Текст книги "Обитель Апельсинового Дерева"

II. Не смею огласить

Подумай, что за путь перед ней,

Какие капканы алчные

Она расставляет сама себе,

В неведенье или с умыслом…

Марион Ангус

23
Юг

Крюк посоха вцепился в лед. Артелот Исток пригибал голову против ревущего ветра с Веретенного хребта. Пальцы под перчатками покраснели, словно он окунул их в вино. На плече Лот нес тушу горного барана.

Слезы замерзали на щеках не первый день, но теперь холод проник внутрь. Боль, с которой давался каждый шаг, мешала подолгу задумываться о Ките. Милостив Святой.

Спустилась ночь. Борода у него застыла в инее. Лот перебрался через лавовый поток, изливавшийся из расщелины, и заполз в пещеру, где провалился в зыбкую дремоту. Собравшись с силами, он заставил себя сложить запасенные дрова и растопку. Ударил огнивом и раздул огонек. Потом, преодолев себя, принялся свежевать барана. В первый раз разделывая добычу, на третью ночь пути, он выворачивался наизнанку и рыдал до хрипоты. Теперь руки привычно делали необходимую для выживания работу.

Закончив, он смастерил вертел. Поначалу Лот боялся, что змеи, увидев костер, слетятся, как мотыльки на свечу, но этого не случилось.

Он оттер руки о снег у входа в пещеру, потом чистым снегом засыпал кровь, заглушив запах. Вернувшись в укрытие, впился зубами в баранину, молясь, чтобы рыцарь Вежливости смотрел сейчас в другую сторону. Наевшись до отвала и отделив оставшиеся съедобные части, Лот закопал тушу и снова спрятал руки под перчатками. При виде собственных красных пальцев его трясло.

Сыпь уже распространилась на спину, – во всяком случае, так казалось Лоту. Он не знал, действительно ли кожа зудит, или это игра воображения. Донмата Мароса не сказала, сколько у него времени, – конечно, чтобы он не считал дней в пути.

Продрогнув, Лот вернулся к огню и пристроил голову на мешок. Отдохнуть несколько часов – и снова в путь.

Лежа, завернутый в плащ, он проверил, не потерялся ли висевший на шнурке вокруг шеи компас. Донмата советовала, выйдя в пустыню, двигаться на юго-восток. Ему предстояло добраться до эрсирской столицы Рауки и пристать к каравану на Румелабар, где жил в своем огромном поместье Кассар ак-Испад. Там выросла и его воспитанница Эда.

Путешествие ожидалось тяжелое, а ему, чтобы не разделить судьбу других зараженных, следовало спешить. Карты в его дорожном мешке не было, зато Лот обнаружил в нем кошелек золотых и серебряных солнц. На каждой монете было выбито изображение эрсирского короля Джантара Великолепного.

Лот спрятал компас под рубаху. Лоб его обжигала лихорадка. С тех пор как покраснели ладони, он всякий раз просыпался мокрым от пота. Во сне видел Кита, залитого кровавым стеклом, застрявшего между этим и следующим миром. Еще ему снилась Сабран в родах: она умирала, а он был бессилен этому помешать. И еще, невесть почему, снилась донмата Мароса, танцующая в Аскалоне, еще не покоренная, еще свободная от власти марионетки, в которую превратился ее отец.

Лота разбудил шорох у входа в пещеру. Огонь догорел, угли подернулись пеплом, но их света еще хватало, чтобы показать Лоту чудовищного гостя.

Белый, как кость, плюмаж и розовые чешуйчатые лапы. Три когтя на каждой. Мясистый гребень над клювом. Лот впервые видел такое жуткое, неестественное существо. Он воззвал к рыцарю Доблести, но нашел в себе только бездну ужаса.

Кокатрис.

В глубине его глотки заклекотало, затряслись сережки под клювом. Глаза казались кровавыми мозолями на голове. Затаившись в тени, Лот разглядел его разорванное, окровавленное крыло и грязь на оперении. Узкий язык со скрежетом облизал раненое место.

Обмякшими от страха пальцами Лот укрепил на груди пряжки дорожного мешка и нашарил посох. Пока кокатрис вылизывал раны, Лот выполз из укрытия и, держась у самой стены, прокрался к устью пещеры.

