Текст книги "Обитель Апельсинового Дерева"

Никлайс лишился дара речи.

– Это очень грустно, – тяжело уронил Эйзару. – Скажи, Никлайс, переводятся ли в Ментендоне сейкинские труды по медицине? Быть может, Пуруме могла бы опубликовать свое открытие у вас?

Никлайс вздохнул:

– Сомневаюсь. Разве что положение дел сильно переменилось за годы моего отсутствия. В определенных кругах ходят по рукам списки, но корона их не одобряет. Страны Добродетели не терпят ереси, а заодно и науки еретиков.

Пуруме покачала головой. Когда Никлайс накладывал себе на тарелку свежих устриц, в дверях появился молодой человек, весь в росинках пота от зноя.

– Ученый доктор Рооз, – отдуваясь, заговорил он, – меня прислала достойная правительница Гинуры.

Никлайс приготовился к худшему. Должно быть, она изменила свое решение и не позволит ему здесь остаться.

– Она просила уведомить тебя, – сказал посыльный, – что ты должен быть готов к аудиенции в Гинурском замке, когда то будет угодно вседостойному государю.

Никлайс поднял брови:

– Вседостойный государь желает видеть меня? Ты вполне уверен?

– Да.

Посыльный откланялся.

– Итак, тебя примут при дворе. – Эйзару хихикнул. – Приготовься. Говорят, Гинурский замок подобен клумбе морских цветов. Радует взор, но все, к чему ни прикоснешься, обладает ядовитым стрекалом.

– Жду не дождусь, – сказал Никлайс, но между бровями его пролегла складка. – Хотел бы я знать, зачем он хочет меня видеть.

– Вседостойный государь любит послушать ментских переселенцев. Иногда попросит спеть или рассказать легенду твоей страны. Или спросит, над чем ты работаешь, – сказал Эйзару. – Не о чем беспокоиться, Никлайс, право.

– А до тех пор ты свободен, – напомнила Пуруме, и глаза ее заблестели. – Давай мы покажем тебе город, раз уж тебя выпустили дальше Орисимы. Побываем в театре, поговорим о медицине, увидим дракона в полете – для тебя все, что угодно.

Никлайс чуть не плакал от благодарности.

– Воистину, друзья мои, – сказал он. – Лучше и быть не может.

19
Запад

Лот вслед за донматой Маросой углубился в новый коридор. Факел обжигал ему глаза, тесно сходящиеся стены запотели.

Через несколько дней после прошлой встречи донмата вызвала его в затемненный солярий. И теперь они шли по сплетению туннелей, по которым хитроумная система медных труб проводила воду горячих источников в спальни. Проход закончился винтовой лестницей. Донмата стала подниматься по ней.

– Куда ты меня ведешь? – напряженно спросил Лот.

– Мы сейчас увидим того, кто подстроил убийство королевы Розариан.

Его державшая факел рука вспотела.

– К слову, я хочу извиниться, что вынудила тебя танцевать с Приессой, – добавила донмата. – Не было другого способа передать тебе записку.

– А нельзя было отдать ее в карете? – пробормотал он.

– Нельзя. Ее обыскали перед выходом из дворца, к тому же возницей, чтобы не дать ей бежать, посадили драконьего соглядатая. Никому не дозволено надолго отлучаться из Карскаро.

Донмата вынула из пояса ключ. Пройдя с ней за дверь, Лот закашлялся от пыли в комнате, освещенной только его факелом. Мебель здесь пропахла болезнью и гнилью. К этим запахам примешивался острый запашок уксуса.

Донмата, сняв вуаль, набросила ее на кресло. Лот вместе с ней подошел к постели под балдахином и, едва смея дышать, выше поднял факел.

В постели сидел человек с повязкой на глазах. Лот разглядел восковую кожу, черные как уголь губы и каштановые волосы, спадавшие на ворот багровой ночной сорочки. Истощенные руки сковывала цепь. От наручников расходились красные линии вен.

– Что это? – пробормотал Лот. – Убийца?

Донмата сложила руки на груди. Она сжала челюсти, лицо ничего не выражало.

– Благородный Артелот, – заговорила она, – перед тобой мой отец и повелитель, Сигосо Третий из дома Веталда. Плотский король драконьего царства Искалин. Или того, что от него осталось.

