Текст книги "Обитель Апельсинового Дерева"

Снаружи ждала карета. При виде ее железных бортов Лот ужаснулся и тут же задумался, какая лошадь сумеет стронуть ее с места. А потом увидел какая.

К нему обернулась огромная волчья голова; с тяжелой зубастой челюсти свисала нитка слюны.

Зверь был больше медведя ростом. Его толстая шея переходила в змеиное туловище, опиравшееся на мощные лапы или поддерживаемое парой кожистых крыльев. Второе чудище рядом с ним было покрыто серой шерстью. Глаза у них были одинаковые. Угли из Огненного Чрева.

Жакули.

Потомство виверны и волка.

– Стой смирно, – прошептал Кит. – В бестиариях говорится, что они атакуют при внезапном движении.

Один из жакули зарычал. Лоту хотелось осенить себя знаком меча, но он не смел шевельнуться.

Сколько же драконьего племени пробудилось в Искалине?

Погонщиком был искалинец с сальными волосами.

– Полагаю, благородные Артелот и Китстон? – обратился он к инисцам.

Кит ответил невнятным мычанием. Погонщик сдвинул рычаг, развернув лесенку в несколько ступеней.

– Сундуки оставьте, – буркнул он. – Залезайте.

Они послушались.

В карете их ждала женщина в тяжелом багровом платье и вуали из плотного черного кружева. Она носила длинные бархатные перчатки с оборками у локтя. На поясе висел филигранный ароматический шар.

– Благородный Артелот, благородный Китстон, – тихо приветствовала она их. Сквозь вуаль Лот различал только ее темные глаза. – Добро пожаловать в Перунту. Я Приесса Йеларигас, первая дама опочивальни ее сиятельства донматы Маросы в драконьем царстве Искалин.

Она была здорова. У пораженного чумой не могло быть столь нежного голоса.

– Благодарю, что встретила нас, моя госпожа. – Лот сумел овладеть своим голосом. Кит вслед за ним втиснулся в карету. – Для нас честь быть принятыми ко двору короля Сигосо.

– Принять вас – честь для его величества.

Снаружи щелкнул кнут, карета рывком сдвинулась с места.

– Признаться, я удивлен, что ее сиятельство послала навстречу нам столь высокопоставленную даму, – заметил Лот. – Ведь этот город полон больных.

– Если Безымянный желает отдать мою жизнь чуме, да будет так, – невозмутимо ответила она.

Лот стиснул зубы. Подумать только: еще недавно эти люди клялись в верности Сабран и Добродетелям.

– Вам привычнее, чтобы карету тянули лошади, мои господа, – продолжала дама Приесса. – Но с ними мы ехали бы через Искалин много дней. Жакули легконоги и не знают устали.

Она сложила руки на коленях. Ее пальцы поверх перчаток украшали несколько золотых колец.

– Вам надо отдохнуть, – сказала она. – Как бы быстро мы ни ехали – путь неблизкий, мои господа.

Лот попытался улыбнуться:

– Я предпочел бы любоваться видами.

– Как пожелаете.

На самом деле в темноте за окном ничего не было видно, но он не смог бы уснуть в такой близости от змеелюбки.

Здесь драконьи земли. Надо подняться с шелковой подушки благородства и открыть в себе шпиона. Надо закалиться для встречи с опасностями. И Лот, сидя рядом с задремавшим Китом, старался прямо держать голову, одной силой воли удерживал открытыми веки и приносил обеты Святому.

Он примет тот путь, на который его толкнули. Он станет искать принца Вилстана. Он постарается вернуть своей королеве отца. И найти дорогу домой.

Он не знал, спала ли Приесса Йеларигас или всю ночь следила за ним.

В волосах у нее был дым. Она чуяла запах.

– О Добродетели! Где вы ее нашли?

– Представь себе, на колокольне.

Шаги.

– Святой, это же госпожа Дариан! Немедля сообщите ее величеству. И врача сюда.

Язык углем жег рот. Как только незнакомцы ее выпустили, она окунулась в лихорадочный сон.

Она снова была ребенком, пряталась от солнца в тени дерева. Плоды висели над головой – высоко, не дотянуться, а Йонду звала ее: «Иди сюда, Эда, иди посмотри!»

