Текст книги "На что способна умница"
Автор книги: Салли Николс
Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Сэди
Мэй шла вместе с матерью и членами квакерского общества суфражисток – Лигой друзей избирательного права для женщин. А Нелл, конечно, шагала вместе с Федерацией суфражисток Восточного Лондона. Суфражистские общества назначали места встречи, собирались, ждали опоздавших и выдвигались к начальной точке марша. Здесь были и самодельные плакаты, и костюмы, приходили люди самых разных возрастов и убеждений. Явились все – от суфражистской организации актеров до колонны ланкаширских фабричных работниц в деревянных башмаках. Пожилая дама в кресле на колесах держала плакат: «Мать, бабушка, налогоплательщица, суфражистка». Соломенная шляпка девочки была отделана лентами суфражистских цветов.
Мэй, потеряв терпение, пробиралась сквозь толпы до тех пор, пока не нашла ФСВЛ и Нелл.
– Нелл! Нелл!
Обе девочки были взволнованы и немного встревожены предстоящим: Мэй от волнения стала более говорливой и то и дело хихикала, а Нелл держалась скованнее, чем обычно, постоянно сжимала и разжимала кулаки и переминалась с ноги на ногу.
Мэй схватила Нелл за руку.
– Так ты пришла! То есть ничего странного, конечно, но… как же я рада тебя видеть! – Бросив взгляд на пожилую суфражистку, которая с любопытством поглядывала на них, Мэй оттащила Нелл подальше. – Пойдем знакомиться с моей подругой Сэди! – прошептала она громче, чем планировала. – Она… ну, словом, сама понимаешь. Как мы.
Сэди стояла, прислонившись к витрине какого-то магазина, и курила. Нелл ожидала, что отличия Сэди от других будут очевидными – как ее собственные. И в какой-то мере оказалась права: в этой девушке все буквально кричало о мятежности – от короткой стрижки, черного обруча для волос и отсутствия шляпы до сигареты в длинном нефритовом мундштуке, аккуратных маленьких полусапожек, видных из-под подола, и красной помады. Но, несмотря на короткие волосы, Сэди была определенно женственной. При виде ее по всему телу Нелл пробежала странная дрожь. Что бы там ни говорила Мэй, Нелл не верилось в существование иного мира таких людей, как мы. Неужели придется признать, что он все-таки есть?
Сэди неторопливо затянулась табачным дымом, медленно выпустила его и окинула Нелл оценивающим взглядом.
– Так-так, – сказала она Мэй.
– Это и есть Нелл, – с восторгом выпалила Мэй. Рядом с Сэди она казалась еще младше, чем обычно.
Сэди метнула в Нелл взгляд, который та не смогла истолковать, – одновременно довольный, насмешливый и заговорщицкий.
– Она с суфражистками Восточного Лондона. – И Мэй широко заулыбалась Сэди, лучась счастьем.
– Ты прямо как кошка, которой достались сливки, – усмехнулась Сэди. Она кивнула Нелл, а потом, увидев, что какая-то женщина машет ей из толпы, небрежно помахала в ответ, отделилась от стены, бросила Мэй «увидимся» и ушла.
– Видишь? – возбужденно защебетала Мэй. – Далеко не везде приходится скрываться, я же тебе говорила. Ну, как тебе? Она чудо, правда?
Воображала, думала Нелл. Но с виду ничего, хоть и воображала.
– Угу, – коротко ответила она, не доверяя собственному голосу и слыша, как кровь шумит в ушах. «Такие люди, как я, – словно твердила Нелл. – Такие, как я. Такие, как я».
Агрессия
К тому времени как они достигли арки Веллингтона, ворота уже были закрыты, к ним стягивались пешие и конные полицейские. Вокруг собралось множество зевак. У Ивлин сжалось сердце. Впервые она поняла, что в уговорах Тедди есть смысл. Это уже не игра в Жанну д’Арк, где она произносит благородные речи и все с жаром поддерживают ее. Это эпизод с атакой кавалерии.
