Текст книги "Ты – лучший"

Морин кивнула. Она тоже не слишком хорошо представляла, чем конкретно занимаются банкиры. Да и юристы.

– Каседас, простите, если я не слишком тактична… но вы не выглядите счастливой, так ведь?

Каседас улыбнулась, и смуглое лицо стало почти прекрасным.

– Почему у меня такое чувство, что я знаю вас целую вечность, Морин? Мне легко с вами. Мне впервые за много лет хочется говорить о себе. А что до счастья… Знаете, в юности нам кажется, что любовь способна изменить того, на кого она направлена. Многие несчастны в браке, но, чтобы это понять, надо пробыть в этом самом браке достаточно долго.

Морин задумчиво кивнула и ободряюще улыбнулась Каседас.

– Я рада, что вы мне доверяете. Это все ирландская кровь. Знаете, чем ирландцев наградили феи?

– Чем же?

– Умением не только слушать, но и слышать. Поэтому среди нас так много колдунов. Хотите, наколдую вам хорошее настроение?

Каседас улыбнулась в ответ, но в глазах ее сквозила печаль.

– Иногда я думала, что если убрать портрет Марисабель… матери Джона, то все изменилось бы. Но Ричард любил ее до конца. Ее одну. Наверное, сейчас они вместе на небесах, а мне… мне и потом не найдется места рядом с ним.

Морин неопределенно повела рукой в воздухе.

– Может, и так, а может, и нет. Вы же очень молоды, Каседас. Надо идти вперед. Совсем необязательно хоронить прошлое, и уж совсем неправильно хоронить в прошлом себя. Вы можете выйти замуж. На этот раз удачно. Жизнь – штука стремительная.

– О нет. Это не для меня. Вы – другое дело. Вы очень молоды, но главное – вы полны жизни. А я уже смирилась с ролью вечной вдовы.

– Но вы ведь красивы!

– И что с того? Кого можно встретить на берегах Великой Реки? В сельве?

Морин мечтательно зажмурилась.

– Кого угодно. И уж наверняка не прыщавого хлыща наподобие тех, что тусуются на ночных дискотеках и курят марихуану, чтобы выглядеть круче вареных яиц. К тому же здешние места просто располагают к волшебству! Почему бы не Принца? Ладно, я вас заболтала, а нам пора приступать к делу. Вы, разумеется, знаете всех, кто будет на приеме?

– Да.

– Есть среди них симпатичные вам люди? Ну хоть парочка?

– Что ж, есть, но это просто друзья…

– Каседас! Выше голову! Не будем относиться к приему, как к каре Господней. Пусть это будет праздником. Для всех, но главное – для вас.

– Морин, вы меня заражаете уверенностью, а для меня это внове…

– Надо же начинать когда-нибудь. Кстати, а Алисия? У нее есть парень?

– Есть, но это проблематично. Он англичанин.

– И в чем же проблема?

– Он один из наших ранчеро, но это может прекратиться в один момент. Эдуард Финли приехал на Амазонку в поисках приключений, а дома его ждут родители и университет. Его отец заседает в палате лордов.

Морин звонко рассмеялась.

– Значит, наша Алисита окрутила аристократа. Замечательно!

Каседас не выдержала и тоже рассмеялась.

– У них очень нежные и невинные отношения. Джону парень нравится, мне тоже, Алисия не может без него и дня прожить, но я очень волнуюсь за нее.

– А сам Эдди-аристократ?

– О, он так мечтал пожить жизнью настоящего героя и покорителя Амазонки, что сейчас выглядит совершенно счастливым. И вообще он очень симпатичный, никогда не скажешь, что будущий лорд…

– Надо с ним познакомиться.

Каседас взглянула на веселую, огненноволосую красавицу с зелеными глазами и неожиданно с грустью подумала: «Только не отбирай его у Алиситы! Ты хорошая девочка, это сразу видно, но не всякий мужчина способен устоять перед блеском твоих зеленых очей!»

Разумеется, они проболтали весь день, между делом успев уточнить необходимые детали приема. Джон услышал смех и заговорщический шепот, едва подойдя к гостиной.

Надо признать, эта мисс О’Лири умеет очаровывать. Каседас никогда в жизни не хихикала так беспечно и жизнерадостно. Во всяком случае, он этого не помнил.