Лот, не веря глазам, смотрел на больного.

Он и до измены Искалина не видел короля Сигосо. На портретах тот всегда изображался крепким и красивым, хотя и холодным мужчиной с янтарными глазами рода Веталда. Сабран несколько раз приглашала его к себе, но Сигосо каждый раз предпочитал прислать своих представителей.

– Плотский король – марионетка змеев. Фиридел рассчитывает превратить в таких всех властителей этого мира. – Донмата обошла постель. – У отца редкая форма драконьей чумы. Она… каким-то образом связывает его с Фириделом. Позволяет тому видеть и слышать происходящее во дворце.

– То есть и сейчас?..

– Спокойствие. Я добавила в его вечернюю трапезу снотворное, – сказала она. – Невозможно проделывать такое часто, чтобы не вызвать подозрений Фиридела, но сейчас змей не может его использовать. Это ненадолго.

При звуках ее голоса Сигосо зашевелился.

– Я и не догадывался, что змеи на такое способны, – захлебнулся Лот. – Управлять чужим телом…

– Когда умирает высший западник, гаснет и пламя служивших ему виверн и их потомства. Может быть, эта связь такого же рода.

– Давно он так?

– Два года.

Болезнь началась, когда Искалин изменил союзу Добродетели.

– Как это случилось?

– Прежде ты должен выслушать правду, – остановила Лота донмата. – Отец помнит достаточно, чтобы тебе рассказать.

– Мароса, – прокаркал король. – Марос-с-са.

Лот съежился от этого голоса. Как будто в горле Сигосо скрывалось гнездо гремучих змей.

– Где ты, дочь? – очень тихо заговорил он. – Или я должен сам идти за тобой?

Донмата невозмутимо повернулась к отцу и принялась снимать повязку. Ее руки до локтя покрывали бархатные перчатки, но Лот не смел вдохнуть, видя ее так близко к больному и страшась, что Сигосо прокусит бархат насквозь или дотянется до ее лица. Когда повязка была снята, Сигосо оскалил зубы. Глаза его утратили цвет топаза, став серыми, как пепелище. И такими же пустыми.

– Надеюсь, ты хорошо спал, отец, – по-инисски заговорила донмата.

– Мне снилась часовая башня и женщина с огнем внутри. Мне снилось, что она – мой враг. – Сигосо уставился на Лота, сгибая и разгибая скованные руки. – Кто это?

– Артелот Исток, наследник Златбука. Наш новый инисский посланник. – Донмата выжала из себя улыбку. – Я подумала, не расскажешь ли ты ему, как умерла королева Розариан.

Сигосо дышал как кузнечные мехи. Его взгляд метался от лица к лицу – так охотник выбирает добычу.

– Я покончил с Розариан.

Он с таким наслаждением раскатил на языке ее имя, что Лота пробрал холод.

– Зачем? – спросила донмата.

– Эта грязная потаскуха отвергла мою руку. Царственную руку. – Сигосо сплюнул, на шее у него вздулись жилы. – Она предпочла валяться с пиратами и мелкими дворянчиками, чем слить свою кровь с кровью Веталда… – У него на губах показалась слюна. – Дочь, я в огне.

Бросив взгляд на Лота, донмата отошла к ночному столику, где стояла миска с водой и лежала материя. Смочив ткань, дочь положила компресс отцу на лоб.

– Я велел сшить ей платье, – продолжал Сигосо. – Платье такой красоты, чтобы тщеславная шлюха не устояла перед искушением. Я велел пропитать его ядом василиска, купленным у богатого торговца, и послать в Инис, чтобы спрятать среди ее одежды.

Лот не мог сдержать дрожь.

– Кто его спрятал? – прошептал он. – Кто спрятал платье?

– Он говорит только со мной, – шепнула донмата. – Отец, кто спрятал платье?

– Наш друг во дворце.

– Во дворце… – эхом повторил Лот. – Ради Святого, кто?

Донмата повторила его вопрос. Сигосо захихикал, но смешок перешел в кашель.

– Чашник, – произнес он.

Лот опешил. Должность чашника несколько веков как упразднили.

Платье подложили в королевский гардероб. Дамой гардероба была в то время Арбелла Гленн, а она никогда не причинила бы зла своей королеве.

