной, как жидкое стекло. В ней были видны то разбивавшиеся течением, то вновь собиравшиеся воедино отражения луны, фонарей и запрокинутое лицо Офелии, бледное и полустертое водой, смотревшее на Линдсей из глубины подводного мира.

Где-то далеко на церковной башне пробили часы – последние минуты последнего часа последнего дня перед ночью мертвых. Линдсей думала о Роуленде Макгире, вдруг оказавшемся совсем рядом в то самое мгновение, когда она шагнула в сад. Она должна поступить так, как решила, и здесь, в этом саду, попрощаться с ним навсегда.

На этой неделе Роуленда не было в Лондоне. Он взял первый за год отпуск в газете, где работал редактором, и теперь вместе с друзьями должен был карабкаться на очередную вершину, а может быть, у него изменились планы – а он был склонен менять планы, – и он решил встретиться со старым другом, с которым вместе учился в Оксфорде и который был каким-то образом связан с кинопромышленностью. Этот друг хотел, чтобы Роуленд присоединился к нему в Йоркшире и помог в осуществлении какого-то загадочного проекта. Почему ему вдруг могла потребоваться помощь именно Роуленда, Линдсей было неизвестно.

Шотландия. Йоркшир. Линдсей закрыла глаза, пытаясь максимально сосредоточиться. Где-то за ее спиной Марков как всегда безостановочно болтал ни о чем, а Джиппи расхаживал взад-вперед по дорожке с озабоченным видом. Линдсей сосредоточилась: Йоркшир, сказала себе она, и тут же воображение живо и подробно создало образ Роуленда.

Наверное, сейчас он находился в каком-нибудь уединенном месте – он всегда любил уединение. Роуленд, конечно, читал, и на нем был зеленый свитер, который она подарила ему на прошлое Рождество, свитер такого же цвета, как и его глаза.

– Может быть, я ошибаюсь, – донесся до нее голос Маркова, – но вам не кажется, что это место начинает напоминать Арктику? Джиппи, ты чувствуешь, какой поднялся ветер? Как в Сибири. Ноги у меня ледяные, нос тоже ледяной, руки…

– Марков, ради Бога, заткнись! – в сердцах воскликнула Линдсей и вернулась в свои мысли.

А может быть, он захочет ей позвонить… Было бы замечательно, если бы телефонный разговор начался с какого-нибудь важного слова, например, «дорогая». Да, «дорогая» подошло бы как нельзя лучше. Однако воображение Линдсей отличалось известным педантизмом и требовало правдоподобия. Поэтому Роуленд не произнес ни этого, ни какого-либо иного нежного слова, а обратился к ней просто по имени, как и всегда.

А потом – Линдсей совершенно явственно слышала его голос – он отеческим тоном стал рассказывать, чем он занимался на прошлой неделе. Он спросил, чем занималась она, и сказал, что скоро возвращается в Лондон.

А еще он сказал, что рад слышать ее голос, что с нетерпением ждет новой встречи.

Линдсей мысленно повесила трубку. Подобные разговоры происходили между ними сотни раз – спокойные, дружеские, – и от этих разговоров у нее разрывалось сердце. Разумеется, этого Роуленд не знал, по крайней мере, Линдсей надеялась, что он этого не знает, потому что она умела скрывать свои чувства и занималась этим вот уже три года.

Линдсей открыла глаза, почувствовав, что настал нужный момент. Она посмотрела вниз, на темную воду, и сказала Роуленду «прощай». «Пусть он уйдет, ради Бога, пусть он уйдет, – мысленно произнесла она и потом, поскольку желала ему только хорошего, добавила: – Пусть он найдет женщину, которая даст ему заслуженное счастье, и пусть это произойдет завтра, сегодня, вчера…»

Несомненно, это было заклинание. Она чувствовала его силу, но чувствовала также, что оно потеряет силу, если не совершить каких-то дополнительных магических действий. Поэтому она три раза постучала по дереву и скрестила средний и указательный пальцы, но всего этого ей показалось недостаточно, нужно было что-то вроде жертвоприношения. Надеясь, что ни Марков, ни Джиппи на нее не смотрят, она открыла сумочку. В ней лежало сложенное во много раз письмо Роуленда. Это было даже не письмо, скорее записка, и она касалась работы, но Линдсей почти три года всегда носила ее с собой как талисман, потому что ничего другого от Роуленда Макгира у нее не было. Маленький бумажный квадратик. Линдсей не стала его разворачивать, потому что чувствовала, что если сейчас прочтет записку, то у нее не хватит духу довести дело до конца. Впрочем, она знала эти несколько строчек наизусть. Перегнувшись через балюстраду, она бросила бесценный клочок. Сначала бумажка не хотела падать, потом она медленно опустилась на воду, как бледный мотылек, и Линдсей увидела, как ее безвозвратно уносит течением.