Когда Ивлин и Тедди приблизились к воротам, битва – а происходящее и вправду напоминало битву, несмотря на увлеченных зрителей и обилие юбок, – была в разгаре. Насколько могла судить Ивлин, толпа женщин теснила полицейское оцепление, а полиция пыталась отогнать толпу. Цепочка полицейских протянулась далеко по обе стороны от арки. Ивлин и Тедди переглянулись.
– Ну и ну, – сказал он. – Понятия не имел, что королевская семья настолько чопорна. Столько шуму и суеты, и все из-за нежелания читать дамское письмо!
– А я бы назвала это грубостью.
Ивлин била легкая дрожь. Шум битвы – кроме битвы, иного названия не подберешь – был оглушительным. Женщины, подступавшие к оцеплению, издавали вопли и рев. Ивлин взяла Тедди за руку, он пожал ее.
– Напугалась?
– Нет, – твердо произнесла она.
– А я – да. Что ж… долиною смертной тени[8]8
«Долиною смертной тени…» – Ветхий завет, Псалтирь, Псалом 22.
[Закрыть], стало быть?
– Порой, – мрачно призналась Ивлин, – я задаюсь вопросом, почему просто не оставила тебя дома.
Позднее они устроились в «Мэзон Лион» у Мраморной арки и чашку за чашкой пили чай с песочным печеньем. Зал был полон семей – с покупками, набитыми пакетами, свертками, – официантки протискивались между столиками с тарелками сэндвичей, трио музыкантов бодро наигрывало попурри из Гилберта и Салливана, а Ивлин никак не могла опомниться.
– Что же это все-таки было? – спросила она.
– По-моему, – ответил Тедди, – именно это и называется полицейским произволом.
– Так или иначе, это было ужасно бесчеловечно, – заключила Ивлин.
Она не знала, сколько женщин арестовали, но явно несколько десятков. На ее глазах их силой заталкивали в полицейские фургоны. Женщины лягались, вопили, бросались на полицейских с кулаками. Ивлин видела, как одну женщину схватили за грудь и толкнули на землю. Другую избили дубинкой.
– В защиту полицейских и справедливости ради отмечу, – снова заговорил Тедди, – что эти твои дамы чертовски свирепы. Ни за что не хотел бы встретиться с кем-нибудь из них в темном переулке, можешь мне поверить.
– С кем-нибудь из нас, ты хотел сказать, – поправила Ивлин.
Но в душе она была согласна с Тедди. Суфражисток обвиняли в «неженственности», и она всегда считала, что это неудачная шутка. Пухленькая социалистка мисс Плом – неженственная? Или миниатюрная мисс Кольер, вся в фиолетовом?
Однако после увиденного сегодня ее уверенность пошатнулась. На ее глазах суфражистка напала на полицейского с чем-то вроде хлыста для верховой езды. Другая огрела сержанта тростью. Едва ли можно было винить полицейских за то, что они не остались в долгу. Последней каплей для Ивлин стал вид скорчившейся женщины, избитой дубинкой.
Тедди положил ладонь на плечо Ивлин.
– Хватит? – спросил он.
Тедди был бледен, Ивлин кивнула.
В принципе Ивлин считала, что женщина, ударившая полицейского, ничем не хуже мужчины, ударившего полицейского. Ведь как-никак, порой полицейские напрашиваются сами. Она не сомневалась, что сегодня несколько блюстителей закона получили по заслугам.
Но придерживаться принципов в теории – одно дело, а видеть их в действии – совсем другое. Ивлин никогда не придавала особого значения хорошим манерам. Но сегодня женщины вокруг нее вели себя так, что она невольно холодела.
Оторвав взгляд от своего печенья, она увидела, что Тедди наблюдает за ней со странным выражением на лице.
– Ивлин… не надо больше ходить на такие марши, хорошо? – попросил он.
– Не понимаю, какое тебе дело до того, буду я на них ходить или нет.
