Текст книги "Грехи дома Борджа"

Глава 7
^{Феррара, Пасха, 1502}

Любовь проста и глубока, как море, когда на него не смотрят.

Во время исполнения в храме Страстей Господних в Страстную пятницу мадонна потеряла сознание в тот момент, когда Христос спускался в ад через пасть змия из папье-маше. После этого не осталось никаких сомнений относительно ее положения. Естественно, мы ожидали видеть дона Альфонсо не так часто, как только врачеватель герцога и врачеватель мадонны посовещались и объявили, что ребенок появится на свет в рождественскую неделю. Мы думали, дон Альфонсо исполнил свой долг и теперь вернется к прежней жизни, какую вел до женитьбы – сплошные путешествия и кутежи.

Однако, к моему удивлению, он завел привычку проводить первый час после полудня со своей женой, составляя ей компанию, пока она отдыхала на дневной кушетке, установленной специально для нее возле окна, выходящего в сад. Сидя рядом с ней и держа в огромной лапе ее пухлую, невероятно бледную ручку, он вел разговоры в своей дерганой неуклюжей манере, пытаясь заинтересовать жену различными пропорциями меди и олова в оружейном металле, из которого отливаются пушки.

– Нужно взять по крайней мере девять частей меди, видишь ли, в два раза больше, чем для литья колокола.

Донна Лукреция с серьезным видом кивала, и ее слабая улыбка свидетельствовала о том, что ей интересно, просто сейчас она очень устала. Потом он переходил к другому своему страстному увлечению – горшечному делу. Все ночные горшки, все тарелки, с которых мы ели по пятницам и дням поста, изготовил дон Альфонсо. Его майолику затейливо украшали птички и цветы, крошечные сцены охоты, миниатюрные фигурки, занятые домашними делами: они варили пиво, пекли хлеб, развешивали мокрое белье по кустам на берегу реки. Это была одна из тайн Создателя, как мужчина с огромными ручищами, пальцами толщиной с сосиску и больными суставами мог создавать такие детальные мелкие картины.

Иногда к дону Альфонсо во время его визитов присоединялся кто-нибудь из братьев, но только не дон Сигизмондо, который страдал воспалением мозга и был слишком занят, готовя военную кампанию против крыс, обитавших в земляных берегах рва вокруг замка. По его утверждению, они планировали заговор с целью свержения рода Эсте. Больше всего мы веселились, когда приходил Ферранте. Несмотря на недовольство герцога Эрколе своим вторым сыном, по его словам пустышкой, фатом и льстецом, Ферранте нас веселил. Он был невероятно смешон, хотя его острые шутки произносились с такой томностью, что напоминали скорее придворную лесть, а нам, римлянкам, еще и то общество, которое мы оставили. Двор Феррары считался изысканным и прославился главным образом своей музыкой, но был холоден и официален. С тех пор как умерла мать дона Альфонсо, а затем и его первая жена, здесь установилось строгое мужское царство.

Ферранте умел показывать фокусы и соперничал с Фертеллой, доставая из ушей дам безделушки, а из воротника дона Альфонсо бесконечные цветные ленточки. Даже Перро и Гатто тянулись к нему и хохотали как безумные над его шутками, хоть и не всегда их понимали. Фонси, который быстро жирел, часами лежа поперек живота донны Лукреции, пока она скармливала ему марципаны и засахаренные фрукты, с удовольствием балансировал на своих коротких лапках этаким маленьким бочонком и восторженно лаял, стоило появиться Ферранте. То, что Ферранте решил развлекать свою невестку в период ее вынужденного бездействия, возвысило его в моих глазах. Я знала, что Витторио вернулся в Рим с остальными людьми Чезаре, и прекрасно понимала, как одиноко ему без своего друга. Я бы поговорила с ним об этом, но возможность ни разу не подвернулась.

Кардинал Ипполито привез нам из Рима свежие сплетни, как светские, так и церковные, правда, все они сводились в основном к одному и тому же: кто дает лучшие обеды, кто больше тратит на свои собрания произведений искусства и древностей, кто посещает салоны Фьямметты и ее соперницы, Империи, какие самые смешные и неприличные объявления появились на Пасквино[31]31
  Прозвище античной статуи в Риме, изображавшей Аякса с трупом Ахилла.