– Дамы? Я не помешаю?

– О, Джон, входи и посиди с нами. Ты не поверишь, но мы не закрывали рот ни на минуту с того самого момента, как ты нас оставил. Я никогда не чувствовала себя такой бодрой.

Джон с подозрением взглянул на Морин О’Лири. Она либо очень умна, либо очень добра. А может, и то и другое вместе. И надо признать, одеваться она умеет. Ненавистную ему (почему-то) мини-юбку сменили легкие светлые джинсы, а открытый топ – довольно скромная футболка, хотя это мало что меняло по сути. Даже в этой невинной спортивной униформе он легко мог представить Морин обнаженной…

И представил. И едва не поперхнулся воздухом. Потому что есть вещи, которые мужчине трудно перенести вот так запросто.

– Что ж… Я совершенно свободен. Как прошел день… Морин?

– Замечательно! У меня потрясающая спальня. Каседас отлично постаралась. Я просто не могу дождаться, когда окажусь в постели, хотя спать не хочется совершенно.

Очередной приступ нездорового воображения. Джон едва не брякнул, что тоже не может дождаться, когда она окажется в постели. В ЕГО постели.

– Ладно. Пойдемте, я покажу вам дом.

Они прошли по всему дому. В комнате Марисабель Джон явно не хотел задерживаться, зато в кабинете отца остановился надолго. Морин с интересом рассматривала аскетичную комнату, украшенную многочисленными охотничьими трофеями и фотографиями великолепных лошадей. Помимо этого на стенах висели два портрета. Ричард Карлайл и Марисабель Аркона.

Мускулистый загорелый человек с тяжелым подбородком и большими, огрубе

Девушка вздохнула, и Джон с удивлением посмотрел на нее.

– Он был непростым человеком, ваш отец…

– Я бы сказал, немногословным. И совершенно не светским.

– Это как раз хорошо. Среди светских людей сволочи встречаются гораздо чаще.

– Вы всегда так резки в определениях?

– Какой смысл избегать точных характеристик? Надеюсь, я не шокировала бывалого ранчеро словом «сволочь»?

– О нет, нисколько. Так что вы говорили об отце?

– Он был сильным. Жестким. Возможно, жестоким. Но хорошим. Это чувствуется по дому. По людям, которые здесь живут. Сразу видно, что здесь бывало всякое, и горе, и радость, но главное – здесь была любовь.

– И это вы узнали по портрету?

– Не только. Мы много говорили с вашей мачехой. Пожалуй, единственное, что мне не очень-то нравится, так это то, что ваш отец заставил ее, а возможно, и вас страдать… Впрочем, его можно простить. Со смертью вашей матери он утратил радость жизни.

– Это Каседас вам рассказала?

– Вас это удивляет? Она просто доверилась мне, вот и все. Поняла, что это можно сделать.

– В отличие от меня, да? От меня, предпочитающего копаться в вашем прошлом и закрывать глаза на прекрасные душевные качества…

– Вы только мне не верите или вообще всему свету, Джон?

Молодой человек замолчал, а потом отвернулся и медленно, с горечью произнес:

– Возможно, это тоже из-за отца. Я слишком долго сражался за его любовь. Не сумев завоевать ее, я обиделся… на весь свет.

Морин осторожно тронула его за руку.

– Разве поздно начать сначала?

Ему хотелось стиснуть ее в объятиях. Осыпать поцелуями, зарыться в тяжелое золото волос, ощутить в своих руках нежный жар роскошного тела, но вместо этого он холодно и насмешливо поинтересовался:

– Сеанс психоанализа? Спасибо, не надо.

– Ну и глупо. Я не лезу к вам в душу, я просто считаю, что нам всем жилось бы лучше, если бы мы не боялись и не стеснялись разговаривать друг с другом.

Джон почувствовал смятение.

– Я вас совсем не знаю, Морин…

– А вот у меня такое чувство, что я знаю вас давным-давно…

Ее голос превратился в шепот, и в этом шепоте таяла и плавилась ледяная броня Джона Карлайла.

– Но вы меня не знаете…

– А переселение душ? Может, мы встречались в прошлой жизни?

– И что же там было? Любовь или ненависть?

Она засмеялась, и наваждение исчезло.

– Я не знаю. Не могу описать словами. Но уверена, что это так.

