Текст книги "Травля"

Итак, я обладаю кучей разных предметов, которые могут сослужить мне добрую службу. Хорошо бы кто-нибудь пришел, чтобы выдать мне разрешение на похороны! Уж я бы в него вцепился и отнял ключи от райских кущ под голубыми небесами! Впрочем, нечего зря точить лясы!

Тишина, тяжелая как отчет Палаты депутатов, царила в доме. Я был погребен на дне колодца…

Истратив несколько спичек, я подобрался к двери и успешно определил местонахождение запора, потом открыл ножик и начал скрести цемент у притолоки. Он рыхлился с трудом, и мне удалось лишь проделать небольшую дырочку между двух камней… Дырочку? Нет! Скорее луночку. Но и этого было достаточно для моего проекта. Я опустошил запасную обойму, достал патроны. Затем с помощью ножа разжал гильзы и вытащил заряды.

Когда эта операция закончилась, у меня оказалось шесть маленьких медных капсул, содержащих порох. Я развинтил ручку, вытащил цилиндрик для чернил и наполнил корпус ручки шестью дозами пороха, затем, оторвав полоску материи от платка, скрутил ее, воткнул кончик в наполненную порохом ручку, которую вновь завинтил. Ручку я укрепил в лунке, которую только что выскреб, зажег другой конец платка и увидел, что он хорошо разгорелся. У меня хватило времени, чтобы прижаться к стене слева от двери. Взрыв был резкий. Противный запах пороха и гари распространился по подвалу. Я рискнул приблизиться к двери и имел удовольствие убедиться, что взрыв разрушил большой кусок цементного косяка… Я нажал на дверь. Она была по-прежнему закрыта. Однако я ощутил в ней дрожание. Еще один удар плечом посильнее – и дверь сдвинулась. Скобы, держащие засов, вырывались из стены под моим натиском. Нужно только неотступно продолжать это упражнение… С каждым ударом я получал удовольствие, чувствуя, как поддается дверь… На восьмом ударе парень Сан-Антонио сменил декорацию, то есть очутился в темном коридоре.

Собравшись с силами, я зажег последнюю спичку. Передо мной поднималась лестница… Я взбежал по ней… Наверху путь к свободе преградила новая дверь. Она была из дерева, и мне не доставило труда справиться с ней. И вот я уже в холле, выложенном плитками; потом пересек салон, где прекрасная Гретта опоила меня таким замечательным образом. Наши стаканы все еще стояли рядом на низком столике. Я понюхал свой, от него исходил слегка горьковатый запах. Стакан же Гретты пах только скотчем… Я обошел владение и убедился в справедливости моего предположения: это был дом, снятый внаем. В других комнатах мебель была покрыта чехлами, и имелась всего лишь одна бутылка скотча… Здесь давно никто не жил!

На часах было восемь… Я вышел… Снаружи безразличное солнце припудривало мир белесым светом . Я вдыхал полной грудью лучший в мире швейцарский воздух. Тот воздух, что составил богатство этой доблестной небольшой нации и который Конфедерация Гельвеции экспортирует во все четыре части света. Господи, спасибо тебе, что вытащил меня из этой переделки. На меня иногда накатывает религиозное рвение.

На остановке я прыгаю в трамвай, чистый, как игрушка. Хотите верьте, хотите нет (если не верите, мне наплевать), но физически я чувствовал себя прекрасно, несмотря на принятый яд. Для меня это было своего рода прочисткой. Я был почти голоден!

Я вышел в центре города у разноцветного фонтана и вошел в почтовое отделение. Я заказал Париж. Через пять минут Старик был на проводе.

– Это Сан-Антонио… Он зашептал:

– Путешественник отбыл, примите его как следует…

– О'кей…

У меня было желание рассказать ему мои злоключения накануне, но я передумал, поскольку был не тот момент, чтобы отвлекаться на второстепенные для него вопросы.

– Вы предприняли все, что надо?

– Да. Не беспокойтесь!

– Тогда пока!