[Закрыть]. Сезон, похоже, продлится и после Пасхи, сообщил кардинал, бросив взгляд на донну Лукрецию, так как герцог Валентино остался в городе, хотя погода улучшается с каждым днем и в войсках, которые он разместил на подступах к Риму, растет нетерпение. Испания и Франция вновь затеяли ссору из-за Неаполя, Чезаре с отцом наверняка намерены использовать эту ситуацию так или иначе, остается лишь вопрос, как именно. Даже понтифик, видимо, не знает, поскольку не раз жаловался на сына, с которым никак не может найти общий язык. Тот, видите ли, ложится спать на рассвете и спит весь день, а апартаменты покидает лишь после наступления темноты, притом в маске. Сплетники утверждают, будто его лицо снова уродует французская болезнь, а другие, глядя на растущее волнение во Флоренции, теряются в догадках.

Тут Ипполито, вероятно, вспомнил, что несколько раз видел в Ватикане моего отца, и передал от него привет.

Все это донна Лукреция выслушала внимательно с собачкой на руках, сидя рядом с мужем.

– Как несправедливо заставлять меня волноваться о здоровье брата, когда я сама так слаба, – пожаловалась она по завершении рассказа кардинала. – В своих письмах он ни словом об этом не обмолвился, они лишь полны веселья и похвал моему дорогому мужу. – Она послала любящую улыбку дону Альфонсо, а тот в ответ почесал собачку за ухом.

Я внимательно следила за рассказом о Чезаре и заметила, как дон Альфонсо быстро переглянулся с Ипполито, словно говоря, если она что-то и знает, нам не вытянуть это из нее таким образом.

Когда приходил дон Джулио, дон Альфонсо приносил виолу. Все братья превосходно музицировали, но Джулио был лучше всех. Он умел играть на любом инструменте и хорошо пел. Если бы он не мог прятаться за музыку, то, наверное, вообще не приходил бы. Стоило ему и Анджеле оказаться в одной комнате, как они начинали вести себя как пара потерявших разум телят: краснели, бледнели, подолгу пялились друг на друга, а потом в панике отводили глаза, если вдруг их взгляды встречались. Донна Лукреция обучала дона Джулио испанским песням и любила аккомпанировать ему на своей гитаре, топоча необутыми ножками по спинке кровати. Когда она уставала, то передавала гитару Анджеле, тоже умелой музыкантше, хотя этого никак нельзя было сказать, если судить по тому, как путались ее пальцы в струнах, когда звучал чистый тенор дона Джулио. Он пел с закрытыми глазами. Наверное, в этом был его секрет, хотя сомневаюсь – когда не видишь своего возлюбленного, сердце не бьется медленнее и благоразумие к тебе не возвращается.

Я внимательно следила за их пантомимой. Анджела являлась моей подругой, и я опасалась, как бы она не угодила между Сциллой и Харибдой двух братьев. Это, кстати, давало мне возможность подумать еще о чем-то, кроме музыки. Даже сейчас при звуках испанской гитары я мысленно переношусь обратно в Толедо. Закрываю глаза и наслаждаюсь, вспоминая, как сидела на отцовских плечах и мы все вместе смотрели выступление уличных комедиантов на площади перед нашим домом. Вечернее небо окрашивалось в темно-синий цвет, а свет факелов мигал на раскрашенных физиономиях актеров, заставляя танцевать тени деревьев. Я даже улавливаю запах сладких шариков из теста, жарящихся в масле, и рот наполняется слюной. Тощими детскими ножками я ощущаю силу отцовских плеч, и моя любовь освобождается от всяких сожалений. Но подобные воспоминания обычно доводят меня до слез, а это означает, что я предаю отцовскую заботу о моем будущем и щедрость донны Лукреции. Я изгоняю музыку из своего сердца и начинаю думать о подруге и ее новом поклоннике.

Однажды визит мадонне нанес сам герцог Эрколе, который заявил, что хочет поговорить с ней наедине. Он разрешил остаться черной рабыне, чтобы та исполняла поручения мадонны, но остальных попросил удалиться. Я сразу отправилась в нашу с Анджелой комнату, где моя подруга лежала свернувшись калачиком на кровати и дрожала, хотя день был теплый. В комнате стояло стойкое зловоние, гудели комары.