– Я не шучу. Если хочешь, продавай газеты, носи щиты – вряд ли при этом ты пострадаешь, разве что кто-нибудь начнет швыряться в тебя гнилыми фруктами. Но от таких акций, как сегодня, держись подальше, ладно?
– Посмотрим, – отозвалась Ивлин. Случившееся потрясло ее сильнее, чем она соглашалась признать. Но это еще не значило, что теперь Тедди вправе командовать ею.
– Ивлин, тебя могли убить, – не успокаивался он, и она нетерпеливо отмахнулась:
– Ой, не будь таким занудой. Неужели у тебя нет такого, ради чего ты готов рискнуть жизнью?
– Будь я проклят, если такое у меня когда-либо появится, – заявил Тедди. – Уж точно я не стал бы умирать ради чего-то. Если только ради кого-то.
– А, ради людей.
Ивлин мрачно задумалась о том, что, видимо, в этом и заключается разница между ней и Тедди. Она понимала, что кому-то придется рисковать жизнью – к примеру, чтобы спасти Хетти из горящего дома, – но, если уж на то пошло, никогда не могла представить себя в этой роли. Гораздо проще было воображать свою гибель за дело освобождения женщин. Но Тедди, такой осмотрительный и благоразумный, Тедди наверняка бросился бы в огонь не задумываясь, чтобы спасти Хетти.
Мысль оказалась угнетающей, и, чтобы отвлечься, Ивлин отломила печенье и заговорила:
– Лучше бы ты не забивал себе голову мыслями о спасении меня из горящего дома. Благодарю покорно, но я как-нибудь справлюсь сама.
– Ах, эти современные женщины! – воскликнул Тедди, протянул руку, забрал остаток печенья и отправил его в рот. – Сплошная романтика!
Освобождение
Нелл вопила во весь голос. Все началось с возгласов: «Голоса женщинам! Голоса женщинам! Голоса женщинам!»
Но по мере того как шум усиливался – свистели полицейские, визжали женщины, выкрики стали менее связными и слились в яростный, невнятный, радостный и гневный вой.
Вот это ей по душе! Вон они, эти люди, которые всю жизнь угнетали ее и ее близких: полицейские, политики, богачи, мужчины. Она размахивала тростью и орала. Может, ее арестуют. Ну и пусть, ей плевать! Нелл еще ни разу не попадала под арест, но всегда втайне хотела этого.
Но вдруг ей подумалось, что в случае ареста она лишится работы, а этого никак нельзя допустить. Поэтому на самом деле она не ударила ни одного полицейского и не разбила ни единого окна. Зато примкнула к толпе юбок, напиравших на полицейский кордон, и надрывала глотку вместе с ними, вкладывая в крики всю свою ярость: на фабрику, где ей платили вполовину меньше, чем мужчинам, на дни стирки, из-за которых ей приходилось пропускать школу, на мальчишек и девчонок Кони-лейн. Выплескивала накопившуюся злость на весь огромный мир, мир мужчин.
И ей это адски нравилось.
Последствия
О выступлении суфражисток написали две газеты – «Дейли скетч» и «Дейли грэфик».
В доме Ивлин читали только «Таймс». Поэтому она лишь в понедельник вечером узнала, как преподнесли случившееся читателям.
В понедельник после школы она задержалась на уроке музыки и домой вернулась лишь в шестом часу. И едва успела переступить порог, как Кезия, очевидно поджидавшая ее, вылетела из гостиной.
– Ну, знаешь ли! Ты все-таки напросилась! Папа так зол, что буквально мечет громы и молнии. Кто-то у него на работе показал ему газету со статьей, там был снимок, а на снимке – вы с Тедди. Скандал будет ужасный.
– Да ну? – отозвалась Ивлин, снимая школьное пальто и шляпку так беспечно, как только могла. – А по-моему, если я и решила провести воскресный день, побывав в Букингемском дворце, папу это совершенно не касается.
– Ничего себе! – восхитилась Кезия. – Посмотрим, как ты скажешь то же самое в глаза папе.
