Текст книги "Грехи дома Борджа"

– Да, мадонна.

Поскольку не последовало дальнейших указаний или разъяснений, я поклонилась и отправилась на поиски кухни. Стоило мне закрыть дверь в покои донны Лукреции, как я сообразила, что госпожа тоже никогда здесь прежде не бывала. Почему-то тот факт, что Имола принадлежала ее брату, заставил меня думать обратное.

Не знаю, как долго я бродила по каменным переходам с толстыми, грубо обработанными стенами, наспех и кое-как прикрытыми коврами и гобеленами, когда свет из открытой двери привлек меня в комнату с высоким потолком и большим арочным окном. Услышав голоса, я вошла и попала в подобие оружейной, хотя использовался зал скорее для выставки, чем в практических целях. Зимой рано смеркается, поэтому здесь горели факелы, и их мигающее пламя отражалось от доспехов, расставленных по углам комнаты. На беленных известью стенах были развешаны копья, дротики, алебарды и боевые топоры. По центру комнаты выстроились открытые сундуки, заполненные мечами и кинжалами в богато украшенных ножнах.

В зале сидели двое, мужчина и женщина. Хотя я видела только их спины, было ясно по непринужденной манере, с какой они склонили друг к другу головы и касались локтями, что они не просто знакомые. Мне сразу захотелось уйти, но они заметили мое присутствие.

– Монна Виоланта, – произнес дон Ферранте, оборачиваясь. – Удивлен видеть вас здесь. Вы разве интересуетесь оружием?

– Я потерялась, ваша милость, – пролепетала я. – Я ищу кухню.

– Ясно. Мы можем помочь? Ты ведь знаешь расположение дворца?

Он обратился к женщине, но она не ответила, а продолжала сосредоточенно разглядывать рыцарское снаряжение, которому было отведено почетное место прямо под окном. Я посчитала подобное поведение грубым, да и платье на ней было на вид дешевое, аляповатого пурпурного цвета, какое пристало носить скорее шлюхе, чем даме. Я почувствовала себя неловко и, обидевшись, тоже уставилась на доспехи.

Они были изумительно сделаны и украшены золотой гравировкой в виде вьющихся роз, с бутонами, листиками и шипами, изображенными до мельчайших подробностей, но при этом они выглядели так, будто предназначались для рыцаря с дефектом в фигуре. Во-первых, они были маленькие, словно для мальчика, а не взрослого мужчины, а во-вторых, нагрудная кираса была выгнута и сужалась книзу, к узенькой талии.

Дон Ферранте перехватил мой взгляд.

– Красивые доспехи, правда? – Он опустил ладонь на талию своей компаньонки. – Мы как раз любовались ими.

Женщина по-прежнему не делала никаких поползновений признать мое присутствие, да и дон Ферранте не пытался представить меня ей, не оставив мне иного выхода, как делать вид, будто ее здесь нет, что было трудно, поскольку его рука с такой фамильярностью покоилась на ее тонкой талии. Я сосредоточилась на доспехах.

– Очень красивые, – признала я, – но какой-то странной формы. Для кого их изготовили?

К моему удивлению, Ферранте расхохотался.

– Разумеется, знаю. Это доспехи Катерины Сфорца. Она надевала их во время осады Форли. Посмотри на маленькие крючки по нижнему краю латной юбки. – Он указал на стальную пластину ниже набрюшника. – Они предназначались для того, чтобы она могла пристегнуть к ним юбку, если хотела.

Я видела Катерину Сфорца, когда в качестве пленницы Чезаре она участвовала в его параде победы и проскакала верхом через весь Рим в тот юбилейный год. Помню, как громко взревела толпа, когда сам Чезаре въехал через Порта-дель-Пополо[25]25
  Ворота стены Аврелиана в Риме, получившие название от церкви Санта-Мария-дель-Пополо.


[Закрыть]. Люди увидели, что тот юноша, который полтора года назад отправился во Францию, весь сверкая золотом и драгоценностями, теперь был одет во все черное, без единого украшения. Катерина Сфорца двигалась за своим победителем, закутанная в длинную темную накидку с капюшоном, два всадника с обеих сторон вели ее лошадь. Запястья и щиколотки женщины были закованы в золотые цепи, как у Зенобии[26]26
  Правительница Пальмиры; попав в плен к римлянам, участвовала в триумфальном шествии, закованная в золотые цепи.