Она еще накануне стала жаловаться на лихорадку и колики в животе. Я тогда не придала этому значения, полагая, что Анджела съела что-то не то. Накануне вечером подавали устричный соус со странным, как мне показалось, запахом, но мой еврейский нос проявлял излишнюю чувствительность к продуктам, которые я с детства считала запретными. Я приготовила для нее рвотное из смеси вина с порошком сурьмы, выклянченной у литейных дел мастера дона Альфонсо, после чего ее вырвало, и мы отправились с донной Лукрецией смотреть скачки в День святого Георга, устроенные в Барко. Анджела вела себя непривычно тихо, бледная, измученная, она не делала ставки, хотя донна Лукреция позволяла нам играть на мелочь и булавки, считая, что если заключать пари на такие пустяки, то греха в том нет. Даже когда началась драка между победившим жокеем, выступавшим, разумеется, под флагом донны Лукреции, и тем, чья лошадь финишировала первой, но без всадника, она, безучастная ко всему, раскачивалась, скрестив руки на животе. К вечеру Анджела уже не могла скрывать свое недомогание, и донна Лукреция, встревожившись, ее отпустила.

– Ступай с ней, Виоланта, – приказала она. – Ты знаешь, чем лечить. Ведь в обычаях вашего народа изучать искусство врачевания, я права?

В свое время я набралась кое-каких практических советов от Мариам, хотя, видимо, знала не больше, чем донна Лукреция, но неевреи склонны полагать, будто все иудеи лекари, поскольку лекари – единственные евреи, которых они пускают в свои дома.

– Да, мадонна, – ответила я и поспешила к Анджеле.

Ночь прошла неспокойно. Подруга стонала и металась от боли, часто покидала постель, чтобы облегчиться, говоря, что ей от этого станет лучше, но лучше не становилось. День никаких изменений не принес. Маленькая служанка, принесшая вино с печеньем и воду для умывания, пришла в ужас, увидев серое осунувшееся лицо Анджелы на промокшей от пота подушке, и унесла ночной горшок на вытянутых руках, словно он был заразный. Я не сомневалась, что это отравление – то ли от плохой пищи, то ли по другой, более серьезной причине. Неужели Ипполито догадался о ее чувствах к Джулио? Но Анджела настаивала, что боли напоминают наступление месячных, только они более сильные, да и время не то.

– Может, ты беременна? – спросила я, присаживаясь на край кровати, чтобы уговорить подругу выпить немного вина, а то щеки у нее стали совсем белые.

Анджела кивнула с несчастным видом.

– Я пыталась соблюдать осторожность, но ошибки случаются.

– Анджела, ты ведь не сделала ничего безрассудного? – Она, протестуя, скривилась, но я подняла руку, призывая к молчанию. – Я не собираюсь читать тебе мораль. Просто если ты приняла что-то, то тебе нужно признаться, чтобы я нашла противоядие.

– Я такая глупая. Что мне теперь делать, Виоланта? – От очередного приступа острой боли она свернулась калачиком и прикусила подушку.

– Ты должна сказать мне, какое средство приняла.

– Не знаю. Купила снадобье у одной женщины на Виа-деи-Вольте. Какие-то сушеные листья.

– У тебя сохранился пакетик? В нем что-нибудь осталось?

Анджела покачала головой, притягивая колени к груди и крепко жмурясь от боли.

– Я сожгла их. Никто не должен знать.

– О том, что ты беременна, или о том, что попыталась вызвать выкидыш?

– Не знаю.

Я недоумевала.

– Раньше ты говорила, что не против ребенка, если мы устроимся в Ферраре.

– Но сейчас совсем другое дело.

– Из-за Джулио.

Она кивнула.

– Я люблю его, Виоланта. И хочу выйти за него замуж. Когда он на меня смотрит, я чувствую, что… чиста и невинна. Разве он стал бы так на меня смотреть, если бы я бродила по замку с ребенком Ипполито в пузе?

– Он должен знать. Это ты так чувствуешь, Анджела, не он. Ты все вообразила.

– Ну, конечно, ты-то много понимаешь в любви и воображении, – огрызнулась она, на мгновение забыв о боли. – Для тебя все это существует исключительно в иллюзорном мире.