Оптимист мой патрон. Блаженствуя в вертящемся кресле на третьем этаже полицейского управления, ему нечего было бояться и он мог пребывать в эйфории!

– Будем надеяться, – буркнул я, вешая трубку.

Теперь за дело. Я проглотил большую чашку черного кофе с грудой рогаликов. Затем отлакировал это марочным «Бургундским» хорошего года и, подзарядившись, бросился вперед.

Обе взятые мною на прокат телеги стояли рядышком на стоянке, где я их оставил.

Для начала я взял «Порш» и отправился на перекресток, который заприметил накануне и который находился в полдороге в аэропорт. Я его поставил на улице, перпендикулярной пути Влефты, а сам трамваем вернулся в город и теперь прыгнул в «Мерседес». Путь к аэродрому был изучен мною почти наизусть. В десять часов я был на месте. Посадку рейса из Нью-Йорка объявили на десять с копейками. У меня еще оставалось время промочить горло двойным коньяком в роскошном баре… Барменша была прекрасна, как… (хотел сказать: как сердце А вы, как вы считаете, сердце красиво? С моей точки зрения, отвратительно. Это доказывает, что символика развращает все!)… Скажем, что она хороша, как весенний букет и хватит об этом. Я не мог не глядеть на нее, хотя мой интерес к хорошо сложенным пастушкам с некоторых пор несколько завял. Ее улыбка была смертельна для пуговиц на штанах, а груди напоминали, что Швейцария – страна молочников.

Я поинтересовался, что она делает вечером, и она ответила, что идет гулять со своим женихом. Его зовут Франк, он летчик. Надеюсь, он будет на высоте!

Я предложил девчонке аперитив. Она выпила «Чинзано» и рассказала мне о своем парне. Ее избранник – цвет общества, если хотите… Первый на всех конкурсах… При этом очень любящий! Красавчик! Единственно, что омрачает их идиллию, – это то, что он протестант, а она католичка! Тогда, не правда ли, семейные разногласия: тогда зачем толочь воду в ступе, а! Бедняжка жаловалась. Она хочет любить своего жениха, а не его религию.

Я ей посоветовал найти общий знаменатель. Почему бы им обоим не стать магометанами. Она засмеялась, я тоже. Но ненадолго, так как увидел в зеркале бара среди государственных флажков всех стран, фигурирующих в «Ларуссе» под рубрикой «штандарт», свое жалкое отражение.

У меня был кумпол эксгумированного трупа. Лицо походило на восковую маску! К счастью, громкоговоритель объявил предстоящую посадку самолета. Я допил стакан и расплатился за нашу оргию.

– Поцелуйте за меня жениха! – бросил Я малышке на прощанье.

– Вы ждете кого-нибудь? – спросила она.

– Да…

Она мне лукаво подмигнула.

– Свою подружку?

– Нет, старого товарища по оружию! Мы вместе воевали и возможно придется повторить… Когда имеешь привычку, от нее трудно отделаться, вы знаете!

С этими словами я покинул бар и направился к посадочной площадке. Серебристая точка блестела в небе, похожая на осколок солнца. Точка гудела и приобретала очертания… Самолет медленно заходил на посадку, описывая на горизонте гармоничную траекторию… Затем он мягко сел в конце поля и не спеша стал приближаться, распластавшись, как доисторическое животное. Стали видны винты, они вращались все медленней и наконец остановились. Я ждал.

Сказать вам, что я чувствовал себя в своей тарелке, было бы сильным преувеличением. Всегда испытываешь чертовское неудобство, когда ждешь определенного господина для сведения с ним счетов.

Влефта не заставил себя долго ждать, появившись вторым на верху трапа. Со своего поста наблюдения я его легко узнал. На нем было толстое верблюжье пальто, в руках он держал солидный кожаный портфель. Это был высокий и бледный молодой человек. Он был без шляпы, и его длинные космы падали на шею.

Он быстро спустился по ступеням и направился к таможенному посту. Тогда я увидел громадного типа, вышедшего из стоявшей невдалеке машины и приближавшегося к нему. Вновь появившийся был смугл, цвета старой бронзы. Он был лыс и одет весьма нескромно. Тигриный коготь, воткнутый в узел красного галстука, завораживал взгляд.