Потом настоятельница поднесла чашу к ее губам, сказав, что в ней кровь Матери. У питья был вкус солнца, и смеха, и молитвы. Потом она вот так горела несколько дней, горела, пока огонь не выплавил из нее неведение. В тот день Эда родилась заново.

Когда она очнулась, знакомая женщина, стоя у постели, наливала воды из кувшина в миску.

– Мег!

Маргрет обернулась так поспешно, что едва не сшибла кувшин:

– Эда! – Рассмеявшись от облегчения, она наклонилась, поцеловала ее в лоб. – Ох, слава Святому. Ты не первый день без чувств. Врачи говорили о малярии, потом о потнице, потом о чуме…

– Сабран… – прохрипела Эда. – Мег, она цела?

– Прежде надо разобраться, цела ли ты. – Мег пощупала ей щеки, шею. – Что-нибудь болит? Врача привести?

– Не надо врача. Со мной все прекрасно. – Эда облизнула губы. – У тебя есть попить?

– Конечно.

Мег наполнила чашку и поднесла ей к губам. Эда проглотила немного эля.

– Тебя нашли на колокольне, – сказала Маргрет. – Что ты там делала?

Эда мысленно соединила обрывки лжи.

– В библиотеке свернула не туда. Дверь в часовую башню была открыта, и я решила посмотреть. Вот и оказалась там, когда прилетел зверь. Должно быть… это от его ужасного дыма у меня приключилась горячка. – Не дав Маргрет ничего больше спросить, она сказала: – А теперь скажи мне, как Сабран.

– Сабран я никогда еще не видела такой бодрой, и весь Инис знает, что Фиридел не сумел коснуться ее своим пламенем.

– Где теперь змей?

Маргрет вернула чашку на столик у кровати и смочила в миске с водой кусок материи.

– Скрылся. – Она наморщила лоб. – Никто не погиб, но несколько складов он поджег. По словам капитана Куделя, город на грани. Сабран выслала глашатаев уверить жителей, что они под ее защитой, но никто не может поверить в пробуждение высшего западника.

– Этого следовало ожидать, – сказала Эда. – Создания поменьше зашевелились не вчера.

– Да, но не высшие. К счастью, в городе почти никто не догадывается, что они видели правое крыло Безымянного. Все гобелены с его изображениями спрятаны тут, у нас. – Маргрет отжала тряпку. – И его, и его адских родичей.

– Он сказал, что Камот уже проснулся. – Эда сделала еще глоток эля. – И Гелвезу недолго ждать.

– Хорошо хоть остальные давно мертвы. И конечно, сам Безымянный не вернется. Не вернется, пока жива кровь Беретнета.

Эда хотела приподняться, но руки у нее задрожали, и она снова упала на подушки. Маргрет, отойдя к дверям, сказала что-то слуге и вернулась.

– Мег, – обратилась к ней Эда, пока подруга утирала ей лоб. – Я знаю, что с Лотом.

Маргрет замерла:

– Он тебе писал?

– Нет. – Эда бросила взгляд на дверь. – Я подслушала разговор герцогов Духа с Сабран. Комб уверяет, будто Лот отправился на разведку в Карскаро – разузнать, что там творится и поискать Вилстана Чекана. Сказал, будто Лот отбыл без разрешения… но мы обе, я думаю, понимаем, как было дело.

Маргрет медленно села. Рука ее потянулась к животу.

– Спаси, Святой, моего брата, – пробормотала она. – Какой из него шпион. Комб приговорил его к смерти.

Спустилось молчание, только птицы звенели за окном.

– Я ему говорила, Эда, – сказала наконец Маргрет. – Говорила, что дружба с королевой не то что с кем другим и чтобы он остерегся. Но разве Лот послушает. – Она грустно, сухо улыбнулась. – Брат всех людей считает такими же хорошими, как он сам.

Эда хотела бы найти слова утешения, но они замирали на языке. Слишком велика была грозившая Лоту опасность.

– Знаю. Я тоже его предупреждала. – Она взяла подругу за руку. – Может, он еще сумеет найти путь домой.

– Я знаю, в Карскаро он долго не протянет.

– Ты можешь подать Комбу прошение, чтобы вернул его. Ты ведь не кто-нибудь, а Маргрет Исток.

– А Комб – герцог Вежливости. Мне никогда не сравняться с ним ни в богатстве, ни во влиянии.