– Запросто, – ответила Ивлин, и в этот момент дверь кабинета отца открылась и на пороге возник он сам с непривычно хмурым видом.
– Можно тебя на минутку, Ивлин?
Отцовский кабинет считался территорией, запретной для детей во всех случаях, кроме из ряда вон выходящих. Таких, как день, когда Тедди и Ивлин сбежали из дома, чтобы поступить в цирковую труппу. Или когда Ивлин выиграла школьную стипендию. Или тот ужасный день, когда их крошечный брат умер от скарлатины в возрасте одного месяца от роду. Сколько бы раз Ивлин ни твердила себе, что она уже почти взрослая, в кабинет к отцу она шла с тем же отвратительным ощущением упавшего сердца, как и к школьной директрисе.
Мистер Коллис сидел за столом, перед ним лежал номер «Дейли грэфик», который он протянул Ивлин.
– Ивлин, не будешь ли ты так любезна объяснить мне, что все это значит? – спросил он.
Ивлин взяла газету. Прямо под заголовком «Суфражистские беспорядки у Букингемского дворца» была помещена фотография, сделанная во время марша. На переднем плане Тедди – на его лицо падала тень от шляпы-канотье, тем не менее это был определенно он. Еще четче получилась Ивлин в нескольких шагах за ним: с неопределенным, довольно отчужденным выражением она смотрела на толпу.
Вот ведь как, мелькнуло у нее. О более эффектном разоблачении она не смела и мечтать. Отложив газету на стол, она произнесла, старательно изображая почти полное безразличие:
– Ну что ж. Поскольку вы с мамой решили, что мне нельзя продолжить образование, я всерьез заинтересовалась правами женщин. Внезапно оказалось, что они… имеют ко мне настолько непосредственное отношение, что мы с Тедди побывали на суфражистском митинге у Альберт-холла. И это было так любопытно, что я вступила в хампстедскую организацию суфражисток. А в выходные мы ходили к Букингемскому дворцу, и знаешь, в этом нет ничего предосудительного. Если уж на то пошло, закон нарушали сами полицейские, и…
– Довольно! – Отец уставился на нее. – Ивлин, это совсем не шутки. По-моему, ты даже не представляешь себе, с кем связалась. Ты не знаешь – да и откуда тебе знать? – что творят эти женщины. А именно – действительно опасные и бессмысленные акты насилия. Ты попадешь в тюрьму. Ты можешь погибнуть. На свете мало вещей, ради которых стоит умирать, Ивлин. Неужели это одна из них?
На Ивлин вдруг накатило внезапное и совсем не подобающее почтительной дочери желание расхохотаться.
– Но послушай, папа, – ответила она так терпеливо, как только могла, – конечно же, я все это знаю. Вчера я шагала рядом с женщинами, побывавшими в тюрьме. Они совсем не такие, как ты думаешь. Мне кажется, если бы ты познакомился с ними, они бы тебе понравились.
– Понравились? – Отец заморгал. – Дорогая моя! – В растерянности он надел очки и снова снял их. – Понимаю, тебе, наверное, кажется, что попасть в тюрьму – это шикарно и эффектно… – Он имеет в виду Жанну д’Арк, догадалась Ивлин, вспоминая, как в детстве они с Китом и Тедди играли в святую Жанну в саду и привязывали ее, Ивлин, к столбу для бельевых веревок скакалками, приговаривая к мученической смерти. – Но поверь, милая, в тюремной камере нет ровным счетом ничего романтичного.
«Тебе-то откуда знать, каково там, в тюрьме?» – думала Ивлин. До этого момента у нее не было ни малейшего желания по своей воле попадать за решетку, но теперь эта перспектива показалась заманчивой.
– Да знаю я, – ответила она. – Но разве важное дело не стоит того, чтобы за него страдали? Как на войне. Знаешь, это ведь тоже своего рода война. – Увидев недоумение на лице отца, она мягко пояснила: – Война за свободу.
– Свободу! – Он расхохотался. – Дорогая! Кто же ты тогда – белая рабыня? Какой еще свободы тебе не хватает?