[Закрыть]. Я на всю жизнь запомнила этот образ – хрупкая закутанная фигурка едет верхом в цепях позади молодого серьезного господина, как воплощение его совести или, может, свидетельство его намерений.

Он снова всплыл в моей памяти, когда Ферранте тихо заметил:

– Она единственная, кто сумел вовлечь его в справедливую битву.

Я бросила взгляд на него, сомневаясь, предназначались ли эти слова для моих ушей, но у дамы, сидящей рядом с ним, видимо, не возникло сомнений.

– Он лично руководил артиллерийским обстрелом, – вдруг произнесла она. Услышав хрипотцу в ее голосе, я подумала, не больна ли эта женщина. – Весь день и всю ночь без отдыха. Он отказался отдохнуть, даже когда обратное пламя из пушки обожгло ему руку. Это было замечательное зрелище. Никогда не забуду, какой он тогда был – глаза слезились от дыма, рубашка прилипла к телу, как вторая кожа, кроме того куска, что он оторвал, чтобы перевязать себе руку. Он был похож… он был похож… на Гефеста.

– Неудачное сравнение, – усмехнулся Ферранте.

– Я удивлена, что там присутствовали дамы, – сказала я, но, увидев запылавшие щеки Ферранте и округлившиеся глаза его подруги, захотела взять свои слова обратно.

Ферранте несколько раз судорожно дернул кадыком, засучил ногами и прокашлялся.

– Витторио знает, где расположена кухня, – проговорил он. – Вы, наверное, уже догадались, что он бывал здесь и раньше.

Витторио? Теперь я узнала молодого офицера из охраны, с которым Ферранте беседовал с глазу на глаз во время нашего путешествия. Сквозь толстый слой белой свинцовой пудры проступала темная щетина, щеки были нарумянены, а губы намазаны алой краской. Его платье, насколько я теперь разглядела, нелепо топорщилось на костлявом мальчишеском теле.

– Но вы ведь так рьяно оказывали мне знаки внимания! – выпалила я, позабыв о сдержанности при виде Витторио в безвкусном ярком платье и дешевом ожерелье, сверкавшем на выступающих ключицах. – Или я была для вас… – я сердито взмахнула рукой, – отвлекающим маневром?

К моему удивлению, Ферранте начал хохотать. Даже Витторио робко улыбнулся, беря за руку Ферранте.

– Вряд ли он мне нужен, – сказал Ферранте. – В Ферраре все знают о моих вкусах, и если я буду осторожен, никто не донесет на меня властям. Вам просто придется смириться с тем фактом, что сплетникам Рима не все известно, моя дорогая.

– Но зачем?..

– Затем, что вы мне нравитесь и я хотел бы стать вам другом. Мы во многом с вами похожи: вы иудейка, я содомит, нас обоих лишь терпят, но не принимают. И на нас очень удобно сваливать все несчастья, будь то отравленный источник, чума или неурожай. Мы, изгои, должны держаться вместе, наша жизнь порой бывает очень опасной.

Я лишилась дара речи. Как мог Ферранте, всегда находивший точную фразу или жест, чтобы снять напряжение в беседе, очаровать собеседника и рассмешить, опуститься до столь оскорбительного и жестокого сравнения?

– Вы забываете, господин, что я крестилась.

– Тем не менее я не раз видел, как ваша рука неуверенно осеняет вас крестным знамением во время мессы. Да что там, девушка, вы бормочете свой Символ веры так, будто вас заставляют есть кровяную колбасу.

Я не могла отрицать. Но все равно это не оправдывало его слов.

– Мой народ – избранный Богом, господин, тогда как вашего сорта…

– Говоря о нас, вспомните древних греков.

Это было сказано с легким вызовом, и я сообразила, что обидела его, пожалев о своих словах. Не зная, как ответить, я потупилась и неожиданно для себя устремила взгляд на его огромные, как у медведя, лапищи с веснушчатыми пальцами, покрытыми желтыми волосками, – они переплелись с костлявыми и плохо наманикюренными пальцами Витторио.

– Я имею в виду, – продолжил Ферранте более мягко, – что мы не можем изменить мнение окружающих о нас, и в этом мы похожи. Что послужит нам основой для понимания, надеюсь.

– Простите меня, Ферранте. Библия высказывается против ваших… привычек. Но, выступая против них, по крайней мере, она признает их существование. Наверное, я должна верить в то, что мы все Божьи люди. Ваше предложение дружбы…

– Оказало бы вам большую честь, если бы я знал, как отыскать кухню.