– Так какой же я?

– Сильный. Упрямый. Победитель. Вам нужно добиться того, о чем вы мечтаете. Но вы не пойдете по трупам, по головам тоже, потому что вы – нежный…

– Морин, а кто научил вас так мастерски соблазнять мужчин?

Она быстро взглянула на него и пожала плечами.

– Не думаю, что я это умею.

– Но вы делаете этого с первого момента нашей встречи.

– С САМОГО первого или только сегодня?

Невозможная девица! Хоть бы глазищи свои отвела в сторону!

– Знаете что, мисс О’Лири…

– Морин. Просто Морин. А что до вас… Знаете, возможно, мне просто хочется рассмотреть за фасадом сурового мачо человека. Живого, настоящего, с болью, с радостью, с чувствами. Мой папа на вас похож. Вернее вы на него. Он тоже эдакий крепкий орешек. Мужчина с большой буквы. Мама в него за это влюбилась, а потом быстро выяснила все его слабые места и…

– И начала им вертеть, да?

– Бедный суровый Джон! Да нет же. Просто они полюбили друг друга по-настоящему. И живут душа в душу уже тридцать лет. Слабые места в человеке не означают, что он слаб. Только то, что он – человек.

– И у меня они есть?

– Наверняка. Вас же здесь очень любят. Каседас, Алисита, ваши работники…

– Значит, я не такой уж плохой парень?

Она отвела глаза. Нехорошо, если Джон Карлайл прочтет в них то, о чем она сейчас думает, а думает она только об одном…

Какой он симпатичный. Как же он ей нравится! Это может стать проблемой для Морин О’Лири.

И тогда придется эту проблему решать.

Такие кухни Морин видела только в лучших ресторанах. В крайнем случае – в шикарных особняках. Но уж никак не предполагала увидеть в самом сердце амазонской сельвы.

Огромное помещение сверкало никелем и хромом, в удобных шкафах высились горы посуды, на разделочных досках зловеще поблескивали острейшие кухонные ножи… Под потолком причудливо извивались гирлянды из лука и чеснока, по стенам висели пучки сушеных трав, острый и приятный запах пряностей заполнял все вокруг. И еще было чисто. Не просто чисто, а ОЧЕНЬ чисто.

Отдельную стену занимали высокие белоснежные холодильники, а ближе к окну стоял большой обеденный стол, окруженный четырьмя деревянными стульями. На столе красовалась громадная ваза с лимонами и грейпфрутами.

Несомненной королевой здешних мест являлась очень толстая и необыкновенно уютная негритянка. Белоснежная улыбка приветствовала появление Морин, а потом Алисия познакомила их.

– Это Конча-и-Рохас-Лусия-Ремедиос Наварро. Можно просто Кончита. Здешняя повелительница.

Морин пожала пухлую теплую руку, и вскоре они уже дружески болтали, хотя правильнее было бы назвать это монологом Кончиты.

Да, ей почти шестьдесят, и силы уже не те, что раньше, но сто человек она и сейчас накормит до отвала и даже не поморщится. Нет, конечно, хлопот у нее полно – ведь с тех самых пор, как в доме появилась вторая сеньора Карлайл, на Кончиту легли абсолютно все заботы по дому. Да, она хорошая женщина, сеньора Каседас, но хозяйство вести не умеет совершенно. Нет, ну оно и понятно – женщины сельвы привыкли к простой пище и еще более простому быту. К тому же она понятия не имеет, что значит делать запасы, ведь в здешних деревнях их никто и не делает. Как почему? Потому что в здешнем воздухе да жарище ничего толком не сохранишь. Да-да, уже на второй день в мясе полно белых личинок…

Тут Кончита испытующе посмотрела на гостью – не скривится ли она брезгливо. Но Морин только понимающе кивнула и заметила, что в таких случаях хорош лимонный сок или уксус. А вернее всего – холодильник. Кончита разразилась громким хохотом. Да ведь в здешних деревнях нет никакого электричества! Все, что есть, – это пара старых динамо-машин, от которых питается какой-нибудь старенький морозильный шкаф в местном баре. Выпивка для местных – первое и святое дело. А и как здесь не пить? Ведь ром лучше любого новомодного лекарства спасает от болячек да поносов.