– А рассказать Сабран нельзя? – спросила Эда. – Она и сама с подозрением отнеслась к этой истории.

– Я не могу обвинить ни Комба, ни других без доказательств заговора. Если он сказал Саб, что Лот сам решил уехать, а я не смогу представить доказательств обратного, она тоже ничего не сможет исправить.

Эда понимала, что Маргрет права. Она сильнее сжала ее руку, и Маргрет с трудом выдохнула.

В дверь постучали. Маргрет, отворив, тихо переговорила с кем-то за дверью. Эда теперь, когда ее сиден замер, не различала слов.

Подруга вернулась с чашкой.

– Гоголь-моголь, – сказала она. – Таллис для тебя приготовила. Такая добрая девочка.

Горячий гоголь-моголь, такой приторный, что лип к нёбу, считался в Инисе средством от всех недугов. У Эды не хватало сил удержать чашку за ручки, и она позволила Маргрет с ложечки кормить ее кошмарным варевом.

Опять постучали. На этот раз Маргрет, открыв дверь, присела в реверансе.

– Оставь нас ненадолго, Мег.

Эда узнала голос. Мег, бросив на нее короткий взгляд, вышла.

На каменный пол ступила королева Иниса. На ней было платье для верховой езды, темно-зеленое, как остролист.

– Кликните, если в нас будет нужда, ваше величество, – проговорил грубый голос снаружи.

– Не думаю, что прикованная к постели женщина так уж угрожает моей особе, рыцарь Гюлс, но благодарю тебя.

Дверь закрылась. Эда кое-как села, остро чувствуя пропитанную потом сорочку и кислый вкус во рту.

– Эда… – начала королева, оглядывая ее с головы до ног. Щеки у нее разгорелись после охоты. – Вижу, ты наконец пришла в себя. Тебя слишком долго не видели в моих покоях.

– Простите меня, ваше величество.

– Нам не хватало твоей щедрости. Я бы заглянула к тебе раньше, но лекари опасались, что у тебя потная лихорадка. – В глазах у королевы вспыхнуло солнце. – Тебя нашли на колокольне в день пришествия змея. Я хотела бы знать, как это случилось.

– Королева?

– Тебя обнаружил королевский библиотекарь. Дама Олива Марчин говорит, что придворные и слуги иногда используют эту башню для… свиданий.

– У меня нет любовника, королева.

– Я не потерплю разврата при дворе. Признайся, и да будет милостив к тебе рыцарь Вежливости.

Эда чувствовала, что скормить королеве историю о случайной ошибке не сумеет.

– Я вышла на колокольню… чтобы попробовать отвлечь зверя от вашего величества. – Хотела бы она произнести эти слова более убедительно. – Но я напрасно боялась за вас.

Вот что осталось от истины, когда от нее отсекли главное.

– Верю, что посланник ак-Испад не просил бы меня принять ко двору особу вольных нравов, – заключила Сабран, – но чтобы я больше не слышала, что ты бываешь на колокольне.

– Конечно, моя госпожа.

Королева подошла к открытому окну, оперлась ладонью на подоконник и выглянула во двор.

– Королева, – заговорила Эда, – смею ли я спросить, зачем вы вышли к змею. – Из окна плыл ласковый ветерок. – Если бы Фиридел вас сразил, пропало бы все.

Сабран ответила не сразу.

– Он угрожал моему народу, – пробормотала она наконец. – Я вышла, не успев обдумать, как можно поступить иначе. – Она оглянулась на Эду. – Мне докладывали о тебе и другое. Дама Трюд утт Зидюр рассказывает моим приближенным, что ты колдунья.

Будь проклята эта рыжая задира! Эда готова была восхититься ее упрямством: девчонка даже проклятия не побоялась.

– Моя госпожа, я ничего не знаю о колдовстве, – сказала она, влив в свой голос толику презрения.

Настоятельница не слишком одобряла слово «колдовство».

– Охотно верю, – отозвалась Сабран, – однако юная Трюд вбила себе в голову, что это ты защитила меня от Фиридела. Она уверяет, будто видела, как ты, стоя на колокольне, наводила на меня чары.

На сей раз Эда промолчала. На это обвинение отвечать было нечего.

– Конечно, – продолжала королева, – она лгунья.

Эда не смела открыть рот.