Кокатрис вскинул голову, оглушительно каркнул и привстал на лапах. Метнувшись вперед, Лот перепрыгнул через его хвост и побежал, как никогда еще не бегал, вниз по скользкому ледяному склону. Слепой от спешки, он не удержался на ногах и покатился, вцепившись в мешок, как в руку Святого.

Когти впились ему в плечи. Лот закричал, чувствуя, как, опрокинувшись, уходит из-под него земля. Меч выпал из руки, но посох он еще сжимал кончиками пальцев.

Хлопая крыльями, кокатрис уходил вверх, за расщелину. Тело его кренилось на сторону поврежденного крыла. Лот бился и лягался, пока сквозь туман паники не сообразил, что только кокатрис удерживает его от смертельного падения. Тогда он заставил себя обмякнуть в цепких лапах, и зверь испустил торжествующий визг.

Твердая земля встала им навстречу. Едва когти ослабили хватку, Лот вырвался и перекатился. От удара у него звенели все кости.

Змей унес его на невысокую вершину. Задыхающийся Лот оттолкнулся от земли и взялся за посох. Он не раз выезжал с Сабран на конную охоту, а вот быть дичью ему прежде не доводилось.

Чешуйчатый белый хвост ударил его под дых. Отшатнувшись, Лот ушиб голову о выступ скалы, в животе от удара все перевернулось, но посоха он не выпустил.

Если уж все равно умирать, он прихватит с собой это чудовище.

Преодолевая тошноту, он занес посох. Кокатрис топнул лапой, встопорщил растрепанные перья и обрушился на него. Лот метнул посох, как дротик. Уклоняясь, кокатрис припал к земле, и последнее оружие кануло в трещину.

Второй удар хвостом отбросил Лота на край пропасти. Кокатрис налетел на него, влажно щелкая клювом. Цокали когти. Лот сжался в комок и до боли в деснах стиснул зубы. Теплая влага промочила ему штаны.

Большая лапа наступила на спину. Клюв разорвал плащ. Лот, захлебнувшись рыданием, искал в себе крупицы света. Первым пришло воспоминание о дне, когда родилась Маргрет: какая она была милая, большеглазая, с крошечными ручонками. И еще танцы с Эдой на пирах дружества. И охота с Сабран от темна до темна. И Кит, читающий ему свои стихи в королевской библиотеке.

Раздался новый звук, и прижимавшая его к земле лапа исчезла. Лот приоткрыл глаза. Кокатрис шатался, как пьяный гигант. На него напала другая тварь, не пернатая и не чешуйчатая, а мохнатая. Драконье отродье каркало, визжало и било хвостом, но все втуне – новый враг порвал ему глотку.

Кокатрис свалился залитой кровью тушей. Победитель, зарычав, столкнул труп в ущелье.

Теперь, когда он стоял смирно, Лот рассмотрел своего спасителя. Телом похожий на мангуста, с загнутым хвостом, в темно-бурой шкуре, светлевшей к лапам и морде, – он был огромен, ростом с белого медведя. Усы у него потемнели от крови.

Ихневмон. Исконный враг змеиного племени. Эти звери были героями многих инисских легенд, но Лот и думать не думал, что они еще существуют на свете.

Святой встретил такое создание по пути из Лазии в Инис. Ихневмон понес на спине Деву, когда у той не стало сил идти дальше.

Ихневмон облизнул кровь с зубов. А потом взглянул на Лота и снова оскалил их.

Глаза у него были круглые, янтарные, как у волка, в ободках черной кожи. На конце хвоста белели полоски. На морду налипли обрывки перьев. Зверь невероятно легко для своего роста подступил к Лоту и обнюхал его плащ.

Лот опасливо протянул руку. Ткнувшись носом в перчатку, ихневмон заворчал. Должно быть, учуял чуму, запах вековой вражды. Лот замер, почувствовав горячее влажное дыхание на своей щеке. Наконец ихневмон подогнул передние лапы и взлаял.

– Что, друг? – спросил Лот. – Чего ты от меня хочешь?

Он мог бы поклясться, что его спаситель вздохнул. И ткнулся мордой под мышку.

– Нет. Я зачумлен, – слабо, устало проговорил Лот. – Не приближайся ко мне.

Ему вспомнилось, что никто не рассказывал о заразившихся драконьей чумой животных. От меха зверя шло тепло – мягкое живое тепло, а не опаляющее дыхание змея.