Под конец этой увлекательной беседы Морин попросила у Кончиты прощения за то, что вынуждена вторнуться в ее царство, и выразила надежду, что та не обидится. Ответом ей была белоснежная улыбка.

– Золотко мое, можешь вторгаться, сколько тебе влезет. Я только рада буду. Я ведь не совсем одичала здесь, почитываю твои статьи, и мне очень нравится. Вкусно пишешь. Сразу видать, что ты в этом разбираешься.

– Многие считают, что это не совсем серьезно…

– Многие и понятия не имеют, что такое настоящая еда! Особенно у вас там, в Европе… Хотя нет, в Европе еще ничего, а уж хуже Америки и быть ничего не может. Что выдумали! Котлету в булку, машинное масло, да еще море кетчупа и майонеза. А соус? Они считают, что если в уксусе разболтать варенье, то это и есть кисло-сладкий соус!

Морин улыбнулась. Негодование толстой поварихи было таким искренним…

– Морин, золотко… можно, я так буду тебя звать, ты ведь и в самом деле золотая… тебе не о чем тревожиться. Столы мы накроем, мясо уже разделано и замариновано, напитки охладятся ровно в срок, а ежели ты будешь хозяйским глазом за всем этим добром приглядывать, то будет совсем хорошо. Сеньора Каседас, храни ее Господь, должна быть благодарна нашей Мерседес за такую помощницу. Видит Бог, я столько раз пыталась поучить сеньору, но она как-то ухитрялась ускользнуть. Знаешь, у нее же в родне яномами.

– Кто это – яномами?

– Лесные люди. А по мне – так, может, и духи. Маленькие, черненькие, ходят почти голыми, однако ж ни змея их не жалит, ни чесотка не берет. Они настоящие дети сельвы. Незлобивы, но вот прятаться умеют так, что пройди с ними рядом – не заметишь, коли они сами того не захотят. Старый хозяин их шибко уважал, да и сеньор Джон не меньше. Они ведь его приняли в охотники.

Морин изумленно вскинула бровь, и лицо Кончиты немедленно приобрело загадочное и несколько мистическое выражение.

– Да, золотко, уж-жасная это была история. Молодой сеньор едва не умер после той схватки с демоном.

– Кончита, откуда здесь демоны?

– Ой, не говори! В сельве есть все, что угодно, и о половине того, что там есть, человек и не догадывается. Сама я католичка, но все ж скажу, что тот ягуар, который едва не вынул душеньку из сеньора Джона, был не простой кошкой. Даже сеньор Ричард испугался, а уж он-то не боялся ни Бога, ни черта. Очень был суровый мужчина.

– Вы его побаивались, верно?

– Ха! Его даже гремучие змеи побаивались, кроме той дуры, что цапнула его за ногу, упокой Господь его мятежную душу. Наверное, та змея была не местная… Да, а что до хозяина, так он и верно был суров. Первое время мы с ним ругались так, что посуда звенела. Он-то полагал, что ежели мясо слегка опалить на костре, а потом еще хлебнуть самогона, то это и есть настоящий бифштекс. Мою стряпню звал городскими штучками и все говорил, что я лопну, от того и помру.

– И так все время?

– Ну прям! Мне ли не знать, что мужики от еды добреют! Потом-то он уж не раз благодарил и хвалил мою стряпню.

– Кончита, а ваша семья?..

– А у меня ее толком и нет, золотко. Сеньор Джон мне как сыночек, я ведь его вырастила вместе с сеньорой Марисабель. Вот, скажу я вам, была хозяйка, даром что из богатеев. Мерседес-то и в подметки ей не годится, да и все эти Аркона тоже. Надменны уж больно, а чем гордятся? Голыми мы пришли в этот мир, голыми и уйдем. Бархатные платья да блестящие камушки может нацепить любая шлюха, да только знатности у нее от этого не прибавится. Я так думаю, знатность – она в голове и в сердце.

Морин улыбнулась поварихе и встала из-за стола.

– Не буду вас больше отвлекать. Полагаю, с барбекю у нас проблем не будет, а свежих овощей и фруктов хватит на всех. Я прикину, как понезаметнее расставить столики в саду – жаль портить такую первозданную красоту.