Мы рассмеялись.

– Настроение мадонны, безусловно, не улучшится, если я не вернусь в самом скором времени, выполнив поручение, – призналась я.

– Путешествие дается ей трудно.

– Как и всем нам.

Ферранте кивнул. Витторио объяснил своим хрипловатым мальчишеским голосом, где находится кухня, и я обрадовалась, что он не предложил проводить меня.

Я получила несколько яиц и две миски у худой суровой женщины с кровью под ногтями и прилипшими к кистям рук перьями, после чего вернулась к своей хозяйке, чтобы завершить мытье волос.

На следующее утро мы покинули владения Чезаре и двинулись в Болонью, а затем в Бентивольо, откуда нам предстояло отплыть в Торре-дель-Фосса, где мадонну встретит дон Альфонсо. Но в Бентивольо наши планы поменялись; теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что поменялось все.

Мы прибыли в город, когда начинало темнеть, колокола на всех колокольнях призывали к вечерней молитве, грачи с криками летели устраиваться на ночь, этакие черные точки на фоне хмурого облачного неба. В деревне проходила пахота, и когда мы подъезжали к воротам, то по обеим сторонам дороги стояли коренастые крестьяне с грязными лицами, которых расталкивали в стороны наши гвардейцы, чтобы расчистить для нас путь. Я устала и желала лишь одного – спуститься с седла и устроить свою разболевшуюся спину на тюфяке или мягкой скамейке. Оставалось надеяться, что нас ждет не спартанский ночлег и мадонна не задержит своих дам, а тоже отправится на покой. Семейство Бентивольо устроило в ее честь бал в Болонье, поэтому на этом привале не планировалось ничего столь же грандиозного – здешний родовой замок был гораздо меньше. Что касается еды, я давно оставила надежду когда-нибудь вновь попробовать чего-нибудь вкусного и пыталась привыкнуть к тяжелым северным блюдам, ложившимся в желудок свинцовым ядром.

Однако едва мы помогли мадонне освободиться от верхней одежды, как наш хозяин, сам Аннибале Бентивольо, ворвался в покои Лукреции, расшвыряв маленьких пажей, поставленных перед входом, и, наскоро пробормотав извинения за дурные манеры, сообщил, заикаясь, что с севера замечен приближающийся кортеж и, как полагают, он принадлежит дону Альфонсо д'Эсте.

– Едет сюда? – Если после долгого дня в пути на лице доны Лукреции и сохранился румянец, то сейчас он превратился в два ярких пятна на щеках. Глаза ее горели. Трудно было понять, то ли она сердита на дона Альфонсо, проявившего нетерпение, то ли просто охвачена лихорадкой от усталости. – Не может быть, – вздохнула мадонна. – Вы только взгляните на меня.

Собрав всю свою галантность, дон Аннибале отвесил глубокий поклон и произнес:

– Я не вижу ничего, что могло бы не понравиться дону Альфонсо или любому другому мужчине, мадам.

И я, хотя знала тогда о мужчинах мало, с ним согласилась.

Обычно донну Лукрецию называли красавицей поэты, или послы, желавшие произвести хорошее впечатление, или просители, благодарные за ее милости. И, разумеется, так называл ее и тот мужчина, который слепо любил ее. Она была очаровательна и умна, умела улыбнуться мужчине, так взглянув на него из-под опущенных ресниц, что он действительно начинал верить, будто Лукреция может поспорить красотой с Еленой Троянской. Природа наградила ее грацией, она не шла, а скользила, не танцевала, а передвигалась по облакам. Разумеется, одевалась Лукреция изысканно, с врожденным чувством стиля, характерным для всего ее семейства, а своей фигурой и осанкой могла бы произвести впечатление и в самом мрачном трауре. Даже сейчас, в платье с грязным подолом, мокрыми волосами, прилипшими ко лбу, и синими кругами под глазами, она выглядела так, что дону Альфонсо, как мне казалось, не на что было бы жаловаться.

– Если он едет, то пусть едет, – изрекла Анджела, которой родство с донной Лукрецией давало больше свободы, чем остальным, высказываться откровенно. – Он ваш муж. Нам нужно извлечь из этого обстоятельства все возможное.

Донна Лукреция сделала глубокий вдох.