Воспрянув к жизни, Лот вскинул мешок на плечи, ухватился за густой мех и взобрался на спину ихневмону.

– Мне бы нужно в Рауку, – сказал он. – Если ты знаешь дорогу…

Ихневмон снова взлаял и понесся вниз по склону. Он летел прыжками, быстро, как ветер, а Лот у него на спине бормотал благодарственную молитву Святому и Деве. Он больше не сомневался, что это они наставили его на путь, и готов был идти по нему до самого горького конца.

К рассвету ихневмон остановился на большом утесе. Лот чуял запах пропеченной солнцем земли и аромат цветов. Под ними лежали пыльные предгорья Веретенного хребта, а дальше, на сколько видел глаз, расстилалась пустыня – золотая под солнцем пыль. Ее можно было принять за знойное марево, но Лот знал, что она настоящая.

Вопреки всякой надежде он увидел пустыню Беспокойных Грез.

24
Запад

В ранней осени была горькая сладость. Эда ожидала от Кассара ответа: позволила ли ей настоятельница задержаться в Инисе, – но известий от него не было.

По мере того как подступившие холода заставляли сменить летние одежды на меховые, красные и коричневые плащи, двор влюблялся в принца-консорта. Поражая всех и каждого, Обрехт с Сабран завели обыкновение любоваться маскарадами и представлениями в зале приемов. Такие забавы случались и раньше, но королева несколько лет не участвовала в них, сделав исключение только для праздника в честь помолвки. Теперь она созвала шутов и смеялась над их выходками. Она просила фрейлин танцевать для нее. Случалось, она брала супруга за руку, и они улыбались друг другу, словно были одни в целом мире.

Эда наблюдала все это вблизи. Она теперь редко покидала королеву.

Вскоре после женитьбы Сабран увидела кровь у себя на простыне. Это вызвало припадок ярости, от которого Розлайн ломала руки, а остальной двор попрятался по углам. Даже князь Обрехт в тот день сбежал на охоту в Честенский лес.

По мнению Эды, этого следовало ожидать. Сабран – королева, от роду приученная, что весь мир немедля исполняет любые ее пожелания, – все же не в силах была приказать собственному телу понести плод.

– Сегодня с утра мне безумно захотелось вишен, – сказала ей однажды утром Сабран. – Как ты думаешь, к чему бы это?

– Вишни давно отошли, моя госпожа, – ответила Эда. – Быть может, вы скучаете по летнему изобилию?

Королева сдержалась и промолчала. Эда продолжала чистить ее плащ.

Она не одобряла подобных пустых гаданий. Катриен с Розлайн говорили Сабран то, что королеве хотелось слышать, Эда же считала своим долгом сообщать то, что ей следовало знать. Сабран никогда не отличалась терпением. Вскоре она стала уклоняться от ночей с супругом, до рассвета засиживаясь за картами со своими дамами. Днем она бывала усталой и капризной. Катриен пожаловалась Розлайн, что при таком настроении ее чрево не захочет принять, – слышавшей это Эде захотелось так дать болтунье по голове, чтоб у нее зубы повылетали.

У королевы хватало и других забот помимо зачатия наследницы. Оборона Ментендона от змеев уже потребовала непредвиденных расходов. Принесенное Льевелином приданое быстро иссякло.

Эду теперь посвящали в такие дела. В тайные знания для самых ближних. Она знала, что Сабран иногда долгими часами лежит в постели, не в силах подняться под тяжестью наследственной тоски. Знала, что на левом бедре у королевы шрам: в двенадцать лет Сабран упала с дерева. И знала, что она не только надеется на беременность, но и боится ее больше всего на свете.

Сабран называла Вересковый дворец своим гнездышком, но пока что он больше походил на клетку. В его коридорах, по углам, бродили слухи. Сами стены, казалось, затаили дыхание в ожидании новостей.

Слухи задевали и Эду. Безродная обращенная язычница, возвысившаяся до дамы опочивальни… кто бы сумел удержать придворных от сплетен о причинах такого возвышения? Эда сама не знала, почему Сабран из множества благородных дам своего двора выбрала ее. Линора не жалела для нее кислых взглядов, но Эду они мало заботили. Она за прошедшие годы смирилась с коровьей тупостью придворных дам.