Я подумала о письме Чезаре, лежавшем на дне сундука. Жалость к Анджеле помогла мне спокойно ответить:

– Мы сейчас говорим не обо мне. Это ты попала в переделку. Вы хотя бы говорили с Джулио? У тебя есть план, как выпутаться из истории с Ипполито?

– Я рассказала Лукреции о своих чувствах. Поговорить с Джулио наедине совершенно невозможно. Он озабочен тем, чтобы ничем не задеть мою честь. – Она усмехнулась, прежде чем очередной приступ боли исказил черты ее лица. – К тому же Ипполито ревнив. Я боюсь его, по правде говоря, боюсь того влияния, какое он оказывает на дона Альфонсо. Из всех братьев у них двоих самые доверительные отношения.

– А что говорит донна Лукреция?

– Что мне следует стремиться к более высокой цели, чем бастард, и выйти за Ферранте.

– Но Ферранте не питает интереса к супружеским обязанностям.

– Верно. Выйди за Ферранте и стань любовницей Джулио, советует она. Таким образом бастарды Джулио станут полноправными наследниками Ферранте, и все будут счастливы.

– Но неужели она не принимает в расчет Ипполито?

– Я никогда с ней о нем не говорила, поэтому она предпочитает делать вид, будто ничего о нас не знает.

– Наверное, тебе следует воспользоваться ее советом и позволить ей устроить твой брак с Ферранте. Он, возможно, защитит тебя от Ипполито.

– Но я не этого хочу. Джулио… он как ангел с этими его огромными фиалковыми глазами и чудесным голосом. Разве его устроит такой грязный компромисс?

Прежде чем я успела ответить, Анджела застонала и стала еще бледнее. Когда боль отступила, она сунула руку между ног, а потом показала мне. Пальцы были вымазаны кровью. Она слабо улыбнулась.

– По крайней мере, средство действует.

В дверь тихо постучали; выйдя на стук, я обнаружила за порогом запыхавшуюся Катеринеллу.

– Вы идти, – сказала она.

Я мгновенно похолодела и взмокла, внутри все сжалось. Что произошло? Разговоры о выкидыше заставили меня бояться худшего.

– Что такое, Катеринелла?

– Вождь зовет. – Я сообразила, что она имеет в виду герцога.

– Но донне Анджеле нездоровится. Она не может прийти.

– Только вы. Иудейка, он говорит, потом госпожа говорит, монна Виоланта. Сердится. – Она пожала плечами и забормотала на своем языке.

– Анджела, – обратилась я к ней, выуживая из-под кровати свои туфли, – расскажи, где живет эта женщина. Я приведу помощь.

– Где-то возле собора.

– Я отправлюсь туда, как только сумею отделаться от Лукреции.

– Ничего ей не рассказывай.

– Только если придется, – пообещала я.

Ведь если бы Анджела умерла, я бы не могла позволить мадонне узнать, что ее кузину отравили. Никто из нас не был в безопасности до тех пор, пока мадонна благополучно не родит сына.

Когда я вошла в комнату, рядом с герцогом стояла незнакомая молодая женщина. Приседая перед ним в реверансе, я заметила, как она неловко переминается с ноги на ногу под не слишком богатой юбкой из алой шерсти. У нее были большие ступни, поэтому я не очень удивилась, когда подняла взгляд и увидела, что она почти такая же высокая, как сам герцог. Герцог Эрколе, хоть и мощного телосложения, не мог похвастаться ногами, короткими и кривоватыми. Все его сыновья были намного выше отца.

– Это Фидельма, – нехотя и с раздражением произнесла донна Лукреция, даже не пытаясь приподняться с подушек, поддерживавших ей спину.

– Ей предстоит заменить донну Анджелу, – добавил герцог. – Вы возьмете ее под свое крылышко, монна Виоланта. Она, как и вы, крещеная иудейка.