– Верно, золотко. Хорошо, что ты это понимаешь. Раньше сеньор Джон привозил своих друзей на каникулы, ну, когда уже учился в Европе. Ох, эти ребята были такими неаккуратными! Вечно повсюду бросали бумажки, окурки, топтали цветы – и не скажешь, что из хороших семей.

– Кончита, а правда, что Джон… сеньор Джон никогда не праздновал свои дни рождения?

– Когда была жива сеньора Марисабель, праздновали. А потом старый Карлайл не разрешал. Не мог даже мысли допустить, что без Марисабель можно смеяться и веселиться. Он ведь ее очень любил, старый упрямец. Больше жизни.

– Понимаю… Жаль. Тяжело вырасти без собственного праздника. Кончита, а кто вам помогает на кухне?

– Девчонки, кто ж еще. Чимара – она осталась сироткой в четыре года, так здесь и выросла. Потом Марисоль. Эта сбежала от своего мужика. Он был настоящий негодяй, Фелипе Гонсалес, бил ее, даже когда она уже носила его дитя. Слава господу, все кончилось хорошо. Девчонка у нее – прелесть, Чикита, ей три годика, а саму Марисоль Джон оставил в доме, мне в помощь.

– Он добрый человек.

– Что ты, золотко! Он – святой. И всегда держит слово. Весь в отца.

– Знаете что, Кончита? Мы устроим для него праздник. Ведь день рождения у него в августе…

Кончита так и просияла.

– Ох, какая же ты умница, золотко! Мне бы не хватило смелости, одной-то! А так – я же смогу приготовить настоящий праздничный стол! И торт, огромный белый торт со свечками, и соусы, и мясо, и птицу, и французский салат, и еще испечь горячих булочек… Ох, золотко, если все это удастся, я буду самой счастливой поварихой на этом берегу Реки!

Морин расцеловала тугие черные щеки сияющей Кончиты и отправилась изучать местность, на которой уже через несколько суток должно было начаться ее сольное выступление. Морин О’Лири – хозяйка бала в Доме На Сваях!

Морин стояла на затененной террасе Дома На Сваях и любовалась пейзажем.

Небо было бирюзовым, нежно-голубым, пронизанным золотыми лучами солнца, чуть рассеянными среди мелких жемчужно-белых облаков, стремительно проносящихся мимо. Облака предвещали дождь. Морин уже знала, какой здесь дождь. Мутная стена воды, низвергающаяся с небес. Зато когда дождь кончался, все мгновенно преображалось. Никакой серой хмари, никакого полумрака. Снова яркое солнце, снова бурная изумрудная зелень, сверкающая бриллиантами дождевых капель…

Джон Карлайл вырос за ее плечом бесшумно и неожиданно, и Морин подпрыгнула, схватившись за сердце. Джон с некоторым усилием заставил себя не смотреть на эту прекрасную пышную грудь.

– Ох, вы меня напугали!

– Виноват. Может, я попробую подойти еще раз?

Синие глаза обежали всю ее фигуру, и Морин едва не рассердилась. Этот человек волновал ее, волновал и будоражил, а если он будет появляться так незаметно, то рано или поздно без труда прочтет на ее лице все тайные мысли…

– Вы уже здесь, так что незачем.

Могучие загорелые руки Джон скрестил на груди, словно бессознательно прикрывался от нее. Морин поспешно отвела взгляд от этих рук. Сильных, красивых, уверенных рук… Как они ласкают? Как трогают?

– Как вам здесь?

– Прекрасно. Немыслимо. Восхитительно. Нереально. Я бродила по саду и мысленно расставляла столы. Теперь там бродят ваши парни и расставляют их на самом деле. Хотите знать, что я думаю? Этот сад слишком прекрасен, чтобы пускать сюда толпу наряженных снобов.

– Среди них будут не только снобы.

– Все равно.

Она была так немыслимо хороша, так сексуальна, так напоминала языческую богиню с разметавшимися золотыми кудрями, что Джон едва мог заставить себя следить за ее словами. Все в нем кричало: останься здесь со мной, рыжая! Будь моей любовью до скончания дней, а это недолго, потому что даже если ты останешься со мной, я очень скоро умру от ревности. К небу, что простирается над тобой. К солнцу, что ласкает твою белую кожу. К птицам, что смеют петь для тебя. К цветам, что осмеливаются припадать к твоим ногам…

– Мой суровый босс! О чем задумались?