– Надеюсь, – сказал Сигосо, – от нее осталось что хоронить. У василисков такой сильный яд… – Он закашлялся смехом. – Он и кости разъедает.

При этих словах Лот вытащил из ножен кинжал.

– Прости отца. – Донмата бездушно разглядывала плотского короля. – Я сказала бы, что он не в себе, только боюсь, он всегда был таков.

Лот в отвращении подступил к кровати.

– Рыцарь Доблести обращает к тебе спину, Сигосо Веталда, – вздрагивающим голосом проговорил он. – Ее рука принадлежала только ей, и она вправе была отдать ее кому пожелает. Поглоти тебя Огненное Чрево!

Сигосо улыбнулся.

– Я в нем, – сказал он, – и здесь рай.

Серый цвет его глаз замерцал, в нем загорелись красные искры, похожие на угли.

– Фиридел! – Донмата схватила со столика чашу. – Выпей, отец. Это уймет боль.

Она прижала чашу к его губам. Не сводя глаз с Лота, Сигосо выпил. Лот, пораженный услышанным, позволил донмате вывести себя за дверь.

Его мать, Аннес Исток, была рядом, когда умирала королева-мать. Теперь Лот понимал, почему ни она, ни Сабран ни словом не обмолвились ему про тот день, когда Розариан облекли в это прекрасное платье. И почему Арбелла Гленн, любившая королеву как родное дитя, с тех пор онемела.

Лот опустился на ступени. Он вздрогнул, заметив, что за спиной у него стоит донмата.

– Зачем вы заставили меня это слушать? – спросил он. – Почему не рассказали сами?

– Чтобы ты увидел и услышал правду, – ответила она, – и передал ее Сабран. Для этого ты должен был поверить – чтобы не покинул Искалин с мыслью, что в нем остались еще тайны.

Донмата села ступенью выше его, так что их головы пришлись вровень. На коленях у нее лежал шелковый узелок.

– Он нас слышит? – спросил ее Лот.

– Нет. Он снова уснул, – сказала она. – Молюсь, чтобы Фиридел не понял, что я его изгоняла. Пусть думает, что отец умирает. Полагаю, так оно и есть. – Она подняла голову. – Я не сомневаюсь, что змей намерен поставить меня на его место. Сделать марионеткой, чтобы править через меня.

– А Фириделу нет дела, что вы так его держите – скованным и в темной комнате?

– Фиридел понимает, что отец в нынешнем своем состоянии не выглядит… царственно, ведь его тело гниет, хоть и продолжает дышать, – сухо ответила донмата, – но по приказу я должна выводить его из комнаты. Чтобы наш господин и повелитель мог заглянуть в любое помещение дворца. Чтобы распоряжаться Советом. Чтобы убедиться, что мы не замышляем бунта. И не позволить нам призвать помощь.

– Если ты убьешь отца, Фиридел узнает, – сообразил Лот. – И накажет тебя.

– В последний раз, когда я воспротивилась ему, он отправил одну из моих дам к воротам Антианы. – Ее лицо застыло. – Мне пришлось смотреть, как дракониды разорвали ее в клочья.

Некоторое время оба молчали и не шевелились.

– Со смерти королевы Розариан прошло четырнадцать лет, – заговорил Лот. – Тогда… драконы еще не управляли Сигосо.

– Не всякое зло исходит от змеев.

Донмата развернулась к нему лицом, прислонилась к стене.

– У меня сохранилось немного детских воспоминаний об отце. Только его холодный взгляд, – тихо заговорила она. – Мне было двенадцать, когда мать среди ночи вошла в мою спальню. Их брак никогда не был легким, но в ту ночь она казалась испуганной. И сердитой. Она сказала, что мы отправляемся к ее брату, королю Джантару в Рауку. Мы оделись слугами и украдкой выбрались из дворца.

Конечно, стража нас остановила. Нас заперли в своих спальнях и не позволяли говорить между собой. Я никогда в жизни столько не плакала. Мама подкупила стражника, чтобы передал мне письмо, просила быть сильной. – Донмата коснулась висевшего на груди, выложенного изумрудами медальона. – Через неделю пришел отец и сказал, что она умерла. Двору объявили, что она лишила себя жизни от стыда за попытку покинуть своего повелителя… но я знала правду. Она бы никогда не оставила меня с ним одну.