Даже не знаю, как мне удалось уловить смысл в словах герцога. Заменить Анджелу? Как он мог? Анджела незаменима. Неужели семейка Эсте все-таки отравила ее, а то зелье, что продала ей карга с Виа-деи-Вольте, лишь замаскировало истинную причину заболевания? Но зачем? Может, герцог Эрколе решил, что единственный способ превратить выскочку с сомнительной репутацией из рода Борджа в жену, достойную его наследника, – отрезать ее полностью от семейства? Донна Адриана и кузина Джеронима уже уехали, теперь настала очередь Анджелы.

Прелестная, смешливая Анджела, так легко и щедро заполнившая мою опустевшую душу, когда я впервые оказалась среди домочадцев донны Лукреции. С каким терпением она выслушивала мои любовные стенания о Чезаре… Чезаре. Неужели герцог попытается и его отлучить от Феррары? Несомненно, брак донны Лукреции с доном Альфонсо обезопасил герцога. Вряд ли Чезаре стал бы вторгаться в земли, где главенствует его любимая сестра. Я легче задышала, коря себя за эгоизм, и вспомнила Анджелу, как она выглядела, замученная болью от того, что ее утроба пыталась выдавить из себя нежеланного ребенка.

Если Анджела останется жива, разве сможет она вернуться в Рим, опозоренная, лишенная протекции донны Лукреции? Если она потеряет ребенка, Ипполито не будет ничем ей обязан. Но даже если сохранит дитя, враждебность отца к ней помешает ему признать своего бастарда. Что касается Джулио или Ферранте… Внезапно я поняла, что затеял герцог Эрколе. Он больше заботился о благополучии своих сыновей, чем пытался подчинить донну Лукрецию.

Я окинула оценивающим взглядом Фидельму. Худая, плоскогрудая, с крючковатым носом и желтым цветом лица – такая, безусловно, не заменит Анджелу для Ипполито или Джулио. Или для меня. Я отвела глаза, даже не улыбнувшись, и попыталась перехватить взгляд донны Лукреции, но они с Катеринеллой были заняты перекладыванием подушек. Я понимала, что должна ответить согласием герцогу, но никак не могла заставить себя сделать это. Голова отказывалась склониться в поклоне, а язык – произнести слова послушания.

Всю свою жизнь я была послушна тем мужчинам, которые имели надо мной власть. Сначала осталась в Толедо по настоянию отца, пропустив время безопасного путешествия, и была вынуждена стать свидетелем смерти моей матери на берегу Неттуно. Потом отказалась от собственной веры и семьи ради этих Борджа с их опасным обаянием, правдоподобной ложью и бесчеловечной религией. Даже согласилась на свое дурное прозвище, поскольку оно было дано мне мужчиной.

А ведь у меня есть имя. Мое настоящее имя.

Я упала на колени перед герцогом Эрколе и склонила голову до самого пола. Я бы поцеловала мысок его сапога, если бы герцог поспешно не отступил.

– Мой господин, – начала я, выпрямляясь.

Герцог сдавленно закашлялся, лицо его посинело, как баклажан. Вероятно, мое поведение вызвало апоплексический удар. Тем лучше. Сейчас начнется переполох, а я под шумок ускользну незаметно и отправлюсь на поиски женщины с Виа-деи-Вольте. Если дон Альфонсо станет герцогом, то не прогонит Анджелу, он слишком любит свою жену, чтобы обращаться с нею так жестоко.

Но ничего не произошло, поэтому я была вынуждена продолжить:

– Меня зовут по-другому. Виоланта всего лишь шутливое прозвище, а откуда оно взялось – сейчас неважно. Мое имя Эстер. Я знаю, вы религиозный человек, поэтому мне не нужно напоминать вам историю Эсфири. Теперь я робко преклоняю колени перед вами, как царица Эсфирь перед царем Артаксерксом, и молю: отмените свое решение.

Я почувствовала, как за моей спиной замерли донна Лукреция и Катеринелла. Пение птиц, крики рыночных торговцев, грохот колес по булыжникам на улице – все скрадывало огромное расстояние. В тишине комнаты я слышала, как течет кровь в моих жилах, как скрипит ноготь на крючковатом пальце герцога Эрколе, которым он поскреб подбородок.

– Продолжай, – произнес он. Его плохо скрытая ирония чуть не подорвала мою решимость.

Я отчаянно попыталась припомнить наставления своего учителя по риторике. Не было времени ни на «построение», ни на «стиль» или «акцентирование». Мне нужно было сразу переходить к действию и надеяться одержать победу, полагаясь лишь на искренность своих чувств.