– Разумеется, – кивнула она и, наклонившись к сундуку на полу, достала маленькое зеркальце. – Где, по вашему мнению, дон Аннибале, мне следует встретить его? – И она принялась приминать волосы, мелко завивавшиеся в сырую погоду.

Дон Аннибале пожал плечами:

– Замок небольшой, мадам. Наверное, в парадном зале.

– Очень хорошо. Так и передайте дону Альфонсо, что я спущусь к нему немедленно, прямо в зал.

Дон Аннибале отвесил поклон и удалился. В спальне поднялась суета: мы спешно открывали сундуки, швыряли на кровать платья, рубашки, шапочки и вуали и сыпали горы драгоценностей и косметики на туалетный столик. Вскоре донна Лукреция отпустила всех дам, кроме Анджелы, меня и рабыни Катеринеллы. Почему она оставила меня? Я была одной из самых неопытных из ее свиты, и у нас с ней часто возникали разногласия. Видимо, донна Лукреция посчитала, что может заставить дона Альфонсо ожидать целый час, но для нас это был убийственно короткий срок, чтобы одеть ее для первого свидания с новым мужем.

К счастью, Лукреция выбрала простое платье насыщенного красно-коричневого тона, который предпочитала другим, с простыми кружевными рукавами. Под низ она надела чистую рубашку из белого льна и застегнула высоко под горлом жемчужной брошью, преподнесенной среди других подарков от семейства д'Эсте по случаю заключения брака, когда на церемонии не кто-нибудь, а Ферранте замещал своего старшего брата. Мы расчесали мадонне волосы, и они легли ровными волнами по плечам и спине благодаря тому, что с тех пор, как мы выехали из Имолы, она заплетала тугие косы. Зато теперь она выглядела скромницей-невестой. Дон Аннибале выделил нам для сопровождения пажа, но, прежде чем покинуть спальню, донна Лукреция попросила прислать к ней сестру Осанну. Никто не знал, где ее поместили, в замке или городе, но, когда она наконец появилась, мадонна выгнала нас в коридор и провела несколько минут наедине с монахиней.

Наконец мы направились в зал. Катеринелла шла за хозяйкой, придерживая подол юбки, чтобы тот не касался пыльного пола. Никто в Бентивольо не подчинялся Чезаре, распоряжавшемуся в Романье, где готовились к нашему приезду в каждом замке. Здесь же на всем лежал налет запущенности, а в воздухе пахло плесенью. В зале, однако, кое-как запоздало прибрались в честь наследника герцога Ферраре. Зажгли светильники и свечи, на длинном, заляпанным свечным салом столе расставили угощение для путешественников – хлеб, сыр, ветчину и фрукты. Прибывшие собрались у огня в дальнем конце зала, там же разместились рослые мужчины в грубых одеждах, с собаками у ног и пажами, разносившими кувшины с вином.

Наш паж объявил о приходе дам, и тогда один из мужчин отделился от группы у огня и пересек зал широкой тяжелой поступью. Пара пятнистых охотничьих псов так и вилась под ногами. Правую руку он весьма романтично прижимал к сердцу, что не очень хорошо смотрелось при такой грузной фигуре и простой одежде.

– Позвольте представить дона Альфонсо д'Эсте, – с этими словами к нам поспешил дон Аннибале.

Дон Альфонсо отвесил поклон. Я заметила, что его короткие, туго завитые волосы начали редеть на макушке. Донна Лукреция, послушная долгу, потупила взор и присела в глубоком реверансе.

– Донна Лукреция Борджа, – произнес дон Аннибале, когда та протянула руку мужу для поцелуя.

Нам показалось, что прошла целая вечность, пока дон Альфонсо оставался на месте, хмурясь поверх головы донны Лукреции. Запахи свечного сала и мокрой псины заставили меня задержать дыхание, так что даже голова закружилась. По непонятной причине моя хозяйка вызвала у него недовольство. Нас отошлют обратно в Рим, и мы проделаем весь путь в зимнюю непогоду, сгибаясь под тяжестью багажа. Наконец я увижу Чезаре. А вот он не захочет меня видеть. Я попыталась представить, как он разгневается, но не сумела. То, что его образ так быстро померк в моей памяти, принесло мне облегчение, а потом ужаснуло.