– Сам не знаю. Ну, расскажите, что еще приходит вам в голову при взгляде на наш дом?

– Он прекрасен и практически совершенен. Может быть, я изменила бы дизайн внутреннего дворика. Там белая стена, а цветы по ней так и вьются. Мне представляется что-нибудь нефритово-зеленое, с прожилками. У меня есть один знакомый парень-художник…

– Спасибо, нет.

– Это не МОЙ парень. Строго говоря, он вообще ничей. Он – гей.

– Господи, откуда у вас такие знакомые! О чем вы сейчас думаете?

– О том, что на небе скоро зажгутся звезды, и все здесь станет еще прекраснее.

А он, Джон Карлайл, суровый ранчеро и Властелин Леса, думает о том, как прекрасно было бы заняться с ней любовью под этими звездами!

– Вы когда-нибудь справляли здесь Рождество? Я даже не представляю Рождество без снега…

– Давным-давно. Когда мама была жива. Я плохо помню.

– И ель была?

– Наверное… Да, конечно была. Не совсем ель. Пиния. Елок тут нет.

– И под ней лежали подарки?

– Не пойму, с чего это вы вспомнили про Рождество в начале лета?

– Просто так. У нас ведь праздник. Нужен какой-то неожиданный ход. Вот я и подумала – пусть в Доме На Сваях впервые за много лет опять будет Рождество. Поставим во внутреннем дворе вашу пинию, положим подарки… В списке гостей много семейных пар, надо полагать, дети тоже приедут?

– Наверное, я как-то не…

– Представляете, какой для них будет сюрприз! Подарки под елью, то есть под пинией!

Зеленые глаза лучились, на алых губах играла мягкая и счастливая улыбка. Джону все сильнее хотелось ее поцеловать.

Такую женщину должны любить дети. Абсолютно все. И она станет возиться с ними, играть, носиться по зеленой траве, выслушивать их маленькие, но Самые Важные на Свете Секреты, а если она расплачутся, будет вытирать им слезы и утешать…

Спокойнее, Джон Карлайл. Подумай о чем-нибудь суровом, сдержанном и истинно мужском. Например, о ранчо на излучине, откуда сегодня прискакал Рикардо и сообщил, что пегая кобыла жеребится…

Пегая кобыла несется вскачь, а за ней – жеребец. Они прекрасны и свободны, и нет на свете ничего, что могло бы помешать их любви, ибо таково предназначение природы – любить и дарить новую жизнь…

Лицо Джона помрачнело так резко, что Морин посмотрела на него с тревогой.

– Босс, я вас и в самом деле начинаю вас опасаться. У вас сейчас такое лицо сделалось, как будто вы собираетесь взять меня за шкирку и сбросить в реку, к крокодилам!

В этот момент Джон вспомнил Боско Миллигана и его мерзкие волосатые ручонки, бесстыдно шарящие по этому прекрасному телу. Строго говоря, именно Боско, окажись он сейчас здесь, закончил бы свою бесславную жизнь в зубах крокодилов.

Джон мрачно ожег Морин взглядом.

– Значит, такое я произвожу впечатление?

– Либо крокодилы, либо вы лично, но меня должны съесть.

Неожиданно он рассмеялся, и у Морин заныло сердце – так он был красив.

– Не сомневаюсь, что на вкус вы столь же великолепны, как и на вид. Кстати о еде – может, проинспектируем наряд, в котором вы собираетесь блистать на торжественном ужине?

– О нет, только не сейчас. Слишком жарко и душно. Мне даже подумать страшно о примерке.

– Вы что, планируете выйти к гостям в шубе?

– Босс, женщина носит на себе массу всякой одежды. Колготки, белье – от этого никуда не деться, хотя в здешнем климате это почти равнозначно шубе. Не забудьте лак для волос, макияж, туфли на шпильках – и на месте хозяйки бала появляется святая мученица.

Джон несколько нервно рассмеялся и заботливо поправил длинный рыжий завиток, упавший на лукавые зеленые глаза.

– Что ж, в таком случае могу предложить холодный душ и ледяное пиво. Надо сказать Кончите…

– Не трогайте ее. Она колдует на кухне, а уж два бокала и пару бутылок я вполне дотащу до террасы и сама.

– Тогда через полчаса встречаемся на террасе?