– Мне жаль ее, – сказал Лот.

– Не так, как жалела я. – Ее лицо застыло маской отвращения. – Искалин такого не заслужил, но мой отец получил по заслугам. Он заслужил, чтобы его тело прогнило так же, как давно прогнила душа.

Сагар Таумаргам и Розариан Беретнет, обе убиты рукой одного владыки. А Инис между тем считал его другом в Добродетели.

– Я хотела открыть Сабран правду. Хотела попросить помощи, чтобы прислали войска… но этот дворец – темница. Совет целиком подпал под власть Фиридела, страшится его прогневить. У всех в городе семьи, которые погибнут, если мы вызовем его гнев.

Лот рукавом утер проступивший на лбу пот.

– Сабран была мне подругой. Князь Обрехт долгое время считался моим нареченным, – продолжала донмата. – Знаю, сейчас они дурно думают обо мне.

Лота ужалило раскаяние.

– Прости нас, – пробормотал он. – Мы не должны были допускать мысли…

– Вы не могли знать, что Фиридел пробудился. И что все мы под его крылом.

– Расскажи, как пал Карскаро. Помоги мне понять.

Донмата выдохнула через нос.

– Два года назад Веретенный хребет содрогнулся, – сказала она. – В горе Фрума пробудился Фиридел, уснувший там после Горя Веков. Мы оказались у самого его порога – готовая добыча.

Первыми сгорели лавандовые поля. Черный дым задушил вечерние сумерки. – Она покачала головой. – Все произошло так быстро. Змеи окружили Карскаро, не дав стражам добраться до древних укреплений. Фиридела не видели много веков. Он грозил сжечь все, если отец не явится к нему с данью.

– И он явился?

– В первый раз он послал подмену, но Фиридел учуял обман. Он сжег двойника, и отцу пришлось выйти, – сказала она. – Фиридел забрал его в горы. В ту ночь город погрузился в хаос. Люди решили, что настало второе Горе Веков, – да так оно и было. – Глаза Донматы потемнели от жестокой печали. – Здесь правил ужас. Тысячи пытались бежать, но единственным выходом были ворота Антианы, а их сторожили змеи. – Она закусила губу. – Отец вернулся с рассветом. Люди, увидев своего короля целым и невредимым, не знали, что и думать. Он сказал, что они станут первыми свидетелями рождения мира драконов – если будут покорны.

Вернувшись в стены дворца, отец приказал своему Совету присягнуть на верность Безымянному. Советники, слишком ошеломленные, чтобы спорить, разослали эту весть по всему свету. Они не смели спорить, когда он приказывал срыть укрепления. И когда сжег голубятни со всеми птицами. Я пыталась собрать силы для ответного удара – тщетно. Большего я не могла сделать, не поплатившись жизнью.

– Но в других частях страны не знали правды, – вставил Лот.

– Карскаро в ту ночь стал крепостью. Ни одна весть не пробилась наружу. – Она запрокинула голову, коснувшись затылком стены. – Змеи после пробуждения слабы. Фиридел год оставался в горе Фрума, копил силы. У меня на глазах он, руками отца, превращал мою страну в подножие своей власти. Я видела, как он уничтожает Шесть Добродетелей. Я видела, как проснулась и распространялась среди моего народа чума. И мой дом стал моей тюрьмой.

И тут Артелот Исток сделал то самое, от чего предостерегал его Гиан Харло.

Он взял Донмату Маросу за руку.

На ней были бархатные перчатки. Все равно опасность была велика, но Лот сделал это, не задумываясь.

– Ты – воплощение отваги, – сказал он, – а друзья из стран Добродетели тебя предали.

Донмата, сдвинув брови, взглянула на их руки. Лот задумался: когда ее касались в последний раз?

– Скажи, чем я могу помочь, – попросил он.

Она медленно накрыла его руку своей.

– Ты мог бы вернуться в спальню, – сказала она, подняв к нему взгляд, – и коснуться моего отца обнаженной ладонью.

Он понял не сразу.

– Ты хочешь… чтобы я заразился?

– Я объясню, – сказала она, – но, если ты согласишься, я дам тебе шанс бежать из Карскаро.

– Ты сказала, что город стал крепостью.