Она беспомощно смотрела на него и думала, как ему втолковать.
– Всякой, – ответила она. – Всякой, папа. Я хочу учиться в университете. Хочу сама зарабатывать на жизнь, заниматься настоящим и полезным делом, как будет заниматься им Кит. Хочу голосовать за того, кто разделяет мои убеждения и добивается того, чего хочу я, а не чего хочет мой муж. Хочу иметь те же права, как и любой мужчина, – права на… да на что угодно! Право видеться с детьми, если я разведусь. Право… – Она осеклась.
Отец озадаченно глядел на нее.
– Но послушай, Ивлин, – начал он, – надеюсь, тебе никогда не придется зарабатывать на жизнь самой. Надеюсь, у тебя будет семья и дети. Или ты предпочла бы жить в чужой семье приживалкой, как мисс Перринг?
– Я предпочла бы, – свирепо парировала Ивлин, – жить в мире, где женщины могут делать все то же, что и мужчины.
Отец лишь покачал головой. А Ивлин вдруг ощутила, как у нее внутри вскипает ярость.
– Ничего смешного! Не смей делать вид, будто это смешно, или я завизжу!
Мистер Коллис поджал губы.
– Хорошо, – произнес он. – Предположим, у тебя есть право голоса, а завтра выборы. За кого ты решила бы голосовать?
– Я…
Ивлин смутилась. Постыдная истина заключалась в том, что она ни малейшего понятия не имела, как ответить на вопрос. И лишь очень смутно представляла себе, за что выступает та или иная политическая партия. Она знала, что отец всегда голосует за тори, но никак не могла уяснить, в чем именно заключается разница между тори и либералами. Суфражистки призывали голосовать за лейбористов, так как они поддерживали борьбу за избирательное право для женщин. Но у лейбористов не было надежды выиграть выборы, поэтому она не понимала, какой смысл голосовать за них. Вдобавок ей казалось предательством по отношению к мистеру Морану голосовать за партию его рабочих – после всех неприятностей, которых он натерпелся с забастовками. Но будь она проклята, если станет голосовать за ту же партию, что и отец, или за либералов и этого мерзавца мистера Асквита, который виноват в принудительном кормлении, «Законе кошки-мышки»[9]9
«Кошки – мышки» – закон, принятый в 1913 году, согласно которому, если заключенная объявляла голодовку, ее не должны были кормили насильно, как раньше. Охранники ждали, пока она ослабеет до полусмерти, и затем освобождали.
[Закрыть] и множестве других злодейств.
Как обычно, решив дать ответ с тем расчетом, чтобы посильнее досадить отцу, она с достоинством объяснила:
– Я голосовала бы за Всеирландскую лигу. По-моему, бедным ирландцам давно уже пора добиться гомруля.
– За Всеирландскую лигу! – Он рассмеялся. – Дорогая моя Ивлин, да ведь они едва ли выставят своих кандидатов от Хампстеда! – Он покачал головой. – Я слышал, вы, девушки, сейчас повально увлеклись выборами. Но никто и не ждет от женщин понимания политики, так что с моей стороны было некрасиво задавать тебе подобные вопросы.
Ивлин вспыхнула. Она терпеть не могла, когда ее выставляли на посмешище.
– И как же мне, по-твоему, научиться разбираться в политике? – осведомилась она. – Мне ведь даже газету читать запрещено! Если уж я получу право голоса, я, черт побери, прочитаю про всех кандидатов, а этим, насколько я могу судить, не утруждается даже большинство мужчин!
Она знала, что вырвавшееся у нее черт побери взбесит отца, – так и вышло. Его лицо стало суровым.