Однажды утром, одевшись по-осеннему, Эда вышла погулять, пока не проснулась Сабран. Теперь, чтобы урвать часок на раздумья, ей приходилось подниматься с жаворонками. Почти все время она проводила с королевой, получив к ней почти неограниченный доступ.

Рассвет был ясный, морозный, во дворе замка царила блаженная тишина. Ворковали только голуби в голубятне. Эда, кутая лицо в меховой воротник, миновала статую Глориан Третьей, отстоявшей Инис в Горе Веков. Скульптор изобразил ее конной, в доспехе, едва не лопавшемся на округлившемся животе, с подъятым мечом в руке.

Глориан стала королевой, когда Фиридел погубил ее родителей. Война застала людей врасплох, но Глориан Защитница показала, что выкована из крепкого металла. Она, не забывая об обороне Иниса, сочеталась браком с пожилым герцогом Корвугарским и обручила свое не рожденное еще дитя с Хайнриком Ваттеном из Ментендона. Новорожденную дочь она в первый же день вынесла на поле битвы, чтобы показать войскам: надежда есть. Эда не взялась бы судить, безумие то было или мужество.

Ее история была не единственной. И другие королевы жертвовали собой ради Иниса. Наследие этих женщин несла на своих плечах Сабран Беретнет.

Эда свернула направо по усыпанной щебнем дорожке между розовыми кустами. В конце ее, стеной отгораживая дворцовые сады, поднимался Честенский лес – древний, как сам Инис.

Здесь располагались заглубленные в землю теплицы со стеклянной кровлей на чугунной раме. Вступая в их влажное тепло, Эда спугнула с крыши красногрудку.

В прудике плавали самоцветные лилии. Отыскав осенние крокусы, Эда присела и сняла с пояса ножницы. В обители женщины, желавшие зачать, пили настойку шафрана.

– Госпожа Дариан.

Она вздрогнула и подняла голову. Рядом стоял Обрехт Льевелин, в парчовом плаще с лисьим воротником.

– Ваше королевское высочество. – Разогнувшись, Эда присела в реверансе, спрятала крокусы под плащ. – Простите, я вас не увидела.

– Напротив, это я извиняюсь, что потревожил. Не думал, что кто-то еще встает в такую рань.

– Не всегда, но я люблю свет, когда солнце еще не встало.

– А я люблю тишину. Двор – такое шумное место.

– Что, придворная жизнь в Бригстаде так отличается?

– Может быть, и нет. Любой дворец полон глаз и сплетен, но здесь шепотки… Ну, мне не пристало жаловаться. – Он с трудом улыбнулся. – Смею спросить, чем ты занималась?

Эда остерегалась подобного любопытства, но Льевелин, на ее взгляд, был чужд коварства.

– Вы, конечно, знаете, что ее величество мучат ночные страхи, – ответила она. – Я искала лаванду, чтобы истереть в порошок и положить ей под подушку.

– Лаванду?

– Она дарит спокойный сон.

Обрехт кивнул.

– Наверное, стоит поискать в аптечном огороде, – посоветовал он. – Ты позволишь пойти с тобой?

Она удивилась, но отказать было невозможно.

– Да, конечно, ваше высочество.

Они вышли из теплицы, когда над горизонтом показался верхний краешек солнца. Эда гадала, должна ли она поддерживать беседу, хотя Льевелин, казалось, довольствовался морозной красотой утра и молча шел с ней рядом. Королевская стража следовала за ними в отдалении.

– Это правда, ее величество плохо спит, – заговорил он наконец. – Ее тяготит долг.

– И вас, должно быть, тоже.

– Да, но мне проще. Выносить нашу дочь предстоит Сабран. Сабран даст ей жизнь. – Он с натянутой улыбкой указал на Честенский лес. – Скажи мне, госпожа Дариан, что говорят сказки? Ходила ли среди этих деревьев Лесная хозяйка?

Эду пробрал озноб.

– Это очень старая легенда, князь. Признаться, я удивляюсь, что вы ее слышали.

– Мне рассказал один из новых инисских служителей. Я просил его посвятить меня в легенды и обычаи страны. У нас, в Ментендоне, конечно, есть наши лесные эльфы, красные волки и тому подобное… но сказка о ведьме – похитительнице детей представляется уж слишком кровавой.