Выйдя из таможенной, Влефта приблизился к громадине. Обмен рукопожатиями. Албанец казался мрачным. Может быть, у него предчувствие? Его компаньон был похож на пирожок, только что вынутый из фритюра… Он потел жиром из всех пор.

Оба садятся в авто громилы. Я тотчас бросаюсь к своему и пускаюсь в дорогу, опережая их на несколько десятков метров. У них «Альфа – Ромео». С одной стороны, это меня тревожит, потому что эти сундуки очень быстроходные, с другой стороны, это меня устраивает, потому что у него тонкий кузов.

Они меня обгоняют. На какой-то момент я испугался, что они испортят мне всю обедню, но они не стали ничего делать и продолжали катить спокойно, по-стариковски, со скоростью восемьдесят километров в час.

Я немного подождал, а затем, когда мы стали приближаться к перекрестку, нажал на акселератор. Стрелка спидометра рванулась слева направо… Девяносто, сто, сто десять… Я готов был к обгону, и оба пассажира «Альфы» ничего не подозревали. Неожиданно я устремился на них, как будто потерял управление. Хочу вам сказать, что это производит странное впечатление. Надо быть япошкой, чтобы играть в человека-торпеду… Я видел, как уменьшается разделяющее нас расстояние и увеличивается зад «Альфа Ромео». Мой домовой сказал мне: «Вцепись в баранку, Сан-Антонио, и целься в стекло…» Было бы глупо разбить башку о свое же стекло.

Удар был точен! Я их припечатал с треском, который мог разбудить целую палату каталептиков. «Альфа», потеряв контроль, вылетела с проезжей части и ударилась о стену справа. Мой «Мерседес» вынесло вперед, и он остановился поперек дороги.

Потливый громила и Влефта были оглушены. К нам сбегались люди. Я вынул свою хлопушку из внутреннего кармана и приставил к Влефте. Он вытаращил на меня глаза. Я нажал на гашетку три раза, и его глаза погасли. Пирожок рядом с ним больше не шевелился и стал бутылочнозеленого цвета. Я быстро подобрал с колен Влефты кожаный портфель. Почему я это сделал? Я не смогу вам объяснить точно. Без сомнения, чтобы оправдать свои действия в глазах типа из сети Мохари. Чтобы он поверил, что целью содеянного было выкрасть портфель.

Я действовал с таким проворством, что сбежавшиеся прохожие не заметили моего смертоносного жеста. И только когда я взял курс на вторую машину, они почуяли что-то неладное и что дело идет не просто об обычном дорожном происшествии! Я услышал крики:

– Задержите его!

Я ринулся вперед… Бравый почтальон преградил мне путь. Я ему врезал по шарам, и он осел на свою сумку с почтой.

Я достиг колымаги. У «Порша» стартер заводится с пол-оборота. Впопыхах я забыл включить контакт. Наконец мотор заработал. Я врубил вторую и нажал на акселератор, резина завизжала. Машина рванула и устремилась вперед. Я жал на всю железку.

Мерзкая зеленая трусость скрутила мой тонкий кишечник. Итак, я выполнил свою миссию, но теперь меня преследуют. Человек двадцать видели меня, и у них было время запомнить номер машины. Вскоре швейцарские полицейские, у которых не слишком много дел, пустятся по пятам за вашим другом. Буду ехать, пока возможно… Я обгонял машины, пересек железнодорожный переезд и выехал на главную дорогу.

Какое-то мгновение я был в нерешительности… Что выбрать: возвращаться ли в Берн или направиться во Францию?… Второе меня прельщало больше, как вы догадываетесь, только это было опрометчиво, так как, если я пущусь по проселкам, то незамедлительно натолкнусь на полицейский кордон. А это было бы очень плохо для моего здоровья. Фелиси выкармливала меня на смесях Нестле, и было бы глупо свети на нет годы стараний одним неверным движением.