– Что ж, – ответил мистер Коллис, – может быть. Но я не собираюсь сидеть сложа руки, пока ты губишь собственную жизнь. Эти женщины – никакие не героини, Ивлин. А варварски жестокие, склонные к насилию преступницы. – Отец поднялся. – Больше ни с кем из них ты не увидишься, – решил он. – Как и с Тедди, пока он не научится вести себя ответственно. Сразу после школы ты будешь возвращаться домой, и, если выяснится, что ты не заслуживаешь доверия, я велю мисс Перринг повсюду следовать за тобой по пятам. А когда вернешься из школы, из дома не выйдешь – кроме как в сопровождении матери, мисс Перринг или меня. Я ясно выразился?
Ивлин вспыхнула.
– Абсолютно, – подтвердила она. – И ты еще имеешь наглость спрашивать, какой такой свободы мне не хватает!
Круто повернувшись, она широкими шагами покинула кабинет и грохнула дверью, к восхищению Хетти и Кезии, ждавших на лестнице.
Ивлин всегда предпочитала оставлять за собой последнее слово.
Зал собраний
Религиозное общество Друзей, которое обычно называли просто квакерами, проводило молитвенное собрание в воскресенье утром. Зал собраний был квадратный, просторный, заставленный длинными деревянными скамьями, которые концентрическими кругами располагались вокруг стола с Библией и томиком с заголовком «Христианская вера и обряды». В дальнем конце зала находились места для старейшин, где вместе с другими старейшинами общины устроилась миссис Торнтон. Мэй видела, как она сидит со спокойным выражением лица, сложив руки на коленях. Зал был наполовину полон, все молчали.
Взгляд Мэй блуждал по залу. Все ее попытки объяснить обычаи квакеров озадачивали ее школьных подруг.
– Так вы просто сидите и молчите?
– Да.
– Но зачем?
– Так полагается, чтобы слушать. Бога или… наверное, Святого Духа. Квакеры считают, что религия – это не только то, о чем читаешь в Библии, или то, во что тебе говорят верить, хотя, конечно, и это тоже. По их мнению, религия еще и в том, что ты можешь сказать сам. Вот почему у нас нет ни пасторов, ни священников. Все мы просто равны.
Это особенно нравилось ей в квакерах. Всю работу – от посещения недужных до ухода за местом погребения – делили на всех, кто составлял собрание, как на мужчин, так и на женщин. Для Мэй равенство было не просто политической целью, но и религиозной истиной. В какой еще религии такая женщина, как ее мать, могла занимать место на скамье старейшин? В какой еще религии сама Мэй имела право встать и заговорить, если к этому призвал ее дух?
И все эти люди стали бы слушать.
Мэй знала, что на собрании полагается вслушиваться в себя. Но у нее не получалось. Вместо этого в голове вертелось единственное слово.
Нелл, думала она. Нелл, Нелл.
После вечера, проведенного вдвоем в ее комнате, Мэй встречалась с Нелл еще три раза. Однажды они отправились в Виктория-парк и долго бродили по узким дорожкам, пока Нелл рассказывала про суфражисток, а Мэй – про лесбиянок. Во второй раз они побывали в «Кинодворце», смотрели фильм с Чарли Чаплином и держались в темноте за руки. А потом были беспорядки у арки Веллингтона. В схватке Мэй не участвовала – пацифисты-квакеры старались любой ценой избегать насилия – но видела, что там происходило. И не знала, ввязалась Нелл в драку или нет. Мэй казалось, что это маловероятно. Ведь в марше участвовало много женщин, и большинство их не пытались оказывать сопротивления полицейским. И тем не менее.
Закрывая глаза, Мэй как наяву видела Нелл такой, как в купальне в Бау, – готовой пустить в ход свое оружие против всякого, кто встанет на ее пути. Мэй понимала, что ей следовало бы тревожиться за Нелл, но она была спокойна. И поймала себя на мысли, что почти хочет, чтобы Нелл ввязалась в драку, хоть и ужасно думать так, когда считаешься пацифистом. Но нарисованный фантазией образ Нелл, с «субботним вечером» в руке нападающей на констебля, был великолепен. И немножко пугал Мэй тем, что немыслимо возбуждал.
Нелл, думала она. Нелл.
Вот она, девчонка, в которую невозможно не влюбиться.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?