– В Инисе когда-то лилось много крови.

– Верно. Благодарение Святому, это в прошлом.

Эда смотрела на стену леса.

– Сколько я знаю, Лесная хозяйка никогда здесь не бывала, – сказала она. – Ее дебри лежали к северу, у Златбука, где родился Святой. Люди в них бывают только во время весеннего паломничества.

– А… – Князь хмыкнул. – Какое облегчение. Я побаивался, что однажды, выглянув из окна, увижу ее на опушке.

– Бояться нечего, принц.

Вскоре они подошли к аптечному огороду. Он занимал двор у главной кухни, где уже растопили печи.

– Уступи мне эту честь, – попросил Льевелин.

Эда сняла с пояса ножницы:

– Конечно.

– Спасибо.

Они встали на колени у посадок лаванды, и Льевелин, по-мальчишечьи улыбнувшись, стянул перчатки. Верно, руки у него соскучились по работе. Слуги внутренних покоев делали за него все: подавали пищу, мыли волосы…

– Ваше королевское высочество, – заговорила Эда, – простите мое невежество, но кто правит Ментендоном в ваше отсутствие?

– Княжна Льети – наместница, пока я в Инисе. Я, конечно, надеюсь, что мы с Сабран со временем устроим так, чтобы я мог проводить дома больше времени. Тогда я смогу быть и консортом, и правителем. – Обрехт протянул стебелек между пальцами. – Моя сестра – стихийная сила, и все же я за нее опасаюсь. Ментендон – хрупкое государство, и наш княжеский дом еще молод.

Пока он говорил, Эда вглядывалась в его лицо. Обрехт смотрел на кольцо с узлом любви.

– Это королевство не менее хрупко, князь, – сказала она.

– Да, я начинаю это понимать.

Нарезав лаванды, он передал растения ей. Эда, встав, отряхнула юбки, но Льевелин, казалось, не спешил уходить.

– Как я понял, ты родилась в Эрсире? – спросил он.

– Да, ваше высочество. Я в дальнем родстве с Кассаром ак-Испадом, посланником при дворе Джантара и его супруги Саимы, и росла под его опекой.

Эту ложь она повторяла восемь лет. Теперь она давалась легко.

– А-а, – протянул Обрехт. – Стало быть, в Румелабаре.

– Да.

Князь снова надел перчатки. Взглянув через его плечо, Эда заметила ожидающую у входа в сад охрану.

– Госпожа Дариан, – негромко сказал князь, – я рад, что столкнулся с тобой нынче утром, потому что мне нужен совет по личному делу, если ты в нем не откажешь.

– В каком качестве, принц?

– Как дама опочивальни. – Он откашлялся. – Я хотел бы вывести ее величество на улицы, раздать народу Аскалона милостыню, а к лету пойти и дальше того. Как я понял, она никогда не объезжала свои владения. Прежде чем заговаривать об этом с ней… я подумал, не известна ли тебе причина?

Князь ищет ее совета. Какие перемены!

– Ее величество не выходит к своему народу со времени коронации, – объяснила Эда. – Из-за… королевы Розариан.

Льевелин нахмурился.

– Я знаю о жестоком убийстве королевы-матери, – сказал он, – но ведь это случилось в ее дворце, а не на улицах.

Эда вгляделась в его честное лицо. Что-то в нем располагало к искренности.

– В Аскалоне есть неразумные, опьяненные тем же злом, что осквернило Искалин: они жаждут возвращения Безымянного, – сказала она. – Ради этого они не откажутся покончить с родом Беретнет. Иным из таких удавалось проникнуть в Аскалонский дворец. Убийцы…

Льевелин помолчал.

– Об этом я не знал. – Его тревога заставила Эду задуматься, много ли рассказывала ему Сабран. – Им близко удалось к ней подобраться?

– Близко. Последний приходил летом, но я не сомневаюсь, что их хозяин не оставил замыслов против ее величества.

У князя окаменели челюсти.

– Понятно, – пробормотал он. – Я, конечно, не хочу подвергать ее величество опасности. А все же… для народов Добродетели она – светоч надежды. Теперь, после возвращения западников, людям необходимо напомнить, что она их любит, верна им. Тем более если придется поднимать налоги ради новых кораблей и оружия.

Он говорил серьезно.