– Я не могу устроить пир в вашу честь или сослужить иную службу, как сделала бы царица. Единственное богатство, какое я могу положить к вашим стопам, – это любовь к моей госпоже, которая вселяет в меня смелость. Я добиваюсь лишь счастья для нее. Донна Анджела приходится ей сестрой во всем, кроме рождения, это ближайшая ее родственница и наперсница. Ваша милость, у вас столько братьев и сестер, что невозможно их всех сосчитать. Они как звезды на небе и песчинки на берегу. – Я надеялась, что он по достоинству оценит библейскую аллюзию, пусть даже она была заимствована из наших книг, а не христианских. – Но у моей госпожи только три брата, и один из них уже умер, поэтому, умоляю, не отнимайте у нее и донну Анджелу.

Я украдкой бросила взгляд на герцога Эрколе, чтобы посмотреть, какое впечатление произвела. На лице его застыло выражение хладнокровного терпения, как у взрослого, вынужденного наблюдать на празднике выступление ребенка, к которому он не питает особой любви. В таком случае мне оставалось надеяться, что его желание обеспечить продление рода перевесит сиюминутную заботу о сыновьях.

– Тем более в ее теперешнем положении. По крайней мере, подождите, пока она благополучно не разрешится сыном и наследником дона Альфонсо.

За моей спиной возникло какое-то движение – донна Лукреция зашелестела шелком, меняя положение, вздохнула, но я не осмеливалась оглянуться и смотрела не отрываясь на черные сапоги герцога Эрколе. Все мои мысли были об Анджеле и о той жизни, что вытекала с кровью из ее тела.

– Боюсь, донна Лукреция будет больше огорчена, если донна Анджела останется в Ферраре, чем если уедет, – сказал герцог.

Я не ожидала от него такой прямоты.

– Дорогой отец… – начала донна Лукреция, но я подала ей знак, чтобы она молчала.

Если герцог от неожиданности готов был раскрыть свои карты, то мне предстояло до конца использовать свое преимущество, прежде чем он вновь обретет самообладание. Пусть донна Лукреция накажет меня за недостаток уважения, но вряд ли наказание будет чересчур суровым, если мне удастся отстоять Анджелу.

– Не представляю, что огорчит мадонну больше, чем разлука с ее дорогой кузиной, ваша милость, но если я не убедила вас данным аргументом, рассмотрите следующий. Вы видите перед собой не одну, а двух иудеек, приведенных к Христу. Они радуются возможности искупить злокозненность своей расы. Несомненно, вы делали много даров церкви, но самым истинным и ценным даром станет проявление сострадания к своей невестке, которой вы доверили серьезное, ответственное дело – указать нам с Фидельмой путь к спасению. Помните, господин, что Всемогущий видит не только алтари и реликварии, он смотрит прямо в душу человека, и для Него не имеет ценности дар, пусть даже самый редкий и красивый, если он не идет от чистого сердца.

Я замолчала. Сердце громко стучало где-то в горле, меня тошнило и трясло, поэтому, когда герцог взволнованно приказал мне подняться, я испугалась, что вот-вот упаду. Медленно, осторожно, покачиваясь, как акробат на проволоке, я встала с колен.

– Взгляни на меня, девушка.

Я посмотрела в его глаза, бледные и выпуклые, с пожелтевшими от возраста белками. Чего только не видели эти глаза. Какие мысли и расчеты, планы и мечты скрывали или, наоборот, выдавали за долгие годы его жизни? Больше половины жизни он прожил за границей, отправленный туда отцом, в ожидании, когда ему подвернется шанс. Хотя никто об этом не говорил, все знали точное место во дворе старого замка, где он приказал установить колоду и отрубить голову своему племяннику, Никколо, избранному наследнику. Для него избавиться от простой иудейки, дочери ростовщика, было так же просто, как прихлопнуть комара. Думая о худшем, я успокоилась и ждала с достоинством, которое не посрамило бы любого христианского мученика, когда объявят мой приговор.