Итак, я выбрал возвращение в Берн… Я проехал рабочий квартал и оказался в городе. Я заметил сломанные ворота, плохо закрывающие въезд в брошенные владения. Я вышел из машины, открыл их, въехал и спрятал тарантас позади полуразвалившейся стены. Я снял шляпу и плащ, надел очки и взял портфель. Я разглядывал брошенное владение на ученый манер, как архитектор, пришедший составить план Версаля.

Еще раз я воспользовался трамваем. И вот я в городе, совершенно свободен. Если я не идиот, то мне необходим билет до Пантрюша. Потому что я того мнения, – это мнение и моего домового, – что у бернских полицейских скоро будет большая суматоха. Эти господа развернут большие маневры, чтобы меня задержать.

Гордый, как школьник, я вошел в вокзал. В это время всегда большое оживление. Я приблизился к кассе и взял билет первого класса до Парижа. С билетом в кармане мне показалось, что я уже там. Снабженный куском картона, я справился по табло, когда отходит поезд, и увидел, что мой экспресс отправляется через два часа. Это меня не устраивало, так как терялось слишком много времени. Мне бы не помешало скорее очутиться подальше.

Такое мертвое время особенно прискорбно, потому что вокзал является идеальным местом для слежки. Как только появляется удирающий куда-то тип, его всегда поджидают у перрона вокзала… Ну что ж, будем надеяться, что мой ангел-хранитель купил себе новый кусок замши, чтобы начистить мою путеводную звезду!

Я накупил газет, которые служат прекрасной ширмой, и сел в буфете, заказав стакан вина «Нешатель», бутерброд с сыром, и, раскрыв одну газетенку, содержание которой мне было совершенно безразлично, заставил себя читать фельетон.

Листок рассказывал сногсшибательную душераздирающую историю о маленькой девочке, найденной на паперти церкви лейтенантом-кавалеристом. Лейтенант поручил девочку своей бабушке, чтобы она ее вырастила. На настоящий момент крошка выросла. Она только что сдала экзамены на бакалавра, а лейтенант вернулся из колоний, где он открыл большие залежи жевательной резинки. Она стала столь хороша, что экс-лейтенант, еще молодой для своих лет, хоть и вернулся издалека, не мог опомниться от этого. Это мужчина тридцати пяти лет, у которого было состояние, светлые усы, военные медали и упорство в достижении своей цели. Он был потрясен агрессивным бюстом молоденькой девушки, и все идет к тому, что он на ней женится, если только у автора не случится приступа печени при окончании романа, или в потайном кармане галстука офицера не обнаружится документа о том, что малышка не кто иная, как его незаконная сестра…

Слова «продолжение следует» дали волю моему воображению. Я оглядел внимательным взглядом вокруг себя. Кажется, все спокойно. Официант, который меня обслуживал и, как мне показалось, принадлежал к гомосекам, застыл в экстазе перед фото на обложке самого красивого в мире атлета.

Я оторвал его от созерцания, потребовав еще стакан белого. Это ординарное вино веселило, как детский хоровод. Мне необходимо было отсидеться в буфете. Надо было выбросить из памяти ошалелый взгляд бедняги Влефты, когда он покосился на мою хлопушку…

Каково ремесло! Если б я поступал по своей воле, я бы послал подальше Старика, органы, всякие задания… Но стоит голосу разума возопить об этом, как пальцы моего безрассудства тотчас затыкают мои граммофоны.

Прошел час. В секторе все нормально. Люди входят и выходят, не обращая на меня внимания. Я пытаюсь прочитать новости. Буквы прыгают перед глазами… Нервы напряжены до предела. Как говорит один из моих друзей, Фернан-Горячка, когда появляется фединг в спинном мозгу, неплохо осознать, что ты существуешь потому, что думаешь.

Я отложил лживый листок. На меня что-то нашло, когда в этот момент трое слишком крепко скроенных парней вошли в буфет. Этим малышам, верьте мне, больше всего подходила каторга.

* * *

Я ни минуты не сомневался, что эти злобные гориллы по мою душу. Когда оказываешься в роли дичи и пробираешься в вокзальный буфет, стараясь не очень-то высовываться, то поневоле выпускаешь большой перископ, чтобы никого не прозевать.