– Змея отвратил Святой. Он выставил свой небесный щит, защитив меня от огня. Объяснять это колдовством – почти измена, – холодно заключила Сабран. – Я даже подумывала отправить ее в Невидимую башню.

Напряжение, отхлынув, уступило место облегченному смеху, бурлившему в Эде и угрожавшему хлынуть через край.

– Она так молода, ваше величество, – сказала Эда, загнав смех внутрь. – Молодость неразлучна с глупостью.

– Достаточно взрослая для клеветы, – напомнила Сабран. – Ты не жаждешь мести?

– Мне больше по вкусу милосердие. Оно не мешает спать по ночам.

Эти холодные, как камень, глаза пронзили ее насквозь.

– Ты, пожалуй, хочешь сказать, что и мне следует чаще обращаться к милосердию?

Эда была слишком слаба, чтобы пугаться взглядов.

– Нет. Я просто сомневаюсь, что дама Трюд намеревалась оскорбить ваше величество. Скорее, она затаила обиду на меня за то, что я получила желанное ей место.

Сабран вздернула подбородок.

– Через три дня приступишь к своим обязанностям. До тех пор я распоряжусь, чтобы тобой занимался королевский лекарь, – объявила она. Эда подняла брови. – Ты нужна мне здоровой, – объяснила Сабран, уже собираясь уходить. – Когда объявят известие, мне нужны будут рядом все мои дамы.

– Известие, моя госпожа?

Сабран снова повернулась к ней, и Эда заметила, как напряглись ее плечи.

– Известие, – сказала она, – о моей помолвке с Обрехтом Льевелином, великим князем Вольного Ментендона.

12
Восток

Водяные испытания тянулись как долгий сон. Горожане почти все укрылись по домам от избивавшей западное побережье Сейки бури, но морским стражам полагалось выдерживать и не такое ненастье.

– Дождь – вода, и мы тоже. – Морской начальник, расхаживая вдоль рядов, перекрикивал гром. Волосы облепили его голову, дождевые капли стекали с кончика носа. – Тому, кто отступит перед пустяковой непогодой, не ездить на драконах, не охранять моря, и таким здесь не место. – Он повысил голос. – Вы отступите перед водой?

– Нет, достойный морской начальник! – заорали ученики.

С Тани уже текло ручьем. Хорошо хоть дождь был теплым.

Луки и огнестрельное оружие дались ей легко, даже в такой ливень Тани сохранила острый глаз и твердую руку. Думуза показала себя лучшей с луком – она могла стрелять и вслепую, – но Тани стала второй. И никто, даже Думуза, не превзошел ее с пистолетом, хотя морской стражник из Западного дома не так уж отстал. Его звали Канперу, он был старше всех и выше ростом; о его подбородок можно было точить меч, а ладони легко обхватили бы древесный ствол.

Дальше состязались в стрельбе с седла. Каждому надо было поразить шесть подвешенных к стропилам вееров. Думуза с коня стреляла не так ловко, как пешей, и сбила только пять. Онрен лошадей не любила: она все испытание скрипела зубами и, в конце концов не справившись с конем, дала три промаха. А вот Тани раз за разом била в цель – пока ее лошадь не споткнулась перед последним выстрелом, заставив промахнуться и уступить первое место Турозе.

Они верхами возвращались к конюшням.

– Не повезло тебе, худородная, – бросил ей Туроза, соскальзывая с седла. – Полагаю, это в крови. Может быть, и достойный морской начальник однажды поймет, что драконьими всадниками рождаются, а не становятся.

Тани, отдавая свою лошадь конюху, стиснула зубы. Шкура лошади потемнела от дождя и пота.

– Не слушай его, Тани, – сказала, спешиваясь, Думуза. Ее мокрые кудряшки обвисли по плечам. – Во всех нас одна и та же вода.

Туроза скривил губы, однако отошел. Тани поклонилась Думузе.

– У тебя большой талант, достойная, – сказала она. – Хотела бы и я стать когда-нибудь такой искусной лучницей.

Думуза поклонилась в ответ:

– Я надеюсь когда-нибудь сравняться с тобой в мастерстве с пистолетами, достойная Тани.