На нее нахлынула печаль, но вместе с тем она ощущала безмерное облегчение. Линдсей вернулась к мужчинам. Марков продолжал ворчать по поводу погоды, а спокойный взгляд Джиппи был устремлен куда-то вдаль. Именно тогда, взглянув на Джиппи, Линдсей задала себе запоздалый вопрос, не имеет ли он отношения ко всему, что она только что совершила. В конце концов, именно Джиппи предложил Маркову добыть для нее приглашение на этот вечер, именно под его влиянием Линдсей оставила приглашение у себя, и теперь она подозревала, что ее окончательное решение было принято тоже не без участия Джиппи. Разве не странно было, что Марков и Джиппи провели весь вечер в саду, словно поджидая ее. Молчаливость и отстраненность Джиппи всегда заставляли забывать о его присутствии, но после каждой встречи у Линдсей возникало ощущение, что он действительно каким-то таинственным образом влияет на нее – взглядом, незаметным движением руки.

Теперь у нее появилось еще более сильное ощущение, что Джиппи направлял ее действия и продолжает делать это. Легко касаясь локтя Линдсей, Джиппи проводил ее по белому коридору. Марков теперь шел впереди. Линдсей чувствовала, что Джиппи хочет что-то ей сказать и что он ведет ее к какой-то цели. Глядя на его бледное сосредоточенное лицо, она поняла, что эта цель совсем близко.

Путешествие через бурное море гостей оказалось не самым легким приключением. Сильное течение подхватило их и понесло. До слуха Линдсей долетело кем-то произнесенное имя Корта. Она услышала, что коварная Лулу Сабатьер одновременно устроила точно такие же приемы в честь премьеры «Дьявола» в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе и что – главное предательство! – Томас Корт, по слухам, находился на одном из них.

Наконец они беспрепятственно достигли дверей. Джиппи и Марков проводили Линдсей к ее машине по тихой и темной улочке. Они шли по узкой мостовой, и каждый их шаг эхом отдавался от темных высоких стен заброшенных пакгаузов с их ржавеющими лестницами и лебедками. Слабый ветер доносил плеск воды о глинистый берег. Линдсей все время чувствовала, что Джиппи хочет заговорить и сражается с нежелающими выходить наружу словами. Почти за полмили от дворца Лулу они нашли машину Линдсей, припаркованную у старой полуразрушенной церкви. Из ниоткуда на совершенно пустынной улице вдруг появилось такси, которого несколько мгновений назад потребовал Марков, но никто не удивился: когда Джиппи был рядом, такие чудеса случались довольно часто.

– Завтра Греция, – сказал Марков, целуя Линдсей. – Синее небо, солнце, языческие храмы и божественные отели. Желаю приятно провести время в Оксфорде и Нью-Йорке. Увидимся, когда вернемся, дорогая. Мы уезжаем на рассвете.

Потом он принялся спорить с водителем такси – он всегда вступал в споры с таксистами, – как лучше проехать к его дому.

– До свидания, Джиппи, – сказала Линдсей и вдруг поцеловала его. – Надеюсь, вы хорошо отдохнете. Пришли мне открытку, ладно?

– П-п-пришлю. Я… – Последовала длинная мучительная пауза. Зная, что Джиппи наконец решился сказать то, что могло оказаться очень важным, Линдсей молча ждала, пока он справится с непослушными звуками.

– Й-о-о, – Джиппи болезненно сморщился, его карие глаза умоляюще смотрели в глаза Линдсей. Она не пыталась подсказать, потому что это могло только ухудшить дело. Налетел порыв ветра, она зябко передернула плечами.

– Й-о-рк… – наконец удалось ему произнести. Линдсей удивленно взглянула на Джиппи. Теперь его лоб был покрыт капельками пота, а лицо побледнело. Она мягко взяла его за руку.

– Йорк? Ты имеешь в виду Йоркшир, Джиппи? Я думала об Йоркшире, когда мы были в саду. Ты это знал?

Он кивнул, потом затряс головой, сильно сжал ее руку. Его рука была холодна, как лед.

– Авто-о-о… – он не докончил слова. Линдсей оглянулась на свой автомобиль. Может, Джиппи пытался сказать «автомобиль»?

– Джиппи, тебе плохо? – встревоженно спросила она. – Мне кажется, ты… – Она умолкла, потому что собиралась произнести слово «боишься», но в последнюю секунду не решилась его выговорить. Она чувствовала беспокойство, какая-то леденящая тревога передалась ей через холодную руку Джиппи. У него дрожали губы от усилий, он смотрел на нее с какой-то собачьей преданностью, а она не могла понять, что выражает его лицо – печаль или радость. У него судорожно дернулась голова, и вдруг он четко и без запинки произнес:

– Автоответчик. Проверь автоответчик.

Линдсей не ожидала столь прозаического откровения, ведь, как уверял всех Марков, каждое слово Джиппи имело второй, тайный смысл. Но то, что она услышала, было уж очень банально.

– Автоответчик, Джиппи? Но я и так его всегда проверяю.

Но приступ красноречия у Джиппи прошел. На этот раз он не кивнул и не покачал головой, вместо этого он подарил ей одну из своих самых добрых и сердечных улыбок. Эту улыбку она вспомнила потом, когда смогла оценить последствия совета Джиппи. Он сжал ее руку и сел в такси рядом с Марковым. Автомобиль тронулся, мужчины помахали ей.

Озадаченная непонятным советом Джиппи, дома Линдсей сразу же проверила факс и автоответчик, и надежда, разгоревшаяся по дороге, угасла. Ни одного факса, ни одного сообщения. Красный глазок автоответчика смотрел на нее будто с насмешкой. Никто ей не звонил – ни из Йоркшира, ни из Шотландии.