Пока что они вглядывались в глубину большого зала. Народу было много, и это требовало от них особого внимания. Я сделал знак гарсону. Он подошел, закрыв меня как ширмой. Я рассчитался, болтая, чтобы выиграть время. Справа я увидел дверь, ведущую в туалеты. У меня оставалось ровно столько времени, чтоб уйти туда, пока стрелки не обернулись.

Вобрав голову в плечи, я устремился туда и закрылся в одном из этих уединенных мест, которые увековечили славу императора Веспасиана.

Время выиграно… Но только время, так как я могу провести остаток моих дней в этих кафельных стенах. Я сел на откидную крышку и, чтобы как-то рассеять свое нетерпение, открыл кожаный портфель, раздобытый с колен моей жертвы.

В нем была куча вещей. Во-первых, бумаги на английском языке, которые я не мог разобрать, не являясь полиглотом. Во-вторых, карта Северной Африки, испещренная голубыми карандашными крестами с красными буквами. В-третьих, чек на миллион швейцарских франков, выписанный неким Магибом на Федеральный банк в Берне. Чек находился в конверте из бристольского картона, на котором ничего не было написано. Он был выписан «на предъявителя», что потрясло, как вы догадываетесь, все мое банковское мировоззрение, ибо один миллион швейцарских франков равен примерно ста миллионам французских. Можно, конечно, оплакивать девальвацию наших бумажек, но надо признать и то, что с такими бабками можно позволить себе хорошее жаркое с корнишонами вокруг!

Сто миллионов на предъявителя! Сто миллионов, которые первый встречный, я, например, может взять и получить! У меня закружилась голова. Нет, я не жадный, это не в моем духе. Я из тех, кто считает, что не надо иметь много денег, но важно, чтоб их было достаточно. Лично мне их всегда хватало для приличного существования, накормить Фелиси и оплатить кофе со сливками и рогаликом для женщин, которые были добры ко мне.

Но мы живем в прогнившую эпоху, управляемую деньгами, – это не секрет ни для кого – и чек такого достоинства впечатляет так же, как Ниагарский водопад.

К моему удивлению, я забыл, где нахожусь! Уже несколько раз дверцу моей ложи дергали. Возможно, кому-то очень приспичило. Я свернул бумаги и сунул их во внутренний карман, сложил карту вдвое и пристроил ее в недрах моей куртки… Чек я положил в свой бумажник.

По моему мнению, Влефта вез для организации Мохари субсидию, ассигнованную делу египетским толстосумом. Все будет шито-крыто, если мне удастся получить монеты! Они из меня сделают бездельника, эти парни!

Я рискнул выйти из туалета. Вышел без сожаления, поскольку в этом месте царит угнетающая «персилевая» белизна. Перед дверью меня поджидал субъект. Старый посеревший обломок с глазами в форме запятой. Он приплясывал на месте в ожидании, пока я освобожу место. Едва я вышел, как он ворвался в кабину.

Я приблизился к двери, украшенной зеркалом, приоткрыл ее и благодаря зеркалу, которым я умело воспользовался, смог оглядеть весь зал. Парнишки исчезли…

Громкоговоритель объявил посадку на мой поезд с пути "К". Туда я и направился, прыгнул в вагон второго класса, бросил пустой портфель в сетку и по коридору направился в вагон первого класса.

Поезд был почти пуст. Я выбрал свободное купе и устроился у двери в коридор, прижавшись спиной к спинке дивана. Мне было достаточно задвинуть штору из массивного драпа, закрывавшую стекло, чтобы стать невидимым из прохода. Если ищейки будут прочесывать поезд, останется пятнадцать шансов против одного, что они ограничатся просто заглядыванием снаружи…

Я ждал с судорогой в горле. У настоящего полицейского есть своего рода внутренний метроном, который начинает функционировать в мозгу, как только появляется чувство опасности.

Я ждал. Разум говорил мне, что ничего не должно со мной случиться, но мой инстинкт выл сиреной в мои веера: атас!