Они вместе ушли из конюшен. Тани и раньше случалось разговаривать с Думузой, но теперь, оставшись с ней наедине, она с трудом подбирала слова. Ей не раз приходилось гадать, как это – расти в Гинуре, в клане Мидучи, которому принадлежат три поколения твоей семьи.

Добравшись до зала упражнений, они сели рядом, и Тани принялась протирать стрелы от грязи. Молчаливый Канперу вернулся раньше их и налаживал пружинный затвор с серебряной накладкой.

Все погрузились в работу, когда в зал вошла Онрен.

– Так плохо я еще не стреляла, – объявила она.

Девушка откинула волосы, чтобы текло на спину, а не в лицо.

– Пойду в храм, помолюсь великому Квирики, чтобы вода смыла всех лошадей. Они сроду меня не терпят.

– Спокойнее. – Думуза не поднимала глаз от своего лука. – У тебя еще будет время показать Мидучи свое искусство.

– Тебе легко говорить. Ты по крови Мидучи. Вы все рано или поздно попадаете во всадники.

– Я вполне могу оказаться первой, кто не попадет.

– Можешь, – согласилась Онрен, – но очень вряд ли.

У нее на колене еще держалась опухоль после поединка. Ей звание всадницы давалось нелегко.

Канперу повесил свой лук на стену. Выходя, он бросил на Онрен загадочный взгляд через плечо.

– Я слышала, достойный Канперу частенько бывает в таверне у овощного рынка, – шепнула Думуза Онрен, когда молодой человек уже не мог их слышать. – Проводит там каждый вечер.

– Что с того?

– Подумала, не сходить ли и нам? Когда станем всадниками, нам всем подолгу жить вместе. Надо бы сойтись поближе. Ты не согласна?

Онрен улыбнулась:

– Думу, ты хочешь отвлечь меня от занятий, чтобы я тебя не обошла?

– Ты прекрасно знаешь, что обгонишь меня во всем, кроме стрельбы. – Думуза еще раз осмотрела лук. – Пойдем! Мне нужно на час-другой отсюда выбраться.

– Вот скажу достойному морскому начальнику, что ты на меня плохо влияешь. – Онрен встала и потянулась. – Пойдешь, Тани?

Тани не сразу поняла, что обе смотрят на нее и ждут ответа.

Они не шутили. Посреди водяных испытаний собрались в таверну.

– Спасибо, – медленно проговорила она. – Но я должна остаться, позаниматься перед следующим испытанием. – Тани помолчала. – Разве тебе не надо тоже готовиться перед завтрашним, Онрен?

Та фыркнула:

– Я двенадцать лет готовилась. Прошлая ночь за подготовкой мне сегодня не очень-то помогла. Нет, сегодня мне нужнее крепкая выпивка. И может быть, крепкий… – Она покосилась на Думузу, и, хотя у обеих губы дрожали от усилия сдержать смех, девушки прыснули.

Они лишились рассудка! Разве можно в такое время отвлекаться?

– Надеюсь, вы хорошо проведете время, – сказала им, вставая, Тани. – Доброй ночи.

– Доброй ночи, Тани, – пожелала Онрен. Ее улыбка погасла, на лбу пролегла морщинка. – Постарайся выспаться, хорошо?

– Конечно.

Тани прошла через зал, повесила на стену свой лук. Туроза, который пришел с друзьями отрабатывать бой без оружия, поймав ее взгляд, ударил кулаком по ладони.

Сырой ветер продувал коридоры – он веял теплом, как от горячей похлебки. Стуча сапогами по гладкому полу, Тани шагала через школу.

Она смыла с себя пот и в одиночестве поработала с мечом в своей комнате. Когда рука наконец устала, ее начал глодать червячок дурных мыслей. С чего бы это ее лошадь споткнулась на испытании? А что, если Туроза ей назло что-то подстроил?

Кончилось тем, что Тани отправилась в конюшни. Занимавшийся подковами кузнец уверил, что с лошадью все в порядке. Земля была мокрая, животное вполне могло поскользнуться.

«Не дай этому маленькому паршивцу Турозе тебя обогнать», – сказала Суза, но ее голос донесся очень издалека.

Остаток вечера Тани провела в тренировочном зале, истыкав чучело метательными ножами. Только убедившись, что бьет в глаз без промаха, она вернулась к себе, зажгла масляный светильник и принялась за первое письмо Сузе.