Дон Альфонсо неловко приложил левую руку к сердцу, освободив правую, чтобы поддержать донну Лукрецию, когда она выпрямлялась после реверанса. При этом он слегка сутулился, как человек, когда задыхается или прикрывает рану в груди. Но у дона Альфонсо был вполне здоровый вид – широкие плечи, румянец во всю щеку, – хотя, может, это было лишь внешнее впечатление, а на самом деле изнутри его разъедал сифилис. Я постаралась перехватить взгляд Анджелы, но она, казалось, не замечала меня, внимательно наблюдая за мужчинами у огня. Наверное, надеялась увидеть среди них Ипполито.

– Ваш слуга, мадонна, – произнес дон Альфонсо. У него был грубый голос, и говорил он с сильным северным акцентом.

– Напротив, господин, это я ваша слуга, если договоренность между нашими семействами остается в силе.

Донна Лукреция посмотрела в голубые пронзительные глаза мужа и улыбнулась. Он явно понял подтекст ее ответа, но, видимо, не знал, как теперь поступить. Неожиданно он согнулся пополам, вцепившись в грудь обеими руками. Донна Лукреция тихо охнула. Дон Альфонсо странно взвизгнул. Я перепугалась, что с ним приключился припадок, и шагнула к нему, чтобы помочь. Я действовала, поддавшись порыву, и это не ускользнуло от мадонны, наградившей меня осуждающим взглядом.

Дон Альфонсо выпрямился, держа в ладонях извивающийся комочек белого пуха. Неловко протянув руки к донне Лукреции, он произнес:

– Я привез вам подарок.

У меня упало сердце. Я опять попыталась привлечь внимание Анджелы, но она по-прежнему таращилась в сторону камина. Донна Лукреция хоть и выросла среди мужчин, любивших охоту, однако терпеть не могла собак, она говорила, что они шумные, грязные, а их блохи заставляют ее чихать.

– Комнатная собачка, – пояснил дон Альфонсо, подтверждая мои страхи. А донна Лукреция с застывшей на лице улыбкой словно приросла к полу. – Приобрел ее мамашу у одного индуса, которого встретил в Венеции.

– Она очень…

– Держите, пусть она привыкает к вам. Тогда будет сидеть спокойно. Собакам нравится, чтобы у них был вожак. Волки, сами понимаете.

Похоже, донна Лукреция не понимала, но она знала свой долг и потому приняла песика от дона Альфонсо, осторожно взяв под передние лапы. В ее руках собачка выглядела крупнее, с крепкими лапами и хорошо сформированной мордочкой.

– Джулио знал, что вам понравится, – продолжил дон Альфонсо. – Он говорит, женщины любят подобные подарки. – Муж Лукреции указал в сторону свиты у огня. – Мой брат. Джулио.

Один из мужчин кивнул, и я сообразила, почему Анджела не обращала внимания ни на хозяйку, ни на дона Альфонсо. Сразу было ясно, что они братья: такой же длинный нос, скривленный у переносицы, будто сломанный, но на этом сходство ограничивалось. Если дон Альфонсо предпочитал коротко стричь светло-каштановые волосы, то дон Джулио носил спутанную копну светлых кудрей. Глаза дона Альфонсо напоминали цветом бледно-голубое небо ясным зимним днем, а у его брата они были фиалковые, опушенные густыми ресницами, которым позавидовала бы любая девушка. Он был гладко выбрит, и румянец на щеках напоминал зрелый персик. Если у дона Альфонсо были тонкие губы с чопорно опущенными вниз уголками, то у дона Джулио рот был как у Ипполито, с полными чувственными губами, созданными для поцелуя. При иных обстоятельствах я бы тоже была очарована.

– Благодарю вас, синьор. Ваш брат действительно очень чуток. Мне кажется, вам повезло со всеми вашими братьями. С доном Ферранте особенно, он служил оплотом силы для всех нас во время путешествия. И монсеньор Ипполито, конечно, добрый друг моего брата, герцога.

Она, похоже, знала про Анджелу и Ипполито, однако не выдала этого. Анджела же вроде бы даже не заметила, что произнесли вслух имя ее возлюбленного.

– Кажется, их посвятили в кардиналы на одной консистории, – сказал дон Альфонсо и продолжил: – Наверное, это так же роднит, как и церемония посвящения в рыцари. Вы согласны?

– Не сомневаюсь в вашей правоте, – ответила мадонна.

– Что ж, супруга, не хотите ли присесть со мной? Смею заметить, что, как только мы окажемся в Ферраре, празднования почти не оставят нам времени узнать друг друга.