Прошло несколько минут. Пассажиры садились в вагоны. Я слышал, как они устраивались в соседнем купе и чирикали на швейцарско-немецком. Где-то заплакал малыш (тоже по-швейцарско-немецки). Толчки… Крики… Прерывистое дыхание… Короче, прекрасные звуки вокзала. Прекрасные, потому что это звуки жизни! Звуки, которые опьяняют.

Я чувствовал себя жалкой дрожащей былиной. В животе у меня бурчало, и внутренний холод стянул мне лицо. Я ждал… Я бросил косой взгляд на часы. Они, хоть и не швейцарские, но все-таки показывают время.

Я установил, что мой экспресс отправляется через тринадцать минут. Будем надеяться, что это число не преподнесет мне сюрприза… Заранее предвкушаю вздох облегчения, который я испущу после пересечения границы.

Ох, ребята! Какое избавление! Я вытянусь на диване и расслаблюсь. Ведь в конце концов, за последние двадцать четыре года мне не пришлось слишком много отдыхать! Меня травили и заточали… Я убил человека, спровоцировав перед этим автокатастрофу… Я… Я поднес руку к бумажнику. Я не только выполнил мой долг, но и похитил сто миллионов у наших врагов…

Удастся ли мне пересечь эту границу? У служащих соответствующего заведения есть полное мое описание. С каждым часом они уточняют мой портрет. Свидетелей убийства полно: сдающие на прокат машины; служащие в отеле, где я снимал каморку, которой не воспользовался; официантка в баре аэропорта, – все они составят мой словесный портрет лучше, чем он существует в природе.

Вдруг я ощутил удар в затылок, услышав шаги в коридоре. Шаги, которые останавливались у каждого купе… Я слышал, как открываются и закрываются в полной тишине двери. Сомнений нет… это патруль… Я постарался сделаться совсем маленьким! Если так будет продолжаться, я превращусь в обивку дивана. В настоящий момент это была моя голубая мечта.

Шаги приближаются. Я вижу, как зашевелилась ручка двери. Сильная рука потянула ее назад и дверь резко открылась. Я закрыл глаза и сделал вид, что сплю… Сквозь опущенные ресницы я разглядел два суровых лица. Это были два полицейских, замеченные мною в буфете.

Они разглядывали меня. Один из них вошел в купе. Другой остался в дверях. Тот, что вошел, дотронулся до моей руки, что-то говоря по-немецки. Я вздрогнул, как только что проснувшийся человек. Я ему выдал очаровательную улыбку девять на двенадцать. Затем, вернувшись к суровой действительности, я вытащил мой билет и протянул его ему, вроде бы не понимая его требований.

Номер не прошел. Здоровяк был слегка сбит с толку. Было видно невооруженным взглядом, что он не из тех, кто забывает. Он спросил мнение своего коллеги, который был посообразительнее. Тот закивал головой, что оказалось для меня фатальным…

Другой тоже втиснулся в купе. Никаких заблуждений, мои ягнятки, это начало конца. Со всем тем, что у меня есть, я без сомнения прямиком проследую в дом со множеством дверей.

– Что вам нужно? – спросил я нетерпеливым тоном.

– Покажите ваши документы!

Естественно, для исполнения такой миссии я запасся фальшивым удостоверением личности. Но в этот момент я об этом пожалел, так как если бы я им предъявил свой мандат о принадлежности к тем же органам, они стали бы мне товарищами, бернскими коллегами.

Подозревающий, белокурый парень с квадратной челюстью и коротко подстриженными волосами, изучал мои бумаги. Он сделал красноречивый жест своему приятелю. Шкаф начал меня обыскивать. Карамба! Ну, я хорош! Я ведь оставил при себе свою смертоносную хлопушку, ее большой ствол с глушителем выпирал из пиджака. Он выловил игрушку с молниеносной быстротой.

Второй тип уже вытащил наручники и приготовился надеть их на меня. Наступил момент попытать счастья в национальной лотерее, не так ли? Во всяком случае, самое время изменить ход дела!