– Ты хорошо говорила, – произнес герцог, – и мудро. Ты права. Пустяки отвлекли меня от самого важного. Донна Анджела может остаться в Ферраре, а пока я доверяю Фидельму твоим заботам, поскольку верю, что ты способна научить ее быть христианкой и, – добавил он, скривив тонкие губы в улыбке, – придворной дамой.

Он поклонился мадонне и направился к выходу. Его паж поспешно распахнул перед ним дверь.

– Браво, браво! – воскликнула донна Лукреция, хлопая в ладоши, как только дверь закрылась. – Поди сюда, Виоланта, дай я тебя поцелую.

Склонившись над кроватью, я оказалась в объятиях мадонны. Я думала о Чезаре, когда ее губы коснулись моей щеки, а руки обхватили плечи. О том, как часто, наверное, она точно так же целовала его щеку и на ее губах оставалось тепло его кожи. А теперь они перенесут воспоминание о моем лице, когда она его поцелует, и если потом ей снова захочется меня поцеловать, цикл повторится.

– Я надеялась, что ты его уговоришь, – сказала донна Лукреция, отпуская меня. – Он не такой уж людоед, как ему самому кажется. Помнишь, каким внимательным он был, когда лошадь сбросила меня во время процессии, устроенной в честь нашего прибытия? Он тут же приказал привести мула. В глубине души он очень заботливый старикан.

О да, герцог был, безусловно, заботлив; обезглавив своего племянника, он приказал пришить голову обратно и обрядить труп перед похоронами в золотую парчу.

– Я рада, что мне удалось воззвать к его доброте. Мы обе сильно скучали бы по донне Анджеле.

– Фидельма, отойди немного. Я хочу сказать что-то монне Виоланте по секрету.

Та сделала шаг назад, наступила на подол юбки и чуть не упала. Мы с мадонной переглянулись, и она закатила глаза.

– Мы еще наплачемся с этой особой, – прошептала она. – Итак, дорогая, расскажи, как дела у Анджелы? – И после короткой заминки спросила: – Она беременна?

– Мадонна, я…

– Полно, девушка, уж не думаешь ли ты, что я ничего не знаю? Она сошлась с Ипполито задолго до того, как мы уехали из Рима, и, наверное, все возобновилось после его прибытия в Феррару. Или теперь ее интересует другой? Красавчик бастард. Я бы не удивилась. Он действительно изумителен. Я бы сама соблазнилась, не будь он моим деверем. А ты как считаешь, Виоланта? Мог бы дон Джулио увлечь тебя или ты по-прежнему держишь свечу для моего брата?

– Сами знаете, что так, мадонна, – призналась я.

Никогда прежде донна Лукреция не разговаривала со мной так открыто, и, конечно, я не могла не ответить ей тем же.

– Его письмо… тебя приободрило?

– Оно не повергло меня в уныние.

– Что ж, это… – она замолчала, подыскивая нужное слово, – хорошо, – наконец произнесла она, хотя в глазах ее оставалось сомнение. – Но мы говорили об Анджеле, – продолжила мадонна, слегка тряхнув головой. – Я права насчет причины ее недомогания?

– Да, мадонна, и, пожалуйста…

– А кто отец?

– Она говорит, что кардинал Ипполито.

– Ты ей веришь?

– Да.

– Хотя это не имеет значения. В любом случае неприятно.

– Мне кажется, у нее будет выкидыш, мадонна. Наверное, это слегка поправит дело.

– Иногда ты странно выражаешься, – заметила донна Лукреция, – для своего юного возраста.

– Мне следует вернуться к ней, мадонна. Она по-настоящему больна.

И вновь мадонна задумалась, пытливо вглядываясь мне в лицо, словно надеясь отыскать там решение проблемы.

– Вот как мы поступим, – промолвила она. – Вскоре мне предстоит отправиться в деревенское поместье герцога Эрколе, Бельригуардо. Теперь, когда становится так тепло, там будет легче дышать. Дон Джулио должен сопровождать нас, а потом он отправится с визитом к донне Изабелле в Мантую. Анджела не выдержит переезда, поэтому я оставлю ее здесь на твое попечение. Тебе все ясно? Мой муж едет послом во Францию. Ипполито будет его сопровождать. Таким образом, в Ферраре остаются только Ферранте и Сигизмондо, разумеется. Ты имеешь определенное влияние на Ферранте, как мне кажется. Он к тебе благоволит. К тому времени, как мы вернемся, ситуация Анджелы, будем надеяться, изменится к лучшему.