– Отлично. Не опаздывайте.

Черт, как это ей удается? Посмотрела через плечо, взмахнула ресницами – и вот уже нет крови в жилах Джона Карлайла, а есть золотое шампанское пополам с кипящей лавой. Нет, скорее в холодный душ!

Как хорошо, что Морин О’Лири приехала в Дом На Сваях.

Как это ужасно.

Она – красивейшая из виденных им в жизни женщин. Он мог бы просто восхищаться ею, как восхищаются античными статуями и картинами мастеров Ренессанса, но ведь он видел ее полуобнаженной! И теперь воспоминание об увиденном в тот злополучный вечер не оставляет его, будоражит и возбуждает, превращая хладнокровного лондонского юриста в необузданного самца.

Морин О’Лири станет его проблемой. Уже стала.

Пора ее решать.

Мысль о рождественской вечеринке не на шутку захватила Морин. Она медленно шла по притихшему дому, представляя, как все будет выглядеть. Канделябры… свечи… мерцание золотых нитей на елке… то есть на пинии.

Сегодня они будут ужинать в парадной гостиной. Как одна семья. Молчи, глупая девица, молчи. Просто именно сегодня молодой аристократ, сын лорда, ранчеро Эдди придет на ужин по приглашению Алиситы.

Девушка сообщила ей об этом, отчаянно краснея и пряча счастливые глаза. Джон разрешил, Каседас одобрила, Кончита отвлеклась от основного стола и принялась колдовать над настоящим английским пудингом и ростбифом, а Морин… А что Морин? Она все равно чужая в этом доме. Пусть к ней хорошо отнеслись, пусть все милы и вежливы, внимательны, но ведь, когда бал закончится, она уедет.

Золушка несчастная! Хороша была бы хрустальная туфелька. Сорокового размера.

Она досадливо тряхнула головой и обратилась мыслями к ужину.

Интересно будет посмотреть на английского аристократа, по доброй воле ставшего помощником конюха. Бедняжка Алисита. Каседас права – жизнь может нанести ей довольно подлый удар. Если даже молодой лорд Эдди и влюблен, он принадлежит совсем другому миру. Алисита прелестна, юна, красива, но она выросла в сельве, в мире простом и безыскусном, здесь любовь – всегда пылкая, а ненависть – неприкрытая.

А на английскую аристократию Морин насмотрелась достаточно. Ведь О’Лири были ирландцами, и им об этом напоминали постоянно.

Худощавые и чопорные английские графы, пэры и сэры смотрели на рыжеволосых, громогласно-веселых ирландцев со снисходительным презрением. Да, ресторан О’Лири был шикарным заведением, и столики в нем заказывали за месяц, а то и за два вперед, но в блеклых, водянистых, английских аристократических глазах светилось: «Вы нам не ровня. Это МЫ делаем вам одолжение, приходя в ваш ресторан, а вы так и останетесь навсегда упрямыми невежественными ирландцами, со всеми вашими легендами, феями, духами, домовыми брауни и странной смесью язычества и христианства». Морин такое отношение никогда особенно не задевало, а вот отец злился.

Бог с ними со всеми. Времена гордых баронов давно миновали, и кто знает, каким окажется этот парнишка.

Морин выбрала наряд, чем-то напоминающий испанские или цыганские одеяния. Пышная юбка, черная с алым, тугой лиф, открытые плечи. Изящный золотой поясок в виде цепочки подчеркивал ее тонкую талию, в уши Морин вдела тонкие золотые серьги-кольца. Самой убийственной частью туалета стали золотистые открытые туфли на шпильках. Дорогущие, итальянские, из натуральной кожи, они разом вознесли Морин на ту высоту, где подходящим партнером для нее мог стать только… Джон Карлайл.

Шурша юбками, сверкая и блистая, Морин О’Лири спустилась в кухню – проверить, как там ужин. Кончита встретила ее восхищенным цоканьем языка, аханьем и пылкой тирадой на смеси испанского и английского, из которой следовало, что таких красавиц на земле не найти, а уж особенно приятно то, что означенная красавица знает толк в настоящей еде! И уж конечно означенная красавица не станет нос воротить от седла барашка, фуа-гра на листьях салата и арабского рассыпчатого печенья с апельсиновым мармеладом, потому что есть на земле глупые женщины, ошибочно полагающие, что мужчинам нравится обнимать вешалку с торчащими ребрами…

В этот момент в кухню неслышно проскользнула маленькая черноволосая женщина с немного печальным и испуганным личиком, довольно миловидным. Морин догадалась, что это и есть Марисоль.