Я откинулся назад, одновременно согнув конечности, и отвесил резкий удар ногой в нижнюю челюсть типа с наручниками. Он получил сорок третьим размером серьезного мужчины, и его внутренности заиграли на ксилофоне: «Иди не оглядываясь». Другой детина врезал мне такой удар в живот, что там все внутренности вывернулись наизнанку, как пуловер, и превратились в ничто.

Я рухнул как подрубленный. Здоровяк собрался с силами, чтобы продемонстрировать новый образец своего искусства боксера. Я получил боковой в скулу, прямой в лоб и начал считать звезды… Полицейский, которого я отделал, сидел напротив меня с окровавленным ртом. Он вынимал зубы один за другим, как будто отрывал лепестки ромашки, и клал на диван.

Этот спектакль его унижал, но возбудил напарника, который вернулся к своим обязанностям, разъярившись сильнее быка. Он хотел подловить меня еще раз и ожидая, что это будет хорошей дозой снотворного, вложил в удар всю свою силу. К несчастью для его фаланг, я успел уклониться, и его чудовищный кулак врезался в кокетливый пейзаж, представляющий ветряную мельницу на фоне тюльпанов. Голландия делает больно, когда она воспроизведена на железе, покрытом эмалью. Озлобленный живодер испустил душераздирающий крик.

В этот момент его вопль вывел меня из летаргии. Я ударил его прямо в рыло. Его отбросило назад. Еще один удар ногой, но поскольку мне не хватало места для размаха, вместо челюсти я угодил ему в ту часть его персоны, где собраны причиндалы, служащие для продолжения рода. Удар сапога по этому месту больнее, чем удар по самолюбию… Он испускает – я приношу извинение слабым людям – отвратительное рычание и растягивается в проходе купе. Я же, перешагнув через него, устремился в коридор. Человек с поврежденной челюстью забыл свои зубы на диване и бросился мне вдогонку… Я выиграл около пятидесяти сантиметров. Вагон переполнен, набит битком. Я зацепился за траурную вуаль вдовы и всучил ее в руки моего преследователя, который, казалось, имеет честь просить ее руки. Он ее получил, только по роже, так как старушка среагировала быстро. Если она любит теннис, то не для того, чтобы только подавать мячи. Я вскакиваю на какой-то чемодан и прыгаю через открытое окно на перрон…

А теперь, дамы и господа, ноги в руки! Целую, до вторника! Я расталкиваю людей, переворачиваю багаж… Большие скачки под удалую арию из «Сельской чести» (Кавалерия рустикана)… Появились стражи порядка. Поднялся свист, как на корабле во время маневров в Средиземном море.

У меня выросли крылья! Не хватает только бригады судей, чтобы зафиксировать побитие рекорда Жази. Я достигаю выхода с вокзала. Здесь стоит большой и суровый, как мнение покойника, служащий, которого уже предупредили, и он преградил мне путь. Я протянул ему свой билет, забыв разжать кулак. Билет и его вместилище угодили ему в подбородок. Парень перелетает через вертушку так, что ударяется черепом о стену; на какое-то время он забудет фамилии советников кантонов своей страны.

У выхода из вокзала я замечаю красный грузовик, который трогается. Я бегу к нему и успеваю вскочить на подножку. Ошеломленный шофер смотрит на меня.

– Не теряй курса, папаша, и жми на правую педаль, – говорю ему.

Он повинуется, косясь на стекло заднего вида. Мы летим по улицам на глазах у изумленных прохожих. Полицейские вот-вот ринутся в погоню на своих мотоциклах, более быстрых, чем грузовик. Оставаться на грузовике опасно.

На повороте я спрыгиваю… Бросаю взгляд вокруг. В подобных случаях не до лекций о пользе сахарной свеклы для польских колоний… Надо импровизировать и умело шевелить хромированными шариками.