– Моей матери был известен выход. – Она опустила руку на узелок у себя на коленях. – Я прошу тебя перебраться через Веретенный хребет и доставить это эрсирскому посланнику Кассару ак-Испаду. Ты можешь доверить это только ему.

Она говорила о человеке, который вырастил Эду и восемь лет назад представил ее ко двору. Лот выпустил руку донматы, позволив ей развернуть шелк. Внутри была железная шкатулка, покрытая символами.

– Весной близ Перунты схватили женщину, которая искала корабль в Лазию. Ее пытали много дней, но не заставили говорить. Когда отцу показали бывший при ней красный плащ, Фиридел пришел в ярость. Он приказал, чтобы она умерла в мучениях.

Лот не знал, хватит ли у него сил дослушать до конца.

– В ту ночь я пробралась к ней. – Донмата прикрыла глаза. – Сперва я думала, что они вырвали ей язык, но, когда я напоила ее вином, она сказала, что ее зовут Йонду. Сказала, чтобы я, если мне дороги жизни людей, доставила ее шкатулку Кассару ак-Испаду. – Донмата помолчала. – Я сама убила Йонду. Фириделу сказала, что та умерла от ран. Так лучше, чем у ворот.

Лот сглотнул.

– Ее шкатулка была заперта, – продолжала донмата. – Открыть ее не сумели и понемногу забыли о ней. Мне нетрудно было ее выкрасть. Уверена, в ней что-то необходимое для нашей борьбы, а посланник ак-Испад знает больше меня.

Она пальцами обводила узор на крышке.

– Он, скорее всего, в Румелабаре. Тебе, чтобы попасть в Эрсир, минуя охраняемую границу, придется перевалить через Веретенный хребет. Теперь там обитает драконье племя, и безопаснее прийти туда зараженным, чтобы змеи, учуяв тебя, не нападали, – продолжала она. – Йонду поклялась, что посланник знает средство от чумы. Если доберешься до него вовремя, может быть, выживешь и сумеешь все рассказать.

Лот понял.

– Ты посылала принца Вилстана, – сказал он. – Или пыталась послать.

– Я все сделала так же. Показала ему отца и позволила из его собственных уст услышать, как умерла Розариан. А потом дала ему эту шкатулку. Но Чекан выжидал случая бежать и рассказать дочери, что здесь происходит. Он заверил меня, – сказала донмата, – что отдался чуме. Поняв, что это не так, я поспешила за ним. Он оставил шкатулку в тайном ходе под горами. Ясно, что он и не думал исполнять мое поручение… но мне трудно винить его за надежду вернуться к Сабран.

– Где он теперь? – тихо спросил Лот.

– Я нашла его недалеко от выхода из туннеля, – сказала она. – Амфиптера.

Лот обхватил руками лоб.

Амфиптеры были злобными родичами драконов, но лишенными лап и крыльев. Зато их мощные челюсти позволяли трясти жертву, как куклу, пока та не лишится сил.

– Я бы сохранила его останки, но едва решилась приблизиться – на меня напали. Я прочитала молитвы, как должно.

– Спасибо тебе.

– Я, вопреки видимости, верна Святому. А он теперь нуждается в нас, благородный Артелот. – Донмата тронула его за локоть. – Ты исполнишь мою просьбу?

Он сглотнул:

– А как же Китстон?

– Он может остаться здесь. Я за ним присмотрю. Или уйти с тобой – но тогда ему тоже придется заразиться.

Сам рыцарь Верности не мог бы ожидать от него такого. Кит и так слишком много сделал ради их дружбы.

– Фиридел будет видеть моими глазами? – спросил Лот.

– Нет. Твоя чума будет обычного рода, – ответила она. – Я проверяла.

Он предпочел не спрашивать как.

– Во дворце наверняка есть и другие сохранившие верность Святому. Почему не послать кого-нибудь из слуг?

– Я верю одной Приессе, а ее исчезновение вызовет тревогу. Я бы пошла сама, – добавила она, – но не могу оставить свой народ без сохранившей здравый рассудок Веталды. Пусть я бессильна их спасти, но должна остаться и, чем сумею, подрывать власть Фиридела.

Лот был несправедлив к донмате Маросе. Та была истинной слугой Добродетели, запертой в пустой скорлупе любимого когда-то дома.

– Меня уже не спасти, мой господин, – сказала она, глядя ему в глаза, – но для стран Добродетели есть надежда. То, что случилось здесь, в Искалине, не должно повториться.