– Привет. Я Морин О’Лири. Будем знакомы.

– Я… Марисоль. Здравствуйте. Кончита мне о вас уже рассказала… Вы и впрямь настоящая красавица. У вас такое шикарное платье!

– Мне его сшили по моему собственному эскизу. Шить я не очень умею, хотя бабушка меня учила.

– А я шью. Конечно, не такие роскошные наряды, но все-таки… Вы смогли бы их носить. Вы такая высокая… величественная, словно настоящая королева!

– Не смущайте меня, Марисоль. И что это за платья?

– Я сама крашу ткань, а потом придумываю… Мне нравится придумывать. Жизнь часто бывает скучной, злой, серой, а я шью свои платья для радости. Они яркие и развевающиеся. Вам пойдет…

– Я буду очень рада примерить, раз вы этого хотите. Теперь я вас оставляю, потому что сеньор Джон наверняка уже злится. Мы договорились пропустить по бокалу пива перед ужином.

Сеньор Джон не злился. Сеньор Джон задумчиво стоял перед портретом своей матери и думал о чем-то своем.

Он тоже переоделся, и сердце Морин гулко ухнуло куда-то вниз при виде этих широких плеч, обтянутых кремовым шелком рубашки. Темные брюки, легкие кожаные туфли на ногах, безукоризненный пробор в черных, как смоль, волосах… Джон Карлайл был одним из самых привлекательных мужчин, которых приходилось видеть в своей жизни Морин О’Лири.

Он обернулся на звук ее шагов, и девушка испытала нечто вроде легкого приступа паники при виде того, как серьезно и внимательно ее рассматривают эти синие глаза. Потом Джон тихо произнес:

– Не могу понять… Вы едва появляетесь в доме – и вот уже в вас влюблены моя мачеха, Алисита, Кончита… Это у вас врожденное или результат тренировок?

Она рассмеялась и шагнула вперед.

– Подарок фей. Я же ирландка. Ну, суровый босс, как вам мой наряд? Мои ставки растут?

– Да, определенно. Должен признать, что наряд великолепен, хотя…

– Что еще?!

– С трудом я представляю себе Хорошую Девочку в таком виде. Скорее Кармен. Эсмеральда. Но их трудно назвать Хорошими Девочками.

– Мистер Карлайл…

– Джон. Просто Джон. Мы же договорились.

– Хорошо, Джон. Так вот, я начинаю и в самом деле волноваться за вас. Вы случайно не из тех, кто был бы счастлив нарядить всех женщин мира в дерюжку, отороченную очесами льняной пакли? Такое ощущение, что вы чего-то опасаетесь…

Она старалась, чтобы ее голос звучал беззаботно, но с удивлением понимала, что это как-то плохо получается. Ноги дрожали. Руки немного судорожно перебирали пышную оборку юбки. Видимо, вот это и называется – «он произвел на меня убийственное впечатление».

– Не то чтобы опасаюсь. Просто не привык. Такие женщины в сельве не водятся. Вы уже познакомились с Каседас, Кончитой…

– И с Марисоль тоже. Вы ей здорово помогли, насколько я знаю. Это замечательно.

– Это совершенно естественно, а не замечательно. Бедная девочка испытала столько, сколько не выпадет и на целую жизнь. Вы ведь знаете, у нее есть ребенок…

– Это хорошо. У нее есть тот, кого она очень любит.

– Вы так считаете?

– А вы что, принадлежите к ярым сторонникам законных браков? Право женщины быть матерью священно. Не вина Марисоль, что отец ее ребенка оказался сволочью… Ох, я опять выражаюсь слишком сильно!

Джон не сдержал улыбки.

– Должен признать, у вас здорово получается. Ярко, образно и к месту. А что до законных браков… Я их уважаю, скажем так. Считаю, что брак – это обязательство, приняв которое нельзя уклоняться от его исполнения. И это совсем не означает, что нужен штамп в паспорте или обряд в церкви. Это – глубже. В сердце. В душе.