Я заметил маленького кондитера, который сходил с велосипеда, держа под мышкой корзинку с кремовым тортом «Святая Честь». Я обесчестил эту «Честь», размазав торт по тротуару, и вскочил верхом на «велик». За мной, Кюблер! Я приподнимаюсь в седле и кручу педали, высунув язык… Я сворачиваю… Мне наплевать на направление. Я люблю фантазию и никогда не участвую в организованных путешествиях… Я кручу, кручу педали, как говорил Шарпини.

Я еду в запрещенном направлении и несусь по улицам с лестницами. Вот это номер! У Пэндера места заказывали бы за три месяца вперед, чтобы присутствовать при моих подвигах.

Время от времени я оглядываюсь через плечо и смотрю в морской бинокль. Природа непоколебимо безмятежна. Берн купается в бледном солнце, которое придает ему блеск аквариума. Жители спокойны, и никто не подозревает драмы.

Я оставляю «велик» кондитера у чьего-то порога и направляюсь по маленькой старинной улочке. Как хорошо жить. Розовое спокойствие разливается во мне. У меня впечатление, что я вышел с постоялого двора…

Квартал, в котором я нахожусь, спокоен. Дома здесь зажиточные. Если я уйду отсюда, то непременно нарвусь на полицейский кордон. Полицейские власти знают теперь, что я в Берне, и скоро прочешут весь город. Хоть один раз у них в руках настоящее сенсационное преступление, и они не будут его прятать в ящик со старыми шнурками!

Мне надо срочно воспользоваться короткой передышкой, чтобы найти укрытие. Но это возможно только теоретически. А что такое теоретическое укрытие? Место, где можно расположиться, не боясь быть замеченным, вы согласны со мной? Где же мне расположиться, будучи гонимым, не имея возможности появиться в отеле или в семейном пансионе и в…

Я остановился. Слова «семейный пансион» зацепили на ходу мой рассудок. Они смутно воскресили что-то в глубине моего существа.

Вспомнил. Матиас живет в семейном пансионе. Если бы мне удалось связаться с ним, добрым другом, конечно, он смог бы меня спасти. Его моральный долг оказать мне эту услугу, потому что, прикрывая его кости, я попал в дерьмо.

Но как с ним связаться? Я не знаю, где его детские ясли… Я не ведаю, есть ли у него телефон, и я не могу себе позволить рискнуть пойти на почту, чтобы разузнать…

Я напрасно скреб свою башку стамеской. Все эти буржуазные фасады волновали меня не больше, чем крутые склоны.

Я застопорил, заметив в конце улицы силуэт полицейского. Досадный промах. Он уже обратил на меня внимание. Голова этого типа была наполнена отнюдь не малиновым вареньем. Едва он меня увидел, как тотчас узнал. Ну и свист! Какие потрясающие звуки! Резковаты, правда, для моих ушей, но, наверно, обворожительные для семейства кобр.

Я повернул назад! Проклятие! Моя беспечность дорого обходится… Другие пингвины, поднятые по тревоге свистком товарища, объявились на другом конце улицы! Настоящее нашествие! Положительно, их разводят у наших трансальпийских друзей! Вот страна, где не воюют, но где полно солдат! Где практически не убивают своих близких, но где полицейские появляются даже из самых маленьких дырочек швейцарского сыра! Какой кошмар…

Я не на шутку сдрейфил. Для моих швейцарских собратьев я был опасным преступником и если я опять ввяжусь с ними в драку, то получу сполна на этот раз.

До чего паскудная жизнь! Вот ребята, с которыми у меня всегда были хорошие отношения, к которым я инстинктивно питал симпатию, а обстоятельства оборачиваются так, что я должен бежать от них, как от дюжины эпидемий холеры.

Я заметил монументальный портал… вошел туда и быстро захлопнул тяжелую дверь. В замке торчал ключ. Я повернул его, чтобы выиграть время. Пока они будут растирать сухари, я, может быть, смогу вырыть крысиную нору, по которой смогу скрыться.

Возможно, я грешу избытком оптимизма, скажете вы; однако лучше видеть жизнь в розовом свете, так как и без того она достаточно мрачна!

Я пересек внутренний дворик, посреди которого торчал широкий, поросший мхом бассейн, наполненный зеленоватой водой, покрытой кувшинками.