Лот отвел взгляд от огненных опалов ее глаз и нащупал значок на своем дублете. Лот не сомневался, как поступила бы рыцарь Верности, будь она сейчас здесь.

– Если ты согласен, – сказала донмата, – я отведу тебя обратно к плотскому королю, и ты коснешься его руками. Потом я покажу тебе выход из Искалина. – Она встала. – А если отказываешься, готовься прожить в Карскаро долго, благородный Артелот Исток.

20
Восток

Морские стражники праздновали окончание испытаний за пиршественным столом, а Тани в это время без сил лежала в постели. Она не выходила из комнаты после боя с Турозой. Врач промыл и зашил ей плечо, но любое движение утомляло раненую, а боль все не унималась.

Завтра ей предстояло узнать, станет ли она всадницей.

Тани до крови изгрызла ноготь на мизинце. И только чтобы найти для рук менее болезненное занятие, открыла свою книгу «Воспоминания о Великой Скорби». Эту книгу подарил ей один из наставников на пятнадцатый день рождения. Тани давно в нее не заглядывала, но сейчас надеялась отвлечься, разглядывая рисунки.

Близился двенадцатый час, за стенами завели громкую песню древесные цикады, а она все не спала – зачиталась.

Одна картинка изображала больную красной болезнью сейкинку. У нее были багровые ладони и глаза. На другой странице Тани увидела огнедышащих. Пятнадцатилетнюю Тани пугали их нетопырьи крылья, да и теперь по коже пошли мурашки. Следующая картинка: народ Гинуры собрался на берегу, чтобы видеть великую битву. В волнах бились и извивались драконы. Их пасти хватали демонов, заливавших мыс Хайсан огнем.

Последняя иллюстрация изображала комету, явившуюся в последнюю ночь Великой Скорби, – Фонарь Квирики, – роняющую в море слезы метеоров. Крылатые демоны бежали от нее, а истинные драконы восставали из волн, нарисованных ярким серебром и синью.

Стук вывел ее из задумчивости. Тани, преодолевая боль, встала на ноги. За дверью она увидела Онрен, в темно-зеленом плаще, с соляными цветами в волосах. Онрен держала в руках поднос:

– Я принесла тебе ужин.

Тани посторонилась:

– Заходи.

Она вернулась в постель. Свеча у нее догорала, удлиняя тени. Онрен поставила поднос, на котором обнаружился маленький пир. Нежные ломтики морского карася, рулетики бобовой пасты, соленье из морской капусты на ароматных хлебцах и кувшин пряного вина с чашей.

– Достойный морской начальник дал нам испробовать знаменитого, выдержанного в море вина, – коротко улыбнулась Онрен. – Я бы сберегла тебе немного, но оно кончилось, не добравшись до стола. Здесь не такая редкость, – она наполнила чашку из кувшина, – но и оно может смягчить боль.

– Спасибо тебе, – сказала Тани. – Ты добра, что вспомнила обо мне, но я никогда не любила вина. Выпей сама.

– Испытания окончены, Тани. Ты уж расслабься. Хотя… я, пожалуй, не прочь. – Онрен, подогнув колени, опустилась на циновки. – Нам тебя недоставало на пиру.

– Я устала.

– Я так и думала, что ты это скажешь. Не в обиду, вид у тебя, будто не спала много лет. А ты заслужила отдых. – Онрен подняла чашу. – Ты показала этому ублюдку. Может, поймет наконец, что не так уж он выше презираемых им простолюдинов.

– Мы теперь не простолюдины. – Тани всмотрелась в лицо подруги. – Ты, мне кажется, встревожена?

– Думаю, я сегодня лишилась надежды стать всадницей. Канперу дерется не хуже, чем… – Она глотнула вина. – Ну…

Значит, Онрен сражалась с Канперу. Тани увели к врачу до окончания поединков.

– В другие дни ты превзошла всех, – сказала она. – Достойный морской начальник рассудит нас по справедливости.

– Почем ты знаешь?

– Он ведь всадник.

– Завтра всадником станет и Туроза, а он сколько лет задевал всех, кто вышел из простого рода. Я слышала, он однажды избил слугу, который недостаточно низко ему поклонился. Любого из нас за такое изгнали бы из домов учения… но кровь еще имеет силу.