Пока испытания оправдывают мои страхи. Сегодня у меня поскользнулась лошадь, и мне это дорого обошлось.

Я выжимаю себя упражнениями досуха, и все равно кто-нибудь выступает не хуже меня, не доводя себя до бессонницы. Они пьют, курят, смеются вместе, а я только и могу, что оттачивать свое мастерство. За четырнадцать лет вода во мне не стала такой, как надо, и мне страшно, Суза.

Здесь эти четырнадцать лет ничего не значат. Нас судят сегодняшним днем, а не вчерашним.

Она отдала письмо слуге для отсылки на мыс Хайсан и, улегшись на постель, стала вслушиваться в звуки своего дыхания. За окном ухала сова. Очень скоро Тани молча встала и сунула ноги в сапоги.

У нее еще были силы поработать немного.

Правитель мыса Хайсан был строен и ладно подбит, как карточная колода, а жил он в ярком особнячке посреди города. Он, в отличие от орисимского распорядителя, умел улыбаться. У него были седые волосы, добродушное лицо, и, по слухам, он был мягок к мелким преступникам.

Какая жалость, что Никлайса, нарушившего главный закон Сейки, при всем желании к таковым не причислишь.

– Итак, – говорил правитель, – чужестранца привела к твоим дверям женщина.

– Да, – подтвердил Никлайс. Слова с трудом проталкивались сквозь сухое горло. – Да, именно так, достойный правитель. Я как раз наслаждался чашей вашего замечательного сейкинского вина, когда они пришли.

Его несколько дней продержали взаперти. Он потерял счет времени. Когда солдаты наконец вывели его из камеры, Никлайс чуть не лишился чувств, решив, что его ведут прямиком к плахе. Вместо этого заключенного предъявили врачу, который осмотрел его ладони и глаза. Потом солдаты дали ему чистую одежду и препроводили к самому могущественному чиновнику этой области Сейки.

– И ты приютил его в своем доме, – продолжал правитель. – Ты принял его за законного поселенца?

Никлайс прокашлялся:

– Я… э-э, нет. Я на Орисиме всех знаю. Но та женщина мне угрожала. – Он постарался показать, как пугает его это воспоминание. – Она… приставила кинжал мне к горлу, и она с-сказала, что, если я не впущу чужестранца, она меня убьет.

Паная советовала ему отвечать правдиво, но всякая хорошая история нуждается в щепотке приправ.

Двое пехотинцев пристально следили за ним. Железные шлемы прикрывали им головы и шеи, красные шнуры креплений проходили под подбородком. Они дружно раздвинули штору, впустив еще двоих солдат, которые вели третьего человека.

– Эта женщина? – спросил правитель.

Волосы у нее рассыпались по плечам. Один глаз заплыл. Судя по разбитой губе левого солдата, она яростно отбивалась. Великодушие требовало уверять, что он ее впервые видит.

– Да, – признал Никлайс.

Она взглянула на него с ненавистью.

– Да, – эхом повторил правитель. – Она – музыкантка из хайсанского театра. Вседостойный государь допустил, чтобы некоторые сейкинские артисты в иные дни развлекали орисимцев приятными беседами. – Он поднял бровь. – Ты принимал таких гостей?

Никлайс с трудом улыбнулся в ответ:

– Мне, в целом, хватает собственного общества.

– Вот и хорошо, – выплюнула в его сторону женщина. – Сам себя и приласкай, сребролюбивый лгун.

Стражница, хлестнув ее тыльной стороной ладони, прикрикнула:

– Молчать!

Никлайс поежился. Женщина осела на пол, вобрала голову в плечи и прикрыла щеку ладонью.

– Благодарю за подтверждение, что это та самая женщина. – Правитель притянул к себе лакированную шкатулку с письменным прибором. – Она не сказала, как попала с чужестранцем на остров? Тебе это известно?

Никлайс сглотнул. Слюна была густой, как каша.

Провались эта честность. Нельзя было выдать Трюд, как бы далека она ни была.

– Нет, – солгал он. – Она не рассказывала.

Правитель взглянул на него поверх очков. У него были мешки под маленькими темными глазками.

– Ученый доктор Рооз, – заговорил он, разводя в воде палочку туши, – из уважения к твоим познаниям буду откровенен. Если ты ничего больше не сможешь мне сказать, эту женщину будут пытать.