Она посмотрела на меня, вскинув брови, словно ожидая подтверждения, что ее план хорош. Неважно, что Анджела сейчас мучилась болями, донна Лукреция думала о собственном благополучии.

– Я сделаю все для нее, мадонна.

Мы поняли друг друга. Донна Лукреция и я привыкали жить отрезанными от корней, как розы в сосуде с сахарной водой.

Виа-деи-Вольте называлась так потому, что многие из ее высоких кривых зданий соединялись между собой на верхних этажах, образуя над улицей свод. Прежде это была главная улица торгового квартала, освещенная днем и ночью; на многих фасадах до сих пор сохранились держатели факелов, хотя большинство проржавело и покорежилось. Когда герцог Эрколе снес старые северные стены, освобождая место для нового квартала, купцы побогаче покинули осыпающиеся темные дома и переехали в современные дворцы на границе Барко. Виа-деи-Вольте, местами напоминавшая туннель, нежели улицу, превратилась в захудалое пристанище для головорезов, карманников, дешевых проституток и старых ведьм, помогавших им оставаться в деле с помощью афродизиаков и средств для выкидыша. Дамам без сопровождения здесь находиться не подобало, и я подивилась отчаянию, которое привело сюда Анджелу, и собственному авантюризму.

Мне очень не хватало Мариам, когда я, низко опустив капюшон на лицо и держа факел наперевес, словно меч, торопливо шла к церкви, примыкавшей к Виа-деи-Вольте. Я не надела паттены[32]32
  Башмаки на деревянной подошве с железным ободом; надевались поверх обычной обуви для ходьбы по грязи.


[Закрыть], потому что в них невозможно бежать и даже быстро идти, и мои туфли сразу промокли в зловонной жиже из нечистот и гниющих овощей, переливавшейся из канав. Шлепая по грязи мимо пустой повозки, чей возница был занят тем, что делал ставки, наблюдая за схваткой тощих псов, дравшихся за кость, как я надеялась, животного, мне так и хотелось отчитать ленивца, но я понимала: не следует привлекать к себе внимания. Даже моя старая накидка притягивала алчные взгляды.

Приближаясь к церкви, я была вынуждена замедлить шаг, чтобы поискать признаки, указывающие на дом мошенницы, хотя какие именно, не представляла. Пучки трав на дверном косяке? Загадочная резьба на оконных перемычках, заговоренные камни? Я так ясно представила Мариам, словно ее образ был вызван одной из тех ведьм, что я искала. Я буквально слышала ее голос, колючий от презрения, видела поджатые губы, морщины, глубокие, как шрамы, пока она перечисляла средства от лихорадки. Полынь, огуречник, цветки ноготков, лист ракитника. Лист ракитника. Верное средство вызвать выкидыш, как заверяла меня когда-то Изотта де Мантова. Очень полезно знать, добавила она с видом умудренной жизнью женщины, на всякий случай. Мне искать ракитник, или изображение ракитника, или… что? Ситуация складывалась безнадежная.

Охваченная внезапной усталостью, с замерзшими мокрыми ногами, я прислонилась к высокой глухой стене церкви, не обращая внимания, что осыпающаяся штукатурка пачкает мою накидку. Капюшон соскользнул с головы, когда я взглянула на узкую полоску света вверху между домами. Меня так сильно трясло, что я испугалась – вдруг я успела подхватить какую-нибудь ужасную болезнь, дыша этим прогнившим воздухом? Зловоние смерти и неудачи наполнило мои ноздри. Анджела, наверное, уже истекла кровью до смерти – одна, испуганная, мучаясь сильнейшей болью. После всего, что она для меня сделала, какой подругой я оказалась для нее? Какой толк от моей удачной речи перед герцогом Эрколе? К тому времени, как я вернусь в замок, ее окровавленные простыни скорее всего успеют сжечь, и там, где когда-то лежали ее вещи – флакончик духов из венецианского стекла, черепаховый гребень, маленькие серебряные щипчики, которыми я выдергивала ей волоски, чтобы она нравилась Ипполито, – теперь появятся пожитки Фидельмы.