Он шагнул, чтобы взять донну Лукрецию за руку пониже локтя, а она неловко переложила собачку. Со стороны они выгляди парой, не знающей, как исполнять новый танец, и мне пришлось выйти вперед и забрать щенка. Дон Альфонсо впервые обратил на меня внимание.

– Боже милостивый, – сказал он, и я решила, что поступила слишком смело, по представлению феррарца. По виду донны Лукреции было ясно, что она испугалась. Дон Альфонсо продолжил: – Вы похожи, как две горошины в стручке.

У донны Лукреции отлегло от сердца, и она обрадовалась. Как-никак я была на шесть лет моложе, и черты лица у меня гораздо лучше, а бедняжке мадонне приходилось бороться со скошенным подбородком, унаследованным от отца. По сути, у нас только волосы были похожи, да и то я свои не осветляла.

– Это монна Виоланта, – произнесла донна Лукреция. – Она у меня недавно, но я ее привечаю. Они с моей кузиной донной Анджелой неразлучны.

Прошло несколько секунд, прежде чем Анджела сообразила, что речь идет о ней, и, отвернувшись от камина, потупилась с преувеличенной скромностью и опустилась в реверансе перед доном Альфонсо. Я с облегчением выдохнула, что не ускользнуло от внимания дона Альфонсо, но он даже виду не подал.

– Странное имя, – усмехнулся он.

– Прозвище. Брат придумал, – уточнила донна Лукреция.

Я заметила на лице дона Альфонсо то же выражение бессилия и презрения, которое часто наблюдала на лице Ферранте, стоило ему услышать о Чезаре. Быстро взяв себя в руки, он обратился ко мне:

– Что ж, было бы неучтивым с моей стороны поинтересоваться, как вы его получили, но, полагаю, вы не совершите ничего такого в Ферраре, чтобы его оправдать.

– Она и прежде ничего не совершала, чтобы заслужить такое прозвище, – спокойно заявила донна Лукреция. – Это ироничное признание целостности монны Виоланты, только и всего.

Предложив дону Альфонсо руку, она позволила увести себя к камину. По сигналу дона Альфонсо свита удалилась, дав возможность ему и его молодой супруге побыть наедине.

Мы с Анджелой присели рядом на скамью возле стола. Мне удавалось изредка бросать взгляды в сторону донны Лукреции и дона Альфонсо, хотя в основном я была занята тем, что не давала маленькой собачке прыгнуть на стол в поисках еды. Песик хоть и не был сильным, но энергично вырывался.

– Они хорошо смотрятся, правда? – спросила я Анджелу, надеясь, она подтвердит мое впечатление, что, несмотря на собачку, донна Лукреция оценила романтический поступок мужа, выехавшего ей навстречу до начала всех официальных церемоний в Ферраре; и дон Альфонсо, что бы там ему ни нашептали, был приятно удивлен скромным обличьем и поведением мадонны.

– Превосходно, – ответила Анджела, посмотрев в их сторону и снова переведя взгляд на дона Джулио, который притягивал ее как магнит. – О Боже, – прошептала она, вцепившись мне в рукав, так что я была вынуждена отпустить собачку, и та заскакала среди тарелок. – Они идут сюда.

Расстояние между нами и мужчинами быстро сокращалось. Они шли к нам, продолжая непринужденно болтать и не глядя в нашу сторону, чтобы ни хозяин, ни дона Лукреция не заметили их непристойного поведения. Я вспомнила об ужине с каштанами, устроенном Чезаре, и сказала себе, что жизнь в Ферраре пойдет по-иному.

Ферранте незаметно присоединился к свите брата и теперь представил нас, заняв позицию между нами и мужчинами дона Альфонсо, словно являлся нашей дуэньей. Мужчины поклонились, мы присели в реверансе, после чего все неловко встали в кружок и принялись обсуждать путешествие, погоду, относительные преимущества поездки в Феррару по суше и морю, приближающийся карнавал и то, как его празднуют в Риме и Ферраре. Не многие из них бывали в Риме. А я не очень обрадовалась перспективе встретить праздник в Ферраре, где народ развлекался главным образом тем, что зашвыривал яйцами проституток.

Анджела отмалчивалась. Моя опытная подруга, которая так искусно провела кампанию по завоеванию Ипполито, превратилась в застенчивую девчонку. Она стояла, одергивая юбку, и разглядывала то пол, то ковры на стенах, то собачку, резвившуюся среди тарелок на столе, лишь бы не смотреть в красивые фиалковые глаза дона Джулио.