– Ты же не думаешь, что он только потому станет всадником.

– Ручаюсь всем, что у меня есть, – так и будет.

Стало тихо. Тани ковыряла бобовую пасту.

– Я однажды, в шестнадцать лет, получила нагоняй за то, что в городе ввязалась в игру, – сказала Онрен. – Игра – позор, и потому меня отстранили от занятий и сказали, что я должна заслужить право вернуться в Восточный дом. Я чуть не три месяца чистила отхожие места. А Турозе можно чуть не убить слугу и через несколько дней снова держать в руках меч.

– Наши ученые наставники знают, что делают, – возразила Тани. – Они понимают истинную цену справедливости.

– Все дело в том, что он – внук всадника, а я – нет. И по той же причине меня завтра могут отвергнуть, а его – нет.

– Не по той, – отрезала Тани.

Слова сорвались с языка, как вырывается из рук скользкая рыбина.

Онрен подняла брови. Между ними повисло тяжелое молчание. Тани боролась с собой.

– Давай, Тани, говори, что думаешь, – настороженно улыбнулась Онрен. – Мы ведь как-никак подруги.

Поздно было отказываться от своих слов. Испытания, чужестранец, изнеможение и чувство вины – все рвалось наружу, как пузыри в кипящей воде, и Тани уже не могла сдержаться.

– Ты, видно, думаешь, что если завтра не станешь всадницей, то не по своей вине, – услышала она собственные слова. – Я все время, что мы здесь, трудилась день и ночь. А ты была непочтительна. Ты опаздывала на испытания на глазах у Мидучи. Ты вместо того, чтобы готовиться, проводила ночи в таверне, а потом удивлялась, почему уступила противнику. А вдруг это и есть причина, почему ты не станешь всадницей?

Онрен больше не улыбалась.

– Так, – коротко проговорила она. – Ты считаешь, что я недостойна. Потому что… бывала в таверне. – Онрен помолчала. – Или потому, что бывала в таверне и все равно побила тебя в метании ножей?

Тани напряглась.

– У тебя в то утро были красные глаза, – напомнила Онрен. – Они до сих пор красные. Ты упражнялась всю ночь.

– Конечно.

– И ты меня презираешь за то, что я вела себя иначе. – Онрен покачала головой. – Во всем необходимо равновесие, Тани, – и оно не равно непочтительности. Пред нами шанс, определяющий жизнь, его нельзя промотать.

– Я это знаю, – холодно сказала Тани. – И надеюсь только, что ты тоже.

На эти слова Онрен натянуто улыбнулась, но Тани увидела обиду в ее глазах.

– Ну, – сказала Онрен, вставая, – в таком случае мне лучше уйти. Не хочу тянуть тебя с собой на дно.

Гнев, захлестнувший Тани, так же быстро отступил. Она замерла, прижав ладони к столешнице и силясь проглотить привкус стыда. Наконец она поднялась и поклонилась.

– Я должна извиниться, достойная Онрен, – пробормотала Тани. – Нельзя было всего этого говорить. Это непростительно.

Помедлив, Онрен смягчилась:

– Прощаю. От души. – Она вздохнула. – Я беспокоилась за тебя, Тани. – (Тани опустила глаза.) – Ты всегда усердно трудилась, но за время испытаний… ты как будто за что-то себя казнила, Тани. За что?

При этих ее словах Тани показалось, что Суза снова рядом с ней. Доброе лицо, открытая душа. На минуту ее настигло искушение рассказать Онрен все. Быть может, та бы поняла.

– Нет же, – сказала она в конце концов. – Просто я боялась. И устала. – Она снова опустилась на тюфяк. – Завтра мне станет лучше. Когда узнаю свою судьбу.

Теперь Онрен рассмеялась:

– Ох, Тани, ты так говоришь, будто тебе тюрьма грозит.

Тани поежилась, но сумела улыбнуться.

– Я тебя оставлю. Нам обеим нужен отдых. – Онрен допила вино. – Доброй ночи, Тани.

– Доброй ночи.

Как только Онрен ушла, Тани потушила масляный светильник и забралась под одеяло. Боль и изнеможение наконец одолели ее, погрузив в сон без сновидений.