– Князь, – ответила Эда, – умоляю, прежде чем высказывать ее величеству эту мысль, дождитесь дочери. С принцессой к простым людям придет и утешение, и уверенность.

– Увы, ребенка не вызовешь к жизни одной силой желания. Наследницы, может быть, придется ждать долго, госпожа Дариан. – Льевелин фыркнул носом. – Мне, как ее супругу, полагалось бы знать ее лучше всех, но ведь в моей нареченной кровь Святого? Кому из смертных под силу ее познать?

– Вам, – сказала Эда. – Я не видела, чтобы она смотрела на кого-нибудь так, как смотрит на вас.

– Даже на Артелота Истока?

Она похолодела при этом имени:

– Князь?

– До меня дошли слухи. Шепчутся о любовной связи, – не слишком уверенно объяснил Льевелин. – Я просил руки королевы Сабран вопреки этим слухам, но иногда задумываюсь…

Он закашлялся, и вид у него был смущенный и растерянный.

– Артелот очень дорог ее величеству, – признала Эда. – Они друзья детства и любят друг друга как брат и сестра. Вот и все. – Она не отводила взгляда. – Каким бы слухам вы ни поверили.

Его лицо снова смягчилось улыбкой.

– Глупо было обращать внимание на сплетни. Обо мне, конечно, тоже болтают, – признал он. – Сейтон Комб сказал, что благородный Артелот теперь в Искалине. Он, видно, очень отважен, если так смело шагнул навстречу опасности.

– Да, ваше высочество, – тихо ответила Эда, – он такой.

Новую минуту молчания пронизала птичья песенка.

– Спасибо тебе, госпожа Дариан. Твой совет – щедрый дар. – Льевелин коснулся броши со знаком своего покровителя – такой же, как у нее. – Я понимаю, почему ее величество так тебя ценит.

Эда ответила реверансом:

– Вы слишком добры, ваше королевское высочество. Как и ее величество.

Он, любезно поклонившись, отошел.

Да. Обрехт Льевелин – не мышь-соня. Он честолюбив, хочет перемен и, как видно, разделяет любовь ментцев к риску. Эда молилась, чтобы князь прислушался к ее совету. Для Сабран безумие показываться на улицах, когда ее жизнь под угрозой.

Когда Эда вернулась в королевские покои, королева собиралась на охоту. Эде, у которой своей быстрой лошади не было, выделили племенного жеребца с королевских конюшен.

Трюд утт Зидюр, занявшая место камеристки, тоже была среди охотников. Столкнувшись с ней, Эда подняла брови. Девушка равнодушно отвернулась и взобралась в седло гнедого коня.

Должно быть, она разуверилась в своем любовнике. Если бы получила от Сульярда письмо, не ходила бы с такой кислой миной.

Сабран не любила псовой охоты. Ей нравилось убивать чисто или не убивать совсем. Когда охотники въехали в Честенский лес, Эда вдруг разгорелась азартом. Ей был приятен ветер в волосах. Пальцы рвались к тетиве лука.

Ей приходилось сдерживать себя. Слишком много удачных попаданий вызвало бы вопросы: где она выучилась так метко стрелять. Эда поначалу приотстала, наблюдая за другими.

Розлайн, уверявшая, что обожает соколиную охоту, оказалась никудышной лучницей. Через час она заскучала. Трюд утт Зидюр подстрелила тетерева. Среди придворных дам лучшим стрелком была Маргрет – как и Лот, заядлая охотница, – но никто не мог превзойти королеву. Та скакала через лес так, что не всякий мог за ней угнаться. И к полудню настреляла порядочно кроликов.

Эда, высмотрев за деревьями оленя, едва не проехала мимо. Благоразумнее было бы уступить трофей королеве, но, может быть, один меткий выстрел не вызовет подозрений?

Стрела полетела. Олень рухнул наземь. Первой к нему подскакала Маргрет на своем мерине.

– Саб! – окликнула она.

Эда рысью выехала на прогалину следом за королевой. Стрела попала оленю в глаз.

Точно как она целила. За Эдой подъехала Трюд утт Зидюр. Она надулась, осматривая добычу.

– На обед у нас будет оленина. – Щеки Сабран разгорелись от холода. – А мне казалось, тебе нечасто приходилось охотиться, Эда.