Женщина задрожала.

– Не в нашем обычае применять такие средства, кроме как в очень серьезных обстоятельствах. По нашим сведениям, она состоит в заговоре, угрожающем всему Сейки. Если она провела на Орисиму чужестранца, то наверняка знает, откуда тот прибыл. Следовательно, она либо в союзе с контрабандистами, что карается смертью… либо выгораживает кого-то, кто пока остался неизвестным. – Правитель выбрал в шкатулке кисть. – Если ее использовали, вседостойный государь, возможно, будет милостив. Ты уверен, что ничего более не знаешь о цели прибытия этого Сульярда и о том, кто помогал ему пробраться сюда?

Никлайс опустил взгляд на женщину. Один темный глаз таращился на него сквозь спутанные волосы.

– Уверен.

Выговорив это, он задохнулся, словно от нового удара дубинкой.

– Отведите ее в тюрьму, – приказал правитель.

Когда солдаты потащили женщину прочь, та ахнула от ужаса. Никлайс только теперь рассмотрел, как она молода. Не старше Трюд.

Яннарту было бы стыдно за него. Никлайс понурил голову, проникшись отвращением к собственной шкуре.

– Благодарю, ученый доктор Рооз, – сказал правитель. – Я подозревал, как обстоит дело, но нуждался в твоем подтверждении.

Когда шаги в коридоре затихли, правитель еще несколько минут просидел, склонившись над письмом. Никлайс не смел нарушить молчания.

– Ты прекрасно говоришь по-сейкински. Как я понимаю, ты на Орисиме преподаешь анатомию, – наконец заговорил правитель, заставив Никлайса вздрогнуть от неожиданности. – Как ты находишь наших учеников?

Женщина, как видно, была забыта.

– Я столько же учу их, сколько учусь у них, – не покривив душой, сказал Никлайс, и правитель улыбнулся. Никлайс, воспользовавшись случаем, добавил: – Однако мне не хватает ингредиентов, которыми обещал обеспечить меня вечнодостойный великий князь Ментендона. И боюсь также, что достойный распорядитель Орисимы уничтожил мои приборы.

– Достойный распорядитель, возможно… переусердствовал. – Правитель отложил кисть. – Пока не закрыто это дело, тебе нельзя будет вернуться на Орисиму. Нельзя допустить разговоров, что чужестранец может пробраться за ее стены, и еще мы должны проверить торговый пост на следы красной болезни. Боюсь, мне придется на время расследования поместить тебя под домашний арест в Гинуре.

Никлайс выпучил глаза. Он не мог поверить своему счастью. Вместо пытки ему дарят свободу.

– В Гинуре… – повторил он.

– На несколько недель. Лучше устранить тебя из этого дела.

Никлайс чуял, что вопрос здесь дипломатический. Он укрывал нарушителя. Сейкинца его положения за такое преступление предали бы смерти, но казнь ментского поселенца подкосила бы хрупкий союз с домом Льевелин.

– Да. – Он, как умел, изобразил недовольство. – Да, достойный правитель, конечно. Я понимаю.

– К твоему возвращению, да исполнятся мои молитвы, все будет решено. В благодарность за содействие я позабочусь, чтобы ты получил нужные ингредиенты, – продолжал правитель, – но о случившемся ты должен молчать. – Он послал Никлайсу пронзительный взгляд. – Если тебя это устраивает, ученый доктор Рооз.

– В полной мере. Я благодарен за вашу доброту. – Никлайс помялся. – А этот мальчик, Сульярд?

– Нарушитель границы в тюрьме. Мы ждали, не проявятся ли у него признаки красной болезни, – сказал правитель. – Если он не откроет, кто помог ему добраться до Сейки, его тоже будут пытать.

Никлайс облизал губы:

– Возможно, я сумею вам помочь. – Он сам не понимал, с какой стати добровольно впутывается еще глубже. – Я ведь тоже из страны Добродетелей и, вероятно, сумею убедить Сульярда, что благоразумнее признаться, – если мне позволят до отъезда повидать его.

Правитель задумался.

– Я не одобряю пролития крови там, где этого можно избежать, – согласился он. – Тем временем я должен уведомить об этом злосчастном происшествии государя. – Правитель снова взялся за письмо. – Доброго отдыха тебе этой ночью, ученый доктор Рооз.