Она проснулась в золотистом сиянии. Поначалу ей не верилось, что в комнате может быть так светло. Как будто она целую вечность провела в темноте.

Тани раздвинула шторы. Солнце блестело на крышах Гинуры, которые еще поливала полоса дождя.

Солнечный ливень. Добрая примета.

Скоро слуги принесут ее новую форму. Если на спине накидки будет серебряный дракон, она останется в морской страже среди командиров флота.

Если золотой – она избрана богами.

Тани прошлась по комнате, зажгла благовония на алтаре для последней молитвы. Она просила прощения за нанесенную Онрен обиду и еще – за то, что сделала в ночь перед церемонией. Если великий Квирики отпустит ей вину, она всю жизнь посвятит доказательству, что достойна этого.

Слуги пришли, когда день приближался к вечеру. Тани постояла, зажмурившись, прежде чем обернуться к ним.

Одежда из водяного шелка, синяя, как сапфир. И на спине накидки дракон, вышитый золотой нитью.

Новые помощницы уложили ей волосы по-военному. Так заметнее стал шрам на щеке, а плечо еще ныло, зато глаза у нее блестели, как непросохшая тушь.

Когда солнце распрощалось с землей, Тани вышла из паланкина на светлый песок Гинурской бухты. Избрание всегда совершалось в конце дня, потому что с ним кончалась прежняя жизнь. На Тани были новые кожаные сапоги с широким каблуком, удобным для стремян.

На дымном пурпуре неба загорелась ночная радуга, окрасив горизонт в яркие оттенки красного. На обрыве собирался народ: ждали знамений от великого Квирики и смотрели, как идут к воде двенадцать новых драконьих всадников.

Туроза был среди них. Как и остальные, кто состоял в родстве со всадниками. Тани пристроилась за Онрен, которая улыбнулась ей. Она заслужила место в клане Мидучи.

В прошлый раз, как Тани выходила на берег, из темноты, подобно проклятию, показался чужак. Но внутреннее течение, которое с колыбели до этого дня влекло ее вперед, сегодня было на удивление тихо и неподвижно.

Сейкинские драконы ждали их в море – легкие и прекрасные. Солнце и радуга подожгли волны, плескавшиеся об их тела. Воинов-лакустринцев еще ждали. И Тани, ступив на песок с другими избранниками богов, невольно искала их взглядом на горизонте.

Вызванный первым Канперу склонился перед морским начальником, и тот обвил его шею нитью солнечного жемчуга. Он вручил Канперу шлем и мягкое седло. Затем морской начальник выдал ему маску, защищавшую лицо от стихии, и закаленный в соленой воде меч в перламутровых ножнах – изделие лучших оружейников Сейки.

Канперу закрепил ремень шлема под подбородком, взял под мышку седло и вошел в море. Когда вода достигла пояса, он поднял правую руку ладонью вперед.

Голубовато-серая дракана вытянула шею, разглядывая его подобными полной луне глазами. Когда она пригнула голову, Канперу уцепился пальцами за ее гриву и, сторонясь шипов, взобрался на спину. Едва он закрепил седло, как его дракана с протяжным криком нырнула, забрызгав всех стоявших на берегу.

Онрен следующей подошла к воде – ее щеки округлились от улыбки. Не успела она поднять руку, как величайший из драконов – громадный сейкинец с черной гривой и чешуями, как кованое серебро, – скользнул к берегу. Онрен было напряглась, но, едва коснувшись его, успокоилась и, как по трапу, полезла по его шее.

– Достойная Мидучи Тани, – выкликнул морской начальник. – Выйди вперед.

Онрен уже опустила на лицо маску. Ее дракон, пригнув голову, плыл от берега.

Тани поклонилась и позволила морскому начальнику застегнуть у нее на шее жемчужное ожерелье – знак избранности. Она приняла шлем, седло и, последним, меч в ножнах. Меч сразу показался ей продолжением руки. Тани закрепила его на поясе и вошла в воду.

Теплая соленая вода обвила ей икры. Дыхание прервалось. Тани протянула руку. Опустила голову. Закрыла глаза. Рука ее была тверда, хотя всадница дрожала всем телом.

Холодная чешуя коснулась ее пальцев. Она не смела смотреть. Надо. Когда Тани взглянула, на нее взирали большие, как огни фейерверка, глаза лакустринской драканы.