Эда склонила голову:

– Бывают врожденные умения, ваше величество.

Сабран улыбнулась. Эда поймала себя на том, что улыбается в ответ.

– Посмотрим, как у нас с другими «врожденными» искусствами, – поворотив коня, предложила Сабран. – Ну-ка, дамы, скачем до дворца. Победительнице кошелек!

Дамы с криками ринулись за королевой, оставив доезжачих подбирать добычу.

Вылетев из леса, охота загрохотала по лугу. Вскоре Эда пошла голова в голову с королевой, и обе задыхались от смеха, не в силах вырваться вперед. Волосы Сабран развевались по ветру, глаза блестели – сейчас она выглядела почти беззаботной, – и впервые за годы Эда ощутила, что и с ее плеч свалился груз. Слетел, как пушинка с головки одуванчика.

Сабран до конца дня оставалась в добром духе. К вечеру она отпустила своих дам, чтобы заняться государственными делами в библиотеке.

Эде достались в наследство комнаты Арбеллы Гленн – ближе к покоям королевы, чем прежнее ее жилье. Две смежные комнаты с деревянными панелями и коврами на стенах, кровать под балдахином. Окна с частым переплетом выходили во двор.

Слуги уже растопили камин. Эда сняла платье для верховой езды и куском ткани стерла с себя пот.

В восемь часов в дверь постучали. Пришла хорошенькая кухарочка Таллис.

– Твой ужин, госпожа Дариан, – с реверансом проговорила она. Сколько бы Эда ни уговаривала ее быть без церемоний, девочка стояла на своем. – Хлеб вкусный, горячий. Говорят, наступают страшные морозы.

– Спасибо, Таллис. – Эда взяла у нее тарелку. – Скажи, детка, как твои родители?

– С мамой не слишком хорошо, – призналась Таллис. – Она сломала руку и долго не могла работать, а хозяин земли такой суровый. Я послала ей все свое жалованье, но… у кухарки оно не очень большое. Я не жалуюсь, госпожа, – поспешно добавила девочка. – Мне очень посчастливилось здесь служить. Просто месяц выдался трудный.

Эда раскрыла кошелек:

– Вот. – Она вложила в руку Таллис несколько монет. – Хватит заплатить за дом и землю до конца зимы.

Таллис уставилась на деньги:

– Ох, госпожа Дариан. Я не могу…

– Прошу тебя. Я порядочно скопила, а тратить почти не на что. К тому же разве не тому учит нас рыцарь Щедрости?

Таллис закивала.

– Спасибо, – дрожащими губами выговорила она.

Когда девочка ушла, Эда села к столу ужинать. Свежий хлеб, эль со сливками и сдобренное свежим шалфеем жаркое.

Что-то стукнуло ей в окно.

Из-за стекла смотрел желтым глазом песчаный орел. Оперение, желтое, как миндальное масло, к кончикам крыльев темнело до каштанового. Эда поспешно открыла окно:

– Сарсун!

Он запрыгнул внутрь и склонил голову. Эда подушечками пальцев пригладила его взъерошенные перья.

– Давно я тебя не видела, друг мой, – сказала она на селини. – Вижу, ты не попался Ночному Ястребу. – (Орел заклекотал.) – Тише! Не то попадешь на голубятню к этим глупым птахам.

Сарсун толкнулся головой ей в ладонь. Эда, улыбаясь, гладила его по крыльям, пока птица не выставила вперед одну лапу. Тогда Эд бережно сняла прикрепленный к ней свиток. Сарсун перелетел к ней на кровать.

– Разумеется, устраивайся с удобствами.

Орел, не слушая, чистил перья.

Свитка не вскрывали. Конных гонцов и почтовых голубей Комб мог перехватить, но Сарсун оказался для него слишком умен. Эда прочла шифрованное послание.

Настоятельница позволила тебе остаться в Инисе, пока королева не родит. Узнав о рождении наследницы, я за тобой приеду.

И тогда уже не спорь.

Кассар ее уговорил!

Эду снова накрыла слабость. Она уронила письмо в огонь. Забралась под одеяло, и Сарсун втиснулся ей под мышку, как птенец под крыло. Эда одним пальцем погладила ему голову.

Письмо и обрадовало и опечалило ее. Эде на блюдечке подносили возможность вернуться домой – а она своей волей осталась там, откуда много лет мечтала сбежать. С другой стороны, годы, проведенные при дворе, не пропадут даром. Она присмотрит за Сабран до рождения наследницы.

В конце концов, не так важно, сколько ждать. Носить красный плащ – ее судьба. И этого ничто не изменит.

Эде вспомнилась холодная рука Сабран на ее ладони. Во сне она увидела у своих губ красную, как кровь, розу.

Одевшись, Эда с рассветом направилась к королевским покоям – готовиться к празднику начала осени. Сарсун улетел ночью. Перед ним был долгий путь.

Миновав рыцарей-телохранителей, Эда застала Сабран уже на ногах. Королева оделась в шелковое платье цвета каштана с златоткаными рукавами, волосы украсила сеткой с топазами.

– Королева, – поклонилась ей Эда, – я не знала, что вы уже встали.

– Меня разбудили птицы. – Сабран отложила книгу. – Иди сюда, посиди со мной.

Эда села рядом с ней на кушетку.

– Хорошо, что ты пришла, – заговорила Сабран. – Я скажу тебе один секрет, пока не начался пир. – Застенчивая улыбка выдала, в чем дело, еще до того, как ее ладонь легла на живот. – Я ношу ребенка.

Первой в Эде проснулась осторожность.

– Вы уверены, королева?

– Более чем уверена. Время месячных давно прошло.

Наконец!

– Чудесно, моя госпожа, – тепло сказала ей Эда. – Поздравляю. Я так рада за вас и князя Обрехта.

– Спасибо.

Опустив взгляд на свой живот, Сабран перестала улыбаться. Эда увидела морщинку между ее бровями.

– Никому не говори, – опомнившись, сказала королева. – Даже Обрехт еще не знает. Только Мег, герцоги Духа и дамы опочивальни. Мои советники согласились, что объявить лучше, когда это станет заметно.

– А когда вы скажете его королевскому высочеству?

– Скоро. Я хочу его удивить.

– Только смотрите, чтобы ему было куда сесть, когда он это услышит.

Сабран снова заулыбалась:

– Непременно. Надо беречь мою мышку-соню.

Ребенок упрочит его положение при дворе, подумалось Эде. Князь будет счастливейшим среди людей.

В десять часов Льевелин встретил королеву у дверей пиршественного зала. Земля блестела инеем. Принц-консорт надел толстый кафтан на волчьем меху, в котором выглядел еще тяжеловесней обыкновенного. Он поклонился Сабран, а она при всех обняла его за шею и поцеловала.

Эда напряглась, глядя, как Льевелин обнимает супругу и прижимает ее к себе.

Фрейлины защебетали. Когда пара наконец разделилась, Льевелин с улыбкой поцеловал Сабран в лоб.

– Доброе утро, ваше величество, – сказал он, и супруги под руку вошли в зал. Сабран склонилась на плечо князю, так что их плащи слились в одно целое.

– Эда, – окликнула ее Маргрет, – ты здорова?

Она кивнула. Боль в груди уже притупилась, но оставила после себя безымянную тень.

Придворные поднялись навстречу вступившей в зал королевской чете. Сабран с Льевелином прошли к верхнему столу, где сели вместе с герцогами Духа, а приближенные дамы разошлись по длинным столам ниже. Эда впервые видела герцогов Духа такими довольными. Игрейн Венц улыбалась, а Сейтон Комб, обычно смотревший туча тучей, только что не потирал руки.

Пир был пышным. Текло рекой черное вино, густое, крепкое и сладкое, а Льевелину поднесли огромный, пропитанный ромом фруктовый торт – любимое с детства лакомство, – воссозданный по знаменитому ментскому рецепту.

Столы ломились от плодов осени, разложенных на золоченых медных блюдах. Белые павлины с клювами в сусальном золоте, обжаренные в меду и луковом соусе и снова зашитые в перья, чтобы выглядеть как живые. Чернослив в розовом сиропе. Половинки ягод в багровом мармеладе. Черничный пирог с тонкой корочкой и крошечные тарталетки с олениной. Эда с Маргрет сочувственно поддакивали Катриен, оплакивавшей утрату тайного поклонника – никто больше не присылал ей любовных писем.

– Сабран вам сказала? – понизив голос, спросила Катриен. – Она хотела, чтобы вы обе знали.